Свет отключили в обеденный перерыв, как раз когда вся кодла столпилась вокруг микроволновки с контейнерами и баночками. Разочарованье некоторых было настолько велико, что вырвалось наружу ёмкими и довольно похабными выражениями. Марк был в числе промолчавших. Пока остальные раздумывали над ситуацией, Марк, прислонившись к холодильнику, открыл свой контейнер с обедом..

Тома всегда исправно собирала ему «с собой», даже когда приходилось готовить допоздна, а с утра вставать чуть свет; даже когда он говорил: « Пупся, не суетись, не в степи работаю», и притягивал её к себе, - она, постояв немножко, прижавшись к нему, всё равно шла на кухню готовить. В такие вечера Марк послушно садился рядом и смотрел как Тома, ловко орудуя приборами, колдует над печкой. Иногда он следил, не отрываясь. Восхищался,- то про себя, то вслух,- рассчитанностью её движений, чёткостью манипуляций и ароматом – волшебным ароматом уюта. Иногда – занимался своими делами. Когда начинал казаться себе форменным бездельником на фоне деловитости жены..

А обедал на работе всегда без удовольствия. Всегда. Все Тамарины труды шли насмарку. Не лез ему в горло ни один домашний кусок. Не хотелось ему думать ни о доме, ни о кухне, ни о Томе. Мешало ему всё это. До того мешало, что какое-то время он не обедал на работе вовсе. Чувствовал себя потом паршиво, преувеличенно хвалил Тамару вечером. Настолько преувеличенно, что она округляла удивлённо глаза и весело морщила нос..

Сегодня у него с собой был плов. По-узбекски. Тома приготовила его вчера днём, что дало им возможность полностью посвятить себя друг другу вечером. И об этом тоже вспоминать было незачем.. Собственно, ничего такого в Томе не было, никаких таких фокусов она не делала. Но дух захватывало каждый раз. С самого первого: она тогда мыслями была далеко, но старательно и даже воодушевлённо трудилась над ним до победного конца. Трижды. А ночевать отказалась. И долго ещё отказывалась..

Марк вымыл и насухо вытер пустой контейнер. Вернулся за свой стол. Сунул контейнер в нижний ящик стола, где уже накопилось четыре других. Вспомнил, что Тома просила вернуть домой хотя бы один – «а то обед придётся наливать в кулёк», и плотно задвинул ящик. Работать без света было невозможно, и Марк решил пройтись. Он снял со стула новый замшевый пиджак, перекинул его через плечо и двинулся к выходу. Большинство сотрудников ещё возилось на кухне – оттуда доносился весёлый гомон. Некоторые сидели за своими столами: кто читал, кто наводил порядок. Не уходил никто. До приказа «сверху», а он не поступил, рабочие места покидать было не принято даже в форсмажёрных обстоятельствах. Марк спустился по лестнице и вышел на улицу. Постоял немного, щурясь на солнце, и пошёл на набережную. Март в этом году баловал сухим прозрачным теплом, но от реки ещё тянуло сыростью, и Марк надел пиджак. Сунул руку в карман в поисках сигарет. Их не оказалось, но нашёлся обрывок обёрточной бумаги,- той самой, в которую на днях заворачивали подарок для Томиной матери. Марк без любопытства развернул его: «Маричка, сладкий мой мальчик, каждый день люблю тебя всё сильней». Записки – это было новое. Марк облокотился на парапет и застыл, улыбаясь.