* * *

Его звали Андрей Родин. 3 декабря 2009 года ему исполнилось 42 года. По специальности он был врач – анестезиолог. До прошлого года он работал в ташкентском институте грудной хирургии и жил на Пушкинской улице в районе Дархана.

Когда-то у него была первая жена Анька, его бывшая одноклассница; она его звала Родин, он её – Родина, а за глаза – Родина-уродина. Не то чтобы она была страшненькая или косолапенькая, или прыщавенькая. Обыкновенная, как все. Наверное, даже в ней что-то было, чего не было в других, если он прочим предпочёл её. С тех пор он предпочитает её не видеть, и даже затруднился бы описать, как она выглядела тогда, когда ещё числилась его женой. Они ещё оба учились – он в ТашМИ, она – на энергофаке ТашПИ, когда у них появилось потомство - дочь Женя. Евгения Андреевна Родина. Когда дочери было пять лет, Анька соблазнила своего друга детства, а по совместительству соседа по подъезду Олега Зайцева. Этот Олег, как говорят в народе, был могуч, вонюч и волосат, из тех мачо, кто мозгами недалёк, зато тело так и пышет тестостероном. Она - сука похотливая, а он под стать ей - тварь, сволочь, скотина. Наградил её хламидиозом. Так получилось, что лечилась Анька у Андреевой матери, своей бывшей свекрови. Лечилась долго, пока та не уехала в Израиль. Мать и сказала тогда Андрею, что лечись, не лечись – бесполезно, толку всё одно не будет. Такая вот противная штука эти хламидии. Теперь, мол, у неё, бедняжки, навечно зуд в одном месте. Ещё сказала: несчастная, от этого постоянного зуда она, надо полагать, и стала с годами такой... А ведь была ж приличная девочка, и в школе хорошо училась…

Когда измена раскрылась, он, Андрей Родин, первым делом сжёг все разодранные в клочки фотографии, где они с Анькой были вместе, пепел смыл в унитаз, потом собрал чемодан и ушёл.

А у Аньки с этим Олегом теперь законный брак, правда, совместных детей они не нажили, и с тех пор он о них слышать ничего не желает. Забил, как говорится. Слава Богу, у неё хватило мозгов не препятствовать его общению с дочерью. С Женей – ей уже 20 лет - они перезваниваются и очень редко видятся; в основном, инициатором этих встреч является она сама – это когда ей становится позарез нужно повыпендриваться перед подружками или новенькой моделью сотового, или цифровым фотоаппаратом с 10 мегапикселями, или веб-камерой, или чем-нибудь ещё, а у матери с дядей Олегом, как всегда, фиг чего допросишься.

Вскоре он сошёлся с коллегой из своего отделения - кардиохирургом, переехал к ней на Дархан, но сочетаться в загсе не стали. По подлому стечению обстоятельств её тоже звали Анна. Аня Кондратьева. Он ей сразу сказал, что жениться он зарёкся раз и навсегда, а она вошла в его положение и не настаивала, поскольку у неё самой по этой части был горький опыт, и им, Андреем, она как клином клин вышибла. Прямо так и сказала, и он не понял – в шутку или взаправду. А ещё у неё имелась дочь от первого брака Кристина, по-домашнему Кристя, и спустя какое-то время он стал замечать, что эта Кристя его домогается. Этого ещё не хватало! Пятнадцать всего девчонке, совсем соплюшка, а такие вещи вытворяла, что мало не покажется! То дверь в ванную плотно не закрывала, причём, дураку понятно, что намеренно, то без малейшего угрызения совести шастала по дому в трусах и лифчике такого бесстыжего фасона, где все «сиськи-письки» наружу. Ещё другие штуки проделывала, о которых даже вспоминать не хочется. Сначала чин по чину называла его дядя Андрей, а потом вдруг фамильярно стала звать «папашей», а когда он попробовал поставить ей «на вид», ещё и нагрубила. А один раз уж совсем! Хочешь, говорит, папаша, расскажу тебе одну офигительную историю, только маме не говори. И рассказала. Будто бы, когда она была совсем малявкой и проводила каникулы в лагере, воспитательница каждый вечер перед сном проверяла их, девочек своего отряда, на предмет чистоты. Мол, как они помыли руки, ноги, шею, за ушами и «там». Особенно «там». Делалось это так: девочки становились в очередь, а эта воспитательница проводила двумя пальцами – указательным и средним – по девчачьему интимному месту, а потом нюхала и облизывала. Причём, другую руку всё время у себя в трусах держала. Вот такая история. Правда ли, нет ли – кто знает? Он решил: хватит с него провокаций! Не хватает только ещё, чтобы эта акселератка склонила его к разврату с несовершеннолетней. Вот тогда были бы дела! В тот же день, не откладывая на потом, он инициировал в доме скандал по пустякам, чтобы был какой-то резонный повод для ссоры, в ходе которого спровоцировал бедную Аньку на грубость, потом, с понтом, крупно обиделся, хлопнул дверью и ушёл.

