Открыв для себя футбол, Бьерн забросил музыку. Рассорился с музыкантами, продал гитару и даже порвал с любовницей-фанаткой (хотя это уже, наверное, зря – она была не против футбола). Азарт игры доставлял значительно больше острых ощущений и удовлетворения. Порою Бьерн недоумевал, как он не нашел для себя футбол раньше. В целом, после перемены мест слагаемых сумма не изменилась, только друзья немного погрустнели, в баре стало не о чем разговаривать, да и ходить в него пропало всякое желание.

Два года Бьерн изучал стратегии, смотрел коллекции игр, вел записи и тренировался, сгоняя с себя три пота. А потом пришло утро, был день шестой, и, как полагается, Бог вовсю создавал человека по образу и подобию своему. Бьерн сидел в атриуме здорового офисного здания; откуда-то тихонько доносился голос Элвиса, журчал фонтан с золотыми рыбками; в паре шагов, опершись о перильца лестницы вверх, стояла секретарша большого инвестора, обещавшего дать, соответственно, большие инвестиции для проведения – ну кто бы мог подумать – большого футбольного фан-сборища в Умео. Беш, друг Бьерна, узнав про эту идею в баре, куда Бьерн решил неожиданно завернуть как-то вечером, чтобы посмотреть игру «Мирового кубка», громко хохотал и бил себя кулачищем по колену: «Умео превратится в Стокгольм! – восклицал он, и изо рта летел недопитый мартини. – Машину продать, что ли?..» Бьерн не разделял его веселья, хотя раньше Бешу хватало улыбнуться – и все вокруг чувствовали подъем.

Секретарша большого инвестора Эрика Ульссона (который каким-то хитрым образом захватил все поставки и сети распространения «Фиата» половины Европы) достала черную сигарету, пощелкала зажигалкой – но поджечь не смогла. Еще пару лет назад Бьерн без проблем прикурил бы ей (и не только сигарету, к слову сказать), но, занявшись футболом, он бросил курить.

Даже в момент невезения секретарша сохранила на лице дежурную улыбку. Она убрала сигарету обратно в пачку, а потом еще пару раз щелкнула зажигалкой, как будто решив убедиться, что та не работает.

Зажигалка зажглась.

На Европу из космоса упал огромный камень, проломив земную кору, и разметав материки по океанам. Бьерн, понятное дело, умер, секретарша умерла, Эрик Ульссон умер. Беш прожил немного дольше, поскольку как раз летел в самолете в Калифорнию, и его накрыло взрывной волной на пять минут позже.

Перед самой смертью Бьерн, еще не подозревавший, что вот-вот умрет, глядя на бесполезные попытки секретарши зажечь огонь, с неожиданной тоской вспомнил, как они играли в одном клубе в Хальмстаде, о, эти милые провинциалы, а особенно – провинциалки. И как после концерта он, увидев такую же картинку, подошел к девушке и поднес огонь. Она смотрела на него огромными глазами, и взгляд ее был так силен, что Бьерн не смог ему сопротивляться. Все равно он ее бросил, когда открыл для себя футбол.

Михаил прыгал от радости, к нему уже бежали товарищи по команде, а публика с трибун скандировала его имя. Комментатор надрывался: «Какая напряженная игра! Гол, гол!»

Рафаил, сидевший на скамейке запасных, сказал Гавриилу: «Давно пора было закончить этот матч. Будь моя воля – я бы выбрал хоккей, так было бы легче победить Дьявола».

«Дьявола? – слегка растерялся Гавриил, по случаю шеститысячелетнего матча изрядно набравшийся. – А мы разве его не победили в шахматы?»

«Ну, технически-то мы его победили, но он оставил после себя звук. Ужасающую, подчиняющую злу музыку. Клин надо вышибать клином, зло – злом».

Публика билась в экстазе. Гол был воистину силен. Силен, как рок-н-ролл.