- У вас уже есть карта участника программы лояльности?

- Нет.

- Если желаете, можете приобрести. Ежемесячный розыгрыш суперпризов, накопительная система скидок на топливо и сопутствующие товары. В этом месяце как раз проводится акция по повышению доступности, в рамках которой стоимость карты снижена на тридцать процентов.

- Нет, спасибо.

- Но стоимость карты, можно сказать, символическая, а выгода вполне ощутимая.

- Я не люблю быть лояльным. Дайте сорок литров девяносто пятого на третью.

- Странный мужик, - оператор автозаправки поделилась впечатлениями от позднего клиента, когда тот вышел.

- Встречала и постраннее. Мой бывший, например…, - отозвалась напарница.

Порывы ветра раскачивали плохо закрепленную на фасаде заправки гирлянду, отчего по земле метались причудливые разноцветные тени, переплетаясь с поземкой. Станислав вернул топливораздаточный пистолет на место. Сел за руль. В салоне автомобиля было куда комфортнее, чем на улице. В этот декабрьский вечер стремительно холодало, буквально каждые двадцать минут температура понижалась на градус.

Вырулил на развязку, свернул на загородную трассу. Включил радио. «Пророчит смерть звериный вой! Звериный вой!» - зазвучал мощный тенор. Дослушав старый хит, переключил радиостанцию. На другой волне опять тревожно-тяжелая песня: «Людзі-ваўкі клічуць багоў, чорныя зверы выпьюць кроў…».

В свете фар участилось мелькание снежинок, но дорога все еще оставалась чистой, снег на покрытии не задерживался, сдувало ветром. Мелькающие бесконечные ряды красных и белых световозвращающих маячков на ограждениях.

«И о погоде. В ближайшие сутки ожидается дальнейшее понижение температуры до минус пятнадцати градусов, на всей территории страны слабый снег, по северо-западу ночью и в утренние часы прогнозируется усиление снегопада, что обусловлено перемещением циклона из Скандинавии. В последующие сутки обстановка на дорогах ухудшится, возможен гололед».

Станислав повернул на перекрестке. Примыкающая дорога уже не была расчищена, но полноприводная машина, обутая в хорошую зимнюю резину, уверенно шла и по снежно-ледяному накату. До цели поездки – загородного домика оставалось еще около двадцати километров по гравийным и грунтовым дорогам.

Станислав проехал, не снижая скорости до положенных шестидесяти километров в час, через деревню с темными окнами. Редкие оставшиеся жители рано ложились спать, а в большинстве домов свет не включался уже многие годы. Далее по пути было еще две деревни, такие же опустевшие.

Здесь, нечасто встречающиеся дорожные знаки, ржавые и с облупившейся краской, уже не отражали свет, но края дороги еще были кое-где обозначены высокими деревянными полосатыми вехами. На выезде из последней деревни проезжая поворот улицы, за сугробами у дальних заборов крайней хаты, заметил, как в свете фар на мгновение вспыхнули красные точки трех пар глаз. «Довольно крупные псины» - отметил про себя Станислав. Он помнил, что здешние шавки - любители побегать по улице вслед за автомобилем, обычно были мельче.

Последние километры он ехал уже по занесенной снегом колее среди полей, судя по всему, до него никто не проезжал здесь как минимум на протяжении предыдущих суток.

Станислав решил провести длинные рождественские выходные один в загородном доме. Он не был мизантропом или социопатом, но с недавнего времени полюбил уединение и часто уезжал туда, почти на каждые выходные. Жена и подросшие сыновья с годами постепенно отдалились, но для Станислава это не было какой-то житейской драмой, все воспринималось естественно, обыденно, ожидаемо банально. Для нерелигиозной семьи рождество не являлось праздником, который следует проводить вместе, просто еще одним выходным днем.

В загородном доме никаких дел по хозяйству практически не было, особенно в зимние месяцы. Станислав озвучивал семье какую-либо причину, почему необходимо съездить, например, спилить старое дерево или просто проверить все ли в порядке, не вломились ли воришки, расчистить от снега дорожки, как рекомендуют, чтобы дом выглядел обитаемым. Но было понятно, что родным это все достаточно безразлично, что он мог бы уезжать и просто так, не объясняя зачем, лишь поставив в известность, куда поехал.