Ушёл в дедов старый дом на Циолковской (дед когда-то в Университете марксизма-ленинизма преподавал историю КПСС и умер от рака поджелудочной железы, оставив Андрею в наследство помимо дома, ещё и громадную библиотеку, которую он категорически завещал ни при каких обстоятельствах не продавать), потому что больше было некуда. Мать к тому времени уже несколько лет, как продала их с отцом квартиру на Чимкентской улице и уехала на ПМЖ в Израиль. А отец Андрея умер от инфаркта в 58 лет. Прямо на работе. Он был археолог. Мать погоревала-погоревала и вышла замуж; теперь живёт себе припеваючи с новым мужем, натурализованным евреем, в одном курортном местечке недалеко от Тель-Авива.

Сначала он надумал махнуть к ней, может быть, даже заделаться со временем израильтянином, но сама мысль о том, что придётся заниматься сбором всяческих бумажек, внушала отвращение. А потом он вспомнил, как в студенческие годы несколько раз ездил с отцом на раскопки в Кызылкум, и решение созрело: он поедет туда, где ему было так хорошо когда-то.

Раскопки-то он нашёл, ориентируясь по старой, ещё отцовской, топографической карте, зато никаких археологов там в помине не было. Даже от зимовья в Тамды-Булаке больше ничего не осталось. Тогда он подумал про водокачку. Там, на водокачке, у археологов была когда-то база или что-то вроде временного стойбища. Вот было бы здорово найти те места! Подумалось, что, видимо, все эти годы он в подсознании её, эту водокачку, держал про запас именно на такой случай. У мужчины ведь должна быть берлога где-нибудь на задворках цивилизации, в которой ему в случае чего было бы можно спрятаться. Погнал туда. Нашёл. Не сразу, но нашёл. Вспомнил, что там рядом имелся колхоз имени Жана Шаруа. Забавное имя для захолустного узбекского колхоза, не правда ли? Такое разве забудешь! Кто такой был этот Жан Шаруа? Француз, что ли, какой-то? Тогда какое он имел отношение к этому колхозу с овцеводческим уклоном? А впрочем, какая, хрен, разница, важно, что по этой примете он водокачку и нашёл, вот только из персонала там никого не оказалось. Всё хозяйство законсервировано или вовсе заброшено, так с первого взгляда не понять. Со временем разобрался: уровень грунтовых вод упал, оттого насосы перестали фурычить, вот и пришлось им тут всё бросить как есть. Самое интересное, что ключ от всего хозяйства лежал в том же самом укромном местечке – под бетонным жёлобом, слева от ворот. 25 лет прошло и ничего не изменилось. Даже питьевая вода для личных надобностей персонала хранилась всё в той же колоссальных размеров многовёдерной алюминиевой кастрюле с детсадовской надписью на боку: «для пищевых нужд». Вода, к слову сказать, оказалась вполне доброкачественной; он как её обнаружил, сразу зачерпнул себе ковшик, понюхал, осторожно отхлебнул и в несколько глотков осушил всё без остатка.

