За два дня до отъезда домой, я повидалась, наконец, с мамой Ираны. Мы приехали к обеду, и она усадила нас за стол. Но из-за стола я вышла всё равно голодной. Нет, не по экономическим причинам. Хозяйки стола не хотели полнеть. А для меня их «не полнеть», продлись оно несколько недель, закончилось бы голодной смертью.

За столом разговор был общим, неинтересным, и я ничего из него не помню. Когда мы прошли в зал, Аза-ханум села в кресло, взяла в руки чашечку кофе, закурила и стала расспрашивать меня о моих впечатлениях. О Баку, о лагере, о море...

Стало скучно. Я терпеливо отвечала на её банальнейшие вопросы, вместе с ней рассуждала о надоевшей всем жаре и духоте, комментировала её замечания о Баку и его жителях, и украдкой посматривала на часы... Ведь не могла же я устроить ей допрос с пристрастием?!

Послышался звук открываемой входной двери. Я догадалась, что это вернулся с работы, ожидаемый на поздний обед, папа Ираны. И...

Я даже глазам своим не поверила. Никогда не забуду этой сцены! Аза-ханум, которая только что весело дирижировала беседой, вольготно отдыхая в мягком, роскошном кресле, покуривая сигарету в мундштуке и попивая кофе, как сдулась вся. Обмякла, уменьшилась в размерах, и, на моих глазах, превратилась в нежно-уставшую, прикорнувшую в своём гнёздышке-кресле прекрасную царицу...

Другими словами, она как охрусталилась вся. Как овоздушилась, превратившись в саму женственность...

В зал вошёл папа – невысокий, невзрачный мужчина средних лет. Поцеловал Ирану, поздоровался со мной и нежно-заботливо склонился к жене. Забросал её вопросами о самочувствии и настроении, а когда она вызвалась поухаживать за ним на кухне, настоял, чтобы она продолжила отдых, и уверил, что он прекрасно отобедает с помощью одной Ираны.

И Аза-ханум, голосом самой лютни, нежно поблагодарила его за заботу. Склонилась головкой к его руке, уверила его, что он – её жизнь, что посидеть с ним на кухне, пока он будет откушивать – верх её мечтаний, и когда её муж вместе с Ираной, наконец, удалились на кухню, она посмотрела в мои вылезающие из орбит глаза, понимающе улыбнулась и нормальнейшим голосом произнесла:

----------Если твой мужчина будет уверен, что ты без него даже одеться утром не сможешь, он будет носить тебя на руках. Потому что любой мужчина хочет быть рыцарем.

---------Как это? Ведь это же означает играть! Лгать!

---------О, девочка! Любая роль когда-нибудь кончается. Ни в коем случае нельзя играть. Вот что значит быть женщиной. Поняла?

---------Нет. Вы же сами только что играли! Играли!

---------Ошибаешься. Я в самом деле расслабляюсь, когда мой рыцарь рядом.

Она говорила абсолютно искренне! И я уже ничего, ничегошеньки не понимала!

----------Подождите. Но ведь не каждый же мужчина может быть рыцарем?

----------Каждый. Но не с каждой женщиной.

Она улыбалась! А я всё больше и больше погружалась в непонимание!

----------Ну, как это? Получается, что любой мужчина, если сумеет подобрать себе женщину, нy, как... ботинку, точно по размеру, станет рыцарем?

----------Нет. Есть женщины, которые любого мужчину сделают рыцарем.

----------А... а какой же она должна быть, такая женщина?

----------Такой, с которой любой мужчина становится рыцарем.

Час от часу!

----------Понимаешь, – сжалилась Аза-ханум, – Только слабость сильной женщины (на слове «сильной» она подняла вверх указательный палец и многозначительно покивала головой) вызывает у мужчин рыцарское желание её защитить. Причём, в прямопропорциональной зависимости: чем больше силы в женщине, тем больше её слабость вызывает в мужчине желание стать рыцарем.

И через пару секунд я прокричала свою очередную «эврику»!:

-----------Поняла! А беспределья соприкасаются!

