Через несколько дней чудо произошло снова – в открывшемся окне я увидела светлый круг, похожий на театральный софит, а в нем свою бабушку. На вид ей было лет пятьдесят. У нее был спокойный умиротворенный облик, но смотрела она левее и меня не видела. У бабушки были длинные седые волосы, убранные в белый платок-накидку, покрывающий голову и плечи, одета она была в белое платье.

Это видение необыкновенно взволновало меня – бабушка ушла из этой жизни около тридцати лет назад. Это был человек, которого я любила больше своих родителей, она была для меня моим счастьем. И радость от того, что я вижу ее целой, невредимой и живой, захлестнула и потрясла меня. Когда я рассказала мужу, он обрадовался и попросил – если видение будет снова, попытаться увидеть его маму.

И через несколько дней я увидела его маму в открывшемся пространстве, в таком же луче света. Одета она была так же, как и бабушка, на вид ей было около сорока пяти лет, у нее были красиво уложенные ниспадающие волосы каштанового цвета. Смотрела она направо и тоже меня не видела.

Находясь в состоянии необыкновенного душевного подъема, мы восторженно делились впечатлениями. Все еще не осознавая, что на самом деле происходит, мы трепетали и благоговели перед той Тайной, которую открывал нам Сам Господь, мы были безумно счастливы, что нам предоставили возможность увидеть то, о чем мы даже не смели пытаться мечтать!

Муж: Для меня моя мама значила все, она была для меня всем моим миром. У нее я учился жить, ей подражал, ее безпрекословно слушался и до безпамятства любил, в отличие от отца, который с каждым прожитым годом становился для меня все более и более чужим, пока не стал врагом номер один. Врагом жестоким, безжалостным, безпощадно и несоразмерно карающим за малейшую провинность. В отличие от него, мама была очень доброй, мягкой, любвеобильной, быстро прощающей и забывающей мои выходки, а рос я мальчиком не слишком примерным. Терпеливо возилась со мной только мама, никому больше я нужен не был. Мама же отвела меня в Храм и Святое Крещение я принял благодаря ей, поскольку в те советские годы это было осуждаемо почти всеми.

В своей жизни мама натерпелась много плохого, в первую очередь от моего отца, считавшего ее своей собственностью – работа в «кгб» сделала его крайне бездушным функционером, возомнившим себя сверхчеловеком. Натерпелась мама и от меня … иногда я выкидывал такие коленца, что даже не понимаю, как она все это терпела. В двенадцать лет у меня хватило «ума» попытаться свести счеты с жизнью! Наглотавшись валениума, кажется так называлось это успокоительное, я попал в больницу, где меня долго промывали и чистили. Во мне сидело нечто, что не давало мне покоя, мама была единственной, кто с этим «нечто» неустанно и безропотно боролся.

Мама моей мамы, бабушка Фаина, происходила из богатого купеческого рода – она родилась перед революцией, вся советская власть прошла перед ее глазами. Работала она дома, шила необыкновенные по красоте платья и весь город стоял к ней в очереди. Отец, дедушка Степан, происходил из семьи скромного дворянского рода, его отец, мой прадедушка, был спокойным и добропорядочным помещиком. Дедушка проработал всю жизнь на крупном сталелитейном заводе. Начал с простого рабочего, затем получил высшее образование и длительнее время, до самой пенсии, работал начальником электроцеха, который по своим задачам и численности трудящихся был заводом в заводе.

В детстве мама была ребенком спокойным, доверчивым и безмятежным. Замуж она вышла за моего отца, когда ей было семнадцать лет. И прожила с ним недолгую свою жизнь, вырастив и воспитав двух детей, меня и моего младшего брата. Когда пришло время спокойно вздохнуть и насладиться свободой, за ней пришла смерть. Болезни – слуги Господни, в особенности же – рак. В сорок два года, когда мама была молодой, неотразимо красивой, обаятельной и очаровательной женщиной, она сгорела в короткие три месяца от саркомы. По ее желанию, мы увезли ее из Киева на родину, в Мариуполь. Умирала мама очень долго и мучительно. По правде говоря, я был настолько измотан ее мучениями, что в глубине сердца желал ей скорой смерти, как это ни страшно звучит. Последние полторы недели мама пребывала в безпамятстве – какой-то умник догадался вместе с многочисленными инъекциями подавать ей и лекарства, стимулирующие работу сердца. По сути дела, мы с каждым новым днем жизни умножали ее мучения.