Дачный поселок, очень удаленный от города, выглядел малообитаемым, так же как и окружающие его деревни. На окраине поселка у самого леса, по соседству с домом Станислава, в зимнее время проживала лишь одна супружеская пара стариков. Пенсионеры, похоже, уже спали. Приезд Станислава заметил только их пес. В свете одинокого фонаря над крыльцом, включающегося от датчика движения, Станислав разглядел, что хаски, лежавший у будки, поднял голову, посмотрел на него, но, не издав ни звука, опять улегся мордой на лапы.

Станислав затопил печь и разжег огонь в камине, чтобы остывший дом быстрее нагрелся. В первую ночь по приезде он всегда спал на печи-лежанке, так как это было единственное комфортное место. Ведь в первые часы пребывания в холодном доме от дыхания еще шел пар изо рта, а теплее всего в это время было только в погребе, где температура всю зиму держалась немного выше нуля.

Собственно ради лежания на печи он и приезжал. Это стало своего рода ритуалом. Отрешение от всех пустых забот, от суеты. Но это был не отдых, нечто большее.

Все, что давно стало не интересным, оставалось там далеко в городе. Пока он находился здесь, среди тишины, в которой слышен стук собственного сердца, все это опостылевшее существовало отдельно, без него, а он отдельно, без этого балласта.

Семья. Если бы жена стала ему изменять, он отнесся бы к этому с безразличием. Скорее всего, развелся бы, но без всяких эмоций. Взрослые дети живут своей жизнью. Станислав ясно осознавал, что если бы вдруг умер, для его семьи это ничего не изменит, как и для людей, считавшихся его друзьями.

Работа, карьерный рост. Да, были успехи, были поражения, но успехов, пожалуй, больше, однако для чего это все? Самоутверждение? Способ существования в системе? Бег на месте. Можно было бы, и сменить род занятий, бросить вовсе, но опять же ради чего? Никакие альтернативы не привлекали. Входящее в моду «дауншифтерство» было ему понятно и как явление даже приемлемо, но вызывало лишь благодушную усмешку. Зачем? Ставшая неинтересной работа, тем не менее, абсолютно не была ему в тягость.

Вряд ли это была депрессия, вряд ли пресловутый «кризис среднего возраста». Скорее очередной приступ осознания пустоты и бессмысленности жизни. На него это накатывало периодически. Сколько себя помнил. Даже в детстве. В этот раз просто накатило особенно сильно.

Печь-лежанка в далеком домике среди лесов представлялась той единственной точкой во Вселенной, где он мог обрести подлинного себя. Глядя в потолок, неподвижно лежать и ни о чем не думать. Почти ни о чем. По крайней мере, ни о чем из своей обычной жизни. Или думать ни о чем. Но это лежание не расслабляло его, наоборот, он наполнялся силой, энергией, ровной, спокойной, мощной и постоянной, как земное притяжение.

Засыпая, Станислав припоминал слова, приписываемые, кажется, Конфуцию – «То, что вы можете воспринимать спокойно, больше не управляет вами». Осознание, что никто и ничто не имеет власти над ним, вызывало глубочайшее умиротворение.

Но после выходных он всякий раз возвращался к своей пустой, бессмысленной и неинтересной жизни. Возвращение к ней вызывало в нем раздражение. Это раздражение возникало обычно в день отъезда, постепенно нарастая. Затем, в дороге, раздражение само собой исчезало, но вот эти минуты перехода от одной жизни к другой были мучительны.

В это утро Станислав осознал, что статичного дзэна на печи не достаточно. Необходимо действие. Необходимо сделать нечто очень простое и очень реальное, предельно наполненное содержанием, и такое, чему нет места в его обычной жизни.

День отъезда наступал послезавтра, и вместе с ним должно было прийти раздражение.

«А что, если не возвращаться?».

Днем увидел соседа.

- Как зимуется?

- Да нормально, тихо, спокойно все. У нас. Пока что.

Обычно немногословный старик, что-то недоговаривал. Закурил, ожидая, проявит ли собеседник интерес, стоит ли тратить время на слова, нужна ли ему эта информация. Именно этой своей немногословностью сосед всегда и нравился Станиславу, никогда не лез с пустыми разговорами, и, значит, особой потребности в человеческом общении не имел.

- А что так, где не спокойно? – заинтересовался он.

- Свояк мой из Заболотья звонил, рассказывал, в деревню стали волки наведываться, вроде у кого-то даже собаку утащили. К нам сюда не заходят, но пару дней назад ходил в лес за железную дорогу, там видел следы. Много. Совсем близко, - сказал старик, задумчиво покуривая.

