Аплодисментов не было, в этом театре не принято было хлопать. Когда занавес закрыл сцену и спектакль окончился, зрители шуршащей и тихо шушукающейся толпой покинули амфитеатр. Спустя пару минут после ухода последнего посетителя занавес бесшумно и медленно поднялся. Декорации сцены изменились: на них был изображён всё тот же ночной город, но теперь небо скрыли тучи и обильно поливали землю дождём небесным. За шахматной доской всё так же сидели недвижно двое в белых одеждах. Других людей в театре не было.

Ещё в середине пьесы один из игроков медленно протянул руку своему противнику ладонью вверх, будто просил милостыню. Тот плавно склонил голову в знак поражения. Так они сидели, не шевелясь до конца спектакля: один – с опущенной головой, другой – с протянутой над доской рукой.

Теперь же победитель плавно опустил руку и, вслушиваясь в тишину зала, аккуратно снял балахон, скрывавший его от глаз зрителей. То был Хозяин Театра, он выглядел усталым, но довольным. Белая рубашка, наполовину застёгнутая, прилипала к телу, намокнув от пота. Полуоткрытый рот жадно хватал воздух. Небрежно бросив балахон на спинку своего кресла, Хозяин Театра пошатываясь встал на середину сцены, запрокинув голову и закрыв глаза. Постояв так минуту, он лёг на спину, раскинув руки в сторону.

Если бы Хозяин Театра посмотрел на пустые ряды зрительного зала, он бы увидел тонкие серебристые нити, тянущиеся к нему от сидений. Каждая из этих нитей потрескивала, сыпала искрами и пульсировала, как живая. Примерно в метре над лежащим телом нити скручивались в одну толстую спираль, стеблем входящую в пупок Хозяина Театра. То были эмоции зрителей. Как собака, пометив дерево, оставляла на нём свой запах, так и люди, уходя со спектакля, оставляли в зале частицу себя: мысли, эмоции, ощущения, грёзы, мечты – некий осколок своего эго, разбуженный действом на сцене. И теперь Хозяин Театра насыщался этими отголосками, тенями людей побывавших здесь. Эта своеобразная форма энергетического вампиризма поддерживала жизнь Хозяина Театра уже не одну тысячу лет. Да, если бы Хозяин Театра посмотрел на пустые ряды зрительного зала, он бы увидел тонкие серебристые нити, тянущиеся к нему от сидений, но он видел это сотни тысяч раз, и потому спокойно лежал с закрытыми глазами.

Как всегда, насыщение пришло не сразу. Пьеса отняла очень много сил, и теперь ничего, кроме усталости не наполняло вселенную. Вместе с усталостью пришёл сон, и мир рухнул в пустоту…

Из дрёмы его вывели шаги, гулко отбивающие эхо в амфитеатре.

- Здравствуй, Эрик. Ты, как всегда великолепен! – весёлый громкий голос, несмотря на некую грубость, был странно мелодичен.

- Спасибо, Томас. Рад, что тебе понравилось – Хозяин Театра открыл глаза, сел, скрестив ноги, и сонным жестом потёр шею. Чувствовал он себя намного лучше. Тем временем Томас подошёл к шахматной доске и мягким движением руки снял капюшон с головы второго игрока. Оказалось, что под капюшон скрывалось лицо той самой девушки, убитой вначале спектакля. Кожа была пожелтевшей и над лицом витал лёгкий, чуть сладковатый запах тлена – казалось, что девушка уже мертва не несколько часов, а дня два.

- Поразительно… Её ведь унесли за кулисы, да и ты убежал следом, а шахматисты всегда были на виду… Ходы она делала, будто живая… Да и подгнила сильней чем следует… - Томас задумчиво поглаживал рыжую бороду.

