«Третий класс посеял мак,

Не на клумбе, просто так.

Прибежал третий класс

К Анне Алексеевне.

Все кричат: - Поздравьте нас:

Мы цветы посеяли!

Маки - новые сорта,

Все оттенки, все цвета.

Третий класс посеял мак,

А растёт какой-то злак!»

– декламирует Анна Агнию Барто, сидя на стуле, в красном парике и халате с павлинами. «Агния – величайшая поэтесса Серебряного века, – так говорит Анна. – Когда я стану, как Агния, мне тоже наверняка выделят отдельное веко или еще какую-нибудь статусную хрень. Вот увидите. По телевизору меня увидите. Вот».

Анна поправляет парик. Анна поправляет халат. Встав со стула наконец, она медленно, зигзагами движется в сторону светящегося в полутьме черно-белого телевизора; пробует сменить канал. Увы, на всех одно и то же – балет, и я думаю, здесь проблема в коробке переключения передач. Или у нас, в нашем телевизоре, или где-то там, откуда исходит сигнал. Или в обоих случаях.

«В обоих случаях» – сейчас в это легче поверить, чем в поломку отдельно взятого агрегата: не фурычит решительно ничего. Магазин «Магазин» закрыт и больше не откроется. Форточка имени Анджелы Дэвис открыта и не закроется до тех пор, пока не будет установлена щеколда. Во-первых, балет по телевизору. Во-вторых, балет по телевизору. Балет по телевизору в-третьих, а по четвертому каналу снег, хотя за окном август.

– Врут же, – говорю я, указывая сначала на телевизор, затем на окно.

– Ложь. Наглая ложь, – соглашается со мной Анна, по-пластунски пробираясь обратно к своему стулу.

Лева же молчит. Лева учит наизусть Толковый словарь Ожегова: второе издание, исправленное и дополненное, тысяча девятьсот пятьдесят второй год. На данный момент Лева находится на букве «С», и, если он не успеет выучить все посвященные ей слова до полуночи, придет злая бабка и ударит Леву по голове. Так сильно ударит, что голова упадет с шеи и закатится куда-нибудь – под кровать, допустим. А под кроватью пыль. А у Левы аллергия на пыль. А нам его голову потом грязной шваброй придется выковыривать из-под дивана, да…

Это странная теория, конечно. Впрочем, кто мы такие, чтобы спорить с прогнозами Левы? Лева – философ. Леве – виднее: у Левы есть очки, бинокль и увеличительное стекло. А вот телескопа нет. Телескоп Лева сменял на телевизор, потому что это прогрессивно. Потому что все звезды теперь по телевизору.

«Космос – это хуйня.

Бога на небе нет.

В Юрмалу есть билеты,

А космос – это хуйня»,

– оторвавшись на минуту от словаря, декламирует нам Лева, и мы глубоко задумываемся над смыслом. Закатив глаза, Анна накручивает локон красного парика, тихо напевая «Кудри вьются, кудри вьются, кудри завиваааются…». Я же, закурив, свободной рукой придерживаю подбородок и в итоге прихожу выводу, не имеющему, казалось бы, отношения к основной тематике: начинать надо прежде всего с перестройки в мышлении и психологии. Побриться надо, да. И зубы почистить тоже.

А вчера нас ограбили пришельцы, кстати. Забрали кулек карамелек «Мелодия», трехлитровую банку крыжовенного варенья и ксерокопию «Заметок по электрификации» Кржижановского. «Это хорошо, что Анна некогда бредила Глебом Максимилиановичем: идя на поводу у своей мании, заучила все его тексты наизусть; время от времени почитывает нам, руководствуясь темпом белого и вольного стиха», – повествую я сам себе, и Анна, будто бы прочтя мои мысли, цитирует, вставши на стул:

«Борьба электрического освещения с газом,

ацетиленом и керосином,

вследствие продолжающегося вздорожания этих источников света,

окончательно решена в пользу электричества.

Одержав победу в трамвайном деле,

электричество стоит накануне решительного вторжения

в железнодорожное хозяйство дальнего следования».

А Лева не слушает Анну.

А Лева продолжает учить Толковый словарь Ожегова наизусть.

Желая привлечь его внимание, Анна бьет ногой по стулу, и тот, всхлипнув в самый распоследний раз, тотально деградирует. На части разваливается, в общем. Спасаясь от революции, Анна повисает на люстре XIX века, отчаянно мельтешит ногами, с одной из них срывается тапок, бьет Леву по голове, и та, всамделишно оторвавшись от шеи, летит под диван; принимается истерически чихать.

Пыль – клубами. Мат – благой. Ноги Анны мельтешат, по каналам снег да балет, остальное вообще не фурычит. А крыжовенного варенья тоже нет: пришельцы еще вчера украли. А телескоп Лева сменял на телевизор, потому что в нем теперь все звезды. А космос – это хуйня, да. Стоя посреди комнаты я внезапно осознаю всю безвыходность нашего положения, и вечер проходит в тщетных попытках упасть в обморок. Что до Анны, та падает действительно – на пол, с люстры. Очухавшись, сообщает: «Третий класс посеял мак, так точно»; идет за шваброй.