Путаница не то с вокзалами, не то с терминалами аэропорта. Бабушка Зоя, вспоминает, что где-то оставила свою сумку и её рука медленно поднимается к «о»немевшему рту. Меня инструктируют, что если кто-то спросит, как меня зовут – называть чужое имя и другой возраст. Мы должны лететь на самолёте. Все волнуются и успокаивают друг друга. И, как будто я вижу, родителей, стоящих за большим витринным окном. Они беззвучно машут мне руками. По лицу матери текут слёзы.

Потом был самолёт. Вернее, ощущение самолёта. Меня укрыли шершавым пледом. Я в тёплых рейтузах. Иногда, я проваливался в какую-то пустоту. Уши закладывало. В иллюминаторе были видны только облака. Воздушные города, белоснежные пустыни с провалами голубых – небесно голубых – озёр.

Приземления, выхода и встречи я не помню, Лишь дедушка Миша, увидев старенький зелёный «Иж-КОМБИ» дяди Рудика воскликнул: «Твоя старушка всё ещё бегает?!». По дороге – снова повторение инструкции скрывать своё имя и возраст. Я, кажется, ехал по чужому свидетельству о рождении, т.к. мой возраст уже не позволял путешествовать бесплатно. Миновали какую-то границу, т.е. проехали знак с надписью «Татарская АССР». Оказывается, мы приземлились в Ижевске, а сейчас дядя Рудик вёз нас домой в Набережные Челны. Дом оказался небольшой квартиркой в трёх или четырёх этажной хрущовке. Там нас встретила маленькая добрая бабушка Ася.

Перед отъездом, дядя Витя с голубятни дал отцу целую коробку жевачек, чтобы он их продал. Но продавать их не стали, и я привёз их с собой. Они были твёрдые и не очень вкусные. Тем не менее, это было сокровище. Дедушка как-то заметил мне при всех, почему я не угощу хозяев своими жвачками. Пристыжённый, я пошёл в нашу комнату, достал резинку и роздал всем по нескольку штук. Мне было неловко не за то, что я один владел этим «сокровищем», но за то, наверное, что жевачка была сухая и без заветных вкладышей. Дедушка этого не понимал, а одаряемые поймут это сразу.

Несколько раз мы ходили с дедушкой на Каму. Широченная река с пологими, заросшими камышом и ивами берегами была неподалёку. Дно было илистое и по нему можно было идти достаточно долго, пока вода не дойдёт до пояса. Маленькие окуньки плавали у самой поверхности. Зайдя по колено, я забрасывал удочку. Очень быстро мне удавалось вытащить сверкающего на солнце, отчаянно трепыхающегося полосатого окуня. Рыбка была колючей с шершавой чешуёй. Червяка приходилось менять каждый раз, т.к. прожорливый окунь заглатывал его всегда целиком и извлечь его из зубатой пасти, не представлялось возможным. Ещё я любил бродить вдоль берега, нашаривая ступнями в иле твёрдые бугорки моллюсков. Цепляя их пальцами ног, вынимал из воды и складывал на берегу. Дедушка шутил, приговаривая: «О, на ужин нам с тобой хватит!». Потом дядя Рудик дал нам резиновую лодку. Грести у дедушки не получалось и роль гребца взял на себя я. Мы отплывали от берега и плавали вдоль камышей. Дедушка предупреждал меня, что нужно быть осторожным и не заплывать далеко, так как там течение и нас может унести. Мы долго плавали, но как бы далеко мы не заплывали, о дно лодки всё время терлись водоросли, и почти всегда было видно речное дно, испещренное бороздами, оставленными путешествующими по нему моллюсками. Надували лодку торжественно, на берегу. Нужно было долго давить на резиновую «лягушку». Она свистела и лодка медленно распрямлялась. Это было утомительно, но я всё равно хотел принимать в этом участие. Однажды с нами пошла бабушка Зоя. С гордостью я катал её по реке.

Моллюски были большие и чёрные. На берегу они быстро высыхали и становились коричневыми. Они напоминали мне большие персиковые косточки. Раскрыть моллюска было невозможно. Они так плотно закрывали свои створки, что увидеть, что же у них внутри можно было только положив их в костёр. Тогда, с шипением и свистом они раскрывались. Розовый язык показывался наружу, что-то трещало и, моллюск замирал. От костра несло тиной и чем-то копчёным. Целый пакет свежих головоногих я тайно принёс домой и спрятал в чемодан. Через несколько дней я полез туда зачем-то и обнаружил, что мои моллюски начали тухнуть. Осторожно я отнёс весь пакет в кухню и положил его в мусорное ведро под раковиной.

Потом мы поехали в Ижевск. В город, где делают автоматы. Помню длинный светлый коридор, и меня радостно зовут к телефону. В трубке я услышал голос родителей. Помню вечернюю прогулку с дедушкой и ещё каким-то большим дядей возле дома. Дядя был водителей местного Президента и недовольно говорил, что Ижевск стремительно меняется. Особенно ему не нравились торговые палатки на остановках. В их квартире жил мальчик Костя с которым мы играли.

