3. Ссора и поединок.
…Пока в зале замка происходила описанная выше сцена, во дворе его развивались события ещё более драматические. Как уже было упомянуто, герцог Черная Роза приехал к Руссильону в сопровождении двух пажей-оруженосцев, которые, пока шел разговор их господина с графом, остались во дворе замка. Это были подростки, а скорее мальчики, лет тринадцати; один - тот, что вез знамя герцога, коренастый голубоглазый блондин, судя по всему, нормандец; второй - истинный сын Лютеции*, худощавый и верткий, кареглазый и черноволосый. Оставшись вдвоем, пажи, не слезая с коней, осмотрелись кругом, но не нашли ничего, достойного их внимания, кроме нескольких десятков крестьян с изможденными лицами, жмущихся к стенам. Солнце меж тем пекло вовсю; наступило самое жаркое время суток. Парижанин воскликнул наконец: - Черт меня побери! В этом замке совсем не соблюдают законов гостеприимства! Я хочу пить, и хочу, чтоб мне принесли вина, и самого лучшего! - А жареную пулярку не хочешь? - протянул с ухмылкой нормандец. - Ты что, не видишь, Жан-Жак, что люди здесь истощены, как голодные собаки? Он спрыгнул с коня и, бережно свернув знамя с черной розой, прислонил его к стене. Затем снял плащ и, расстелив на камнях, уселся на него. - Ну и жара!.. Я, пожалуй, вздремну, - сказал он. Второй оруженосец остался сидеть на лошади. Он был одет весьма модно, элегантно и даже роскошно,-поверх алого цвета верхней рубашки-котты с узкими рукавами, на которых были нашиты золотые пуговицы, на Жан-Жаке был парчовый плащ-сюрко ярко-бирюзового цвета, расшитый золотым позументом. На голове его была зеленая шапочка, украшенная фазаньими перьями, приколотыми драгоценной сапфировой брошью. На поясе вместе с мечом у него висел кинжал с серебряной рукоятью в ножнах, украшенных драгоценными камнями. По-видимому, юноша был отпрыском богатого рода. Так как делать было нечего, Жан-Жак вытащил из ножен свой кинжал и, с нежностью проведя пальцем по острому лезвию, начал тренироваться, перебрасывая его из одной руки в другую, стараясь делать это как можно быстрее. - Ну и ловко у тебя получается! - сказал ему, зевая, нормандец. - Я упражняюсь каждый день, Жерар, - отвечал ему Жан-Жак. - Одинаково хорошо владеть оружием обоими руками очень важно для рыцаря, особенно в пешем поединке! Ты ленив и неуклюж, а я когда-нибудь стану таким же непобедимым рыцарем, как монсеньор герцог! - Ну, это вряд ли... Монсеньор учился и у итальянцев, и у испанцев, - а они, как говорят, лучшие мастера! - Недавно герцог показал мне один прием... Смотри! Надо вот так перебросить клинок из правой руки в левую... и вот так нанести удар! Здесь все дело в быстроте и неожиданности для противника! Монсеньор сказал, что этому удару он научился у одного венецианца, и что мало кто сможет отразить его. - Да, хитроумно, - снова зевнув, согласился его товарищ. Он уселся поудобнее, прислонился головой к древку знамени и закрыл глаза. Жан-Жак продолжал свою тренировку; но неожиданно его внимание отвлекла странная процессия, показавшаяся из-за угла крепостной стены. Впереди с важным видом шли две белокурые девочки в одинаковых голубых платьицах, лет десяти и одиннадцати; одна из них несла в руке длинную палку, к верхушке которой были привязаны за лапки пять голубей со свернутыми шеями. За девочками шествовали трое мальчишек-подростков, одетых в домотканые льняные рубашки и штаны, изрядно перепачканные грязью. На поясе у каждого мальчика в веревочных петлях болтались заостренные палки, отдаленно напоминающие мечи; на голове одного из подростков была шапочка с петушиными перьями и, в отличие от своих босых приятелей, он был обут в сапожки из мягкой белой кожи. Все трое имели весьма победоносный и гордый вид. За ними следовала толпа детей, от трех до десяти лет, одетых совсем в лохмотья, смеющихся и галдящих, как стайка воробьев. - Николь и Анжель! - звонко крикнул мальчик в шапочке. - Несите эту великолепную дичь на кухню, и пусть старуха Жанна немедленно зажарит её! И скажите ей, чтоб вам она дала по два крылышка, мои маленькие ангелочки! Девочки с голубями, а за ними остальные детишки бросились к кухне. Подростки, смеясь, смотрели им вслед. - А я хочу грудку, - произнес, облизываясь, один из них, самый рослый парень. - Ну уж нет, Пьер! - живо возразил ему мальчик в шапочке. - С чего бы, черт тебя возьми, тебе получать самый лакомый кусок? - А кто вам напомнил, что на заднем дворе, где сложили поленницу, был месяц назад рассыпан мешок с пшеницей, и надоумил вас разобрать её и найти зерна, чтобы приманить голубей? - Верно; но ведь трудились-то мы там все вместе, и здорово, кстати, перепачкались! - рассудительно сказал второй паренек, очень смуглый и щуплый. - К тому же, если бы мы решили стрелять по голубям из лука, как хотели вначале, мы подбили бы одну, ну - двух птиц, а остальных бы спугнул; а идея Дом взять сеть и накинуть на голубей сверху оказалась просто гениальной! - Смерть Христова, Филипп, - сказал мальчик в шапочке. - Кто бы мог подумать, что сворачивать шеи этим милым птичкам окажется таким приятным занятием! - И он плотоядно улыбнулся. - Ну, не грудку, так хоть крылышко, - не сдавался рослый Пьер. - Я это заслужил, Дом! - В замке полно детей гораздо младше тебя, и есть они хотят не меньше! - жестко ответил ему мальчик по имени Дом - хоть и самый низкорослый, именно он, судя по всему, главенствовал в этой компании. Немного смягчившись, он добавил: - Не переживай, Пьер! Скоро мы все наедимся вдоволь! Осада не продлится долго! Сегодня утром я слышал, как мой отец сказал Бастьену, что он с часа на час ждет подкрепления из Монсегюра! А граф Монсегюр - самый сильный ,ловкий и отважный воин в Лангедоке! Он разобьет проклятую Черную Розу, отрубит этой скотине голову и водрузит её над воротами Руссильона! - И синие глаза этого дерзкого юнца сверкнули холодной ненавистью. - Аминь! — с надеждой ответили его приятели. И тут мальчик в шапочке оглянулся - и увидел оруженосцев герцога - спящего Жерара и Жан-Жака, который все ещё сидел верхом и, поняв, что его заметили, опять принялся играть со своим кинжалом. - Откуда, черт возьми, взялись эти двое? Ведь замок осажден, - сказал Дом, - и что это ещё за разряженный попугай? И вся троица с удивлением уставилась на Жан-Жака, делавшего вид, что не обращает на них никакого внимания. Если бы он понял, что сказал про него и про его господина мальчик в шапочке, то вряд ли стерпел бы такое оскорбление, - но подростки говорили на окситанском языке, неизвестном ему - жителю центральной Франции. - Когда мы ловили голубей, - сказал смуглый Филипп, - я слышал звуки трубы. Наверное, в замок явилось посольство... А Дом, между тем, увидел коня Черной Розы. - Кровь Господня! - воскликнул он в восхищении. - Что за красавец! - Да, таких коней и на графской конюшне не сыщешь, - согласился Пьер. - Такой жеребец самому королю впору! - выразил свои чувства и Филипп, которому само его имя должно уже было внушать любовь к лошадям. Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня. - Надо выяснить, кто же на нем приехал, - наконец, решил он, - спрошу у этого разряженного пугала. И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык: - Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец? Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри. Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез. Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка. Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие: - Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин. Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул: - Что?!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь! Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Но он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение. - Кто посмел сказать, что я лгу? - надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы. - Et post Mortem Constantia est... - прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский: - И после смерти - постоянство... Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку - и рубанул наотмашь по герцогскому знамени. Бархатная ткань с треском порвалась, - так силен был удар, - и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками. - Ты... что ты делаешь, гнусный мерзавец?!! - закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга. - Вот, вот и вот! - крикнул Дом, топча бархат своими сапожками. - Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! - он был в полном исступлении. - И ваш подлый герцог, и вы - все вы грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе! - Ах... ах ты, скотина! - побагровел от бешенства Жан-Жак. - Ты слышишь, Жерар?.. Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре? Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению! - О всемогущий Боже! - в ужасе пробормотал нормандец, - монсеньор убьет меня за знамя... …Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вытащив его из ножен, он бросился на Дома с криком: - Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть! …А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные"мечи". Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул: - Жан-Жак!.. Что ты делаешь! Ты же убьешь их! Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках. - Ты прав, Жерар, - сказал он, - негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью... Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы*, и их засекут до смерти! - Это кого ты называешь сервом? - вдруг взвился Дом. - Я-Доминик де Руссильон! Мой отец - граф Шарль де Руссильон! - Сын графа?.. Скорее, графский ублюдок, - ухмыльнулся Жан-Жак. - Ах ты подлец! - закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу - да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко. - Ну, мерзавец... Ты мне за все это дорого заплатишь! - зарычал разъяренный оруженосец. Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка: - Я - Доминик де Руссильон. Я клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми. И я тебя вызываю сразиться со мной! Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, -и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога. Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами. - Я принимаю твой вызов, Руссильон, - наконец, сказал Жан-Жак. - И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца! Он обернулся к Жерару: - Дай ему свой меч. Деревяшкам не место на настоящем поединке! Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой. - Это сумасшествие, Доминик! - наконец, воскликнул Филипп. - Я немедленно скажу все графу! - Только попробуй! - сверкнул на него глазами мальчик. - И нашей дружбе конец навсегда! - Что ж, господа, - сказал он Жерару и Жан-Жаку, - здесь, на дворе, драться неудобно,-нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место. Там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда. Жан-Жак кивнул; но его друг сказал: - А как же конь герцога и наши лошади? - Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей, - промолвил Дом. - Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы... пока не вернется тот, кто победит, - мрачно закончил он. - Справедливо, - сказал Жан-Жак. — И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку - Жерар возьмет его на себя! - Но у меня же не будет меча! - возразил нормандец. - Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы. И четверо мальчиков направились к лестнице, ведущей на крепостную стену. Пока они поднимались по крутым ступеням наверх, идущие впереди Дом и Филипп вели между собой разговор на окситанском языке. - Одумайся, Дом, остановись! - сказал очень бледный Филипп. - То, что ты делаешь, - безумие! Оскорбление нанесено тобой и, возможно, если ты извинишься... - Извиниться? Кровь Господня! Да никогда в жизни! Я могу повторить тысячу раз все, что было сказано мною! Герцог Черная Роза-чудовище, монстр, заливший вместе с Монфором кровью невинных весь Лангедок! Он -убийца, насильник женщин и детей, гнусная, омерзительная скотина! И эти двое вполне под стать своему господину... - О Боже, если бы я остался с лошадьми... - пробормотал как бы про себя Филипп. - Да, я прекрасно знаю, что ты бы сразу бросился к моему отцу. Поэтому внизу и остался Пьер, - он-то не предаст меня, как сделал бы ты. - Послушай, Дом. Этот оруженосец выше тебя и явно сильнее... И потом, потом - он... он... - Ну, договаривай! - гневно промолвил Дом. — Он - мужчина, ты это хотел сказать? А кто я? В его глазах я - жалкий мальчишка, деревенский увалень, умеющий размахивать только деревянной палкой! Но я заставлю его изменить обо мне мнение! Он не знает, что мой отец давал мне уроки с трех лет, не знает, что я и с вами каждый день упражняюсь по нескольку часов... Не знает, что сам граф де Монсегюр - лучший меч Лангедока! - сказал, что я - достойный для него противник, и что только мужской силы не хватает моим рукам, а в ловкости и проворстве мне нет равных! - О чем это они там переговариваются? - спросил Жерар Жан-Жака. - Видимо, совещаются, какую тактику выбрать в поединке, - насмешливо отвечал его друг. - Щенок, конечно, не трус. Но вряд ли этот деревенщина знает больше пяти самых простых приемов! Вот увидишь - я уложу его на первой же минуте! И, на крайний случай, - прибавил он с кровожадной радостью, - у меня есть ещё венецианский удар монсеньора! - Жан-Жак! Убивать сына графа де Руссильон, в его собственном замке... это очень плохо пахнет! - Ты что, не помнишь, что говорили монсеньор и граф де Брие о Руссильоне? У него нет сыновей, одни дочери! - Тогда... тогда как же этот мальчишка называет себя графским сыном... и как ты ему поверил? Ты же не можешь драться неизвестно с кем! - недоумевающе воскликнул Жерар. - Ты не понимаешь, простак? – ухмыльнулся парижанин. - Этот щенок - графский ублюдок, прижитый им от какой-нибудь замковой потаскухи! И, голову даю на отсечение, у Руссильона он не один - наверняка, целая дюжина. Так что невелика потеря. А я решил все-таки биться с ним, потому что он, во-первых, страшно оскорбил меня и монсеньора, и, во-вторых, в этом юнце все-таки течет графская кровь - пусть и наполовину! Но вот мальчики вышли на площадку, о которой говорил Дом. Она была прямоугольная, около двадцати туазов* длиной и десяти-шириной, и представляла идеальное место для предстоящего поединка. С площадки открывался чудесный вид на цветущие отроги Пиренеев; слева высилась башня донжона, которая служила жилищем уже нескольким поколениям Руссильонов. На площадку выходило всего одно окно, и оно привлекло внимание Жан-Жака. - Что это за окно? - подозрительно спросил он. - Нас могут увидеть оттуда и помешать нам. - Это окно комнаты моих младших сестер, Мари-Николь и Мари-Анжель, - отвечал Дом. - Они сейчас на кухне, где кухарка жарит голубей, и не скоро вернутся к себе. Жан-Жак успокоился. Он снял свое сюрко и бережно сложил его на камнях парапета, оставшись в своей алой рубашке-котте, рукава которой он засучил выше локтей. Затем, опустившись на колени, он прочитал" Отче наш" и поцеловал висевшее на груди золотое распятие. Дом последовал его примеру и тоже прочитал молитву; ибо оба мальчика чувствовали, что только один из них покинет площадку живым. …Теперь, когда поединок был близок и неминуем, оба соперника стали серьезны и сосредоточены. Встав с колен и беря в руки мечи, они обменивались оценивающими взглядами. Впрочем, Жан-Жак был полностью уверен в своем превосходстве; хотя ему и не приходилось еще убивать противника в подобном поединке, он был - много раз - свидетелем подобного, и никогда ни жалость к побежденному, ни ужас при виде предсмертных мук не трогали его кровожадное сердце. Разглядывая сейчас невысокого, тоненького, почти хрупкого Дома, оруженосец Черной Розы даже досадовал, что в первом серьезном бою ему достается такой слабый и неумелый противник. Однако, когда Дом взял в руку длинный обоюдоострый одноручный меч и несколько раз ловко перекинул из правой руки в левую, примеряясь к его тяжести и проверяя баланс и центровку клинка, Жан-Жак невольно насторожился. Но вот мальчики встали в боевую стойку - и поединок начался. Оруженосец герцога сразу пошел в наступление, делая неуловимо быстрые выпады. Дом отступил, почти не парируя; но, как заметил паж, отступил так, чтобы Жан-Жак повернулся лицом к солнцу. "Хитрый, щенок!"-подумал юный парижанин; но подобная тактика была ему хорошо известна, и он не купился на эту уловку. Он теснил Руссильона к парапету, стремясь зажать юнца в угол, так как понимал, что тому не по силам ближний бой. Дом же стремился к схватке на расстоянии, потому что в ней нужны были больше быстрота и ловкость, а именно эти качества давали сыну Руссильона некоторое преимущество перед явно сильнейшим противником. Парируя удары Жан-Жака, мальчик ускользал в сторону, не давая прижать себя к стене, выжидая и одновременно экономя силы, зная, что в бою с тяжелым мечом они терялись очень скоро. Глаза Дома были сощурены, рот плотно сжат, лицо было бледным и напряженно-сосредоточенным; он ждал ошибки противника… и дождался. Жан-Жак, обманутый отступлением Руссильона и не ожидающий нападения, замахнулся для рубящего удара,-этот удар легко мог раскроить череп,-и тут Дом легко упал на колено, нанес молниеносный выпад - и клинок его вонзился в левую ногу оруженосца Черной Розы, ниже бедра. Оба мальчика вскрикнули одновременно: сын графа - победно и с радостью, герцогский паж, уронивший свой меч, - от боли и удивления. Опустив клинок и не пытаясь напасть на обезоруженного соперника, Дом смотрел на кровь, струящуюся между пальцами Жан-Жака, который прижал к ране руку; и последний с изумлением увидел, что на лице Руссильона, сменяя гордость и торжество, появляются новые чувства - раскаяние и сострадание. "Этот ублюдок смеет меня жалеть!" - и бешенство овладело оруженосцем, утроив его силы и заставив забыть о боли в раненой ноге. Бросившиеся к соперникам Жерар и Филипп были остановлены резким криком парижанина: - Нет, я не сдаюсь! бой не окончен! Это просто царапина! Мы продолжаем схватку! Тяжело дыша, Жан-Жак с ненавистью смотрел на очень бледного и немного растерянного тем, что раненый противник хочет продолжить поединок, Дома. - Ну, Руссильон, - негромко процедил паж, - это была просто разминка... А теперь будет настоящий бой - и, клянусь Всевышним, я не буду сыном графа де Сю, если мой клинок не напьется твоей крови! …И он, почти не хромая, подняв с земли свое оружие, с диким воплем бросился на Дома. Теперь оруженосец крутил тяжелый меч, делая им широкие дугообразные движения, стремясь ошарашить соперника и не дать ему даже пустить свое оружие в ход. Маневр Жан-Жака удался: Дому все еще не удалось сосредоточиться, и он начал отступать, обороняясь и не пробуя нападать, видя перед собой одно сверкающее лезвие, которое, казалось, атакует со всех сторон. Его единственным преимуществом было проворство, так как раненный в ногу парижанин не мог теперь быстро двигаться и поворачиваться. Филипп, ломая от ужаса руки, воскликнул: - Святители небесные! Надо их разнять! - Поздно, - мрачно изрек Жерар. Он никогда не видел Жан-Жака в таком исступлении, и был уверен, что минуты Дома сочтены. А Жан-Жак готовился нанести свой венецианский удар; правая рука его, вращавшая клинок, начала уже уставать; надо было одним ловким движением перебросить его в левую - и тогда... Он был уверен в победе! Он видел, как герцог Черная Роза в бою с тремя противниками уложил их всех по очереди этим ударом! Дому же больше не хотелось крови. "Да, - сказал он себе, - я хочу остановить это! Но как сделать так, чтобы мы оба остались в живых, если этот безумец поклялся убить меня?"