Он остался. Надолго ли? Для себя он решил так: поживём – увидим, может быть, навсегда или пока не появятся законные хозяева и не попросят его отсюда. На другой день запустил движок в аккумуляторной. Здесь много ума не требуется. Отец в своё время научил его не бояться разных «железок». А потом в приливе какого-то ребячества решил устроить приличный шмон. Ему не терпелось ознакомиться с новым жилищем, своим жилищем.

Огороженная забором территория поделена на две зоны: служебную и жилую, так же, как и непосредственно само плоское, вытянутое в ширину строение. В жилом отсеке имеется пара-тройка полупустых комнат, рядом - кухня со всяким полезным в быту барахлом и ещё какие-то пристройки непонятного назначения. Из мебели - «бабушкины», с так называемыми «шишечками», кровати, сколоченный из неструганных досок стол, несколько табуреток. Одна из комнат выглядела приличнее остальных; уют ей создавали ширпотребовский коврик с картиной Шишкина и груда разноцветных стёганых одеял, наваленная на яхтан. В большом количестве также присутствовали грудастые девицы и резьба по дереву на дембельскую тематику. Ещё имелась богатая коллекция пустых пивных банок и даже самая настоящая живопись: море, пляж и пальмы. Решено: вот он её, эту комнату, и займёт. Он завалился на кровать, закинув руки за голову, и в предвкушении заманчивого будущего закрыл глаза; подумалось: а вот слабо по разрозненным фактам и приметам, как Шерлок Холмс, составить психологический портрет здешнего среднестатистического обитателя?..

В нежилом отсеке добрую половину пространства занимают резервуары для хранения воды. Воды в резервуарах – вдоволь, правда, она тухлая, с зеленью, и годится разве что только на полив огорода. Свежую воду себе на потребу он очень скоро приспособился поднимать ведром из колодца вручную. Судя по пуху и горам куриного помёта здесь раньше имелся птичий двор – огороженный частой металлической сеткой угол и даже что-то вроде огорода, а у самых ворот – помойка. По ночам возле замызганных железных баков, которые не опорожнялись целую вечность, частенько собирались шакалы и орали дурными голосами. Приходилось выходить и шугать их палкой, а иначе от их концертов невозможно было уснуть. Задней частью, той, к которой была пристроена аккумуляторная, водокачка смотрит на горы Тамдытау. А справа и слева, куда ни бросишь взгляд, вздымаются отлогие барханы, а на их фоне редкими вкраплениями выделяются лишь кустики верблюжьей колючки, что растут в этой местности повсюду.

В первое время, когда он только-только поселился в этой узбекской тьмутаракани, он часто без дела бродил по окрестностям. Когда среди песков случайно набрёл на заброшенный шурф, вспомнил, как его, студента, как самого молодого и лёгкого, обвязали верёвками и, словно в могилу, спустили вниз за дикими голубями, которые в подобных шурфах обычно гнездились, и как ему стало жутко, когда на дне вместо голубей оказалась змея. На какую-то долю секунды страх парализовал его волю, а потом он крикнул вверх что-то нечленораздельное и схватил змею чуть повыше головы, потому что ничего умнее он придумать не успел. Так, со змеёй, его и вытащили наверх. Вспомнил, какие были гладкие, прохладные, приятные на ощупь стенки шурфа, и какая у змеи была тёплая и сухая чешуйчатая кожа, натянутая на выпирающих скулах.