Ещё мы ездили на дачу. Нас вёз дядя Рудик. Не знаю, как мы все поместились в машину, но на даче нас было много: я с дедушкой и бабушкой Зоей, бабушка Ася, Наташа и дядя Рудик. Мы ехали долго и я мечтательно разглядывал дачные домики по дороге: какой из них - наша дача? Дядя Рудик гордо говорил, что все строят дома по одному типу, а он строит что-то оригинальное.

Во дворе лежала огромная покрышка, наполненная мутной водой. Машин с такими колёсами я ещё не видел. Мы плескались в ней с Наташей. Ей было лет 20. В воде жили какие-то водяные жуки. Нужно было зачерпнуть воду со дна и быстро поднять ладони вверх. В поднявшейся гуще иногда можно было увидеть черного жука, который тут же, быстро работая лапками, скрывался в мутной воде. Я пугал Наташу этими жуками, а она кричала и брызгала меня водой. В порыве радостного копошения у неё с плеча соскочила лямка купальника, обнажив на мгновение белую грудь. Не переставая посылать искрящиеся фонтаны в мою сторону, она быстро поправила купальник. Мне почему-то было стыдно и, вместо того чтобы посмеяться над этим происшествием, я сделал вид, что вообще ничего не заметил. Потом мы собирали с ней крыжовник. Клубники и малины уже не было. Бабушка Зоя штукатурила стены в комнате. На втором этаже дачи была комнатка с деревянным балконом. Какое блаженство было стоять на нём и смотреть сверху на соседские участки и огороды.

Когда мне захотелось в туалет, я быстро нашёл нужный домик, но дырки в сидении не оказалось. Я вспомнил, что бабушка Ася говорила про какое-то ведро. Тут же оно стояло или я вышел за ним наружу – не помню. Это было так странно и конфузливо, но что мне оставалось делать. Не спрашивать же совета у взрослых, в присутствии Наташи! Ведро так и осталось стоять в домике. Мне было неудобно и до того момента пока мы не уехали домой, я ждал, что кто-нибудь подойдёт ко мне и спросит при всех – не я ли был в туалете. Но никто не подошёл и ничего такого у меня не спрашивали.

На пляж мы с дедушкой ездили, кажется, на трамвае. Большой железный вагон, громыхал по рельсам и с шумом подъезжал к остановке. По дороге он забавно позвякивал. Большие компостеры казались мне неудобными: чуть меньше моей головы, а билетики, наоборот, были намного меньше, чем в Москве. Когда я долго не мог найти отверстие, куда вставить ниши билетики, кто-то подсказал мне. Но ещё какое-то время я не мог понят: куда нажать, чтобы прокомпостировать их. Оказалось, весь большой железный компостер – сплошной рычаг. Очень странная штука. Наверное, под впечатлением от этого компостера билетики из трамвая с надписью «Набережные челны» я забрал с собой домой. Иногда мы ездили на машине через город. Дядя Рудик гордился большим заводом «Камаз», но самого завода я так ни разу и не увидел. Он сказал, что завод недавно сильно горел. Потом, я подумал, или кто-то объяснил мне, что большинство зданий и заборов, которые мы проезжаем и есть завод. Город и завод, казались мне слитыми воедино. Где заканчивался город и начинался завод – непонятно. Все люди, стоящие на остановках, едущие с нами в трамвае представлялись мне рабочими завода, которые ехали или на завод, или с завода. В городе был большой мост через Каму, и только с него можно было увидеть противоположные берега реки. Завод, как город был везде. И Кама, не как река, так как берегов не имела, но как вода тоже была везде. Рядом с мостом была большая красивая мечеть. Увидев, впереди нас груженый песком или трубами «КАМаз», дядя Рудик восклицал: «Это для него мало!». По дорогам часто проезжали пустые грузовики. Они выглядели забавно, т.к. их колёса были немного подогнуты внутрь, а задняя пара, вообще, не касалась земли. «Для чего же их делают, - думал я, - если горы песка и щебня для них мало?».

Однажды вечером дедушка, дядя Рудик и ещё кто-то, собрались и поехали на ночную рыбалку. Меня не взяли. Ночью я был разбужен их шумным возвращением. Я выбежал в зал. На полу в алюминиевом тазу лежало несколько огромных щук. Моя горечь от того, что меня не взяли, усилилась. Но до этого была одна замечательная рыбалка. Дядя Рудик привёз нас с дедушкой на Каму. Мы надули лодку и спустили её на воду в зарослях камыша. Действовать нужно было осторожно, потому что у нас был бредень и, в случае появления рыбнадзора, выбрасывать рыбу и прятаться. Лодка медленно плыла вдоль зарослей. Дядя Рудик, в больших болотных сапогах шёл рядом и постепенно разматывал бредень, опуская сетку в воду. Потом он и дедушка, шумели, стуча палками по камышу. Я оставался в лодке и правил ей, чтобы не отнесло течением. Потом бредень сводили с двух концов, образуя мешок. Когда его подтаскивали к лодке было видно, что в нём полно рыбы, и она плещется, пытаясь перепрыгнуть через край сетки. Небольшой, но агрессивный щурёнок скакал на дне лодки. Зажав его руками, дядя Рудик показывал его зубастую пасть и велел быть осторожным. Потом были плоские лещи, плотва и, невиданная доселе, крупная с красными боками и усиками рыба линь. Она спокойно лежала на боку, то и дело, раскрывая рот. Важная рыба! «Царская рыба!», - сказал дедушка. Где-то недалеко послышался нарастающий шум моторной лодки. Дядя Рудик и дедушка, втащив лодку со мной и рыбой в камыши, спрятались в зарослях, оставив меня одного. Я пригнулся и затаился. Какая-то лодка быстро проплыла мимо. Щурёнка мы засолили и высушили. Дома я подарил его Лёшке.

