Вот и снова она пришла ко мне, олицетворяя собой «прекрасное и ужасное». О, Боже, зачем ты, в который раз, напоминаешь о ней, заставляешь «окунуться» в тот день, который принёс лакомый кусочек разочарования и стон пожирающей боли, жаждущей до конца испепелить моё раненое сердце… И всё же она пришла…

Я знал, что этого не избежать; что от этого нельзя укрыться, и лишь вечный сон способен спасти меня, укутав своей пленительной тишиной, лаская «мучительной страстью» проснуться и быть вновь гонимым странствующей, поющей тенью любовного призрака. Её явление было обычным: осторожным, тихим, едва заметным, когда ещё не хочешь и просто не готов ко встрече с ней – «солнечной прохладой», «искрящей каплей», наполнившей око, «золотой листвой», осыпавшей землю, превращая её в соблазнительную ковровую дорожку, которая, кажется, специально указывает путь к моему дому. И вот, именно по мягкому шелесту, который раздаётся от шагов твоих босых ног, я определяю очередное явление ко мне, осень… Ты пришла, чуть улыбаясь, намекая на то, что готова со мной помириться; что хочешь поделиться радостью своего прихода…но, нет…

Извини, родная, я не терплю измены – порочной, пошлой – мне просто жаль тебя. Жаль твоих стараний хоть что-то изменить, ведь, как настоящий друг никогда не предаст друга, так и я – простой, убогий странник, заблудившийся на этой планете – не предам себя, назвав тебя своей подругой. Мы не подходим друг другу. Ну и что, что я (как и ты) – по натуре своей – меланхолик. Ну и что, что мне (как и тебе) – свойственна грусть, печаль. Ну и что, что во мне идёт «моросящий тёплый дождик», согревающий в трудную минуту, а иногда, становясь холодным проливным дождём, помогает погасить пылкий жар страсти и изнуряющий порыв гнева, который, засоряя своей грязью светлый ум, делает мои поступки бездарно эгоистичными и отвратительно бесполезными. И вся эта бесполезность, конечно, на руку «тёмным силам» моей души, которые, потирая лапы от удовольствия, находятся впредверии «сладострастной потехи» над всем благоразумным. Да, ты, конечно, произнесёшь: «У нас много общего». Но я хочу тебя разочаровать, ведь всё, что имеет нечто общее, отличается своей несхожестью. Так, в отличие от тебя, осень, я знаю меру мучительного наказания для кого-либо, а ты – нет. Своё наказание ты приносишь каждый год, и в течение трёх месяцев ты терзаешь мою душу, хотя хочешь казаться ласковой. Ты также склонна к обману, что я для себя категорически не принимаю. Помнишь, золотая моя, как однажды ты пообещала мне быть верной, но ты обманула, разочаровав своей вульгарностью, «холодным» чувством ко мне… прости, родная… я люблю тебя… будь ты проклята… Я начинаю путаться в чувствах, становясь похожим на тебя, ведь, говоря о ненависти, я просто обманываю себя, продолжая, как последний идиот, обожать тебя…