А вон в той стороне, где на горизонте маячит полуразвалившаяся кошара, должно быть урочище. Если немного пройти, обязательно наткнёшься на ровное каменистое дно сая, местами присыпанное песком, по берегам которого растут кусты тамариска – этакой среднеазиатской мимозы, только не с жёлтыми, а с сиреневыми кисточками. Чтобы проверить себя, он пустился в путь, на всякий случай держа кошару в поле зрения. Есть. Вот он – сай. Пока шёл вдоль сая, воспоминания накатывали одно за другим. Вспомнил, как один раз его жуть взяла от протяжного и отчаянного крика зайца, когда бедолагу схватил орёл. Вспомнил, как жарили на костре диких голубей и как ели черепаший суп; гадость, конечно, но ребята говорили: деликатес. Как однажды из-за чёрной гряды Тамдытау одна за другой полетели тучи маленьких пичужек. Стаи летели одна за другой, их было просто тьма-тьмущая. Все побросали лопаты, стояли, задравши голову, и смотрели в небо. Кто-то из ребят сказал: не спроста это. Мол, сейчас что-то будет. Землетрясение или ещё что-то. Но ничего не было…

Пришлось пару раз смотаться в Ташкент. Поскольку полностью одичать в его долгосрочные планы не входило, с дедова дома взял некоторые книги, одежду, кое-что по хозяйству и инструменты; вроде всё предусмотрел. Ноутбук не взял намеренно. Кто он теперь? Пустынник? Анахорет? Изгой, оставленный один на один со своей неизбывной злостью? Нет, скорее Робинзон. А когда отрастил бороду, то стал точь-в-точь как Хоакин Мурьета, когда тот из старателя уже превратился в народного мстителя.

Примерно спустя месяц пришли две собаки. Сначала долго присматривались, близко к себе не подпускали, на ночь всегда уходили в пустыню. Потом привыкли, остались один раз, второй и больше за территорию не выходили.

Как-то прискакал на лошади бабай харыпского склада, оказался казах по национальности; покалякал с ним на полу-русском, полу-узбекском и поехал своей дорогой. Больше никто не наведывался.

Зима выдалась морозная, но бесснежная. От холодов спасала печка-буржуйка и поленница дровишек. Был также саксаул, курак и даже кизяки. Однако, странное дело, запас топлива таял, как леденцы во рту. Всё же с горем пополам перезимовал. С внешним миром не общался, только иногда звонил дочери. О себе говорил туманно. Денег было достаточно, поскольку, уходя из дома, он прихватил с собой всю наличность, хранившуюся у него в заначке. Удивительно, что столько, сколько они втроём тратили в Ташкенте за месяц, ему одному, не считая собак, хватило на год.

Наступила весна, и он приободрился. Здесь всё было по-прежнему, только барханы покрылись зелёным разнотравьем, что привнесло в природу некоторое оживление. От прежних хозяев остался запас семян, и ни с того ни с сего его вдруг потянуло на земледелие; теперь большую часть дня он проводил на огороде. Правильно говорят: не надо давать врачам много свободного времени. Это вредно. Потому что тогда они начинают этим свободным временем злоупотреблять. Пишут маслом картины. Сочиняют стихи. Или вот как он, например, выращивают огородные культуры. Они, то есть врачи, так мстят. Мстят своей судьбе, обстоятельствам или родителям за то, что когда-то их запихнули в эту профессию.

Весна оказалась недолгой. Уже в начале мая началась несусветная жара, а с юга подул сильный, не прекращающийся ни днём, ни ночью ветер; порой песчаная буря поднималась такой силы, что вокруг реально не было видно ни зги.

Зато, когда в июне начался чемпионат мира по футболу, он съездил в Зерафшан за переносным телевизором, и жить стало немного веселей. Телевизор, правда, пришлось взять китайский, к тому же чёрно-белый (других не было), но ничего, смотреть можно.

Он думал о прошлой жизни тем меньше, чем больше привыкал к одиночеству, и результат не замедлил сказаться; у него, как у какого-нибудь деревенского хлопца, даже вошло в привычку каждый вечер садиться на крыльцо, лузгать семечки и любоваться на закат, но дальше этого дело не пошло.

Как-то в очередной раз он приехал на гору позвонить. Набрал дочкин номер сотового. Трубку неожиданно взяла Анька. И сразу в слёзы. Женька отравилась.

Что значит отравилась? Чем? Он ни хрена не понял. У этой дуры разве что-нибудь поймёшь?