Когда спохватились и перестали колоть стимуляторы, мама начала умирать, это продолжалось долгих три дня и ее смерть поразила меня. Мама все время с кем-то разговаривала – она пожимала плечами, все время что-то несвязно объясняла, пыталась оправдаться, пожимала плечами в недоумении и часто сокрушенно сникала. Перед самой смертью из всех наших родственников она неожиданного позвала меня одного … я зашел к ней в комнату … нас оставили двоих и я прильнул к ней, понимая, что обнимаю ее скорее всего последний раз в жизни. Мама слабо шевельнула правой рукой, пытаясь прижать меня к себе, я понял, что она хочет что-то сказать. Непослушными уже губами мама повторяла одни и те же два слова, но я не мог разобрать, что это за слова, я не слышал, но я понял, что она уже там, за чертой этой жизни и поднес ухо к ее губам. На каждом выдохе, одним только слабым дыханием, она повторяла:

– … будь добрым … будь добрым … будь добрым …

… если бы молодость знала, если бы старость могла – только сейчас мне открылся истинный смысл этой народной мудрости. Если бы я послушался маму! … Скольких бы глупостей я не наделал в своей безтолковой жизни …

День похорон – двадцать пятого декабря, был солнечным и ясным, все вокруг подморозило легким хрустящим морозцем. До этого долго, очень долго стояла хмурая слякотная погода. На следующий день после похорон солнца снова не стало, а слякоть вернулась. Осознать в полной мере утрату мне было трудно, на душе было необычно пусто. Но я чувствовал и понимал – горечь безвозвратной потери придет потом и с каждым годом будет только увеличиваться.

Жена: Еще через несколько дней, во время молитвы, на меня слева из открытого пространства стремительно надвинулась большая желтая капсула, сильно напугавшая меня. Показалось, что я услышала имя: Владимир; имя дяди моего мужа, но мы ничего не поняли.

На следующий день, мой муж был в Храме на Причастии. После Литургии он обратился ко Господу с просьбой, чтобы это Причастие Владыка принял за поминаемого им Владимира. Как такое могло прийти ему в голову, он даже сам не понял. Вечером мужу постепенно стало невероятно плохо. Вскоре он уже умирал на моих глазах. Уложив в постель, я дала ему свечу с соборования и неожиданно для себя сказала:

– Если капнет воск на руку и обожжет, значит на тебе грех и этот грех прощен.

Воск капнул и прожег так сильно, что муж снял его вместе с толстым слоем кожи. Окончательно рана зажила только через пять месяцев.

На следующий день я снова увидела надвигающуюся желтую капсулу и уже четко и ясно услышала имя:

– Владимир.

Теперь мы поняли, что дядя ожесточился сердцем и пока прощен не будет.

Муж: Это немыслимо символично – желтая капсула. Дело в том, что дядя Володя жил своей особой, несколько замкнутой жизнью в Мариуполе, откуда по маминой линии идет весь наш род. Дядя – муж старшей сестры моей мамы. У него все крутилось вокруг мотоцикла «днепр» с коляской. Мотоцикл стоял в гараже, на территории его частного дома. И гараж этот был светло желтого цвета, выгоревшего на солнце. В гараже дядя пропадал часами, оттуда он совершал свои многочисленные поездки на рыбалку, без которой не мыслил своей жизни. В гараже он отдыхал там душой и телом.