…2…

Я проснулся от продолжительного стука в окно. Ко мне рвался изо всех сил в гости первый осенний дождь, стуча с такой «жадной страстью», что мне на какое-то время стало его жаль, но распахнуть окно я не мог… Не мог позволить осени войти в мой дом, простить её. Посмотрев на тщетное рвение стонущих капель ещё некоторое время, я с чувством подавленности и сонливой слабости привстал с постели, выпил стакан воды, стоявший на столе, и медленно побрёл в ванну, дабы привести себя в порядок и не дать этой «кислой», «мрачной» и «нудной» погоде отразиться на моём лице. После того, как освежился прохладной водой, я решил дома всё же не завтракать, а пойти в гости к Патроновым, которые жили недалеко от меня в красивом большом доме на фоне огромного сада и чудесного озера. Но сейчас, когда на улице осень, их дом кажется убогим, одиноким среди голых деревьев, сухой травы и тусклого озера. А ведь как этот дом недавно сиял жизненной силой природы, «улыбаясь глазами» (окнами) зелёной листве, слушая прекрасные песни птиц, плескание рыб, которые неустанно выныривали из воды, чтобы насладиться сиянием золотых лучей солнца. Ветерок, игриво трепещущий над землёй, развлекал по утрам сочную травку и нежные алые цветы тем, что умывал их по всей длине капельками росы, нежно качая их тоненькие, наполненные радостью жизни, стебельки. Все эти воспоминания мгновенно мелькнули в моей голове и я вновь ощутил суровую действительность всё более «утопавшей» в грязи осени. Не успев осмыслить свои действия, выходя из дома и направляясь к Патроновым, как невольно заметил, что нахожусь уже на крылечке этого «одинокого» снаружи и «многоголосого» внутри, дома. Небрежно поправив плащ и сложив зонт, я с чувством некоего волнения всё же нажал кнопку звонка. Через некоторое время дверь распахнулась и передо мной явилось нежное, милое создание восьми лет, которое, широко разинув рот и жадно выпучив большие глаза, тихим, приветливым голоском произнесло:

- Здравствуйте, Виктор Алексеевич. Очень хорошо, что Вы пришли. Проходите, пожалуйста. – Затем это юное создание со всем своим улыбающимся закалом принялось подпрыгивать от радости и звать родителей, всё время повторяя: «Ура! Мама, папа! Виктор Алексеевич пришёл. Снова мне будет с кем поиграть в прятки.» Причём, Сонечка это говорила так искренне, что у меня сразу же поднялось настроение и захотелось поцеловать в лобик этот «весёлый лепесточек жизни», но как только я склонился над ней, то послышались голоса её родителей, спускавшихся к нам по лестнице:

- Боже, Боже, Боже. Неужели в этот дом вновь вернулась радость и жизнелюбие нашей капризной Сонечки. Доброе утро, Виктор Алексеевич, - сказала Татьяна Павловна, перестраивая черты своего лица от пробуждения к лёгкой, ненавязчивой улыбке.

- Доброе утро. Надеюсь, я не помешал своим внезапным приходом?

- Нет, что Вы, нисколечко,- произнёс Степан Сергеевич, крепко пожимая мою руку. Между тем, Сонечка принялась, в который раз, выслушивать выговор от своей мамули на счёт того, что не стоило ей самой открывать дверь, не дождавшись служанки Марины, которая подошла узнать, не соизволю ли я составить компанию, позавтракав вместе со всей семьёй. Конечно же, глупо было отказываться от этого предложения хотя бы потому, что не смотря на мои предыдущие отказы, я всё равно не освобождался от участи быть накормленным всякой вкусной всячиной. Я уже просто знал наизусть слова Татьяны Павловны, уславшей когда-либо мой отказ:

- Марина, ну что за вопросы? Конечно же, Виктор Алексеевич разделит с нами трапезу, и не слушай, пожалуйста, его отговорки. Сказать «нет» всегда легче, чем сказать «да». Хотя «да» является скрытым желанием быть сказанным, замаскированным в слове «нет». – Именно поэтому, чтобы не утруждать её повторением всех этих слов, я сразу же покорно дал своё согласие, тем более, что дома, как известно, ничего не ел.

- Позвольте взять Ваш плащ и зонт, Виктор Алексеевич, - робко произнесла Марина и, получив от меня вещи, медленно, даже можно сказать, очень аккуратно, да что уж там – с любовью – повесила их на вешалку. О, милостивый, как же я упивался её трогательно нежным и робким взглядом, который был так кроток и полон стеснительного обаяния, что при всём его мимолётном мгновении, я готов был наслаждаться им целую вечность. Именно вечность, так как я не мог заставить себя забыть об этом волнующем подарке судьбы.

Задумавшись на минуту, я стоял и смотрел за действиями Марины до тех пор, пока голос Татьяны Павловны не нарушил эту молчаливую сцену обворожённого сладострастия:

- Ну, Виктор Алексеевич, прошу к столу.

- Да, конечно, Татьяна Павловна, благодарю. Извините за моё молчание, просто я внимательно наблюдал за тем, чтобы …из кармана моего плаща не выпали…очки, когда Марина его вешала.