Он был среднего роста, плечистый с мощными руками и внушительным пивным животом. Короткие рыжие волосы добавляли его черепу какую-то квадратность, а короткая борода, казалось, делает пухлые щёки ещё круглее. Зелёные глаза были чуть прищурены и посверкивали весёлыми озорными огоньками. На Томасе была тёмно-коричневая тройка, в левой руке он держал цилиндр того же цвета и перчатки.

- Это профессиональная тайна – Томас оторвал глаза от девичьего трупа и восхищёно присвистнул: вместо растрёпанного усталого мужчины в белой пропотевшей и измятой рубашке стоял подтянутый и бодрый Хозяин Театра в то же костюме, что был на нём в начале представления, и поигрывал тростью.

- Ну-с, пойдём, пропустим пару кружечек? – глаза Эрика сверкнули.

- Что, туда? – Томас настороженно кивнул на декорации.

- Ага. А чего ты так волнуешься, ведь не первый раз идёшь… Эрик подошёл к холсту и коснулся его ладонью. По изображению пошла рябь, и рука Хозяина Театра прошла на ту сторону.

- Да там же ливень… - Томас медленно подошёл к другу и скептически уставился на нарисованные и навеки замершие дождевые капли. Эрик тем временем уже почти полностью исчез в дрожащем изображении города. Он оглянулся и пробормотал: « Ничего, высохнешь». С этими словами он исчез целиком. В следующее мгновение рисунок декораций поменялся: теперь на балконе стоял Эрик спинной к залу и глядел на небо. Томас помедлил и, вздохнув, шагнул следом. На мгновение он потерял сознание, а, очнувшись, обнаружил, что стоит на балконе и слушает дробный стук дождя, шумевшего над городом.

- Знаешь, всегда, когда я прохожу через границу, думаю: я возвращаюсь или ухожу?

- Это зависит от того, откуда и куда… - Хозяин Театра оглянулся и посмотрел на холст декораций. На нём был нарисован полутёмный амфитеатр, где ещё недавно сидели зрители.

- Оттуда сюда или отсюда туда? Какая сторона декораций действительно декорация? Что первично: этот город или зрительный зал?

- А кто его знает… Наверное, первичен холст, на котором это всё нарисовано. Ладно, пошли – Эрик надел цилиндр, которого ещё пару мгновения назад у него не было, и легко перемахнул через балкон. Хотя до конца балкона было не меньше двадцати шагов, Хозяин Театра легко, без разбега, перебросил своё тело через высокие перила, окаймляющие балкон, и скрылся в ночи. Хлопающие на ветру полы сюртука вновь на мгновение сделали его похожим на нетопыря. Томас помедлил мгновение и тоже прыгнул. Несмотря на большое брюхо, его прыжок был таким же стремительным и мощным, как и прыжок Эрика.

Перепрыгнув через перила и пролетев четыре этажа, Томас легко приземлился на ноги в хлюпающую грязь, равномерно покрывшую всю улицу. Рядом стоял его спутник и глядел на каменную глыбу, вышиной с человека, стоящую посреди улочки, куда попали пришельцы. Рядом с камнем стоял фонарь, на вершине которого под ударами ветра качалась лампа со светящимся кристаллом внутри, именно этот тусклый свет позволил разобрать строчки, высеченные на глыбе:

…Когда призрачный свет,

Когда свет фонарей

Сторожит до зори

Мир Закрытых Дверей,

Когда мокрым кнутом

Дождь, в угоду невежд,

Гонит улицу прочь

Танцевать без одежд,

Когда веки витрин

Красит ночь серебром

Зазевался – пропал,

А пропал – поделом,

Когда серый асфальт,

Повелитель Дорог,

Здесь под серым плащом

Свой лелеет порок

Не задерживай взгляд, проходи! Чужой!

Здесь движения скованы тайной одной,

Проходи стороной!

Безразличен и хмур,

Город спит на заре,

Его хрупкий покой

Ты нарушить не смей!