Стиснув зубы, он позвонил той мрази, её Олегу. Этот-то хоть не стал воду мутить, всё объяснил по-человечески.

Дочка поссорилась со своим бойфрендом, после чего где-то накупила таблеток и отравилась.

- Сколько?! Чего, блин?! Твою мать!.. Ты можешь сказать?! Что конкретно она выпила?! Какой транквилизатор?! Феназепам? Это точно? Где взяла?

Туфта, а не транквилизатор. Может, обойдётся. Должно обойтись. Хотя, она такая худющая, кожа да кости. 50 кг, не больше.

Узнал, как зовут того парня. Жуков Гоша, вот как. Он её однокурсник. Паскуда.

- Слышь, ты, Родин… Ты там поаккуратней. Не психуй.

Ага, тебя только забыл спросить. Сам псих. Даже через трубку чувствуется, как этот хрен весь напрягся, волнуется, потом смердит…

Не сказал, не стал опускать себя до откровенного хамства.

Рванул в Ташкент.

В Ташкенте опять позвонил. Женька лежит под капельницей. Мать, то есть Анька, с ней.

Чёрт его дёрнул поехать в Женькин институт. Что задумал, сам не знал; там видно будет. Но сначала надо кое-что подготовить. Ему повезло, в первой же аптеке оказалось всё, что ему было нужно.

Вот он, Женькин Архитектурно-строительный; он подъехал к студентам, которые толпились у входа.

- Ребята, вы с этого факультета? ИСФ? Вас-то мне и надо. А не покажете второй курс?

Показали.

- Кто тут Георгий Жуков?

И опять ему благоприятствовала удача. Один из студентов отделился от галдящей компании и подошёл.

- Садись, к тебе разговор есть.

Он наклонился и приоткрыл дверцу справа от себя.

Парень послушно сел. Сам виноват. Разве мама в детстве его не учила, что нельзя садиться в машину к чужим дяденькам, особенно к таким подозрительным типам с чёрной бородой? Так, теперь заблокировать двери и …

Его расчёт на неожиданность оправдался. Дальше всё было делом пары-тройки секунд, тем более что парень никакого сопротивления не оказывал. По дороге решил: если Женька не выживет – убью паскуду, вот только достанет ли у него сил умышленно убить человека? Видимо, достанет…

* * *

- Ну-с, Георгий Жуков, а не пришло ли время познакомиться нам с вами поближе? Если, конечно, вас не затруднит немного поведать о себе. Кстати, отчество у тебя случайно не Константинович?

- Нет, Михайлович.

- Михайлович? Что ж твой батюшка со своим именем так подкачал?

Теперь, когда Женька пошла на поправку и от сердца отлегло, Андрей Родин был в превосходном настроении. Одна беда: телевизор ни с того ни с сего заглох, а сегодня, блин, как нарочно, финал. Вот она: китайская дешевизна! Когда брал, ведь знал же прекрасно, что она ему боком выйдет, так ведь нет же!..

Парень стал рассказывать, что живёт, мол, с матерью и старой бабкой на Высоковольтном. Мать – фармацевт в аптеке. Ещё есть овчарка Линда…

- Про твою собаку я уже наслышан. Девушка есть?

Есть, только они поссорились.

Значит, ничего не знает. Ну-ну.

Интересно, как там Женька? Надо бы позвонить.

Сел в машину. Только выехал за ворота, «Нексия» забуксовала. Вот, блин, ещё этого не хватало! Может, с ходу проскочит? Он попробовал поддать газу. Тщетно. Мотор стонал, надсадно пыхтел, а заднее правое колесо только ещё больше увязало в песке.

Парень, увидев, что машина застряла, решил вмешаться.

- Лучше не так. Давайте я приподниму, а вы попробуйте плавно, не дёргайте.

Вот только давать ц.у. ему не надо, с раздражением подумал Родин, уловив в словах парня поучительную интонацию. Он сам знает, что ему делать. Демонстративно игнорируя предложение помочь, он жал и жал на газ. Колесо прокручивалось. Нет, это бесполезно!

