Я сидел на засыхающей траве под тенью дерева и задыхался. Негде было спрятаться от ошалевшего лета – тень не спасала, не было ни малейшего дуновения ветра. Вода уже давно стала теплой, но я все же открутил крышку и сделал глоток. Вкус отвратительный.

Но не это больше всего волновало меня на данный момент. Я готов был терпеть все – и жару, и колючую траву, и противное тепло воды, но только не боль. Только не агонию.

Горячий удар в солнечное сплетение – и жар потек в голову, назойливо покалывая мозги, заставляя выгибать спину и пускать из глаз две-три слезинки. Затем жар бежал в руки и спускался в ноги до колен. Я замер, как раненый зверь, сведенный предсмертной судорогой. Лицо перекосило от боли и отвращения. Я закинул голову, глянул на светло-голубое небо и расплакался.

Вздрогнув несколько раз, что есть сил сжал зубы и столкнул режущий ком назад в горло, а затем в грудь. Дышать стало еще труднее. Сердце еле билось. Больно. Надо уходить отсюда.

Я знал, что от себя невозможно уйти, но все же встал и двинулся к переправе. Зачем? Кто знает. Но почему бы не попытаться? Вдруг я все же останусь позади. К тому же, возможно, там есть хоть немного ветра.

Придя на место, я сел на скамейку напротив залива, подставив вспотевшее лицо едва ощутимому, теплому ветерку. Он мягко щекотал нос и щеки, обволакивал своей ненавязчивостью и погружал в воспоминания о тех днях, когда я был счастлив и не подозревал о настигающей меня беде. Я не знал, что агония существует, не понимал чужой боли. На чужие страдания смотрел сквозь пальцы. Нет, я не жестокий – просто думал, что они страдают так, как раньше страдал я – легко, беззаботно, даже с удовольствием. А они тем временем агонизировали.

Пришла и моя очередь навестить ад. Я попал в него неожиданно, даже не понял, что со мной произошло. Называл это разными словами, выискивал причины, но что бы я ни думал, всё было мимо. Чувства совершенно отделились от разума, между ними не было никакой связи.

Самое приятное – владеть сердцем человека, самое бóльное – потерять это сердце. Я владел. Это сердце принадлежало только мне, оно нежно трепетало в моих ладонях, и я в любую секунду был волен раздавить его. Это сердце такое же, как и миллиарды других, но оно было моим. Оно принадлежало мне, только мне.

Я не боялся его раздавить, уронить, ранить. Я был спокоен как профессиональный мясник. Потому что был уверен – оно никуда, никуда от меня не денется. Живое ли, мертвое – только мое.

И я раздавил. Я ранил его и выбросил. Оно было слишком мое. Думаете, люди охотятся, чтобы потом обладать? Нет, они обладают для того, чтобы могли охотиться. И я это знал, ощущал каждой клеткой своего тела. Я хотел охоты. Потому выбросил. Но я не знал другого – что терять сердце безумно больно, даже если ты сам от него отказался.

И вот я здесь – худой, потный, раненый, - агонизирую. Жар вновь и вновь зарождается в моем солнечном сплетении, расползается по всему телу. Хочу выть, кричать и рыдать как сумасшедший. Но я должен держаться, я не должен показывать свою слабость.

- Но ведь никто не видит, - прошептал я сам себе.

И пара карих глаз устремилась на меня.

Я словно окаменел, не смел пошевелить ни одной мышцей. Не от страха – мне просто казалось, что могу потерять контроль и совершить что-нибудь глупое или ужасное…

Холодные, гордые глаза сверлили меня. Я смотрел в ответ, заглядывая в самую глубь души этого человека, как будто надеялся, что это ошибка – что эти глаза не ненавидят меня. Я вглядывался все сильнее и сильнее, потеряв всякий стыд, не заботясь о том, что глупо так пялиться. И глаза отвечали мне тем же.

Я не помню, кто первый прервал этот немой разговор. Она подошла и присела рядом со мной:

- Как ты?

Я отвернулся. Мне хотелось казаться сильным, независимым, не сожалеющим ни о чем. Признать свои ошибки значило окончательно проиграть. И вдруг я заговорил. Отчаянно, много, страстно. Я обещал, что все будет как прежде, я говорил, что нашел смысл жизни, что осознал все, поменялся… Сотни красивых слов сыпались из моих губ, я убеждал – и себя, и ее – что все не так, как кажется. Я называл обладание любовью, ревность – чувством близости, привычку – глубокой связью.

- Это ты должна сегодня говорить, а не я, - наконец закончил я свою речь.

А она все смотрела куда-то вдаль и молчала, пожимая плечами.

Я смеялся, улыбался, гладил и целовал ее. Она сдержанно отвечала на мои прикосновения. И у меня зарождалась надежда. Мне казалось, еще чуть-чуть, еще пара слов, другой угол зрения на ситуацию – и все исправится. На мгновение перестав шуметь я услышал слабый, беспомощный стук. Вслушался и понял, что стук исходит из ее ладоней. Я опустил глаза и увидел в ее руках свое сердце.

Меня охватил ужас. Она резко встала и быстро произнесла:

- Мне пора домой.

В одно мгновение она испарилась. Я остался сидеть. Меня пронзила резкая боль. С небольшими интервалами она пульсировала во мне, распространяясь по всем частям тела. Я проиграл. Я слаб. Я предатель.

Вскочил и бросился бежать. Злость наполняла руки и ноги, я яростно стучал пятками, прорезал сжатыми пальцами горячий воздух. Не знаю сколько времени я бежал, но остановившись понял, что нахожусь все там же.

Колени стали ватными, в глазах замерцали красные вспышки. Ничто не могло мне помочь. Одинокий, брошенный всеми предатель – вот кто я. И в то же время я не виноват.

Я владел ее сердцем, теперь она владеет моим. Карма? Наказание? За что? За то, что я не в силах заставить себя любить кого-то, когда это нужно? Я очень хотел любить, но я не умею делать это специально.

Я владел ее сердцем, теперь она мстит мне. Я оказался на ее месте… Понимаю ее.

Потемнело. Жара исчезла. Подул прохладный весенний ветер. Я понял, что стою посреди улицы и обнимаю ее. Она плачет, ее спина судорожно подергивается. Невыносимо жаль ее. Такую беззащитную, слабую… Это сейчас мне жаль, тогда было не жалко.

Я ощутил ее нежную, трогательную боль. Насквозь проникся сочувствием и увидел мягкий серебряный свет. Ком подступил к горлу, и я расплакался вместе с ней. Только одного хотелось – чтобы ей снова стало хорошо.

Снова переправа. Но что-то здесь изменилось. Звук… Стук. Это стучало мое сердце. В моей груди. Агония больше не возвращалась.

Пошел дождь.