…Прервем ненадолго эту трагическую сцену и вернемся в залу, к герцогу Черная Роза. Расставшись с де Брие ( граф вышел из башни в тот момент, когда мальчики поднимались по лестнице на площадку), он дожидался Руссильона. Последний, отдав распоряжения Бастьену и переговорив с отцом Игнасио, возвращался к своему будущему зятю в несколько расстроенном состоянии. Слова священника не успокоили старого отца, как он того ожидал; наоборот, они породили в сердце графа сомнения и неуверенность. Капеллан сказал, что Мари-Флоранс была очень нежно привязана к Гийому Савиньи и надеялась, что, несмотря на бедность юноши, Руссильон даст согласие на их брак. Отказ графа был для девушки очень сильным ударом. "Ваша дочь - натура глубоко чувствующая и очень впечатлительная, - говорил священник, - хотя внешне она всегда так выдержана и спокойна..." Однако, продолжил он, после отъезда графа Дюваля и его пажа из Руссильона, Мари-Флоранс ни разу не пришла к нему на исповедь; капеллан лишь видел, что она стала очень много времени проводить в часовне, и порой выстаивала на коленях перед распятием всю ночь. "И что бы это значило, святой отец? - спросил граф священника. "Я полагаю, что Гийом Савиньи по-прежнему держит в плену сердце Мари-Флоранс; но, как послушная дочь, она покорилась вашей воле, и теперь молитвами и постом наказывает себя за не одобренное вами чувство к этому юноше." Это, несомненно, было правдой. Итак, его дочь была влюблена - герцог Чёрная Роза был прав! И теперь Руссильону предстояло принять важное решение,-решение, от которого зависела судьба Мари-Флоранс, - и не только её. Он нежно любил всех своих пятерых девочек, и Мари-Флоранс не была исключением. "Я могу сказать монсеньору, что сердце её занято, и тогда... тогда он должен будет жениться на одной из трех моих младших. На ком? Мари-Николь и Мари-Анжель - совсем крошки. Конечно, браки нередко заключаются и между детьми гораздо младше; но все же... все же... А - если не они, тогда остается Мари-Доминик, моя любимица! Ей уже тринадцать, и она почти взрослая. Наверняка, герцог выберет её! - старик даже вздрогнул. - Боже всемогущий! Она ненавидит самое имя Черной Розы, её трясет, когда она слышит упоминания о нем! И ей - стать его женой?!! Да она или выбросится из окна замка, или... или зарежет его в постели в первую брачную ночь!» И граф снова содрогнулся, представив себе, что будет, если в его замке совершится такое страшное преступление - да ещё против кузена короля! Нет, допустить этого нельзя... Что же делать? И тут Руссильон вспомнил, как много лет назад он посватался к прекрасной и юной Мари де Шеном. Ему уже было около сорока, а ей не исполнилось и шестнадцати. Но он был знатен, могуществен и богат, - и родители Мари с радостью дали свое согласие. Поговаривали, что девушка любит другого-своего дальнего родственника, бедного, но очень красивого. Но- Мари вышла за Руссильона и, хотя и не сразу, своей нежностью, доверием, безграничным обожанием граф завоевал сердце рыжекудрой красавицы. Они прожили в мире и согласии много лет, и он готов был поклясться, что его жена счастлива в замужестве! "Так же может произойти и с Мари-Флоранс, - подумал он, - в конце концов, браки заключаются на небесах! Её сердце сейчас принадлежит Гийому Савиньи, но, я уверен, герцог будет ей достойным супругом, - я знал его когда-то в Париже как истинного рыцаря и шевалье и, хотя о нем и при дворе, и в Лангедоке ходят ужасные слухи, -возможно, все это - выдумки? Ведь доказал же он, что умеет тонко чувствовать, когда сразу понял, что она влюблена! Он был с ней безупречно учтив и даже ласков. Он не сделает моей Флоранс больно! А если все же то, что говорят о нем, правда, и он действительно сжигал, насиловал женщин и детей, распарывал животы беременным?.. Нет, нет! Это все гнусная ложь! В конце концов, Мари-Флоранс будет его женой, герцогиней, и он не посмеет с ней дурно обращаться!" И граф вошел в залу, твердо решив, что женой Черной Розы станет Мари-Флоранс . Подойдя к герцогу, Руссильон сообщил ему о сделанных приготовлениях и добавил: - Отец Игнасио, духовник Мари-Флоранс, считает, что нет никаких препятствий для вашего с ней союза. Моя дочь будет вам прекрасной и верной женой. - Очень рад это слышать, - отвечал рыцарь. - А теперь, монсеньор, остается подумать о том, какие покои предоставить вам и вашей будущей супруге. Я бы с радостью поселил вас в комнатах моей покойной жены,-они лучшие во всем замке,-но, к сожалению, после её кончины в них уже несколько лет никто не жил... - Поверьте, граф, мне не нужны роскошные апартаменты, я довольствуюсь самой скромной комнатой. - В таком случае, господин герцог, если вы не будете возражать... очень удобна спальня моих младших дочерей, Мари-Николь и Мари-Анжель. Она расположена в самом конце коридора, весьма уединенно, а из окна там открывается очень живописный вид. "Вряд ли у меня и у моей жены будет время и желание в нашу первую брачную ночь любоваться видами из окна," — насмешливо подумал герцог. Вслух же он сказал: - Если вы, любезный граф, считаете это удобным, и если я не стесню ваших дочерей, я с удовольствием займу эту комнату. - О, вы нисколько не стесните моих девочек! Они переночуют в спальне Мари-Доминик, - и ведь это только на одну ночь ! К тому же... - и Руссильон слегка покраснел, - кровать в этой комнате весьма удобная и широкая. Если хотите, мы осмотрим это помещение; я распоряжусь только, чтоб там убрались. И граф вызвал Бастьена и приказал ему приготовить для Черной Розы комнату своих дочерей. Уже через десять минут старый слуга вернулся и доложил, что все выполнено. - Идемте, монсеньор, - сказал Руссильон. - Я в вашем распоряжении, - отвечал герцог; и они вышли из залы. Это было в тот момент, когда Дом ранил Жан-Жака в ногу. Они пошли по коридору, опоясывавшему башню донжона; в самом его конце, перед высокой дверью светлого дерева, хозяина замка ждали две женщины. С низким поклоном одна из них подала ему ключ; в руках другой был тюк с одеждой или бельем. Увидев же следовавшего за их господином замаскированного герцога, обе женщины в ужасе прижались к стене, крестясь и шепча молитвы. "Правду говорят - худая слава по дороге бежит, а добрая в углу сидит, - с горечью подумал Черная Роза. - И меня, как и этого зверя Монфора, всегда будут вспоминать в Лангедоке вот с таким ужасом, ненавистью и отвращением; тысячью добрых дел мне не смыть позор жутких деяний моего "союзника"! Граф между тем отпер дверь, и они вошли. Спальня дочерей Руссильона была просторная комната с большим окном на северо-запад, прикрытым ставнем. Посередине комнаты стояла широкая кровать с голубым парчовым балдахином на резных столбиках, обвитых золотыми шнурами с тяжелыми кистями внизу. Пол устилали мягкие ковры глубокого синего цвета, стены были обиты белыми шелковыми обоями с незабудками. Около окна стояли два столика для рукоделий с мозаичными столешницами, инкрустированными яшмой и бирюзой, и два невысоких стульчика. - Прекрасная комната, - сказал, оглядываясь, герцог, - я очень благодарен вам, граф. Внезапно в коридоре послышались два веселых детских голоса и быстрые легкие шаги, и в спальню вбежали две девочки-погодки, в голубых платьицах, смеющиеся и раскрасневшиеся. Они увидели сначала графа - и бросились к нему, перебивая друг друга и мешая французские и окситанские слова: - Папа!. .