Он иной при свечах

И иной на заре,

Когда призрачный свет,

Когда свет фонарей…

- И как это понимать? – Томас дочитал последнюю строку и повернулся к Эрику.

- Княже, я слышал о подобных штуках. Это дело рук поэта Врамина, он чаще всего именно так и публикуется: бросает свои стихи на ближайший мир – и там они отпечатываются на самом твёрдом, оказавшимся под рукой материале. Он похваляется, что писал притчи, оды и поэмы на камнях, листьях, даже, как это, на лоне вод.

- Что, правда?

- Нет, просто эта фраза как нельзя лучше подходит к этой ситуации. Я процитировал Роджера Желязны, писателя, которому ещё только суждено родиться. Эти слова он впишет в роман «Создания Света, Создания Тьмы». В отдалённом будущем, разумеется. А вообще, эти стихи поэта Эдмунда Шклярского.

- Хм, не слышал о таком.

- Его время тоже пока не пришло.

-Ааа…

Эрик бросил на стихи ещё один взгляд на камень и зашагал прочь. Томас пошёл за ним, уже не пытаясь обойти лужи: его безнадёжно испорченным брюкам всё равно пришёл конец.

Они долго бродили по извилистым улочкам. Некоторые были вымощены булыжником, другие – слякотью. Вдруг Томас осознал, что они стоят на асфальтированной мостовой перед входом в кабак «Чёртова улыбка».

- Откуда здесь асфальт? Я думал, что пьеса о средневековье.

- «Когда серый асфальт, Повелитель Дорог…» Не знаю, наверно, кто-то решил, что асфальтовое покрытие лучше, чем земляное. И нельзя не сказать, что он прав. Ладно, пошли, я голоден! – Эрик подошёл к двери и решительно распахнул её.

Кабак был ярко освещён: на каждом столе стояла толстая свеча, яркий огненный язычок которой весело плясал на фитильке. В этот поздний час народу было мало, человек пять сидели за большим столом и о чём-то тихо разговаривали, изредка заказывая ещё пива.

Эрик занял столик в углу и, когда они сели, кивком показал на шепчущихся людей: «Через пару месяцев они планируют переворот, сейчас думают, кого поставить во главе государства. И знаешь, почему они так открыто об этом беседуют? Это их центр – в подвале есть тайный ход в старые катакомбы, где прячутся основные их силы. Думаю, переворот увенчается успехом», - с этими словами Хозяин Театра махнул рукой рыжей девушке в голубом простеньком платье, протиравшей соседний стол, и та молча принесла две кружки пива и миску с сухарями.

- Люси, хорошо бы ещё чего-нибудь: с утра маковой росинки не было – Эрик сверкнул белозубой улыбкой, и девушка, улыбнувшись в ответ, бросила быстрый взгляд на Томаса, и, как бы между делом, заправила непослушный локон за ухом.

- Как обычно?

- Да, моему другу можешь не накрывать, он недавно поел – Хозяин Театра кивнул в сторону Томаса, по лицу которого быстро пробежала слабая улыбка.

Люси кивнула и пошла выполнять заказ.

- Ты, похоже, постоянный клиент здесь – Томас задумчиво смотрел, как голубая юбка скрылась за дверью на кухню. В зрачках его тихо пылали странные огоньки.

- Да мне часто случалось тут обедать – Эрик отхлебнул пива, стёр пену с губ и захрустел сухарём, периодически вытирая с губ крошки.

- А откуда ты знаешь про переворот и прочее? – Томас тоже приложился к своей кружке, но сухари брать не стал.

- Я думаю написать пьесу о мятежниках в одном королевстве, которые свергли монарха и посадили на трон одного из своих предводителей. Ну и вот… - Эрик неопределённо пожал плечами, мол, ну что тут ещё сказать, и отправил в рот кусок хлеба. Тут пришла Люси и поставила перед ним дымящийся котелок. Хозяин Театра радостно потёр руки: «Вот об этом я мечтал весь день! На», – с этими словами он достал кошель, высыпал горсть медных монет и отдал их девушке.