- А в прошлом году как, не приходили?

- В прошлом не было. Так и зимы ж толком не было. Тепло и без снега. А сейчас им голодно. Вон курей моих учуют, полезут и к нам. Надо сегодня пойти глянуть, есть ли следы, пока снег опять не нападал. Тогда собаку на ночь в хату забирать буду. Я вон уже и вилы у двери в углу поставил, пусть под рукой будут.

- Давай сходим, глянем.

Большой лес начинался совсем рядом за железной дорогой в двухстах метрах от поселка. Перейдя рельсы, пройдя сквозь густую придорожную посадку акаций, они оказались в морозном и тихом сосновом лесу. Пожилой сосед шел медленно, прихрамывая на больную ногу. Направились в ту сторону, где он видел следы в прошлый раз.

- А вот, уже здесь! – указал старик на снег, едва они прошли полсотни шагов, - Этой ночью натоптали. Рыщут сволочи. Все ближе подходят. Здесь их несколько пробегало, смотри. И, похоже, с той стороны шли, от деревни.

- А ведь это я их вчера видел! - догадался Станислав, - Как из Заболотья выезжал, на повороте заметил, глаза блестели, сразу подумал собаки, но чего такие большие, там все дворняжки мелкие. Теперь понятно.

Следопыты вернулись в поселок, разошлись по домам. В эти самые короткие дни года, вечер начинался уже после обеда.

«И как они тут живут одни, среди леса, - подумал о соседях, - А может они и не люди, оборотни или вампиры какие-нибудь?». Мысль посмешила его. «А ведь и правда, сколько их знаю, сколько помню, все время такие вот пожилые были, но всегда в одном этом возрасте, больше не стареют, словно для них время остановилось».

Солнце, существовавшее все это время года где-то там за пеленой облаков, за дымкой, опустилось за кромку высокого леса, окружающего поселок с трех сторон. Из-за нависающей стены лесного массива здесь и летом сумерки наступали едва ли не на час раньше, чем в других местах.

Станислав возлег на печи. Привычно настроился на состояние медитативного покоя. Однако вспомнился дед из соседней деревни. Павлович, которого похоронили в позапрошлом году, как то говорил: «Чтоб доказать себе и людям, что ты мужиком стал, что хозяином стал в лесу, в прежние времена отправлялись в чащу, в самую глухомань, с одним топором, а то и вовсе без ничего. Нужно было изловить волчицу и трахнуть ее. Так, старики рассказывали, в наших краях заведено было, еще до Империалистической. От предков - невров традиция веками шла. После уже позабылось, перестали, потому что волки в округе повывелись, охотники перестреляли, это уже когда под Польшей жили. А при Советах, после войны, опять стали появляться, из соседнего района из заповедника заходить, снова наши леса заселили. Но век уже другой стал, люди другие. Никто традицию не помнит».

Павлович был странным дедом, немного не в себе, как говорят. Много непонятных книг читал. Многие его сторонились. Но Станислав, бывало, любил к нему зайти в гости на рюмку, послушать его необычные рассказы.

Теперь весной, проезжая мимо деревенского кладбища, останавливался, прибирал его могилку, так как родных у Павловича вроде как не было.

Больше никакие мысли и воспоминания в этот вечер его не посещали. Станислав погрузился в глубокий спокойный сон без сновидений.

Весь следующий день он не показывался из дома. Несколько раз звонил мобильный телефон, брошенный им на столе в день приезда, как только переступил порог загородного дома. Вероятно, кто-то хотел поздравить его с праздником рождества. Станислав лишь с безразличием смотрел в сторону источника звуков, не делая попыток ответить на звонок и не интересуясь, кто звонит.

Подошел к настенному зеркалу, долго смотрелся. «Что-то глаза в уголках нагноились». Остаток дня он провел не делая ничего.

С наступлением темноты дверь дома отворилась, и Станислав встал в освещенном проеме.

В доме напротив сосед, уже уставший ждать на своей холодной веранде, не включая света, глядя в темноту в окошко из-под занавески, просиял лицом.

Станислав, закрыв дверь, спустился с крыльца, направился по дорожке к калитке, открыл, вышел на улицу.

Сосед на веранде обернулся к жене, терпеливо сидящей в темном углу, и радостно прошептал:

- Пошел! Пошел!

Та заулыбалась.

Выпавший снег на морозе поскрипывал под ногами Станислава.