Наконец, когда всё это его достало, он вышел из автомобиля. Закурил.

Парень стоял и терпеливо ждал, когда ему скажут, что делать.

- Не парься, парень. Всё ж нормально, - сказал он ему походя и сплюнул в песок вязкой мокротой.

Никакой реакции.

Блин, как же жарко сегодня, аж вся спина взопрела! А этот чёртов песок жжёт пятки даже сквозь кроссовки. Со злости он пнул ногой по увязшему в песке колесу, краем глаза отметив, как сбоку в двух метрах прошуршала змея. Не задеть бы. Вроде, уползла гадина. А за лопатой и досками всё-таки так и так придётся идти в дом. Он торопливо докурил и щелчком отбросил окурок в сторону.

Подошли собаки выяснить, в чём дело. Когда выяснили, улеглись тут же рядом, в колею. Песок вдоль колеи был пухлый и лёгкий, стёртый в пыль, и собаки любили зарывать в него свои сопливые носы.

Вдвоём сходили в дом за инструментами, стали откапываться. Спустя полчаса, измочаленные вусмерть, они сидели рядышком, по-турецки скрестив ноги и прислоняясь спинами к забору. Здесь была тень, и здесь дул лёгкий ветерок.

Андрей рассказывал:

- Знаешь, в Южной Африке раньше обитала такая зебра – квагга. От обыкновенной зебры она отличалась расцветкой. Предприимчивые буры наладили поставку мешков, сшитых из её шкуры. Не знаю, для чего народу требовались эти мешки, только уж больно они ценились за свою прочность. Так вот, этих квагг сначала всех до единой извели на мешки, а потом, когда спохватились, что для истории ни одного экземпляра не осталось, то уже из мешков скроили и сшили чучело квагги для музея.

- Вы это сейчас к чему вспомнили?

- Абсолютно ни к чему. Просто так, - разомлевшим голосом сказал Андрей. - Сегодня же одиннадцатое. Финал.

Исчерпывающее объяснение.

Недолго отдохнув и освежившись под душем, он всё же поехал на гору. Трубку взяла опять Анька. Дура, как всегда в своём репертуаре. Не может по-человечески выдать информацию, обязательно ей надо или съязвить, или нахамить. Нарывается, одним словом. Уловив в голосе бывшей жены знакомые стервозные нотки, он не стал долго разговаривать, хотя язык чесался сказать: что, жжёт? Бедняжка. Сходи подмойся, может, полегчает. Слава тебе, Господи, суть он уловил: тот парень Гоша Жуков, Женькин бойфренд, из-за которого она наглоталась таблеток, сегодня приходил к ней в больницу, и они помирились. Вот так. Как обухом по голове.

Пока ехал назад, в мозгах была полная ересь. Вечерние косые лучи солнца обжигали затылок, и по шее текли горячие струйки пота, скатываясь за шиворот.

Приехал.

- Слушай, приятель, ты точно Жуков Георгий?

- Ну да, а что?

- Да так, уточняю. А твою девушку зовут Женя Родина?

- Нет, Света...

Не понял.

- …Женя - девушка другого. Понимаете, у нас в потоке два Георгия Жукова…

Вот, блин, приехали! Этот Анькин Олег – конченный идиот, не мог сразу предупредить!.. Хотя сам он тоже хорош, чуть грех на душу не взял… Вот была бы лажа! Кто ж знал, что с этими Георгиями Жуковыми без пол-литра не разберёшься?

Остаток вечера Родин не находил себе места, слонялся туда-сюда как неприкаянный, тыкался по углам, прямо как в поговорке: «негде котику издохти…», а впереди предстояла долгая ночь. Никогда ещё у него не было так погано на душе. Всё раздражало, как инородный предмет в жопе, всё было не так, всё не в кайф, всё хреново, а тут ещё эта навязчивая мысль о пропущенном финале! Ждать утра было невыносимо.

