«Сохрани его, не давай вам двоим взрослеть,
даже если ты выросла, детство оставь ему».
Я старалась в завете этом так преуспеть,
что доверить его не решилась бы никому.

Не делила ни с кем, его миром почти что стала,
была рядом всегда, даже если он был не рад,
только мира ему отчего-то недоставало:
он бежал из него, всё выискивая кристаллы −
якоря, что уже не дадут повернуть назад.

Мир его – или мой? – раз он больше неотделим,
раз бесценна давно разделенная тишина?
Потому эгоизм неоправданно допустим,
но завещанный мальчик больше к жизни невозвратим.
«Что же ты? Сосуд пуст, так, давай, наполняй сама».

«Сохрани его: его веру, тепло и твердь,
и не дай хоть кому-то в мире его сломать».
За него теперь не получится умереть,
но зато как легко получается убивать.