- Хорошо, хорошо,- улыбаясь сказала Татьяна Павловна, заметив мою нервозность и растерянность в этих словах.

- И всё же позвольте мне взять Вас за руку и провести на кухню, дабы Вы не сбежали, и не привели в уныние нашу Сонечку, - продолжая улыбаться, добавила она. Улыбнувшись ей в ответ, мы направились кК месту «восстановления растраченноё энергии и обсуждения накопившихся тем для разговоров».

…3…

Дождь постепенно заканчивал свою игру в прятки, когда люди должны были от него укрыться, и тем временем начиналась уже наша, с Сонечкой, игра, в которой холодные капли влажной осени уже не принимали никакого участия. Довольно скоро лучики, не столь тёплого солнца, нашли оконные рамы «нашего» дома, так же и Сонечка лихо «разделалась» со мной, нарушив кратковременное отсутствие моей персоны перед веселящимися родителями. Пробуждение хорошего настроения на улице, связанного с завершением землеполива, принесло гармонию радости и в дом, где Степан Сергеевич и Татьяна Павловна беспрерывно смеялись над попытками своей капризульки отыскать меня. Какова же была радость и безграничная детская азартность ликующей души при каждой удачной попытке меня обнаружить. Это дитя могло очаровать кого угодно своей искренностью, весельем, лишённого дешёвой наигранностью и чопорного лицемерия. Я всегда радовался за неё, завидовал её возрасту, ведь дети – это чистое воплощение красоты и лучезарности, в которой отсутствуют порочность и пошлость нашей взрослой мысли и поведения.

- Ну всё, доченька, довольно, дай Виктору Алексеевичу отдохнуть, да и сама немного посиди, а мы тем самым поговорим с нашим уважаемым гостем о том, что не успели обсудить за столом, - сказала Татьяна Павловна, перестав смеяться, но продолжая ещё улыбаться.

Я подошёл к дивану и, услышав разрешение присесть, деликатно это сделал. Вообще, каждая деталь этого дома доставляла мне душевную радость, перерастающую в комфорт, который можно было только описать как райским наслаждением и внутренним вдохновением для того, чтобы найти ещё хоть один повод для моего присутствия в этом «уголке удовольствия».

Мне здесь нравится всё: и великолепная винтовая лестница, которая так и манит своей пышной узорностью подняться и медленно спустится, держась за соблазнительно гладкую поручень. И обилие цветов, которые всё время напоминают о весне. И стеклянные столы, которые ничего не скрывая в себе, как бы говорят: «Наша совесть чиста, клади, что хочешь и не сомневайся в дальнейшей сохранности». И эти два дивана, на одном из которых я сижу, и даже стены, пропитанные весельем, добротой, честностью и порядочностью их обитателей.

И конечно же, Марина, Марина, Марина…

Наша беседа продолжилась после того, как Татьяна Павловна любезно попросила Марину отвести на второй этаж Сонечку позаниматься уроками.

- Всё же хорошо, что закончился дождь, - начал Степан Сергеевич.

- Да, полностью с Вами согласен, - сказал я и добавил, - дождь – это слёзы моей души…- после чего на моём лице промелькнула печаль, но Татьяна Павловна довольно быстро смогла её прогнать, произнеся следующее:

- Вы только посмотрите на него! Да он ещё никак не может забыть ту самую глупую выходку! Мне просто забавно на Вас смотреть, когда Вы до сих пор придаёте ей своё нелепое волнение и заставляете себя попусту беспокоиться.

- Хм… Жизнь на то и дана, чтобы всякий раз беспокоиться. Может, конечно, пора забыть именно «это» беспокойство, но в чём-то я ещё остался ребёнком, поэтому я так сильно и люблю детей.

- Да Вы просто не хотите становиться взрослым, - сказал Степан Сергеевич.

- Действительно, не хочу. Да и зачем? Вступать в мир коварства и разврата? Ощущать удары судьбы и …

- Но раз Вы эти удары ощущаете, как например, сейчас, вспомнив об осени, то, значит, Вы всё-таки вступили в этот «коварный» мир, - перебила Татьяна Павловна.

