Обратная дорога началась с охоты на "тигров" - это такие вагоны с

красной полосой для перевозки вина, поскольку весь запас портвейна

ушёл на празднование пуска ракеты. На каждой сортировке дембеля

отправлялись на добычу веселящего зелья и редко когда приходили с

пустыми руками. Всё это говорило о пользе проведённого в армии

времени, мол некогда зелёные сосунки и никчёмные повесы, в короткое

время превратились в самостоятельных мужичков, добытчиков, которым

никакие жизненные выкрутасы не страшны.

А тем временем весна набирала обороты, солнце припекало так, что

у всех на носах повысыпали веснушки, а мордахи приняли розовато-

красный колер. В теплушке ехалось сверхкомфортно: зелёная травка

веселила глаз, несколько раз в небе появлялись стаи перелётных птиц,

свесив ноги, забавно было наблюдать, как на поворотах и изгибах

рельсов, от трения, из под колёс валил сизый дымок, на что раньше

то и внимания никто не обращал.

В солдатском плацкарте горланили песни и давили на массу, у

комсостава же в купейном вагоне героически отдавал концы бидон со

спиртягой. Две довольно симпатичные проводницы были что называется

нарасхват, столько мужского внимания они не получали за всю жизнь.

Если по пути на полигон офицеры вели себя сдержанно, можно сказать

культурно и пили вмеру, то уже с полигона ехала отборная пьянь и

и неотёсанные гусары, которые только что прогнали Наполеошку и

ничуть не меньше, и море которым даже до щиколоток не доходило. Все

как один были холосты, если верить их словам, каждому в ближайшем,

но будущем, светила маршальская перспектива, и не переспать с ними -

для юных дев, просто пустить жизнь под откос, и провести её жалкий

остаток с обкусанными до локтей губами.

(Солдату влюбиться - только раздеться, сорок пять секунд!)

Народный армейский норматив.

И тут на одной из остановок, ефрейтор Окин по кличке "Кот",

привел одну из девушек в теплушку в гости. Состав тронулся и в один

момент был организован праздничный стол, пусть не изысканный, но

добротный и от души, пусть без шампанского, однако с портвешком. "За

присутствующих здесь дам", набрались быстро, так как "между первой и"

всеми остальными промежутка вообще не оказалось. Ольга, (так звали

проводницу) несмотря на милый, даже целомудренный вид, пила портвейн

с мужиками наравне, только в отличие от них не хмелела. Для неё все

выворачивались наизнанку, чтоб понравиться, пели песни под гитарку,

рассказывали анекдоты и смешные случаи, показывали фокусы на картах,

и только молодой поварёнок Женька играл с ней в гляделки, а после

смело подсел к ней, обнял и стал нашёптывать что-то на ушко, она ему

с удовольствием отвечала взаимностью.

Душевный зубовный скрежет оглушил ноосферу! Три дембеля и Шурка

смотрели, как этот недоделанный сыняра, запросто так уводит из под

носа их, можно сказать, уже любовь и мысленно он был уже измельчён

каждым из них до фракции зубного порошка...

Первым и единственным не выдержал сам добытчик Окин. Неуставно грубо

он, не найдя ничего лучшего, приказал молодому одеться по форме и, мол,

чего он тут вообще...испоганил весь вечер. Моментально все притихли,

бросая при этом уничтожающие взгляды на старослужащего раздолбая и

Ольга сидела по-мышинному кротко. На следующей остановке она быстро

юркнула из теплушки, мимоходом бросив нежный взгляд на Женьку и скупо

попрощавшись. В тот вечер гвардии Окин выслушал полновесную лекцию о

недоразвитости своей особы и какое место он занимает в иерархии

отпетых мудаков, и даже то, что его мама ждала выкидыш, а получился

он - Окин. Зато Женьке дали вольную на всю ночь. Он вернулся утром,

когда состав остановился в Борисоглебске, сияющий, усталый, выжатый

как лимон, но счастливый и с внутренним огоньком в душе. Пацаны сразу

Женьку зауважали - надо же, такую кралю у всех на глазах увёл. Наш

человек!

А дело опять неуклонно шло к Москве и снова у Шурки тоска-тревога

поддавливала сердечко, и как в прошлый раз он пожирал глазами любимую

Останкинскую башню, когда поезд тащился по окружной железке, и снова

он неудержимо орал сослуживцам про знакомые места, тыкая пальцами в

дверной проём, в котором появлялись Московские панорамы и...и всё.

На этот раз столицу минули быстро, но на сортировке в Перово, ему

удалось сбегать диспетчерскую и оттуда позвонить бабульке. Она в свои

семьдесят шесть лет всё ещё работала санитарочкой в санчасти, при

заводе "Калибр", мыла пробирки и полы, её все любили, как любят бабулек

сказительниц из сказок за её опрятный игрушечный вид. Её подозвали

почти сразу, но поговорить не получилось, она плохо слышала, а потому

ей всё пересказывала какая-то молоденькая девчушка, которой она отдала

трубку. И все равно любимый голос согрел Шурку, внёс некий покой и

умиротворение.