- Господи, ты так говоришь об этих бунтарях, как о чём-то несущественном. Сидишь рядом, ешь жаркое… - Томас говорил взволнованным шёпотом.

- А что, тут дёшево и вкусно кормят. Ради этого стоит терпеть подобную публику. – Эрик с шумом ел горячую картошку и запивал её пивом.

- Ну, знаешь…

Какое-то время они молчали, потом Томас решительно отодвинул уже почти пустую кружку.

- И всё-таки, скажи, что ты сделал с той девушкой?

- Подобрал на улице, обещал ей деньги, если она… Ух, горячо… Выпьет со мной вина. Она согласилась. Правда, в вино я подмешал опиум. Потом ударил ножом по лицу. Дальнейшее ты видел.

- Нет. Как она оказалась за шахматным столом и играла в шахматы, если актёры унесли её труп за кулисы?

- Знаешь, путешествуя, я часто видел такую картину: Играют дети в… - Хозяин Театра задумался и защелкал пальцами, подбирая наиболее подходящий пример - осаду замка, вот! Играют в чистом поле, машут палками, орут. Ради интереса я заглядывал им в мысли. В воображении этих детей вся осада была настоящая: рушились стены, умирали от ран воины, дым съедал глаза. Понимаешь, они додумывали то, чего не было, сами. Тут годятся любые декорации! – голос Эрика звенел от нарастающего возбуждения, глаза сверкали, руки кромсали воздух, чертя неведомые фигуры – Их воображение – вот лучший режиссёр, сценарист и декоратор! На маленьком клочке земли можно сотворить город, лес, поле битвы, пустыню, морское дно – что угодно! И всё это – в голове. Чтобы сотворить мир, Ему было достаточно только представить его, правда, на это ушло целых шесть дней.

Показывая частокол в углу сцены, я говорю зрителям: «В первом действии – это стена дома, во втором – забор, в третьем снова дом, но уже другой! Остальное они домыслят сами! Этот же принцип используют смертные в своих постановках, но они делают это руками, а я – магией. Когда-то люди владели Способностями, теперь они их утратили. Подсознательно они жаждут их обрести вновь, но, отвыкнув от них, люди стали бояться их. Поэтому люди любят сказания о волшебниках, но, повстречав одного из них, могут сойти с ума от страха… - Эрик пожал плечами.

- То есть… Магия, изображающая фокусы, имитирующие магию?

- Именно. Скажем, по сюжету у героя на голове из воздуха должна появится шапка. В МОЁМ театре она действительно появится из воздуха, но у зрителя будет впечатление, что актёр, улучив момент, допустим, скрытый от зрителей другими актёрами, незаметно надел её.

- Ловко!

- Так что, если тебе интересно, как мёртвая девушка из-за кулис попала на сцену и играла со мной в шахматы, спроси об этом тех, кто смотрел сегодня пьесу. Они смогут объяснить. А если честно – Эрик громко зашептал, оглядываясь по сторонам, изображая тайну первостепенной важности, которую никто не должен узнать (от этого кривляния у Томаса почему-то стал нехорошо на душе, хотя он и сам не мог понять, в чём причина) – она сидела за шахматным столом ещё до того, как выбежала на сцену, спасаясь от меня. Более того, когда я метнул в неё нож, я уже играл с ней в шахматы!

За столом вновь возникло молчание.

-Я ведь пришёл по делу…

- В самом деле?

- Знаешь князя Владислава Цепиша?

- Да.

- Он устраивает бал в честь дня рождения своей дочери, Амалии.

- Приёмной, конечно?

- Нет, родной. Высшие вампиры могут заводить детей. Но речь не о том. Сын Дьявола хочет, чтобы ты поставил спектакль в честь Амалии в его замке во время бала. Вот… - Томас достал запечатанный конверт и отдал его Эрику.