- начала одна. - Мы ловили голубей! - крикнула вторая. - Доминик накинула на них сеть... - Это было так здорово! - Мы отнесли их на кухню... - Их было целых пять! - И Жанна нам их поджарила! - Я в жизни не ела ничего вкуснее! Руссильон потрепал дочерей по белокурым головкам. - Ну, ну, Мари-Николь, Мари-Анжель! Погодите! У нас гость, и я хочу вас с ним познакомить... И тут девочки увидели герцога. Они осеклись и попятились, и на их веселых личиках одновременно появилось выражение растерянности и страха. - Это герцог Черная Роза, дочки, - сказал граф. - Поздоровайтесь с монсеньором. Девочки молча слегка присели - без особой почтительности. Мари-Николь, та, что была постарше, смотрела на герцога своими светло-голубыми глазами исподлобья, закусив губу. Младшая, Мари-Анжель, более непосредственная, немного осмелев и, вероятно, думая, что гость не поймет её, пробормотала на окситанском: - А как же вы говорили, что у него рога, и хвост, и копыта?.. Отец хотел её одернуть, но герцог выступил вперед, ослепительно улыбнулся, отвесил юным графиням изысканный поклон и сказал на чистейшем окситанском языке: - Прекрасная госпожа, мне очень жаль, что я разочаровал вас. Но сейчас в аду не носят ни рогов, ни копыт; зато, как видите, в моду вошли черные маски. Анжель ойкнула от неожиданности, залилась краской и поспешно спряталась за спину старшей сестры. - Девочки, - торжественно сказал граф, - герцог Черная Роза сегодня вечером женится на вашей сестре Мари-Флоранс. - Надеюсь, - произнес рыцарь, изо всех сил стараясь оставаться серьезным и опять низко кланяясь, - что мои будущие сестры почтят своим присутствием свадебную церемонию. - Ступайте, милые мои.. - промолвил Руссильон, - я предоставил вашу комнату в распоряжение монсеньора. Вы сегодня переночуете в спальне Мари-Доминик. Девочки, не произнеся ни слова, опять присели и вышли. "Обе белокурые и голубоглазые - как и самая старшая, Марианна, - мелькнуло в голове герцога. - Конечно, они будут очень хорошенькими, когда подрастут! Но до Мари-Флоранс им далеко. Она обладает редкой, бесценной красотой! Так что, Анри, ты был не прав, когда советовал мне взглянуть на остальных дочерей Руссильона..." Вслух же он сказал: - Ваши дочери все очень благонравны и послушны, дорогой граф. - Да, - согласился Руссильон, - все они добры, послушны и кротки, как овечки... Но что это? - вдруг осекся он, услышав жуткий, почти звериный вопль. Он повернулся к окну, за которым раздался этот страшный крик и, подбежав, поспешил отворить ставень. Герцог, тоже услыхавший вопль, следовал за ним. Мужчины выглянули из окна. Справа налево тянулись за стеною замка живописные отроги зеленых гор, чьи вершины исчезали в жарком послеполуденном мареве. Но взоры графа и Черной Розы устремились не на эту благостную картину, а на зрелище куда более страшное: внизу, в десяти туазах под окном, на крепостной площадке, сражались на мечах двое подростков. Услышанный мужчинами безумный крик был издан Жан-Жаком, когда раненый паж герцога вновь бросился на Дома. То, что это не тренировочный поединок, а схватка не на жизнь, а насмерть, и герцог, и граф, как опытные воины, поняли сразу, - как поняли и то, что бой близится к концу, и чаша весов уже склонилась в пользу победителя. Оба дворянина узнали дерущихся; герцог - своих оруженосцев, а граф - окаменевшего от ужаса Филиппа и того, кто назвал себя его сыном. И, увидев этого последнего, Руссильон побелел как полотно и схватился за сердце. "Что это с ним? - подумал, кинув на него взгляд, герцог, - на нем лица нет!" Черная Роза был тоже взволнован, хотя и не так сильно, как его будущий тесть; за своего пажа он не беспокоился, хотя и заметил, что тот ранен - неужели этим веснушчатым деревенским пареньком? - он молниеносно просчитал в уме все шансы противника Жан-Жака, понял, что они ничтожно малы, - и жалость к бедолаге уколола его сердце. Сделать герцог ничего не мог, кроме как крикнуть из окна; но он прекрасно видел, в каком исступлении находится его паж, и какое безумное у него лицо, - вряд ли Жан-Жака бы остановил даже гром, грянувший над самой его головой! Оруженосец между тем все-таки загнал Дома в угол между стеною и парапетом. Кровь обильно текла из раненой ноги, но Жан-Жак, казалось, не замечал этого. Он, как тростинку, вертел в руке свой клинок, в то время как Дом явно устал и с трудом отражал каждый выпад оруженосца. А паж весь собрался для решающего удара,-победа, чувствовал он, была близка! Из окна комнаты графских дочерей Черная Роза видел, как Жан-Жак, заложив левую руку за спину, незаметно для противника, быстро разминает пальцы, чтобы удобнее перехватить тяжелый меч. "Он хочет нанести венецианский удар! - понял герцог. - Удар, которому меня научил Марко Анунцио!" Да, этот удар был практически неотразим - и уйти из-под него живым тоже почти никому не удавалось. Он наносился сверху вниз и слева направо - и, при большой физической силе, вполне мог пронзить противника насквозь от шеи до бедра. "Этот рыжий мальчишка погиб!" - мелькнуло в голове рыцаря. Вся описанная выше сцена заняла по времени не более одной минуты. И вот - наступила кульминация. Жан-Жак стремительно перебросил меч из правой руки в левую - и с диким криком ударил...Но его клинок, молниеносный и смертельный, рассек воздух, - и отрезал лишь петушиное перо на шапочке Дома; сына графа спасли мгновенная реакция и - случайность, которую вполне можно было бы назвать и божественным провидением. Дом успел пригнуться, но, скорее всего, все равно был бы тяжело или смертельно ранен, если бы Жан-Жак не поскользнулся на собственной крови, обильно орошавшей каменные плиты площадки. Вместо того, чтобы нанести свой венецианский удар сверху вниз, он, уже начиная падать назад, взмахнул мечом слева направо, - и, все же потеряв равновесие, грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком. Не воспользоваться этим данным Фортуной шансом Дом не мог. Он прыгнул, как тигр, на поверженного противника и, прижав его грудь коленом и приставив свой меч к его горлу, задыхающимся голосом, но громко, потребовал: - Сдавайся - или умри! Полуоглушенный падением и ударом, придавленный ногой противника, чувствуя, как начинает невыносимо болеть рана, и из неё продолжает сочиться кровь, паж герцога не сопротивлялся более. Он прохрипел: - Я сдаюсь... сдаюсь, черт возьми!.. Но эти слова, довольно грубо отступающие от тех, которые произносились побежденными на турнире, не разозлили Дома. Его охватила невыразимая радость - поединок был выигран, оруженосец Черной Розы повержен... и они оба остались живы ! Дом высоко поднял свой клинок и - ликующе крикнул на окситанском языке: - Победа Руссильона! - и прибавил звонким, ясным голосом: - И, клянусь всеми святыми, когда-нибудь и проклятый герцог Черная Роза будет так же лежать под моим коленом и скулить, моля о пощаде!