Когда нужно было решить, кого вымаливать следующим – дедушку Степана или его, после очень долгих раздумий я решил вымаливать дядю. Так мне тогда подсказало сердце. Было много хорошего в наших отношениях, когда я был подростком. Дядя Володя часто брал меня с собой, никогда ничего не жалел, обучал меня всему, что умел. И все время шутил, балагурил, громко и раскатисто смеялся, подтрунивал над собой, надо мной, рассказывал интересные истории. В общем, с ним было намного веселее, чем с моим отцом, который меня строил, воспитывал, учил, наказывал, поучал и часто не позволял даже шутить. И еще я испытывал угрызения совести перед этим человеком. В один из наших приездов на летние каникулы, отец предложил дяде Володе: а давай я достану тебе новенький мотоцикл прямо с завода, в масле, что ты возишься с этой рухлядью? А жили мы в то время уже в Киеве, отец был в «кгб» начальником и купить мотоцикл было для него простым делом. Обрадовавшись, дядя Володя продал свой еще хороший мотоцикл и стал ждать новый, но отец забыл о нем. Сколько дядя Володя ему не напоминал, все оставалось по прежнему, дядя остался ни с чем. Это его здорово подкосило, он купил велосипед и о настоящей рыбалке, на которую ездил за пятьдесят и даже за сто километров, уже не вспоминал. Потом начал налегать на вино, которого на побережье Азовского моря необозримое количество – жаркий климат, виноград растет там и плодоносит под каждым забором. Затем развелся с женой и запил окончательно, начал водить к себе каких-то женщин и вскоре ушел из этого мира.

Когда мы узнали, что дядя добровольно отказался от благодати Божией, я не мог понять, что могло такого произойти, чтобы человек сам, по собственной инициативе, отказался от безценного дара Божиего? И в памяти начали проявляться те стороны его характера, которые нельзя было назвать положительными. В частности, дядя Володя был вспыльчив, заносчив, горделив и страдал от собственного упрямства.

О чем же я думал, когда вспоминал его и взвешивал, за кого молиться? Ведь дедушка был бы уже прощен и мог наслаждаться в Раи всевозможными благами. Наверное, повлияло вот что: уже взрослым человеком я приезжал погостить к дяде из Сибири, где был на заработках и вот он запретил жене, моей тете, брать с меня какие-либо деньги, а жил я у них довольно долго. Очевидно, пришло мое время заплатить. И еще, именно в это время мы с женой узнали – молиться за человека подвигает Сам Владыка Господь! Ну что ж, я сделал все, что мог.

Жена: На следующий день я увидела в луче света своего дедушку Алексея – он крутил по сторонам головой, у него был ошалевший вид от счастья вид. Выглядел он очень хорошо, ему было около шестидесяти, хотя упокоился в возрасте семидесяти четырех лет. Рядом с ним, в другом луче света, была моя бабушка, она смотрела на дедушку, меня они не видели.

Поскольку муж переживал, что молится не в полную силу, он стал к именам вымаливаемых добавлять имя дедушки, испрашивая – если возможно.

Через несколько дней в открывшемся пространстве я увидела дедушку Степана, которого видела ранее на фотографиях, он стоял в каком-то рву, глубокой траншее, заполненной людьми. Все вокруг источало жуткое одиночество и безнадежность. Находившиеся рядом люди ожесточенно копошились и рылись в земле, но дедушка стоял несколько отдельно. Выпрямившись в полный рост, он смотрел вверх, на луч света, направленный на него, но не досягавший. На десятый день дедушка стоял уже в самом луче света, который ограждал его от других людей стеной света. На пятнадцатый день он оказался в здании, похожем на большой распределительный центр. Там было уютно и спокойно, вокруг были люди, кипела полноценная жизнь. Дедушка помолодел до пятидесяти пяти лет – он обживался на новом месте и выглядел умиротворенным.

После Великого поста мы здорово отощали, денег не было, нас активно теребили банки – мы перестали платить взносы в декабре две тысячи девятого. Чтобы как-то пропитаться, мы продали телевизор, огромный плазменный красавец. В последние месяцы мы смотрели новости и документальные православные фильмы, которые прошлой осенью накачали с интернета. До самого Петрова поста мы вели обычную жизнь – каждое воскресенье в Храм, раз в месяц на исповедь, утром и вечером читали правило. Когда наступил пост, мы решили продолжить молиться за наших покойных родственников: я просила на этот раз за Феодосию, мою вторую бабушку по линии отца, а муж продолжил вымаливать дедушку Степана.

В одно из молений я увидела, что бабушка Елизавета перешла на новый уровень. Одежда у нее стала старинного образца, времен земной жизни Христа, ткань стала белоснежной и более воздушной. К тому же она помолодела – на вид ей было лет двадцать.

