Нелюбимой, чужой взаперти я уже много лет
Принимаю от слуг и гостей поцелуи в колено.
Этот пир потерял свой предел, став похожим на бред,
А господство мое обернулось проклятьем и пленом.

Наш дворец – небольшой, но внутри слишком много зеркал,
Умножающих тесные комнаты в ломаном свете.
Как попала туда, я не помню. Я помню лишь бал,
Где кружились парчовые платья на скользком паркете.

Чуть поодаль мелькали фигуры без рук и без лиц,
Только узкие прорези в длинных седых балахонах.
Развлекали пирующих карлики с клювами птиц
И танцовщицы рыжие в тонких прозрачных хитонах.

Но при виде меня пали ниц те, кто был на пиру,
Протянув диадему из змей золотых и опалов.
Я ее приняла, принимая и пир, и игру,
Меня взяли за руку – и прошлого больше не стало.

Распрямилась спина, словно гибкий опасный клинок,
Кружевная волна с плеч спустилась с изяществом крыльев.
Я тогда засияла как теплый ночной огонек,
Отражаясь в пустых зеркалах, будто в плитах могильных.

А потом из тумана возник камердинер седой,
Взмах рукой, и наполнились залы мелодией жуткой.
Все ко мне потянулись голодной и жадной толпой
И вино пролилось сладкой кровью в точеные кубки.

То, что именно кровь была в кубках, – потом поняла.
Из меня её пили. Не чуяла – было в избытке.
Я горела как факел и позже сгорела дотла,
Освещая дворец отражений химерный и зыбкий.

Продолжается бал на паркете холодном как лед.
Я поникла на троне, и пить очень хочется, страшно!
В чашах пенится хмель и играет дурманящий мед,
Только нет той воды, что могла б утолить мою жажду.

Только нету вина, что заставит быть снова живой.
Эта жажда сильнее души, что боится проклятья.
На пиру я сижу в ожиданье, голодной, пустой,
Становясь потихоньку зеркальным чудовищем-платьем.

Мне известно, что будет. Однажды спасенье придет,
Эта девушка – ею была я себе же на горе.
И при виде её моя жажда тот час возрастет
И затопит меня как соленое темное море.

А потом наконец-то наполнятся чаши вином,
И, себя позабыв, я приникну к артерии первой.
Это хуже, чем смерть, но мне будет уже все равно:
Я начну новый пир за здоровье своей королевы.

И другая взойдет на алтарь, чтоб питать это бал
Своим сердцем и кровью, желанием, жизнью и страстью,
Утоляя безликую жажду голодных зеркал,
А они в упоенье порвут королеву на части.

И опустится Вечность, и Пиру не будет конца
Во дворце из стекла – в океане большом Ледовитом.
Среди слуг и гостей буду я, без души, без лица,
Абсолютно счастливой, свободной и, кажется, сытой.