Имена и фамилии действующих лиц вымышлены. Любые совпадения случайны Вытянулись напротив шесть оловянных солдатиков. Попросите, они, конечно, понурятся, скривятся, но расскажут. И у каждого своя история.
Солдатик первый Ефрейтор Ёха
По казарме плыли мощные аккорды бетховенского «Шторма». Ребята вздрагивали, поднимали головы от жёстких казенных подушек, таращились по сторонам. Клубные художники снова напились, запустили классику по громкой связи в пять утра. Юрка оглядел ряды коек, беленые столбы, пустой дальний угол с острыми крючьями вешалки. Ворочался, крутил одеяло, от которого несло мазутом. Резкий запах перебивал привычную смесь кирзы, гуталина, мастики и оружейной смазки. Хорошо, на улице ещё тепло, окна настежь и потягивает свежим ветерком. Уткнулся лицом в угол койки, закрыл глаза. В стриженой голове расцвела другая осень, ялтинская, свободная. Здесь он привык спать чутко. Легато поскользнулось, сорвалось, в динамиках зашипело. Как видно, дёрнули провода крепкие руки, прочь из розетки, с мясом. Установилась тишина. Минуту спустя входная дверь заскрипела. Кто-то остановился у самого порога. Юрка развернул голову на неудобной ватной подушке. От первой двухъярусной койки пробирался вдоль ряда рыжий детина в расстегнутой гимнастёрке. Старался тихо ставить толстые ноги в грязных сапогах. На ходу покачивал головой, бормотал что-то, смешно выворачивая губы. Выпуклые глазки таращились по сторонам. Двигался нетвёрдо, но старательно, от одной перекладины к другой. Да это ж Ёха! Йохан Тяэсуке. В деревню бегал, там и набрался. Толстяка качнуло, он ухватился за трубку изножья. Ряд тесно составленных кроватей задрожал. Судя по одышке, ефрейтор не на шутку разозлился. Перед потасовкой всегда пыхтел, будто чайник, надувал щёки. С натугой наклонился, растопырил руки, нырнул в самую гущу спящих. Сейчас же под ним запищало, забилось живое. Юрка тихо повернулся, сел на койке. Ёшка ухватил тщедушного Мануйлова за лямки мятой майки, сосредоточенно мотал из стороны в сторону. Трещало казённое бельё, ходуном ходил кроватный ранжир. Поднимались кое-где сонные головы. Поднимались и прятались в подушки. Раз толстяк Ёха кого-то трясёт, значит, так этому и быть. Смирно лежал младший призыв, «зелёнка», «шнурки» (1). Мало было таких, кто провожал второе лето. Юрка рванулся к ним, как был, в трусах и майке. Пижам не полагается, спят в сиротском белье с чёрными и лиловыми штампами. Ногой саданул здоровяка в бок, жалея, что босой. Без сапога нет той силы в ударе. Ёха заурчал, отпустил Мануйлова. Тот ловко, как ящерица, скатился под койки, на темный, пахнущий мазутом пол. Сверкнули глаза сквозь косые перекрестья кроватных сеток. Мануйлов перевернулся на живот, пополз дальше, к стене. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (1) Жаргонные названия солдат различных периодов срочной службы. «Зелёнка» – только что призванные, «шнурки» – солдатики, которые провели в войсках полгода.
Не дав Ёшке опомниться, Юрка бросился на него, толкнул плечом. Они тяжело повалились на пол. Крикнул Борьке, который перегнулся к ним с кровати: «Давай, давай!» Ефрейтор локтем двинул Юрку, но в лицо не попал, тот успел развернуться. Изловчился, наподдал противнику, даже костяшки заныли, по уху, по затылку, по шее. Бить по спине смысла не имело, свисали жировые подушки, не ворохнётся даже, медведь. Тяэсуке силился подняться на колени, ворочал ногами. Подобрался было, волоча за собой длинного цепкого Юрку. Пихнул его разок под рёбра, тот охнул, но слева грянулся о них Борька. Пошло веселее. Повалили Ёху снова. Зажав рычащего от ярости противника, тяжело дыша, выговаривали с двух сторон в небольшие сальные уши: - Ну, ну … Ёшка, охота тебе! К своей Тикле не вернёшься. В дисбат (2) загремишь… Дурак! Ну чего он тебе, Мануйлов-то, чего? - Цволоц такой … Пузти! …На кухннэ не сказаль, чтэ я тежурны …по парк. Ужин масло мне не весли … Смеутся всэ … Пусти, я эго сичас! Пробовал развернуться, сбросить длинных жилистых ребят. Но пьяный, да и прижали его сильно. Никак не получалось. Дохнул жестоким винным перегаром («Как нажрался!» - усмехнулся Борька, садясь), пихнул Юрку, но уже слабо, успокаиваясь. Порывисто дышали, улыбались разбитыми лицами. - А здоров ты! Сколько раз пудовку выжимаешь? Десять? Врёшь! … Вот Тикле подарок достанется. Не Тикле, Текла? Ну, пускай, Текла. Да не смеёмся мы, правда! - Тураки, зторовые тураки! Всё … лезайте, хватит! Втвоём, на отного! Расве так мочно!