- Что здесь?

- Адрес, где ты получишь аванс, и письмо, в котором более подробно описана суть дела.

-Передай Владу, что я подумаю – Хозяин Театра отставил пустой котелок, из которого до сих пор шёл пар, положил конверт в карман, побарабанил пальцами по столу и резко встал.

- Ты куда? – Томас удивлённо поднял брови.

- У меня дела.

- А как я вернусь?

Эрик надел цилиндр и, открыв дверь, сказал: «Вход в первое здание налево». Сказав это, Хозяин Театра растворился в мокрой мгле дождливой ночи.

Томас ещё какое-то время смотрел ему вслед, а потом подозвал Люси. Глядя на её приближающуюся фигурку Томас подумал: «Прекрасные вены! Похоже, вечер обещает быть интересным… и сытным!». Когда девушка подошла, вампир улыбнулся ей, а в глазах его всё ярче разгорались жёлтые, словно искры, огоньки.

…Хозяин Театра Брёл по улицам города, которому даже не было имени (по сценарию никто не упоминал его названия, и Эрик не знал его), игнорируя проливной дождь, который уже полностью вымочил его одежды и теперь пробирал человека до костей. Эрик шёл той же дорогой, по которой привёл в этот мир Томаса.

Проходя мимо камня со стихами, он оглянулся и увидел, что слова, высеченные на грубой полоти камня, изменились и теперь горят бледным зелёным огнём:

Оттого ли бледен,

Оттого ль знобит,

Не иначе снова

Клялся на крови?

Или вдруг коснулся запредельного?

Хайо, хайо

Изнутри сгорая,

Хоть глоток отпить,

И того не зная,

За черту ступить…

Слаще искушения нету ничего,

Хайо, хайо

Кто там тихо стонет

Как в свинцовых снах

Засмотрелся - тонет

Тонет в зеркалах

Тянет, тянет руки и к себе зовет

Хайо, хайо

Клятвы и угрозы…

Но тому не быть:

Ведь еще не поздно

Зеркало разбить!

И садится утро на плечо твое,

Хайо, хайо

Дочитав последнюю строку, Хозяин Театра, рыча и скрипя зубами, ударил кулаком по камню. Глядя на образовавшуюся вмятину, он сплюнул, потом запрыгнул обратно на балкон, откуда был виден проход на ту сторону.

Хозяин Театра медленно спускался со сцены. Его одежда была суха, что не удивительно, ведь дождь – лишь часть декораций, не так ли? Рядом со сценой стояла керосиновая лампа. Её тусклый огонь бросал на стену изломанные тени. Эрик взял лампу и стал медленно подниматься к выходу из зала, тихо повторяя, как заклинание:«Хайо, хайо…». Поднявшись на последнюю ступень, он оглядел зал и бросил лампу в один из зрительных рядов. Кресла запылали, и Хозяин Театра ушёл, не мешая огню вершить своё яростное правосудие.

В каждом крупном городе мира были Избранные, люди, которым иногда присылали странные приглашения в театр. Они приходили по указанному адресу (каждый раз новому). Обычно это были заброшенные особняки, большие подвалы или старые развалины, места, где никто посторонний не будет мешать Действу. Зрители молча приходили, занимали места, а после спектакля тихо и незаметно, расходились, а на следующий день уже никто не мог найти следов таинственной труппы актёров.

Так было и на этот раз: небольшая чёрная карета, на дверце которой золотыми готическими буквами было выведено: «Cibus, onus et vizga asino», которой правил кучер-великан, прячущий лицо за большим платком, была уже далеко, когда предутреннее солнце спросони осветило вход в сгоревший подвал и чудом уцелевшую вывеску при входе с единственной надписью: «Здесь». Под надписью была нарисована маска, изображающее лицо человека, разделенное на две половины, красную и синею – личную маску Хозяина Театра.