«Должен ли я взять с собой рогатину, вилы? Или топор, нож? Будь, что будет. Оружие лишит меня свободы действий. И для чистоты самого опыта оно лишнее. Идти с оружием будет неправильно».

Поравнявшись с крайним деревянным столбом электролинии, он с силой воткнул в него большой охотничий нож, оставив его в таком положении. У железнодорожной насыпи намело сугробы выше колена, чтобы пройти пришлось прилагать усилия. С другой ее стороны и дальше в лесу снег был уже не таким глубоким.

Зрение адаптировалось к темноте, Станислав, продолжая двигаться, расширенными зрачками сканировал местность. Сквозь негустую облачность проникал и слабый лунный свет, поэтому силуэты сосновых стволов достаточно отчетливо были различимы на фоне белой земли. Частокол прямых стволов то разворачивался, выстраиваясь рядами, позволяя увидеть перспективу, то хаотично сбивался, сливался, заслоняя друг друга и обзор.

Станислав остановился. Перед ним было ровное открытое место, лишенное кустарника, только с правой стороны метрах в двадцати большой пень-выворотень, обращенный к нему корнями и уходящий в темноту ствол поваленного дерева.

«Только бы не сорвалось, только бы пришли. А что если проедет поезд? Вспугнет шумом? Нет, они должны быть привычные».

В ночном лесу не было слышно ни звука, кроме его собственного дыхания. В ожидании он провел немного времени, так как не успел даже начать мерзнуть.

Возможно, вой действительно прозвучал, где-то вдалеке, минут за десять до того, как они появились, а возможно Станиславу хотелось, чтобы он прозвучал и он внушил себе, что слышал его.

Вначале заметил за дальними деревьями движение, пару теней, перемещающихся короткими перебежками с недолгими остановками. Вероятно, принюхивались, прислушивались. Затем исчезли. Возникли уже рядом, как раз из-за вывернутого пня с растопыренными корнями. Осторожно вышел один, поводя мордой, нюхая воздух, за ним еще двое.

Станислав отступил на два шага, встав спиной к стволу широкой сосны. Животные, пригнув уши, опустив морды к земле, стали приближаться. Ощутил, что и слева есть несколько, но те пока держатся в темноте.

Сколько их здесь, пять, семь, темно, не разглядеть за деревьями, кто из них вожак, матерый, непонятно, все с виду одинаковые: грязные, худые, облезлые, ничего общего с плакатным образом сильного гордого независимого хищника, которому любят приписывать эти качества, и который так любят тиражировать идиоты на картинках с пафосными подписями в соцсетях в интернете. На мордах выражение страха и тупости, даже когда пытаются угрожающе скалить желтые зубы, оттягивая вверх губу, в этом только страх и тупость, и в каждом движении, в позах только животная тупость и животный страх. Постепенно выражение тупости на звериных мордах сменяется озлобленностью, это в «оперативную память» загружается охотничий рефлекс.

«Не испугаются?».

Чтобы спровоцировать агрессию, Станислав стал пристально смотреть в глаза и глухо рычать, пригнулся, чтобы выглядеть пониже. Трое, приблизившись, стали двигаться из стороны в сторону в нескольких метрах перед ним.

Он готов был получить несколько укусов, в ноги, в руки, в предплечья, ведь, скорее всего, это будет неизбежно, когда станет ими прикрываться. Рассчитывал на достаточную прочность куртки.

Первым бросился именно тот, от которого он и ожидал. Животное старалось прыгнуть достаточно высоко, но недостаточно приблизившись, поэтому прыжок получился длинным. Он встретил его в полете сильным боковым ударом в ребра, отчего хищник отлетел в сторону, упав в снег словно закашлялся. У него сбилось дыхание. В этот момент другой вцепился в ногу, в голенище высокого ботинка.

«Как-то несерьезно».

Третий повис на боку, ухватив куртку, хрипло рыча. Этот получил удар костяшками кулака сверху вниз по морде в районе носа, отчего сорвался с куртки, упал на землю повизгивая, мотая головой и отскочил.

Не теряя времени, Станислав нагнулся, схватил за задние ноги вцепившегося в ботинок, рванул и, распрямляясь в повороте всем корпусом, с размаха ударил тело животного о сосну, затем отшвырнул в сторону. Тельце оказалось не очень тяжелым. Зверь с переломанным позвоночником страшно закричал, заскулил, судорожно дергаясь на снегу в недолгой агонии.