*Лютеция - древнее название Парижа * Сервы - (от лат. servus - раб) - в средневековой Западной Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах: в переходе из одной сеньории в другую, отчуждении земель, наследовании имущества, свободе брака и др. *Туаз - (фр. toise) — французская единица длины, используемая до введения метрической системы. 1 туаз = 1,949 м.
4. Две сестры.
Стоявший у окна герцог вздрогнул; светлые глаза его сузились и метнули молнию на дерзкого мальчишку, осмелившегося так оскорбить его,-это был чуть ли не открытый вызов! Рука рыцаря непроизвольно легла на бедро, нащупывая меч, который, войдя в комнату, он вместе с плащом положил в ногах кровати. Что? - произнес Черная Роза. - Я не ослышался?.. Граф Руссильон, который на время всего поединка, казалось, превратился в соляной столб, после того, как Дом прыгнул на Жан-Жака и потребовал сдаться, немного пришел в себя. Краска вернулась на лицо старика, дыхание стало ровнее. Сейчас же, при этих словах герцога, он вспыхнул, как девушка, и пробормотал: Простите мою дочь, монсеньор, она сама не знает, что говорит... Она?!! - воскликнул рыцарь, в недоумении поворачиваясь вновь к окну. В этот момент на площадке башни появилась женщина, в которой герцог узнал кормилицу своей невесты. Запыхавшаяся и взволнованная, она закричала на плохом французском языке, обращаясь к рыжему пареньку : - Госпожа! Госпожа Доминик! Я ищу вас по всему замку, а вы здесь баловством занимаетесь, да еще и опять мальчиком оделись! Срам-то какой! Ох, опять попадет мне, грешнице, от батюшки вашего!.. Идемте! Ваша сестра, Мари-Флоранс, хочет немедленно говорить с вами! И, подбежав к Дому, который отдал меч Жерару и стоял около Филиппа, вытирая рукавом вспотевшее лицо, она схватила так называемого сына графа за руку. - Идемте быстрее! Жан-Жак, с помощью друга, уже поднялся на ноги. Услышав слова служанки, оба оруженосца так и замерли с открытыми ртами; но внезапно парижанин, как бы что-то сообразив, собрав остатки сил, ринулся к Дому и сорвал с него шапочку. Рыжие мелко вьющиеся кудри рассыпались по плечам и спине победителя пажа Черной Розы; и Жан-Жак бессильно, со стоном опустился на землю, потрясенный до глубины души. - Д-д-девчонка... - ошалело пробормотал Жерар, выпучивая свои маленькие водянистые глазки. Так трагически начавшаяся сцена на площадке быстро превращалась в комедию. Герцог, наблюдавший её из окна, не мог не улыбнуться на потрясенные лица своих оруженосцев и ярость разоблаченной Доминик, зашипевшей, как дикая кошка, когда Жан-Жак сорвал с неё шапку. А, увидев смущенного донельзя, красного как рак графа, и вспомнив его недавние слова о доброте и кротости всех его дочерей, - Черная Роза не мог удержаться от смеха. Он расхохотался, - и Мари-Доминик услышала это. Она подняла голову, и увидела в окне спальни сестер, - и тотчас узнала того, кто вызывал в ней безудержную, неукротимую ненависть. И это мерзкое чудовище в маске , этот проклятый герцог смеялся... смеялся над нею! О, если б у неё в руке оказался кинжал, и она могла метнуть его в эту наглую замаскированную физиономию, улыбающуюся ослепительно белыми зубами! Но у Дом не было в руках ни кинжала, ни даже просто камня; и некогда было искать их, Элиза дергала девочку за рукав, она звала её к сестре. Герцог увидел, как благородная графская дочь оглянулась вокруг себя, в бессильной ярости топнула ногой, - и вдруг, подняв голову и глядя ему в глаза, в прорези черной полумаски, плюнула, как деревенский мальчишка, смачным плевком, в его сторону, - только так могла Доминик выразить свои презрение и ненависть к гнусному мерзавцу в окне! Черная Роза расхохотался ещё сильнее.
…Вернувшись к себе, Мари-Флоранс не сразу пришла в себя. Элиза сварила своей госпоже успокаивающий настой и, выпив его, девушка приказала верной кормилице сейчас же найти и привести к ней Мари-Доминик. Не найдя Дом в башне донжона, служанка выбежала во двор и увидела своего младшего сына, Пьера, который, как говорилось ранее, остался с герцогскими лошадьми. Зная, что Пьер, молочный брат Мари-Доминик, обычно сопровождает девочку на прогулках, кормилица бросилась к нему. Пьер готов был и графу Руссильону, и даже самой Черной Розе ответить, что не знает, куда ушли Доминик и оруженосцы герцога, - товарищ Дом не выдал бы этот секрет даже под пыткой; но - так порой насмехается над нами судьба! - этому юному стоику хватило всего лишь пары увесистых материнских оплеух, чтобы указать место, где происходил поединок. Итак, Элиза нашла Доминик, и повлекла её за собой, не отвечая на расспросы девочки, в комнату Мари-Флоранс. Когда Дом вошла туда, её старшая сестра стояла у окна, перебирая аметистовые четки. Комната Фло никогда не нравилась Дом; она больше напоминала монашескую келью, - была небольшая и темная, с узкой кроватью в алькове, над изголовьем которой висело большое распятие из черного дерева. Мари-Флоранс была очень бледна, но внешне спокойна. - Оставь нас, Элиза, - сказала графиня служанке. - Что случилось, Фло? - спросила запыхавшаяся Доминик, присаживаясь на кровать. Сестра, поджав губы, неодобрительно взирала на ее раскрасневшееся потное лицо и мальчишескую одежду. Дом привыкла, что, в отличие от отца, спускавшего своей любимице все, самые сумасбродные, выходки и лишь мягко журившего ее за ношение мужской одежды, Фло вечно пилила ее, грозя Господними карами и вечными муками, ожидающими грешную младшую сестру в аду. Но сейчас Мари-Флоранс, к удивлению Доминик, сдержалась и спросила абсолютно неожиданно - Ты знаешь, что к отцу приехал гость? Дом вспыхнула и закусила губу, - она опять вспомнила смех Черной Розы. - Да. Дьявол Лангедока... Я его видела, Фло! Это он! - Но ты, наверное, ещё не знаешь, зачем он приехал? - Нет. Он стоял у окна в спальне Анжель и Николь... и отец рядом с ним. - Дело в том, сестра, что отец помирился с королем Людовиком... - Что?!! - воскликнула не верящая своим ушам Дом. - Не может этого быть! Папа всегда говорил, что Лангедок стоит за правое дело! Наш отец не мог, не мог помириться с королем и с его мерзкими приспешниками - Монфором и Черной Розой! - Однако, это так. И я одобряю поступок отца. Не по-христиански идти против помазанника Божьего. И сам Господь, я уверена, внушил папе эту благую мысль. Дом злобно фыркнула. Религиозность сестры была ей чужда и непонятна и наводила на девочку тоску. - Так вот, - мертвенно спокойным голосом продолжала Флоранс, - отец помирился с государем, и король в знак своего прощения решил сочетать браком Черную Розу и одну из дочерей нашего отца... - Кровь Христова! - воскликнула в ужасе Доминик. Сестра так сжала бусины четок, что побелели костяшки пальцев. - Не богохульствуй, Мари-Доминик! Не добавляй к своим прегрешениям еще и это! Знай, что отец согласился на этот брак... - Да как он мог?!! И за кого?!! За Черную Розу - этого убийцу, насильника, невесть откуда взявшегося проходимца!!! - Боюсь, тут ты ошибаешься. Этот проходимец-двоюродный брат короля и высокородный герцог. - Высокородный? - с глубочайшим презрением сказала младшая сестра. - Если бы в жилах его текла истинно благородная дворянская кровь, он не позволил бы себе и своим людям грабить, убивать и насиловать невинных! - Дом, не будем об этом... Отец согласился на этот союз - и выбрал меня. - И ты... и ты согласилась? - Моего согласия никто и не спрашивал, - мрачно изрекла Флоранс. - Доминик, ты ещё ребенок, безмерно балованный и любимый, и не знаешь, что браки детей часто заключаются