Все самые лучшие воспоминания моего детства связаны исключительно с бабушкой, в этой жизни она была удивительным человеком. Родилась в семье бедных людей, в раннем детстве осталась без родителей и попала в приют, ее старшая сестра – в услужение к чужим людям. Отпечаток нелегкого детства и вся тяжелая жизнь бабушки наложили на нее незримый отпечаток грусти. Легкая грусть была всегда не только в ее неимоверно теплых глазах, но и невидимо окутывала весь ее облик. Никогда я не видела бабушку смеющейся, редко она могла только очень нежно улыбнуться, но с той же легкой грустинкой.

Повзрослев, бабушка стала удивительно, необыкновенно красива; я видела ее восемнадцатилетнюю на фотографии – образ бабушки поразил своей нежностью, какой-то невообразимой женственностью и редкой, ни у кого не повторяющейся красотой. Высокая, стройная как тростинка и необычайно женственная, потрясающе притягательная – я всю жизнь мечтала быть похожей только на нее. В молодости у бабушки было много поклонников, она об этом не рассказывала, я узнала о ее многочисленных воздыхателях нечаянно, из разговоров взрослых. Дедушке она была очень верна, никогда ему не изменяла и очень много от него вытерпела безропотно, часто утирая слезы в одиночестве.

Дедушка Алексей был из богатой семьи с древними корнями – я очень хорошо запомнила его родовой старинный деревянный дом в центре Москвы на Таганке. Когда дом сносили, строители нашли неслыханно богатый клад, отошедший государству. Особняк был очень большой, в нем было много разных потаенных и укромных мест – с многочисленными своими двоюродными братьями и сестрами я часто играла там в прятки. В этих укромных уголочках всегда было удобно прятаться. Дедушкин дом был диковинный и очень красивый, он весь был пронизан и пропитан какой-то тайной пережитых вековых событий, в нем я всегда немного робела.

Статный высокий красавец, дедушка всю жизнь занимался спортом и даже в глубокой старости был необыкновенно стройным – с огромными мышцами, без малейшего намека на жировые отложения. Спустя годы, я часто поражалась его неумолимому желанию выглядеть на все сто – дедушка не прожил ни одного дня без спортивных упражнений и прогулок на свежем воздухе. Чистокровный еврей, он упрямо носил свою фамилию, не вызывающую сомнений в его национальности, но бабушка оставила за собой девичью, поскольку во времена советов факт этот был крайне досадным. У бабушки было образование медика, дедушка закончил два полных курса МГУ – экономический и юридический. Наука давалось ему легко, он был наделен энциклопедическим умом. Дедушка знал все, в любой области он имел обширные знания и нередко поражал своей интеллектуальностью даже тех, кто его хорошо знал. Семья дедушки никогда не бедствовала, поскольку занимал он довольно высокую должность, зарабатывал хорошие деньги и часто ездил за границу, однако в его характере была одна негативная черта – он испытывал чрезмерную любовь к женскому полу.

Поскольку я была ребенком, мне ничего не рассказывали, но шила в мешке не утаишь – с тремя маленькими ребятишками на руках, не в силах больше сносить дедушкины увлечения, бабушка однажды наскоро собрала детей и решила уйти, куда глаза глядят. На коленях, посреди улицы, дедушка долго вымаливал у нее прощение, не обращая внимания на прохожих, хотя был очень самолюбивым и горделивым.

Среди троих детей моя мать была самой младшей, еще был средний брат и старшая сестра. В возрасте грудного ребенка дедушка по неосторожности мальчика уронил. Мозг в какой-то степени повредился, мамин брат стал инвалидом и был безконечной болью для своих родителей – дедушка все время чувствовал свою вину, а на бабушку легло тяжелое бремя воспитания больного ребенка. В какой-то момент дедушка совершенно ослеп. Причину никто не знал, он остался слепым до самой смерти, более двадцати лет. Это было для него страшнейшим ударом, так как оборвалась его карьера, закончились флирты с женщинами, закончилась и безбедная жизнь. Но самое ужасное, дедушка стал абсолютно безпомощным инвалидом. Бабушка взяла на себя и этот крест; она не оставила его и ни разу не упрекнула дедушку за прошлые обиды и унижения.