Собаки, чувствуя настроение хозяина, чтобы не попадаться ему под ноги, выкатились во двор.

Наконец он не выдержал, заглянул к парню в его комнату:

- Собирайся. Поехали.

Парень моментально вскочил, как ошпаренный, будто ждал сигнала.

Стоп. Так ехать нельзя. Обоим не мешало бы прежде побриться.

Сбрив бороду, Родин прошёл на кухню и огляделся. Прибрал бардак на столе. Вымыл посуду. Собрал в чулане инструменты. Вернулся в комнату, побросал вещи в чемодан. Напоследок сходил на аккумуляторную, вырубил движок. Кажется, всё.

Наблюдая за неурочной суетой хозяина, во дворе забеспокоились собаки. Видно, почуяли неладное, смотрят на него вопросительно, принюхиваются, чем сие попахивает. Хоть и бестолочи собачьи, а ведь всё понимают. Посадил их в машину на заднее сидение. Ещё, заразы такие, не хотели влезать, выкобенивались, характер показывали. Одна сука, судя по округлившемуся животу, кажется, беременная. Час от часу не легче! И когда успела? А главное, от кого? Не от шакала же. Где нашла кобеля?

В Ташкент въехали со стороны Южного вокзала.

- Где она живёт, твоя Света? – спросил Родин у сидящего рядом парня.

- Возле «Голубых Куполов».

Ещё через полчаса подъехали к ЦУМу.

- Давай командуй, командир, куда дальше ехать. Случайно не на Чимкентскую? А то я там когда-то жил.

Оказалось, на Германа Лопатина.

- Теперь доставай свой сотовый и звони, вызывай её сюда. Живо. А я посмотрю. И попробуй только ещё когда-нибудь с ней поссориться! Если она мне на тебя нажалуется, тебе несдобровать, так и знай! Усёк, Георгий Жуков?

- Так вы из-за этого меня?.. – наконец-то задал тот главный вопрос.

- Ну да. А ты что подумал?

Девчонка вышла через минуту. Ничего так девица, красивая. И ножки что надо, стройные. Только всё равно не чета его Женьке. Его девчонки, что Женька, что Кристя, любым красавицам дадут сто очков форы.

Девица шелестящей походкой кинулась к своему Гоше, обхватила обеими руками за шею, прильнула губами к его губам. Потом оторвалась и метнула взгляд на Родина, после которого с заднего сидения «Нексии» моментально послышалось возмущённое рычание. Пришлось им с собаками спешно ретироваться.

Так. С этим делом покончено. Теперь – на Дархан.

Подъехал к своему дому. Пока парковался, углядел добрый знак: в окне спальни горит свет. Значит, Анька не на дежурстве.

Он поднялся на третий этаж. Позвонил. Позвонил так, как звонил всегда – протяжно и требовательно.

Дверь открыла она. Его Анька. Увидела его, встала в театральную позу, кокетливо отставила в сторону ножку и с выражением сказала:

- Ужель? Глазам своим не верю. Доктор Родин, это вы?

- Я, кто же ещё? – ответствовал он и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. Оказывается, он ещё не разучился улыбаться. - Явился, не запылился. Пустишь? Только я не один…

Он оглянулся. За его спиной на площадке отчуждённо маячили две собаки. Они часто и тяжело дышали и в такт дыханию трясли своими мощными пёсьими башками. Похоже, что ту, которая с наметившимся пузом, в дороге совсем растрясло. Шатается, как контуженная, и пасть не закрывает, а из пасти капает безостановочно, как из проворачивающегося крана.

Он хотел ей сказать, чтобы она их не боялась, что они хорошие – его собаки и что пусть она не беспокоится, он не собирается навязывать их на её голову, что он поселит их в дедовом доме на Циолковской, там им будет хорошо, ведь там громадный двор, а они привыкли к простору, ещё хотел спросить, любит ли она его всё ещё или уже нет, но вместо этого вопреки всем намерениям вырвалось вдруг совершенно другое:

- Ань, случайно не знаешь, как финал сыграли?