Тут я понял, что уже сам начал себе противоречить и, задумавшись на какое-то время, невольно произнёс:

- Значит, половинкой своей души, частью своего сердца и разума я всё-таки вступил в этот мир, оставаясь, при этом, со второй половинкой души, а также частью своего сердца и разума в том, соблазнительном детском мире.

- Вы неисправимы, - улыбнувшись, сказала Татьяна Павловна. – Ну, впрочем, бог Вам судья. Расскажите лучше о своей бедной матушке. Неужели она никак не поправляется?

Этот вопрос мгновенно потребовал от меня серьёзного настроя и заставил забыть о «второй моей половине души», полностью переключившись в мир взрослого и ощущающего всё более тяжкие удары судьбы.

- Да, бедняжка уже вторую неделю как лежит в больнице. Завтра снова поеду её проведать.

- Мне очень жаль её, друг, - сказал Степан Сергеевич, - но против злодейки судьбы ничего нельзя сделать. Остаётся только молиться и ждать скорейшего выздоровления Марии Васильевны… Она очень хорошая женщина.

После этих слов наступила пауза и каждый из нас, вздохнув и поймав в окне по лучику солнца, мечтательно «выслушали» тишину, и вновь завели разговор.

- А что слышно от Вашего брата? – спросила Татьяна Павловна.

- От брата, - без какой-либо эмоции повторил я. – От него я ничего не хочу слышать, как и о нём самом.

- Да, он - подлец! – с твёрдой интонацией произнёс Степан Сергеевич. – Так поступает только настоящий предатель и слабак.

После этих слов пауза вновь дала о себе знать, дав нам возможность перестроить разговор на «мажорный» лад.

- Как проходят уроки Вашей Сонечки? – оживился я.

- Прекрасно, - ответила Татьяна Павловна, - по крайней мере, преподаватель не жалуется на неуспеваемость, наоборот, с помощью хороших её успехов в области познания, он примирительно тихим образом сглаживает некоторое негативное её поведение. Если бы Вы знали, милый Виктор Алексеевич, какая Сонечка в момент вашего отсутствия. Для нас всегда наступает праздник, когда Вы к нам приходите. Она Вас просто обожает.

- Собственно, как и мы, - добавил Степан Сергеевич.

- Да, разумеется, - сказала Татьяна Павловна, - и не только за то, что Вы приносите радость и веселье нашей милой дочурке, но и за то, что с Вами всегда приятно провести день, разговаривая о чём угодно.

- Спасибо за тёплые слова, Вы всегда умеете поддержать меня в трудную минуту, чем я всегда признателен. Я получаю новый заряд энергии, ощущая Вашу заботу. Право, я тронут, благодарю.

Тем временем я перевёл взгляд на лестницу, по которой спускалась Марина. Она делала это так осторожно, тихо ступая, что казалось, не хотела отвлекать нас от разговора своим присутствием. Но разве я мог не заметить её? Разве я мог пропустить то мгновение, которое всегда являлось для меня сладкой сказкой, читаемой с поразительно красивого личика моей обожаемой Мариночки. Её улыбка, хоть и не часто возникающая, создаёт атмосферу неутолимого удовольствия для моего бедного, измученного сердца, которое, как мне кажется, бесполезно стучит, ведь я не в силах ей открыться, сказать, что только она – страсть моей жизни. Я, наверное, никогда не смогу вымолвить и слова, глядя ей в глаза, которое отражало бы искренности моих чувств. И дело абсолютно не в её положении, связанным с её работой – простой служанки, а всё дело только во мне. Мои чувства просто не достойны её. Порой мне кажется, что я – жалкий, ничтожный тип, который наслаждается этой невинной, нежной принцессой. Я настолько её люблю, что не позволю себе ворваться в её мир – мир неисчерпаемого спокойствия, духовной чистоты и безумной преданности ко всему, к чему бы она не притронулась…

Медленно проходя мимо нас, Марина посмотрела на стол, на котором стояла пустая чашечка, недавно наполненная превосходным кофе и, спросив разрешение у Татьяны Павловны взять её, бережно понесла на кухню. В этот момент я почувствовал как с её уходом уносится и частичка моего собственного присутствия здесь, так как, увидев Марину и тут же, потеряв её из виду, я теряю ощущение быть нужным здесь или, иначе говоря, мысленно теряюсь в пространстве, достигая той точки растерянности, которая вызывает во мне чувство ненависти к себе.