Никогда я не видела и не слышала, чтобы бабушка была раздражена, сердита или вышла из себя, она несла свою ношу тихо и безмолвно, не жалуясь никогда. Дед же был часто раздражен, ему трудно было смириться с судьбой калеки. А бабушка терпела всех и все, она терпела и дедушку, и выросшего малоумного сына, который срывал на ней зло и во всем обвинял. Обвинять деда он боялся, поскольку тот был очень крепким, а бабушка безропотно сносила все оскорбления и даже побои. Возмущаясь таким отношением, дочери вступались за маму, но бабушка всегда просила: – не трогайте его, это мой сын, такой же ребенок, как и вы. Удивительное, непередаваемое смирение! Помимо прочего, бабушке приходилось два раза в неделю возить деда в Общество слепых, он был председателем этого общества.

Ослеп дедушка накануне моего рождения, меня он не видел, но помогал бабушке нянчиться со мной, когда родители оставляли меня у них. Именно бабушка многому научила меня, много хорошего и доброго в меня вложила. Когда я пошла в школу, она продолжала дарить мне всю свою любовь и доброту, какими полна была ее удивительная душа. К сожалению, в памяти не осталось много воспоминаний, бабушка ушла, когда мне было тринадцать. Всю горечь потери я ощутила спустя годы. Незадолго перед смертью, бабушка сказала:

– мне жаль только одно – оставлять тебя здесь одну.

– Почему, бабушка, – удивилась я; задумавшись, она тихо сказала:

– твои родители…

– что бабушка, что родители?

Тщательно подбирая слова, она ответила с большой грустью:

– они слишком строги с тобой.

Сраженная ее словами, я замолчала, а бабушка уже никогда об этом не вспоминала. Вскоре она заболела – рак желудка и стала быстро угасать, прямо на глазах; ее положили в больницу, где я ее так и не посетила. Из-за этого поступка я все время испытываю жесточайшие угрызения совести, я хотела бы вычеркнуть этот дикий факт из своей жизни, но это невозможно. Мало того, что я никогда и ничем не ответила на ее необыкновенную, необъятную, всепоглощающую любовь, но даже не простилась с ней по-человечески.

Уже неизлечимо и тяжело болеющая, бабушка все равно продолжала ухаживать за своим мужем, поскольку никто даже не подумал ей помочь. Тем не менее, у нее не было и тени раздражительности, озлобленности, не было и воздыханий. Бабушка безропотно переносила и дедушкины капризы, и свою болезнь – я восхищена ее терпением, она даже не пробовала роптать! Слабея, бабушка продолжала выполнять свои повседневные обязанности: убирала, стирала, готовила еду и ходила по магазинам. Однажды зимой она упала на скользких ступенях на улице и сломала руку. Одно наложилось на другое, бабушку положили в больницу. Испытывая невообразимо сильные боли, она все также стоически терпела, молчала и не жаловалась. В один день ей назначили курс процедур. Пришла медсестра, отвести на процедуры. Бабушка пыталась отказаться – надо было идти на другой этаж, но не было сил, но медсестра все же настояла. На лестнице бабушка упала и сломала шейку бедра. После этого она прожила еще несколько дней.

Хорошо помню, как ее отпевали в Храме. Помню свое смятение и удивление, у меня совсем не было слез … мне трудно было понять, что бабушки больше нет.

И только повзрослев, я в полной мере осознала, кого на самом деле потеряла; я поняла, что из моей жизни ушел самый дорогой и самый любимый для меня человек. Единственный дорогой и единственный любимый человек!

Дедушка остался один, он так и остался жить в их однокомнатной квартире. Почему он не перебрался к одной из своих дочерей, я не знаю. Возможно, они ему не предложили, а может он и сам не захотел. Ежедневно дочери приезжали по очереди проведать его – накормить, постирать и убраться. Для них это было очень обременительно – в семье часто возникали разговоры, все хотели найти дедушке женщину, согласившуюся бы ухаживать за ним за квартиру после смерти. Вскоре женщина нашлась – тихая и провинциальная, в возрасте. Деда уговорили жениться.

В этом было что-то чуждое и нереальное – вскоре после смерти бабушки в ее квартире деловито хозяйничала и ухаживала за дедом незнакомка. Вскоре она ушла, а недоумевающим родственникам дед терпеливо объяснил, что ему нужна жена, а не какая-то сиделка. В свои семьдесят с лишним лет он так и не успокоился.

