с каждой смертью все больше черствеет внутри:
не поймешь, то ли сволочь ты, то ли жертва.
если вымолчать дни, голос сходит на хрип,
истончаются кисти. много прожектов –

ни один не рентабелен, как ни смотри:
я в пролете – одна, их все время по три.

забываешь поздравить – в сумятице дат
вылетает из памяти кто-то важный.
все конечно: ни следствия, ни суда,
два свидетеля в роли толпы присяжных,

прокурор за грудиной грозится тюрьмой,
пострадавший целуется не со мной.

с каждой смертью я заново строю свой быт,
поднимаю глаза и не помню былого.
не копаю могил, не спускаю гробы,
не давлю из себя поминального слова:

ветер носит медовые пряди волос.
нам, увы, на двоих никогда не спалось.

да, курилось, да, крышами выстлало шаг,
да, смеялось, да, высверлило дырищу.
я смотрела и думала: как хороша…
эта жизнь, просто созданная для нищих.

черт возьми, как же так! кривизну этих губ
я и вспомнить уже никогда не смогу.

черт, возьми! черт, устрой мне еще пару дней,
чтобы солнце, а может дождь ранним утром,
чтобы крыша намокшая, и в вышине –
наши души – небесная камасутра.

так бесплодно, уныло – ни явь и ни сон.
диссонансный, прокуренный унисон.

с каждой смертью ищу хоть какой-то крючок,
хоть петельку – выдохнуть, ухватиться.
честно? я не сумела желать горячо.
вот теперь исчезают руки, и лица.

безразличная… вышло так. как ни смотри:
я в пролете – одна, их все время по три.