Замок пуст, весною совсем безмолвен, зябко в школе – и в мае ладони мёрзнут, а знакомые тени шепчутся в изголовье, обступают кольцом, посматривают серьёзно. Мне всего лишь двадцать, поверить страшно, что я жив, когда многих мы потеряли, и заслуги оказываются неважны перед теми, кого здесь не удержали: не искавших ответов в чужих колодцах, верных слову – не палочке и мечу…

Пусть когда-то не назван был гриффиндорцем, он сражался незримо − плечом к плечу − без поддержки и веры от сослуживцев, без надежды в оценке своих заслуг… Это я выходил у судьбы счастливцем: видно, был для неё беспросветно глуп. В самом деле, мне – злиться за роль копилки для осколка прожившей со мной души? Я бы вытерпел все язвительные придирки, если б он говорил их. И был бы жив.

Потому запираюсь в пустынных классах, чтобы помнить – остаточней и сильней. Для меня теперь нет ни геройской маски, ни зеркал, маскирующих эту тень: он повсюду, как будто ведёт уроки, и разносит зевак, и снимает баллы. Преуспеть бы в искусстве постройки блоков, чтоб о память не резаться запоздало: я же знаю, насколько всё вышло криво, я же вижу – сейчас, здесь – как был неправ. Невозможно представить себя счастливым, раз на лекцию с совестью опоздав.

Я, конечно, на магию не надеюсь и не жду, что хоть что-то произойдёт, но сбиваюсь со счёта шагов под дверью и не помню, зачем мне идти вперёд.

Он стоит: и ни тени былой усмешки, только взгляд столь знакомо находит суть:
− Всё ещё − центр мира?
− Скорее, лишний.
− Я от вас хоть избавлюсь − когда-нибудь? Даже здесь не даёте уйти спокойно. Вам что, мало той жизни, что есть сейчас?
− Я же вам не мешаю…
− Зовёт безмолвно – и считает, что можно не замечать… Отцепитесь, мальчишка.
− Я… думаю, не сумею.
− Прекратите служить себе палачом.
− Ну а память?
− Оставьте её за дверью.

И тогда, как мне кажется, я прощён.