Все вместе и по очереди, родные пытались образумить дедушку, но это было безполезно, дед требовал женщину, однако другой желающей не нашлось. Не знаю, как дедушке удавалось справляться со своими потребностями и желаниями, но какое-то время он жил один. Через несколько месяцев у него воспалилась предстательная железа. Вообще, она безпокоила его давно, несколько раз даже вызывали скорую, но от операции дедушка отказывался, не желая потерять мужскую силу и привлекательность.

На этот раз все было серьезно и на операцию пришлось лечь. После нее дедушку привезли обратно, к нему домой, тетя и моя мать продолжали посещать его по очереди. Теперь дедушка зависел еще и от трубочки с мешочком. И это его сразило – он перестал подниматься с постели и все время лежал. Закончились занятия спортом, он сильно похудел и таял на глазах. Морально раздавленный, он безконечно страдал, как от полной безпомощности, так и от своей абсолютной ненужности.

Родственники заволновались, с квартирой нужно было что-то делать. В советское время продать или купить недвижимость было невозможно, можно было совершить родственный обмен. Но дед не хотел даже и слышать об этом, он не хотел отдавать свою квартиру моей двоюродной сестре, которую не любил за фривольное поведение. Из всех наших родственников дедушка испытывал теплые чувства только ко мне. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже, он тосковал в одиночестве и страдал. Увы, он не был нужен и мне, как это ни стыдно признать. По причине беззаботной юности, эгоистической жизни, перегруженности работой, университетом, молодыми людьми… я не слишком задумывалась о его жизни. Не задумывалась, что она зависит от нас, его родственников, в том числе и от меня. Не задумывалась, что он совсем один, всеми забыт и никому ничего не говорит только в силу своей скромности.

В редкие свои посещения я видела, как быстро он быстро худел. Вскоре болезнь обострилась и дедушку положили в больницу. В лихорадочной спешке мои родители занялись квартирным вопросом. День моей прописки и день его смерти совпали… Это был конец. Но это было и начало нового этапа в моей жизни. Снова Храм, отпевание и снова полное отсутствие осознания, что в действительности произошло, кого я потеряла. Увы, дедушка, также как и бабушка, кремирован, их урны лежат на Ваганьковском кладбище.

Спустя многие годы я поняла, несмотря на все недостатки, дедушка был удивительнейшим человеком – крепким волевым мужчиной; веселым, абсолютно не подлым, захватывающе интересным собеседником; очень добрым и справедливым человеком по отношению ко всем окружающим его людям. И бабушка, и дедушка, были хорошими честными людьми, но потерявшимися, заблудшими душами; они не были воцерковлены, у них не было икон и они никогда не разговаривали о Господе. На Пасху, они справно, как и все люди, ездили на Ваганьковское кладбище к своим родителям. Но это все, что можно отнести на счет их вероисповедования. Хотя, был один случай, который напугал их, и должен был дать им повод задуматься, как впрочем, и мне. Это было на Пасху – мне было двенадцать лет, все собирались на кладбище. Проснувшись, я вышла из своей комнаты. Все родные уже завтракали и дружно меня поприветствовали:

– Христос Воскрес!

…мне стало смешно – я была убежденной атеисткой, комсомолкой, комсоргом, к тому же некрещеной.

– Глупости все это, – ответила я после секундного замешательства и пошла умываться.

Когда я села завтракать, со мной начало происходить что-то непонятное, мне стало не по себе. Собравшись, мы поехали на кладбище, а мне становилось все хуже и хуже. Проведав покойных родственников, мы вернулись домой. Родные сели праздновать, а я слегла. Очень медленно и плавно состояние мое стало критическим, температура зашкалила за сорок один градус. Очень отчетливо помню тот день и все свои ощущения – я умирала, хотя признаков болезни не было. По каким-то причинам врача не вызвали. Ночью был жесточайший кризис, а на утро все прошло, как будто ничего не было. Такими вещами я больше не шутила. На всю жизнь у меня осталось ощущение чего-то непонятного, необъяснимого, страшного и не позволяющего вольностей на эту тему.

Дедушка Алексей тоже помолодел, но до сорока пяти, выглядел очень хорошо. Потом я увидела, что он читает книгу, что было совсем удивительным. Ольга помолодела примерно до двадцати восьми – тридцати лет. Дедушка Степан на третий день вымаливания стоял в первой шеренге перед закрытыми вратами Раи вместе с другими людьми.