Тронул сочащийся кровью нос, подошёл к запыленному окну. Остатки тумана плыли над рядами кустов, над дорожками, над старыми казармами запасного дивизиона. Для личного состава пересменки войсковой части номер ... начиналось очередное утро. До завтрака по морде уже съездили, нечего сказать. Шагая к выходу, Юрка взглянул на стенд в коридоре. Оттуда, из гущи молодцеватых лозунгов погибшей стенной газеты, на него уставился приклеенный намертво, чтобы не содрали в туалет, размытый от тысячных тиражей, текст:
«В мае ... года ефрейтор в/ч … Лубешко, возвращаясь на автомобиле ЗИЛ с регламентных работ, из хулиганских побуждений заставил сопровождающего рядового Цымбалина бежать впереди автомашины. При этом, не справившись с управлением, ефрейтор Лубешко совершил наезд на рядового Цымбалина, от чего тот получил тяжкие телесные повреждения. В дальнейшем ефрейтор Лубешко пытался ввести следствие в заблуждение, утверждая, что данный наезд совершил по неосторожности. Учитывая совершенные ранее ефрейтором Лубешко проступки, связанные с издевательством над сослуживцами, особый цинизм данного преступления и вызывающее поведение на следствии П...ий гарнизонный военный суд приговорил ефрейтора Лубешко к трём годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима, а также к лишению звания ефрейтор, руководствуясь статьями 111 (нанесение тяжких телесных повреждений), 335 (нарушение уставных взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчинения, повлекшие за собой тяжкие последствия) Уголовного кодекса…»
Внизу набрано было шрифтом покрупнее:
«Военная прокуратура П…го района сообщает, что за последние пять месяцев расследовано сто сорок восемь случаев нарушения уставных отношений между военнослужащими. В связи с этим приняты самые серьезные меры…»
Как-то вечером обсуждали, кто на этого Лубешко стуканул. Наверное Цымбалин, раз жив остался, больше некому. Так вокруг всё и оставалось. Что теперь сделаешь? Каторжные граждане, каторжные. ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (2) Дисбат, дисциплинарный батальон – особая воинская часть, где отбывают наказание военнослужащие срочной службы и курсанты военно-учебных заведений, осужденные за уголовные преступления
Носит их с Борькой по полкам, нигде не приживаются. Не знает начальство, куда их сплавить, не домой же отпускать, раз попались. Здешние порядки им не нравятся. Вот из таких и собрали команду. Один не слушается, другой пьёт, третий права качает, наверх лезет, мешает. Народ подобрался стоящий. Взять хотя бы того же Мануйлова. Учиться не стал, одним наврал, что он в первой группе занимается, другим, что в пятой. В конце концов, его выловил лично командир полка, когда спал боец в сушилке (3). Отправили на кухню, в вечные дежурные. Там Мануйлов отъелся, ведь столовая офицерская, часто оставалась сказочная, по солдатским меркам, еда. Гражданские поварихи жалели его, подкармливали. Теперь болтались в старых казармах для таких побродяжек, на окраине крупного городка. Называлось это время школьным каким-то названием, «пересменка». Драки, пьянки и чёрная степь впереди. Пора было сваливать, не раз трепались об этом с Борькой. Повидали, какие обратно, с полигона, приезжают. На крыльце встретил Мануйлова. Стоял в накинутой на плечи шинели, худой, кривые ножки, пятки грязные, заскорузлые. Крутит в дрожащих пальцах окурок, испугался парнишка, ещё бы. Юрка оглядел казарму напротив. Всё здесь выстроили лет тридцать назад, оштукатурили, выкрасили характерной для здешних мест в отвратительный, между тыквой и мандарином, оттенок, напоминающий о лихорадке, желтухе и прочих пакостях. Теперь кое-что покосилось, осело, дранка местами