-1-

будни нанизывая на нитку, личную библию исписав
вдруг ощущаешь себя улиткой, мнущейся тяжестью колеса.
или же так:
не растертой в крошку, сжавшейся внутрь, за секунду до
незанесения в ряд дорожно-траспортных бед,
без любых следов.
вот они воздуха свыше тонны, вот он времен невесомый край:
слышен сквозь сумрак железобетонный лязгающий за окном трамвай.
в нем я стараюсь молчать и слушать, видеть за стеклами бег теней,
только мелодия глуше, глуше…
только за шторами на окне
скорость движения будет путать ритм остановок и перемен,
встретишь случайно в дороге Будду – мимо проедешь, такой вот дзэн,
перемещение — словно повесть, где не допишут никак финал.
если трамвай переделать в поезд будет дорога удлинена,
если корнями врастаешь в память это серьезней любых клещей,
если года не связать часами кажется времени нет вообще,
вот она данность:
купе, риоха, кто-то несущий насущный бред,
если и поезд увязнет в сроках значит и поезда тоже нет,
нет остановок,
рычаг стоп-крана мистификация для больших
взрослых детей, посчитавших рано что изучили до корки жизнь,
только учебник на поле боя пулю не выучен отражать.
птица ударит о лобовое.
жизнь удивительно хороша.

-2-

мой внутренний хаос надежно следит за мной,
он твердо уверен,
он знает уже давно
что время способно свои оставлять следы,
что эти следы поглощает табачный дым,
что сердцем сгорают обычно в одном огне,
что в этой баталии гибнуть совсем не мне
и что корабли уплывают бесследно,
но
всегда возвращаются в самом глухом из снов
и так неуютно себя вырывать из сна,
и эта попытка напрочь обречена
и шелковой пыткой встречают объятья дня,
в котором, похоже, вовсе и нет меня.
мой внутренний хаос опять не дает уснуть,
он ловит меня на все ту же одну блесну
и ярче рубинов пылает рыбачья снасть,
но все объясняется просто —
пришла весна
и линии жизни отправились по воде,
и вновь составляется призрачный список дел:
проходит сквозным параграфом “не жалеть”,
а все остальное обычный досужий блеф,
а все остальное всего лишь табачный дым,
который скрывает возможность читать следы…

я знаю надежную практику – разменять.
мой внутренний хаос не переживет меня.

-3-

гудят, гудят тугие паруса,
сминая под кормой морские мили,
не понимая, что в объятьях штиля
уже давно им суждено плясать
и память о стихии не долга,
и остовом останется фрегат,
и якорь погребен под слоем пыли
в бесцельных концентрических кругах

но я плыву, стоячая вода
разносит голос искажений поля
и мир напротив, кажется, доволен
тем, что себя не требуют отдать
ему опять гореть забавы для,
уничтожая громкость до нуля
и прятаться бледнее белой моли,
и по провалам памяти петлять.

листай, листай чужие дневники,
ищи хоть что-то, чтобы зацепиться –
слова, ответы, журавлей, синицу,
родные речи, берега реки.
такая ежедневная игра:
себя за шкирку выгнать со двора
и в утлой лодке пересечь полмира
или хотя бы выжить до утра,
ловя нутром помехи из эфира
пытаясь в паруса поймать ветра.

-4-

приближению бури не радуйся, не проси,
она будет вращаться в тебе сколько хватит сил
и кто знает, что там случится еще потом,
когда роза ветров разойдется дорог крестом,
когда ветры над городом станут упрямо дуть
разрывая твою окружающую среду,
что всегда наступала быстрее любых суббот
разбивая о скалы привычной судьбы прибой
вдруг окажется что тяжелее всего простить
если бурю случайную как-то в окно впустил
и кто знает, что там случится еще потом
когда охрой окрасится каждый живой листок,
а потом, погоди, настанут еще снега
и сугробы в шаги доведется тебе слагать,
и поземка, петляя, укроет твои поля –
а в тебе все взлетают ракеты земля-земля
и уже все сошлось,
и разбился внутри виска
високосным движением пули твоей оскал