Еще одного изловчился ударить ногой в пасть, затем пытался наступить ему на горло, но животное с рычанием проворно увернулось, сразу приготовившись к новой атаке. Тут же напал один из подкравшихся слева, вцепившись в руку. Теперь стало по-настоящему больно, Станислав почувствовал, как по руке побежали струйки крови. Теперь ее запах еще сильнее раззадорит хищников.

Снова укус за голень, уже выше ботинка. Ударенный в нос снова вцепился сбоку в ткань куртки. Не обращая внимания на боль, Станислав схватил его за горло двумя руками, с силой вдавливая большие пальцы, радостно ощущая, как оно деформируется, а животное все еще полное злобы и агрессии, хрипя, бьется в предсмертных конвульсиях. В этот момент, налетевший слева зверь, едва не повалил присевшего Станислава. У самого уха клацнули зубы, по касательной расцарапав ему щеку. Отклоняясь, успел ощутить на лице смрадное дыхание дикой лесной твари, прежде чем толчком отбросил его от себя.

Пропустив еще несколько укусов - за спину и в ногу, смог схватить одного за горло, заломив голову вверх и сжав пасть, прижав к земле коленом, пальцами другой руки выдавил глаза. Животное, издав жуткий крик боли, дернулось всем телом, так что не смог удержать, вырвавшись, побежало вслепую, обезумев, заметалось, продолжая жалобно стонать и скулить.

Эти звуки заставили оставшихся зверей на время отступить. Но убегать они, конечно, не собирались. Разгоряченных схваткой, их трясло от ярости. В то же время сил у них, живших в последнее время впроголодь, было явно не так уж и много.

Станислав схватил путающегося под ногами ослепленного, опрокинул на спину, и, склонившись, рванул зубами за горло. Выплевывая окровавленным ртом лоскут кожи и клочья шерсти, громко захохотал. «Я тоже могу, как вы!». Швырнул дергающееся тело в его еще живых ощерившихся напротив собратьев. Те отскочили в стороны и безотлагательно пошли в наступление.

Один из них расстался с жизнью в ближайшие полминуты. Сделав не успешную попытку добраться до горла Станислава, в результате хитрых манипуляций человека, оказался насажен на обломок сука на соседнем дереве, где, будучи пробитым насквозь, принял мученическую смерть.

Другого, со сломанной лапой, настиг убегающего. Прыгнув, навалившись сверху, прижал к земле всем своим весом, забил до смерти ударами кулаков в голову и туловище, сломав ребра и отбив все внутренности. Это была финальная отдача сил в ночном бою.

Всего нападавших волков было шестеро. Станислав убил пятерых, один убежал.

Остановился, согнувшись, опираясь руками на колени, в изнеможении тяжело дышал. Сердце билось так сильно, что он покачивался. Осмотрелся. На утоптанном снегу вокруг повсюду темнели пятна и капли крови. Неподвижные серые тушки, одна наколотая на сук висит на дереве.

Куртка и штаны были изорваны, левые рука и нога полностью окровавлены, разодрана щека, спина мокрая от пота и крови, особенно сильно болела прокушенная ладонь, но Станислав, пока не придавал значения всему этому.

Отдышавшись, сплюнул. Взял за задние ноги тушку, потащил за собой. Из волочившейся по его следам приоткрытой мертвой пасти по снегу тонкой ниточкой тянулась струйка крови и слизи.

Выходя из леса, услышал нарастающий шум. Вдали показались огни. Приближался поезд. Остановился у полотна, так и держа в руке за ноги труп животного. Спустя полминуты кружа завихрениями снег мимо пронесся скорый пассажирский с ярко освещенными окнами вагонов. В плацкартном кто-то стоял в коридоре у окна. Станислав долго смотрел вслед удаляющемуся поезду. Когда тот скрылся за поворотом, пошатываясь, как пьяный, поплелся дальше, в поселок, тяжело переставляя ноги.

Проходя мимо столба в поселке, Станислав окровавленной рукой выдернул из него свой оставленный нож.

Притащил тушку на участок к дому, крякнув, с усилием забросил на деревянный стол в саду под яблоней. На крыльце включился фонарь.

Остаток ночи, не обращая внимания на свои раны, крайнюю физическую усталость и мороз, неумело и неровно содрав шкуру с животного, Станислав отрезал кусками и ел сырое кровавое мясо. Волчье мясо. Вонючее волчье мясо.