родителями в большинстве своем по политическим расчетам. Герцог не любит меня, он меня видел сегодня первый раз в жизни, - он, так же как и я, жертва обстоятельств... Но есть королевский рескрипт, и мы оба обязаны ему подчиниться. - Обязаны?!! Черт меня побери, Мари-Флоранс! - крикнула Дом. - Ни я, ни ты не обязаны никому подчиняться! Мы - свободные люди, а не рабы! Я плюю на короля и его указы! О, почему, почему отец согласился? Лучше бы мы погибли, защищая стены Руссильона, с мечами в руках, чем согласиться на этот позорный союз! Лицо Флоранс стало белее мела. - Ты так горяча, и так еще мала, сестренка... Ты многого не понимаешь, и рассуждаешь сердцем, а не головой. Наш отец помирился с королем, потому что иначе Черная Роза взял бы замок приступом - и что бы с нами со всеми стало? Подумай об этом! Доминик вздрогнула. О, сколько ужасных слухов о Черной Розе и Монфоре долетало до Руссильонского замка со всего Лангедока, - о казнях, насилиях, пытках! - Отец спасал нас - не себя. Своих дочерей, своих слуг, свой замок. - Всех, кроме тебя. Тебя он все-таки принес в жертву, - жестко ответила Дом. - Поверь, я бы с радостью пошла на это, - гордо подняв голову, возразила Флоранс. - Я бы уподобилась первым христианским мученицам, которых сжигали на кострах и бросали в пасть хищным зверям. И я бы стала женой герцога Черная Роза! Но... но есть одно обстоятельство... - Какое, сестра? - Дело в том... дело в том, Дом... что я… что я уже замужем. - Что?!! — воскликнула, вскакивая, изумленная девочка. - Что ты сказала, Фло? - Да, дорогая. Теперь и ты знаешь мою тайну, тайну, которая была известна во всем замке только мне и Элизе... Неожиданная догадка озарила Доминик. - Это-Гийом Савиньи? - спросила она. - Да. Мы поженились две недели назад, перед его отъездом с графом Дювалем, ночью, тайно. Отец отказал Гийому, и нам не оставалось ничего другого... - Отец Игнасио? Он обвенчал вас? - Нет. Он ничего не знает. Нас обвенчал тот священник, что был здесь проездом в Тулузу, помнишь? - Ну да, - машинально ответила Доминик. Теперь многое становилось ей понятно. Хоть они и не были очень близки с Мари-Флоранс, но даже Дом заметила, как старшая сестра изменилась за последнее время. Эта новость так поразила девочку, что она ненадолго даже забыла о Черной Розе. "Вот это да! Послушная, скромная как монашка, Фло - и замужем? Против воли нашего отца, тайно... Гийом Савиньи! Что сестра нашла в этом шестнадцатилетнем мальчике? Хорошенький-это верно, но не более!" Дом вспомнила, как он вечно читал Флоранс стихи и играл ей на лютне. Но разве так можно покорить женское сердце? Нет, не таким ей представлялся избранник Флоранс - и её собственный! Она мало задумывалась о любви и браке; лишь иногда ей представлялся - довольно смутно - некто, - конечно, высокий и красивый, он должен был быть настоящим мужчиной: сильным, отважным, неукротимым! "Нет, меня бы не пленили ни стишки, ни бренчания на лютне! - подумала девочка. - Вот обменяться парой ударов мечом, или посостязаться в скачке верхом... ну, на худой конец - хотя бы сыграть партию в шахматы. Вот это, я понимаю, ухаживания!" Эти мысли ненадолго отвлекли Доминик от действительности. Но, вернувшись к реальности, она вновь ужаснулась всему, что услышала. - Мари-Флоранс, и ты сказала отцу, что вышла замуж? - спросила она. - Я хотела, сестричка... хотела... Но в последний момент я подумала о вас - и не смогла. - О нас? - недоумевающе промолвила Доминик. - Да; о тебе, о Мари-Николь, о Мари-Анжель. Ведь, если бы отец и герцог узнали, что я вышла замуж, - жребий пал бы на одну из вас... - Кровь Господня! - смертельно побледнев, воскликнула Дом. - Да, так бы и случилось... — продолжала Фло, на этот раз даже не заметив, вся поглощенная своим отчаяньем, богохульства младшей сестры. - Король велел герцогу жениться на одной из дочерей Руссильона - на любой из них. - На мне... или на Николь... или - на ангелочке Анжель… Какой ужас! - простонала Доминик. - Сестричка... Я бы стала женой этого монстра! Но вы вы не заслужили такой жуткой участи! Дом вдруг пришла в ярость. Топнув ногой, она вскричала: - Почему, почему отец на это согласился?!! Ведь, я уверена, и Монсегюр, и граф Дюваль уже где-то близко! Они бы разбили отряд Черной Розы, вздернули бы его, как собаку, и освободили бы нас!.. Впрочем,-прибавила она, слегка успокаиваясь, - возможно, так и будет! Ведь есть ещё время. - Его нет, - отвечала её сестра. - Отец сказал, что мы поженимся сегодня, перед закатом солнца. Все приготовления уже сделаны. И поэтому я позвала тебя, - продолжала Флоранс. - Положение кажется мне безвыходным. Но, может быть, в твою ясную головку придет какой-нибудь план? Доминик постаралась успокоиться и сосредоточиться. Это было похоже на партию в шахматы, - только тут на кону был не ферзь или король, а судьбы её и трех её сестер. "Безвыходных ситуаций не бывает. Но надо смотреть всегда вперед, на несколько ходов опережая противника," - говорил ей отец. А Черная Роза - пусть не достойный, но сильный и могущественный противник; к тому же он-кузен короля. - Что же нам делать? - вслух спросила Дом. В это время в дверь постучали, и на пороге показалась Элиза. - Госпожа! - радостно произнесла она. - Осаду замка сняли, и люди начали расходиться по домам! В глазах Доминик вдруг вспыхнула надежда. - Фло! Мы должны бежать! - воскликнула она. - Все вчетвером! Раз осада снята, мы сможем выбраться из замка, время еще есть! Её сестра горестно покачала головой. - Пешком мы далеко не уйдем, Доминик. Конюшня отца, если помнишь, полностью опустела. Ведь папа отдал всех хороших лошадей графу Дювалю, обещавшему ему помощь и поддержку южной части провинции. А старые лошади околели или съедены. Дом помрачнела. Среди отданных другу отца коней была её любимая гнедая кобыла Франсуаза, на которой девочка ещё совсем недавно беззаботно скакала по взгорьям и долинам Руссильона. Но - разве дочь графа не пожертвовала бы всем, чтобы помочь делу Лангедока? И, сцепив зубы, чтобы не заплакать, она сама оседлала свою любимицу для одного из людей Дюваля. - Послушай, Флоранс! Черная Роза приехал сюда с пажами. У них три лошади. Мы могли бы ускакать на них. - Разве их не охраняют? - Если кони уже в конюшне-то, скорее всего, никто. А если во дворе-то двое пажей; но это просто мальчишки, и к тому же, - прибавила Дом не без гордости,-один из них ранен. Мы легко справимся с ними. - Пойти на убийство?!! Сестра! Что ты говоришь! - Мы бы переоделись в мужские костюмы, - вдохновенно продолжала развивать свой план Доминик, - чтобы на нас никто не обратил внимание, а женские платья взяли с собой, вышли бы во двор, заговорили бы этим мальчишкам зубы - и оглушили бы их! Фло, это неплохая идея, поверь! - И куда бы мы отправились, завладев герцогскими лошадьми? - В картезианский монастырь. Он всего в трех лье отсюда. Монахини приютили бы нас, ненадолго, ведь Монсегюр и граф Дюваль, я уверена, уже близко! Флоранс невольно усмехнулась словам сестры: Дом, не верящая ни в Бога, ни в черта, вечно сквернословящая Дом, - в строгом картезианском монастыре, где монахини дают обет вечного молчания! Это трудно было себе представить. - Нет, - подумав немного, сказала Флоранс, наконец, - ты опять забыла, сестричка... Анжель страшно боится лошадей, упав два года назад со старой кобылы. - Да, правда, забыла. - Значит, её придется оставить здесь, в замке. - Что ж, ведь её можно спрятать и здесь. Элиза могла бы это сделать. - А если нашу сестру найдут? - Если Бог существует, - он не допустит этого! - горячо воскликнула Дом. - Послушай... Ведь и мы втроем можем не добраться до монастыря. Даже если мы похитим герцогских коней, - не думаешь же ты, что Черная Роза будет сидеть сложа руки и не пустится за нами в погоню? За стенами замка у него двести человек! Они легко догонят нас и схватят!.. - Но бежать -это все, что нам осталось, Фло! - Нет-нет, это чистая авантюра. И потом - если мы все же спрячемся в монастыре, и Анжель тоже не найдут... Не подумала ли ты о том, что Черная Роза, разъярившись, прикажет вырезать всех обитателей замка? - О, Флоранс, этот дьявол...