но еще в барабане учебный и холостой
и кто знает, что там случится еще потом

-5-

осознав что в рентгеновских снимках нет скрытого смысла, а только мгновенная боль
что в крови ежедневно бунтует и пляшет не только один алкоголь
и вообще ты хронически неприспособлен к тому, чтобы стать невесомым
очень хочется пальцами щелкнуть,
закрыть свой счет
и сказать гарсону
что весь ихний Париж ты видал и вертел и чего-то еще неразборчиво,
только, видимо, ты в этот раз не у дел и тирада выходит скорченной…
осознав что твой разум практически полон журнально-газетным знанием,
что в нем песни и пляски китайских цыган сращены с чертежами вязания,
что любое число изо всех вычислений удобней делить на проценты,
начинаешь себя ощущать молекулой
или даже плацентой.
понимаешь, что жизнь на поверку выходит не очень хитра
и что меньше всего привлекает узнать, кто в итоге окажется прав…
осознав себя произвольным переплетением чьих-то спутанных звуков и нот,
что по всем твоим исключительным мыслям не единожды снято кино
что желание жить производная между желанием жечь или жалить
и любая дорога в итоге
доведет тебя до скрижалей,
что “сейчас” формируется выбором между somebody, somewhere и somehow,
и все то, что творится в твоей голове препарирует доктор Хаус
понимаешь что все это понимание не уперлось тебе ни на йоту
и при выборе между десантом и флотом ты всегда выбирал пехоту,
в игровом автомате вселенского блага твоим призом становится кофе с утра
и в рентгеновских снимках нет смыслов и знаков и нужны они лишь докторам

-6-

который день, который день…
смотри
как мы играем вопреки погоде,
политике и переменам в моде
в привычную игру.
игру в замри
замри,
любое слово изнутри
возможно расценить как путь к побегу
слова, скрипя несмазанной телегой
уходят снова, не договорив
замри,
пускай судьба себя корит,
пускай сама гремит костяшкой счета
сквозь новый день, похожий на охоту,
в которой никого не подстрелить
замри,
пусть разобьются фонари
на мириады ломаных осколков
не поднимать глаза привычка волка,
а волчий вой порой похож на крик…
но я опять считаю раз-два-три,
и пульс мой безответственно-стабилен,
и в этой были что-то не добыли
который раз…
который раз замри

-7-

она проходит неустанно по узким улочкам Вероны
и эта времени воронка свои распахивает двери
в ней мусор канувших империй,
в ней мир, который так огромен.
она всегда во что-то верит и планы на столетья строит.
вот перед ней гудят клаксоны ломая магию гармоний
и снова так бесцеремонно себя уносят в унисоне
слова листая словно сонник,
укрывшись гулкостью органа
в Санта-Мария-ин-Органо как в средоточии бессонниц,
свыкаясь с мыслью о пустыне она практически довольна
и этот вечный треугольник ее опять целует в губы.
а город вертит кубик-рубик и бредит мыслью о расплате,
растаяв в мареве заката ей никогда не будет больно.
но что вы, право –
эта пьеса уже практически распалась
на составляющие части, куски цитат и монологов,
и время вертит эти блоки, как в электронном каталоге
в себя вставляя постоянно, и платит пени и налоги
и покрывается туманом обычно истина простая,
надеясь что ее устанут искать за шелестом бумаги…
но у любви всегда нет страха и потому, почти растаяв,
она проходит и приходит.
и это снова неустанно.

-8-

и это не важно что сон обернется спасеньем,
когда возвратишься из личной своей одиссеи,
когда меж тобой и свободой лишь кромка заката
и может так надо действительно:
небо как вата,
а кто-то чужой над тобой замыкает все клеммы,
включая стоваттками враз освещенье вселенной
и слепит глаза от хронической тяги к иному,
и тянет зажмуриться снова,
и снова,
и снова…
и как же спокойней в лесу жить одеревеневшим,
вдали от всего что тревожит все реже и реже
как вяз или тополь,
а впрочем не так уж и важно
в какую корягу ты смог превратиться однажды,
и кольца внутри постоянно смыкаются уже
и солнечный свет на поверку не очень-то нужен
и время уже измеряешь не в днях, а в парсеках,
пока не заслышишь заветный топор дровосека.
так в клекоте птичьем находишь знакомые ноты,
так в клочья тумана вживляешь себя отчего-то
и вновь повторяешь: так надо,
так надо,
так надо
как будто идущий в привычную пропасть лунатик.
но кто-то порою (снаружи, внутри ли) включает
в тебе переменную тягу к иному началу
и вены наполнятся новой, неведомой группой,
и кровь потечет.
и бояться действительно глупо

-9-

… и тогда не помогут припарки, пилюли, уколы —
просто где-то среди меня прорастает полость.
незаметно, незримо, негаданно прорастает,
наполняя собой нутро, но внутри пустая
не пропишут врачи порошка от подобной травмы,
не поймают ее на тропинке кардиограммы.

просто сутки становятся сгустками отчего-то:
моя полость со мной ходит под руку по субботам,
изучает закаты, планирует это лето
и отчаянно курит ночами мои сигареты,
вспоминая о том, что когда-то, возможно, будет,
поливает цветы и на счастье не бьет посуду.