Наше пребывание в зале с Татьяной Павловной и Степаном Сергеевичем длилось до тех пор, пока спокойный, размеренный темп разговора не был нарушен громкими возгласами Сонечки. Стрелка часов в этот момент показала два часа, тем самым, заставив меня сказать о том, что мне пора идти, и что завтра после обеда я снова зайду рассказать о своём пребывании в больнице.

- Благодарю Вас за гостеприимство и проведённые часы со мной, друзья, - сказал я.

- Всегда очень рады Вам, - с искренней улыбкой произнесла Татьяна Павловна.

- Да, несомненно, - добавил Степан Сергеевич, - приходите, когда Вам заблагорассудится.

- Спасибо, спасибо, - ответил я и присел, раздвинув руки в стороны, чтобы обнять, бегущую ко мне, Сонечку.

- До свидания, Виктор Алексеевич. Жалко, что Вы так рано уходите. Приходите, завтра обязательно, я Вас снова буду искать. Хорошо?

- Хорошо, хорошо, - уже рассмеявшись, сказал я. -Обязательно приду, так что готовься к поискам.

Крепко её обняв и поцеловав в лобик, я надел плащ, который так же аккуратно инее подала Марина, и стал выходить на улицу.

- Постойте, Виктор Алексеевич, - воскликнула вдогонку Марина, - Вы забыли свой зонт.

- Ах, да, большое спасибо, Мариночка, - сказал я и взял из её тёплых рук зонт. Её взгляд невольно встретился с моим, но тут же и рассеялся. Она робко опустила свои очаровательные глазки и по её личику, едва заметно, мелькнула улыбка. Но и такой, едва заметной, улыбки мне достаточно, чтобы всё с большей силой полюбить эту жизнь, которая подарила наслаждение любоваться Мариной…

Я вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха и не спеша направился домой, смотря на лужи, надеясь найти в них кусочек надежды взаимной любви, который, если бы и обнаружился, то тут же, на моих глазах и утонул бы под издевающийся смех «моей вульгарной» осени. Но мне повезло, я не стал посмешищем, ведь этого самого кусочка надежды я так и не нашёл. Эта забавная игра в поиски позволила мне вновь, быстро скоротав время, незаметно очутиться на пороге уже моего собственного, одинокого снаружи и внутри, дома, который всё время нагонял на меня только скуку и желание как можно быстрей покинуть его.

Вообще, жизнь для меня – это поиск всегда чего-то нового, ещё не изведанного мною, попытка найти и зацепиться за нить, которая привела бы меня к стабильности, к любви того дела, реализация которого приносила бы радость и чувство полезности для окружающих. Ведь кто я сейчас такой? Простой писатель, который пишет своим корявым почерком обычные, незатейливые романчики, получая крошечное вознаграждение и даже удивительно, что ещё и получаю таковое. Но мне всё же не так важно: сколько получать денег за свои произведения, так как для меня это не является работой. Писать – значит, дышать, а этот процесс, как известно, изнурить своей надоедливостью не может. Я пишу, потому что не могу без этого. Для меня цвета жизни начинают блекнуть, если не занимаюсь своим любимым творчеством. Любое творчество для меня – искусство. Может быть, мои произведения и не относятся к разряду искусства с большой буквы, но всё же я довольствуюсь тем, что отдаю себя целиком этому святейшему проявлению божественного дара…

Войдя в дом, я грустно осмотрел комнату, в которой еле пробивался тусклый свет сквозь толстый слой пыли на окне. Чтобы убить жажду, я выпил стакан воды, половина которой ещё осталась с утра……………