он на это способен! - прошептала, ужаснувшись, Доминик. - Но, в таком случае, бегство невозможно…Что же придумать ещё? - Надо, все равно, попытаться протянуть время, сестра, — сказала Доминик. — Обмануть проклятого герцога! Вот смотри… что, если вместо тебя с Черной Розой обвенчается кто-нибудь другой? - Кто же? Дом напряженно размышляла. — Например, Филипп. Он одного с тобой роста, и худенький… К маминому свадебному платью мы подберем густую вуаль, такую густую, что Черная Роза не заметит подмены. Я уверена, Филипп не откажется нам помочь! Сестра опять усмехнулась. Да, фантазия Дом была поистине безгранична! - Возможно, герцог не сможет по фигуре отличить мальчика от меня… Но ведь невеста должна ещё говорить, должна произносить брачные обеты. А уж голос у Филиппа не такой, как у меня! - Ну, пусть это будет не Филипп, - не сдавалась Доминик,-а какая-нибудь девушка. В замке сейчас много деревенских женщин, мы бы могли щедро заплатить ей, если бы она согласилась изобразить тебя перед алтарем! - Да… и кузен короля, вместо благородной дочери графа де Руссильон, получит в жены крестьянку-нищенку? Неплохая месть для этого негодяя! Но вот беда — времени у нас очень мало, а девушку надо найти – и ещё уговорить. - В маминой спальне, в шкатулке, много драгоценностей, Фло! Я готова отдать их все, без сожаления! - Но — ты опять забыла, сестричка,-все эти несчастные крестьяне, сбежавшиеся в замок, жутко боятся Черную Розу и считают его дьяволом во плоти! Возможно, все наши драгоценности окажутся бессильны перед их суеверным ужасом. - Да, пожалуй… - пробормотала Дом. - И ещё. Если мы и найдем ту, которая согласится встать вместо меня перед алтарем, - что будет после венчания, ты подумала? Ведь будет свадебный ужин, и потом, герцог собирается провести в замке первую брачную ночь… Неужели ты полагаешь, что он позволит своей невесте все время прятаться под вуалью? - Вот тут я, кажется, отлично придумала. Ты, Флоранс, должна будешь хорошенько спрятаться. А заменившая тебя девушка сразу после венчания уж сможет, я надеюсь, как-нибудь улизнуть от жениха. Она снимет свадебное платье и, естественно, все начнут искать тебя, а не её… И негодяю-герцогу уже не останется ничего другого, как или найти тебя, свою законную, как он будет полагать, жену, или покинуть замок несолоно хлебавши! Мы можем даже подстроить так, как будто ты бросилась в ров с водой, чтобы не разделить с ним ложе. Вот будет потеха, когда бедняга всю первую брачную ночь проведет, обшаривая ров в поисках твоего тела! - А ты понимаешь, каково будет нашему отцу, Дом?.. Нет, нет, я на это не согласна! И потом, ты напрасно думаешь, что крестьянка способна хорошо сыграть роль благородной графини. Манеры, походка, жесты, - всё выдаст Черной Розе, что перед ним — простая вилланка. Твой план никуда не годится, герцог может в любую секунду обнаружить подмену, — и тогда уж никому из нас не уйти от его бешеного гнева! - Сестра, тогда нам остается только один выход, - вздохнув, сказала Доминик. — Ты должна сама обвенчаться с герцогом. В конце концов, ты уже замужем… и этот обман тебя ни к чему не обяжет. - Выйти второй раз замуж?!! — потрясенно воскликнула Флоранс. — Дом, да ты понимаешь, что ты сказала?!! - А что? Тебе не надо ничего делать — только сказать «Да», и все. А сразу после венчания мы уж тебя с Элизой так спрячем — никто не найдет. - Опомнись, сестра! — с ужасом сказала юная графиня. — Совершить такое кощунство?!! Да как у тебя язык повернулся предложить мне такое? Дом смущенно замолчала. Она не понимала Флоранс. Ведь, когда она предложила оглушить оруженосцев Черной Розы, и даже переодеться мужчинами, - Фло восприняла это достаточно спокойно. А тут взвилась! А в глазах Доминик ударить человека было гораздо большим грехом, чем произнести перед алтарем какие-то пустые фразы. Но Фло было не переубедить, - она была как кремень! - Нет-нет, никогда я не пойду на такое святотатство! — повторяла она. И тут — Доминик осенило! - Хорошо, Фло, послушай! Раз ты не можешь сказать это чертово «да», то я сделаю это за тебя. Я пойду под венец вместо тебя, и герцог женится на мне… то есть, на тебе… Флоранс со вновь вспыхнувшей надеждой посмотрела на младшую сестру. - Пожалуй… пожалуй, Дом… возможно, это выход! Но не будет ли считаться этот брак законным? - Как же он будет законным, сестра, если священник будет называть твое, а не мое имя? А уж я отвечу «да» столько раз, сколько будет нужно, и даже с удовольствием! Это ведь просто как игра в переодевание. - Все намного серьезнее, Доминик! Произнести священные обеты — это ты называешь игрой? - Я не собираюсь спорить с тобой, Фло! Времени у нас слишком мало! Итак: ты прячешься, я венчаюсь с Черной Розой, затем под каким-нибудь предлогом исчезаю, снимаю платье, - и вот я вновь — Мари-Доминик, и никто не заподозрит, что в часовне была не ты, а я! Герцог уверен, что женился на тебе, все тебя ищут, время идет… А потом — я уверена в этом! - появляются Монсегюр и Дюваль, - и герцога ждет смерть, или же позорное бегство! - Но наш отец помирился с королем… Он не допустит, чтобы его зятя убили! - А ты не думаешь, что, возможно, отец просто схитрил, согласившись на примирение и этот брак, чтобы выиграть время? - Он не таков, он честный и благородный дворянин, Дом! - Но в борьбе с Черной Розой, этим мерзким чудовищем, все средства хороши, сестра. В конце концов, даже если папа действительно решился на этот союз, - мы выиграем время, и брак будет незаконным. Отец поймет нас и простит за этот обман. О, Фло, только не говори, что и этот план не годится! - Наоборот, сестричка! Он с каждым мгновением кажется мне все лучше… Доминик! Ты так хорошо умеешь копировать мой голос; у нас с тобой похожие фигуры и ростом ты всего чуть-чуть ниже меня! Ни батюшка, ни отец Игнасио, ни, тем более, Черная Роза не заметят обмана. Дом вдруг рассмеялась и, подражая голосу Флоранс, который был немного ниже, чем у неё, произнесла нараспев: - О да, монсеньор герцог, я согласна стать вашей верной и покорной женой… - И прибавила, уже своим голосом: - Скорее ты провалишься прямо в преисподнюю, чем я выйду за тебя! Старшая сестра тоже улыбнулась. Теперь, когда решение было принято, и план окончательно созрел, напряжение в комнате немного спало. В это время вновь приоткрылась дверь, и в комнату заглянула Элиза. - Госпожа! — возбужденно сказала она, - во дворе повозки, а на них столько всего съестного! И хлеб, и дичь, и бочонки с вином! У всех слюнки так и текут… Дожить бы до вечера! А ещё там красавчик-блондин пригнал целый табун лошадей для графской конюшни. Просто загляденье, а не лошадки. - Много ли народа покинуло замок, Элиза? - Почитай, почти все, моя голубка. Все боятся до смерти Лангедокского дьявола. А он —вот чудно-то! — приказал всем, кто уходит из замка, давать по хлебу и наливать вина… - Странно, - сказала Флоранс. — На Черную