и когда нависают над городом толщи влаги,
моя полость царапает тщетно листок бумаги,
словно веря что душу возможно зашить листами
но чего с нее взять – ведь она изнутри пустая,
ведь она междунотие чуткой канвы клавирной
в партитуре чудного, но все же живого мира.

-10-

усталость стали сразу не видна
и звезды ярче видятся со дна
и равномерно движется планета…
так выйдешь из дому, сам на себя похож,
а с неба будет литься долгий дождь,
а с неба будет долго длиться Лета
и снова, растворяясь в суете,
окажешься хронически не тем,
и невзначай с петель срывает крышу
та правда, что не дружит с головой,
лежа меж первой и сороковой
как пыль на зеркале, как небо над и выше.
идут года, дома идут на слом,
проходит тектонический разлом
в котором лица, люди, континенты
пытаются найти себе причал,
но кто-то главный давит на рычаг,
но кто-то главный пишет эту ленту
и снова вяжет в строку инь и янь,
не замечая крохотный изъян:
ту ржавчину что все пожрет в финале
и зажигая новые огни
я не забочусь как их сохранить,
не вспоминая про усталость стали

-11-

как будто утро,
как будто рано,
как будто лето
и тень бессонницы словно сетка в окне повисла
и все проходит так неизбежно, так незаметно
в конечном плане,
в конечном счете,
в конечном смысле.
на кухне чайник изводит воду на пар напрасно,
стекают капли из незакрытого плотно крана
и монотонность таких шумов умножает разность
земли и неба,
звезды и моря,
зерна и раны.
застыли буквы в своих страницах,
на полках книжки,
их откровения вряд ли путного слова стоят
и утро прячется самой юркой сердечной мышкой,
перемешав словно зерна кофе с пустым пустое,
застыли стрелки – теперь все время на циферблатах,
сентиментальность синоним слова несовременность,
синоним слова, синоним дела…
и всё в заплатах
нависло небо над чашкой кофе молочной пеной.
шаги на лестнице еле слышно,
проснулся кто-то
из тех, кто вновь не увидел город под звездной сенью,
опять вращаться в потоке будней, встречать субботу,
опять мучительно добираться до воскресенья.
опять трамваи,
опять дожди шелестят по крышам,
и сизый голубь терзает клювом горбушку хлеба,
и гулкость сердца в стеклянной колбе никто не слышит,
жизнь ирреальна как это утро и это небо

-12-

просыпалось лето за ворот льняной рубахи
и вместе с ночами вконец истончились мысли
в которых смешались закаты и Чайка Баха,
а главное между ними слегка зависло
простые уроки всегда тяжелее сложных,
простое обычно владеет вселенской силой
пусть даже подкожно ночами незримо гложет,
ведя к своей личной и собственной Хиросиме
а лето идет и его не списать словами,
не втиснуть в привязку где действие, время, место
сплелись воедино и только в оконной раме
ночная дорога, ведущая в неизвестность
любой отпечаток на ней словно след Армстронга,
который идет по иголкам для куклы вуду
но лето просыпалось,
рвется всегда где тонко
и вновь растворится в лиловости незабудок

-13-

утратив неизбежность страшных снов,
усвоив сотрясения основ
как опыт выживания в пустыне
ты примеряешь истины простые
и зарядив обойму холостыми
прицельно истребляешь журавлей,
не веришь догорающей золе,
которая к утру совсем остынет,
хотя рассвета ждать десяток лет.

все видится конкретно невпопад:
вот день,
вот дом,
вот долгий взгляд назад,
который словно ключ от врат Гекаты
вот снова ты, не ищущий расплаты,
в который раз опять идешь в солдаты
и добиваешь сразу всех синиц,
а мимо долго протекают дни
и зашиваются твои заплаты
обложками из непрочтенных книг

так омывает суть твою река
или пожарный прорванный рукав –
в воде всегда течет необратимость,
что размывает старую плотину
и чуя кровью свой привычный стимул
ты думаешь в кого бы пострелять?
и жизнь как прежде в плоскости нуля,
и волны унесли рутины тину,
и с горизонта видится земля

-14-

и даже если ощущаешь кожей
что этот путь, похоже, уничтожит
привычное течение вещей
и ангел в старом ношеном плаще
вдруг промелькнет с улыбкой виноватой,
не понимая где ты и куда ты
и что собрался выдумать вообще.

а ты опять дрейфуешь без билета,
пусть лето обжигает синим цветом,
и город вновь бесцельно недвижим
механикой кармических пружин.
оставив под крылом грозы раскаты
ты улетаешь кем-то и куда-то
в иную, неизведанную жизнь

и шепот слов как лодка у причала,
и длится день как новое начало,
которое не ищет свой итог
и вновь исписан скомканный листок
в котором снова “ воды станут зельем
и небосвод провалится сквозь землю”
и что-то, что укрылось между строк…