Теперь удивилась она. Но переспросить не успела: вернулись из кухни её муж и дочь. А когда мы вновь остались одни, когда она вновь стала «неуставшей», когда моё нетерпение раскалилось уже до красна, она рассказала мне то, что я так давно хотела услышать, что сделало совершенно ясным и понятным уже сказанное Ираной и ею самой, и что легло тем самым, четвёртым, последним краеугольным камнем Мозаики: историю её жизни.

Я не буду её рассказывать подробно, так сказать, «в лицах» Не только потому, что сама её услышала в краткой, сжатой форме, почти тридцать лет назад, а значит, и мелкие, ничего не значащие подробности, просто расплылись во времени. Но суть этого рассказа – сила и гордость истинной женщины, – не сотрёт никакое время...

Начало её истории ничего бы из себя не представило, если бы оно, это начало, не произошло в стране, а точнее, в той республике СССР и в тот период её развития, когда ещё вывешивали на всеобщее обозрение алый результат первой брачной ночи. Когда «падшую» женщину, как высший позор семьи, отвергали не только её родители и родственники, но даже знакомые и незнакомые. До оплёвывания, до забрасывания гнилыми помидорами, до отказа ей в крове и куске хлеба, до ностальгии о тех временах, когда можно было просто забить её камнями...

Да, 16-летняя Аза-ханум, бросив вызов такому обществу, не оглядываясь и не взвешивая, отдалась любви. А когда предмет её надежд узнал о неминуемом плоде этой любви, она осталась одна...

Что ж, венок одели не на ту голову. Но... в обществе, где за это уничтожают.

Её выгнали из дома. И ей везде отказали, как в крове, так и в работе.

Она просила милостыню, терпела оскорбления, даже гнилые помидоры. На седьмом месяце беременности, её, ободранную и отощавшую, нашёл тот, из-за которого она стала изгоем. Предложил посожительствовать с ним в его новой квартире в Баку...

Она отказалась. Даже от денег его она отвернулась.

Через несколько дней, проезжая мимо на машине, её увидел Он. Остановился, подал милостыню. Потом, поинтересовался о ней в округе.

И снова навестил. И снова. И, наконец, пригласил её пожить у него.

Она отказалась.

Через неделю, Он вернулся. Нашёл её на скамье, в парке. Шёл дождь. Грязное тряпьё липло к её молодому, красивому, измученному телу. По её лицу текли, то ли капли дождя, то ли растаяшая в воде боль...

Но когда он опять предложил ей кров и хлеб, она мягко отказалась.

Он недоумевал. Он не понимал. Но она не соглашалась. И когда не согласилась и в энный раз, он сказал ей то, что и соединило их навсегда.

Ирана родилась через неделю после свадьбы. Она обожает неродного отца и боготворит мать. А когда их опять нашёл тот, который так бесчеловечно зверски с ними поступил, когда он начал клясться им в любви и умолять прощение, Аза-ханум передала телефонную трубку мужу...

Пусть каждая, прочитавшая эти строки, представит себя на месте той женщины. И тогда она поймёт, почему, сегодня, она – там, где есть, и почему имеет то, что имеет...

Да, только такая Сила и такая Слабость – и есть быть женщиной. А значит, быть счастливой.

Через два дня я уехала из Азербайджана. Расставаясь с Ираной, пообещала обязательно её навестить ещё раз. До не могу хотелось всласть наговориться с её мамой, чтобы хоть на немного ослабить мой изнуряющий, ставший уже хроническим, голод общения с людьми.

Начисто ничего не помню о двух с половиной неделях, проведённых дома, до моего отъезда в Москву. Единственное, что не забылось – Марийка и Иосиф. Они почти сразу по возвращении из Баку, подали заявление. После чего, её экс, начал закатывать ей скандалы. Марийка кидалась ко мне. За советом, за поддержкой. Плакала и ломала себе руки. Но продолжала меня слышать.

И не сломалась. Экс успокоился на новой кровати (о чём Марийка узнала уже после свадьбы). А они с Иосифом родили двух детей, стали трижды дедом и бабкой, и желают детям и внукам такого же душевного покоя, как у них.

Выпрямленные судьбы, сложившиеся жизни.

Отрывок из никому в христианском мире, кроме Америки, АМЕРИКИ!!!! всеми вами так завистью ненавидиемой, ненужой книги ИСПОВЕДЬ.