Ещё мы ездили в Елабугу. По дороге я думал, что «елабугой» может оказаться всё, что угодно. Кто-то сказал, что это город, но большая деревня с множеством улиц, застроенных частными домами, никак не ассоциировалась у меня с городом. Почти сразу мне сказали, что в доме по соседству жила поэтесса Марна Цветаева. И вправду, на доме висела светлая табличка с этим именем. Её фамилия совершенно ни о чем мне не говорившая, показалась красивой: какой-то цветной и цветущей. Во дворе нашего дома рос куст розы. Не знаю, почему я его помню, но, кажется, всё пространство двора и все разговоры были сосредоточены вокруг этого колючего куста с большими красными цветками. Цветаева, красный цветок. В доме, кажется, жил брат бабушки Зои. Её дедушка вынимал из петли Марину. Никто не решался, видимо, от страха, сделать это, а он вошёл и снял её. Это была страшная история но я, наверняка, не запомнил бы ни её, ни табличку с именем, если бы не дальнейшие события. В доме жил мальчик, который позвал меня пойти с ним купаться на реку. По дороге мы о чём-то болтали. Наверное, он сразу чем-то насторожил меня и не вызвал расположения. На реке мы встретили его знакомых. Они купались. Мальчик тоже разделся и пригласил меня поплавать. Наверное, я не умел плавать или боялся, т.к. мне пришлось бы нырнуть прямо с какой-то бочки или с борта старого катера. Меня долго уговаривали и упрашивали, но я не поддавался. Это привело к ссоре, и мой новый друг отказался идти со мной и показать мне дорогу домой. Я побрёл один. Всю дорогу обратно, которую я, конечно, и не думал запоминать, идя на реку, мне казалось, что мальчик незаметно следует за мной. Иногда, я оборачивался и, кажется, я замечал, как кто-то быстро прячется за угол дома. Не мог же он меня бросить на самом деле! Что бы он сказал дома моим бабушке с дедушкой? Я кружил по незнакомым улицам, ощущение тайной слежки, не давало мне впасть в отчаяние, но все улицы казались одинаковыми и я не видел ничего знакомого, никакого ориентира. Я даже не знал название нашей улицы. И, вдруг, я вспомнил! «Мария Цветаева! Поэт! Конечно же!». У первой же встреченной женщины я, борясь с волнением, которое могло запутать меня, спросил: «Скажите, пожалуйста, где находится дом-музей поэтессы Марии Цветаевой». «А вдруг она, как и я, не знает, кто это такая», - успел я подумать. Женщина, должно быть немало удивлённая, рассказала мне как пройти. Окрылённый я помчался к спасению. Мой друг опередил меня и уже, как ни в чём не бывало, сидел дома.

Долго, очень долго я не вспоминал эту историю. И только, когда её стихи, вдруг, грянули всеми громами и обрушились на меня своими потоками слов и смыслов – только тогда, как при вспышке молнии – я внезапно вспомнил и увидел ту белую табличку, память о которой, когда-то вывела меня из мрака одиночества и отчаяния. И всё, вдруг, стало на свои места. «Тебе, имеющему быть рождённым столетия, как отпою…» и та алая роза, где она – Цветаева – последние дни отцветала, и, непременно же, должны были быть капли крови на моих пальцах от прикосновения к кусту, и евтушенковский «Елабужский гвоздь» будто бы мной написанный, и ещё многое и многое другое, внезапно, стало простым и понятным.

На прощание бабушка Ася подарила мне замечательный игрушечный «камаз». Домой мы ехали на поезде. Дедушка просил всем задавать один вопрос: можно ли на лошади доехать до Казани. Все говорили «да, можно», но ответ был отрицательный. На недоуменные вопросы «почему», я неуклонно отвечал – «потому что татары едят лошадей». Помню нас с родителями в вагоне метро. Я показываю свою машинку, что-то рассказываю. Мы направлялись в зоопарк, но на радостях, сели не в тот поезд и едем в обратном направлении. Мне это не важно – родители ведь рядом и я теснее прижимаюсь к ним, смущенно поглядывая на пассажиров.