Розу - Дьявола Лангедока - это не похоже! - Если только вино или хлеб не отравлены, - едко добавила Дом. — Наверное, это он просто старается для тебя, Фло: хочет показать, что он совсем не такое гнусное чудовище, каким мы его считаем… Но нас ему не обмануть! - Элиза, - произнесла Флоранс. — Сходи в мамины комнаты и принеси оттуда свадебное платье нашей матушки. - Что же вы надумали, радость моя? — тревожно спросила служанка. - За герцога выйдет замуж Доминик, - отвечала Флоранс. - Пресвятая Дева! — всплеснула руками кормилица. - Не бойся, Элиза, это не на самом деле, - быстро сказала Дом. — Я надену платье и встану к алтарю, но все будут думать, что это не я, а Фло… И отец Игнасио будет произносить имя Фло, а не мое, поэтому этот брак не будет настоящим. Все будет понарошку, понимаешь? - Ох, девочки мои, - покачала головой кормилица, - боюсь, вы задумали худое дело, и ещё пожалеете об этом! Мало вы, госпожа Флоранс, плакали да молились, выйдя за вашего Гийома тайно, без согласия батюшки! А тут – обвести вокруг пальца самого герцога Черная Роза! Такой обман он ни за что не простит! - Не каркай, Элиза, - прервала её Дом, - прошу тебя. Все должно получиться. Твое дело — помочь Фло нарядить меня, а потом спрятать её от герцога. Иди же за маминым платьем! Служанка ушла, бормоча себе под нос что-то недовольное. - Иди сюда, Доминик, - сказала Флоранс и, взяв младшую сестру за руку, подвела её к большому дорогому венецианскому зеркалу – пожалуй, единственному предмету роскоши в этой комнате, напоминающему о том, что её хозяйка — не монашка, а высокородная графская дочь. — Посмотри, как мы с тобой похожи. Дом, насупившись, недоверчиво уставилась в зеркало. Оттуда на сестер смотрели их отражения — две девушки, обе рыжеволосые и синеглазые, стройные, с гордой осанкой. Но у одной кожа была белая и нежная, у другой — обветренная, загорелая, покрытая россыпями веснушек: у одной волосы красиво вились, у другой — непослушно кудрявились. - Ты шутишь, Фло? — спросила Доминик. — Ты такая красивая! Это была не зависть — а просто констатация факта. Доминик была весьма невысокого мнения о своей внешности, что, впрочем, мало её тревожило. - Ты будешь гораздо красивее меня, сестричка, - улыбнулась ей Флоранс из зеркала. - У тебя такие волосы… а я без конца расчески ломаю! И кожа — я вся в веснушках, а у тебя такая белоснежная! - Дом, разве ты забыла,-несколько лет назад и у меня были веснушки. Просто Элиза варит мне отвар из трав и кореньев, и я купаюсь в нем каждый день. Он прекрасно отбеливает кожу. К тому же ты целыми днями бегаешь по солнцу! И волосы у меня тоже курчавились и были непокорные, но и тут Элиза помогла. Недаром мать и бабка у нее были знахарками и травницами. Поверь: стоит тебе захотеть, и ты превратишься в настоящую красавицу! Тебе надо бросить скакать по лесам, стрелять из лука и размахивать мечом… Тебе тринадцать, и папа напрасно позволяет тебе своевольничать и одеваться и вести себя как мальчишке. Мы — графские дочери, не забывай, Доминик. Ты почти ничему не училась, слава Господу, что схватываешь все на лету и умеешь читать и писать! - Я и латынь знаю, - немного обиделась младшая сестра. И тут же вспомнила про девиз Черной Розы. — Фло, ты не помнишь, откуда эта строчка: «И после смерти — постоянство»? Что-то знакомое. - Боже, Доминик, как ты необразованна! Это латинское изречение… Если перевести на французский, получится: О честь! Будь спутница моя, Презрев и время, и пространство; При жизни верность мне храня, И после смерти — постоянство! - Красиво, - задумчиво сказала Дом. Про себя она подумала: «Вот уж неподходящий девиз для этого гнусного мерзавца!» - Да; мой Гийом читал мне эти стихи… Только вместо «честь» он говорил: «любовь»,- вздохнула Флоранс. - Любовь — будь спутница моя? Нет уж, Фло, «честь» гораздо лучше. И правильнее. - Ты еще слишком мала, сестричка; когда-нибудь ты поймешь, что нет ничего важнее любви!.. Ну, - поправилась она, - и веры в Бога, конечно… - Флоранс… Ты очень любишь Гийома Савиньи? - Как я могу не любить его? Он — мой супруг… - Но почему ты тогда так страдаешь? Почему так изменилась после его отъезда? Ведь он вернется к тебе, и очень скоро! Может, ты боишься папиного гнева? Но он так добр и, конечно, простит вас. Все равно вы уже — муж и жена, и это не изменишь! - Ах, сестричка, не знаю, могу ли я сказать тебе… Это… это так ужасно!... - Да говори уж, Фло! — нетерпеливо сказала Дом. - Видишь ли… После того, как нас обвенчал священник, Гийом пришел в мою комнату. До рассвета было еще далеко. Элиза убрала постель и оставила нас вдвоем. Гийом начал целовать меня, а потом положил на кровать… И стал раздеваться… О Боже! Я никогда не думала… никогда не думала, что первая брачная ночь — это такой ужас! Он был голый… и страшный, Дом, незнакомый! А то, что я увидела внизу… между его ног… это был просто кошмар! И я не смогла лежать спокойно, как он меня просил… Я вскочила и начала убегать от него, а он... он бегал за мной. А, когда он меня настиг, — я его расцарапала, Дом, я вцепилась ногтями ему в лицо! А потом он плакал… и говорил, как он меня любит… и что я совсем не люблю его. Мне было так его жаль, сестричка! И наступил рассвет, и он уехал… О, я не могу себе этого простить, не могу! Доминик чуть не расхохоталась. Вот так веселая первая брачная ночь была у Флоранс! Она живо представила себе всю эту сцену: голого Гийома, бегающего за сестрой по комнате… И как она вцепляется ему в физиономию. Так вот почему утром юный паж графа Дюваля прикрывал щеку платком! Кто бы мог подумать, — её расцарапала Фло, тихоня и скромница Фло, не обидевшая в жизни и мухи! В отличие от застенчивой и стеснительной старшей сестры, которая и купалась-то только в рубашке, Доминик часто плавала с мальчиками из замка в реке, и не раз — голышом. Мужская нагота не слишком её интересовала, и Дом воспринимала как должное, что тела её и её друзей отличались друг от друга. - Поэтому ты так переживаешь, Флоранс? - О да… Я плакала, я молилась в часовне каждый день, чтобы Господь вразумил и направил меня на путь истинный. Просила простить мне грех непослушания воле мужа, который теперь навеки стал моим повелителем… - Ну, Фло, не расстраивайся! Гийом скоро вернется — и ты сможешь доказать ему свою любовь! В этот момент вошла Элиза. Она торжественно, на вытянутых руках несла свадебное платье, принадлежавшее Мари де Шеном, в замужестве — де Русссильон. Платье это было роскошное одеяние из пурпурного атласа, богато расшитое белым и розовым жемчугом, с высоким воротником, длинным алым шлейфом и широкими рукавами. Кормилица положила его на постель Флоранс, и младшая сестра, подойдя, благоговейно коснулась прохладной шелковистой ткани. Кто бы мог подумать ещё несколько часов назад, что она, Доминик, сегодня вечером наденет его! - Вы обе очень похожи на свою мать, — сказала Элиза. — У вас такие же прекрасные волосы и синие глаза. И фигурки — точь-в-точь такие! - У меня маленькая грудь, а у Фло — большая, - возразила Дом. - Мы тебе что-нибудь подложим… Ну же, снимай свое тряпье! - Подождите. Нужна ведь ещё вуаль! И венок из флердоранжа! Уж изображать невесту — так чтобы все было как должно! - Вуаль у меня есть, - промолвила Флоранс. — И такая густая — герцог ничего не увидит. - А флердоранж… Надо попросить сестричек, пусть сплетут мне венок! - Девочки в вашей комнате, госпожа Мари-Доминик. - Я схожу туда… я быстро! — и Дом выскочила из комнаты сестры и побежала к себе. |
Библиотека // Объявления