В Ховрино удачно обменяли тушёнку на десять литров "Агдама", чем

несказанно подняли боевой дух жителей теплушки и на радостях отметили

прощание со столицей. Утром минули поствоенные руины псковщины и после

таблички "Эстонская ССР" в проеме двери замелькали опрятные пейзажи -

распиздяйство кончилось. Но снова нудной пчелой в мозгу зудело- почему

всё так неправильно: вроде государство одно, и граница условная, но

такая пропасть разделяет две эти территории, да, что там пропасть -

гранд каньон, перебраться через который нет никакой надежды: с одной

стороны - любовь и уважение к своей работе, дому, среде обитания и

полная апатия, фатальное безразличие и абсолютное насрать - с другой.

Полон таких горьких дум, Шурка пялился на проплывающие косогоры,

покрытые сине-фиолетовыми первоцветами, похожими на крокусы, которые

компактно пробивались из под только что оттаявшей земли, вдыхал этот

земляной запах с примесью прошлогодней прели слегка сдобренной солнцем.

Каждый вдох имел свой неповторимый оттенок: то хвойный, то отдалённо

грибной, а то с нотками талой воды или подсохшей травы. Такое можно

почувствовать только на скорости, первый раз он это заметил лет в

пятнадцать, катаясь в Сокольниках на велосипеде и с тех пор, при быстром

движении, он всё время жадно втягивал ноздрями воздух, стараясь уловить

оттенки запахов.

Май и часть июня Шурка посвятил прогулкам по окрестностям, общению с

природой. Частенько он забредал на ту поляну, где он провёл с Астой

самые прекрасные минуты в жизни, сидел, тупо пялясь на муравейник, и

тешил себя надеждой, а вдруг она сейчас появится. В конце концов он

расклеил по всей поляне на стволы сосен тетрадные листки с воззванием:

- Аста, мой телефон в Москве 287-2705, буду дома в Ноябре.

Люблю и жду.

Саня

Больше на эту поляну он ни разу не придёт и не смог бы, поскольку

среди недели его, и ещё человек пятьдесят дедов, вызвали с вещами в штаб,

моментально оформили все документы, запинали в автобус и аля-улю, часа

через четыре высадили в учебке, в Выру, где усадили всех в поданый

плацкарт, прицепили к попутному товарняку и покатили. Куда? Зачем? Не

ясно. (Хорошо, Шурка успел сбегать в лес за спрятанной там гражданской

одеждой).

Оказалось, прибыли в Ленинград. Что ж, приятная неожиданность лучше,

чем ожидаемая неприятность. В Питере давно мечталось побывать - кто после

этого скажет, что мечты не материализуются? Электричкой доехали до Токсово, где у академии имени А.Ф, Можайского был инженерно-химический полигон, там всех и разместили в щитовой казарме проеденной здоровенными крысами, но зато с хорошим телевизором, что в преддверии Московской олимпиады не могло не радовать.

На полигоне царила строжайшая дисциплина и примат службы по уставу, и вот

сваливается неуправляемая, приехавшая из лесной глуши, полусотенная урла

обуревших дедов, которым три месяца до дембеля, и которым до фонаря все эти уставные игрища.

Утром этому анархическому образованию назначили командира - капитана,

больше похожего на забулдыгу, переодетого в видавшую виды военку, которому незамедлительно дали кликуху "Шнырь", и его зама, худенького старлея, к коему приросло прозвище "Суслик". Видимо, за некие провинности, в виде наказания, им под начало и была отдана эта "дикая дивизия". Для ознакомления они выстроили всех в казарме, в две шеренги - зрелище было жалким, деды были одеты и обуты кто во что горазд, на бравурную команду Шныря Ровнясь! Смирно! из дальнего края вторй шеренги тут же донеслось,

- Да, пошёл ты на хуй!

Общий громкий хохот, и девичий стыдливый румянец на щеках зама-старлея,

показали всю тщетность попыток повлиять на столь благородное собрание в

стиле Макаренко-Сухомлинского, а потому он не мешкая перешёл на угрозы в

стиле: Я щас батьке скажу! В роли деспота-батьки выступал полковник командир части, человек правильный, как таблица умножения и столь же неоспоримый. Для всего местного служивого населения он был царь, Бог, гром и молния...но только не для этих гвардии героических войнов, прошедших все прелести махровой, лесной романтики и дедовщины, а по-сему, капитана послали ещё раз, только теперь с другой стороны строя. Худо-бедно, ему удолось сделать перекличку, но никто не стал ждать команду "Разойдись!", разбрелись самостоятельно.

Инспекция территории оставила самое благоприятное впечатление: колючки

вокруг почти небыло, что для самоволки самое первое дело, укромных уголков тоже было с избытком, рядом с клубом был каскад прудов с проточной, ключевой водой и оборудованный десятиметровой вышкой. Вобщем, ландшафт располагал к комфортной службе, что вдальнейшем и подтвердило первые ощущения.