Врата Раи потрясали своим великолепием и величественностью. Они были настолько высокими и широкими, что их нельзя было окинуть взором. Ажурные, очень толстые, из черненного резного золота, около пятидесяти сантиметров в толщину, богато украшенные драгоценными камнями, они переливались на солнце всеми цветами радуги. Врата произвели на меня незабываемое впечатление неземного величия и великолепия. Драгоценные камни, которыми они были украшены – рубины, сапфиры, изумруды и бриллианты, были наполнены яркими красками и светом, они сверкали не по земному. Это лишь приблизительное описание этой тайны, поскольку человеку своим умом невозможно полностью осознать увиденное там.

Через два дня я увидела Степана уже перед открытыми вратами Раи, он всматривался вперед очень взволнованно и с некоторым испугом. На следующий день дедушки там не было, но я увидела, что Ольга встревожена, и муж переживал, что с дедушкой и где он. На следующий день, Ольга сказала, обращаясь прямо ко мне: жду! – и улыбнулась, тоже мне. От чего я просто онемела, поскольку поняла, что обратилась она именно и непосредственно ко мне, что было впервые. На третий день я увидела Степана в светлом обрамлении, рядом с Ольгой. И мы поняли – дедушка был на повторном частном суде и прощен.

На следующий день я каким-то образом поняла, что могу спросить и спросила у Ольги, что она хотела бы передать сыну; она сказала: добре, сыночек, и передала воздушный поцелуй. Степан, приложив правую руку к сердцу и слегка склонив голову, тоже поблагодарил: добре, внучек. Обратившись ко Пресвятой Богородице, я спросила, если позволено, можно ли мне узнать, что с другой моей бабушкой, Феодосией. Через время я увидела шар огня, из которого в разные стороны исходили огненные канаты, как я поняла Феодосия была внутри шара.

Через два дня я увидела Феодосию посреди изможденных людей в огромном и темном бараке, который был забит ими до отказа. На следующий день над ней появился луч; Феодосия посмотрела на него, отрывисто и прищурившись, несколько нехорошо насторожившись. Луч не досягал бабушки, через пять секунд его не стало. Как мы поняли, в своей жизни она чего-то такого натворила и вымаливать ее будет трудно.

Тайком от меня муж горячо молился ко Пресвятой Богородице за Феодосию и очень просил простить ее; он был тронут тем, что я рассказывала о ней и ее тяжелой жизни.

О Феодосии и Ефиме, бабушке и дедушке по линии отца, я почти ничего не знаю, поскольку отец никогда мне о них не рассказывал. Дедушка Ефим погиб на фронте в 1941 году, бабушка Феодосия воспитывала пятерых детей в одиночку, один ребенок умер в возрасте пяти лет, мой отец – самый младший. Жили они в крайней нужде, бабушка – простая женщина, стирала на чужих людей, мыла им полы и убиралась. У нее была невероятно тяжелая безпросветная жизнь, вся в безконечной работе, с единственной целью – прокормить и одеть детей. Замуж она так и не вышла, всю свою жизнь она посвятила детям. Дети выросли, выучились, стали успешными людьми и … благополучно о маме забыли. Старший брат моего отца работал в министерстве иностранных дел и жил со своей семьей за границей. Одна сестра работала во «внешторге» и жила всей семьей в основном тоже за рубежом. Другая сестра вышла замуж за дипломата, и приезжала в страну изредка. Отец занимал должность начальника крупного цеха на военном заводе союзного значения, и у него тоже все было хорошо.

Феодосия, растратившая свои силы на воспитание детей, была слабенькой и часто болела, но ей никто не интересовался. На почве одиночества у нее развилось расстройство нервной системы. Поскольку трое ее детей жили за границей, а мы – в коммуналке, взять ее к себе «ни у кого не было возможности», бабушке наняли сиделку. Потом ее отдали в дом престарелых, мои родители посещали ее очень редко, иногда они брали с собой и меня. Когда я видела ее в последний раз, бабушка Феодосия сидела на убогой казенной кровати и тихонечко очень горько плакала. Вскоре после этого ее не стало…