вылезла. Наскоро подновили и хорош. Пересменка сама доделает, коли надо. На то и тяготы, и лишения военной службы, как в присяге указано. Держись, служивый! Капитан Никульев припёрся к половине восьмого, чтобы сопровождать роту в столовку. Худой нескладный, с длинным лицом, находка для логопедов. Ему около сорока. При виде Борьки с Юркой, драных, как коты, после утренней свалки, замигал, задёргал шеей. За судорогой заикания обязательно влезало в его речь краткое матерное слово. Действуя им, как шилом, прокалывал фразы: - Я вас… н-н-научу, как родину… любить (щека покривилась, фыркнул, потряс головой). А-а, ефрейтор… С-с-суке… оп-пп-пять пьяный! Поедешь с-сс-с ними на губу. Точно… т-т-теперь! В такт заиканию Никульев пристукивал ногой по полу, заводясь. Только что с ними сделаешь? В части много было молодых, которые, того гляди, разбегутся, старички хоть порядок держат. Капитан нахмурился, махнул рукой. День безнаказанно покатился дальше. Скула у Юрки опухла, но это было не в счёт.
Четыре месяца Юрка вбегал с ротой, занимал место по окрику, садился, глотал с выпученными глазами, по окрику поднимался. Это время нырнуло в осень и пропало. Давно нашёл другие подходы к пищеблокам. Столовая встречала его яркими плакатами с перечнем разносолов:
Нормы суточного довольствия
Хлеб ржано-пшеничный Мука пшеничная, крупа разная (рис, пшено, гречка, перловка) Макаронные изделия Мясо, рыба Жир животный (маргарин), масло сливочное, масло коровье Масло растительное, яйца куриные Сахар, соль, чай (заварка), лавровый лист, перец молотый, уксус, томат-паста Картофель, капуста, свекла, морковь, лук, огурцы, помидоры, зелень свежая Сок фруктовый (овощной), кисель (сухой/сухофрукты), витамины «Гексавит»
Читаешь, глаз радуется. Как в санатории. На самом деле так, завтрак - цилиндрик сливочного масла (тридцать граммов), пять кусков рафинада, тарелка пшёнки. И всё, пошёл! По субботам и воскресеньям (выходных в войсках не существует) и к праздникам полагалось ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (3) Сушилка - в каждом полку масса помещений, где что-нибудь хранится. В сушилке же сохнет одежда, которую выстирали или та, которую вообще сложно стирать и возможно только подсушить, например, ватники. Сушилки более удобны для сна, чем, например, кладовки (каптёрки), там гораздо теплее. Но там быстрее попадёшься, ведь дверь не запирается. Если найдут спящим, накажут. Тем или иным способом, в зависимости от того, кто и кого там застанет.
два варёных яйца. На обед размякшая вареная картошка, в едкой томатной жиже, супец из капусты с оранжевой каймой комбижира, пару ломтей хлеба. Мясо в горячих блюдах изображали куски скользкого свиного жира. Иногда вместо такой подмены давали рыбу, вымоченную в тёмном растворе для многолетнего хранения. Редкостью являлись макароны, кисель, засоленные до одури, бурые сморщенные помидоры. Свежие овощи, соки, зелень не показывались тут никогда. Хотя в госпитале Юрка как-то раз видел манную кашу. Привыкают ребята за пару месяцев. В это время посещают их развязные миражи домашней еды, тогда бегут в магазин, в чайную, раскупают дешёвые конфеты из сои, рыбные консервы, печенье. Потом организм привыкает к здешней кухне намертво. От такой еды ничего не болит. Изжога? Ну, тут кому как повезет. В целом, конечно, нищета.
Маршрут был следующий: от помойных баков, в узкую дверку, мимо заплывающей паром мойки, к окошку румяного хлебореза. Оттуда, с полученным маслом, хлебом, рафинадом, в сержантский уголок. У парней, сидящих за отдельным столом, мощные торсы и маленькие головы. Мордобойцы, элита. Но и без них никак, порядок казарменный надо кому-то держать. А что в задоре грудину кому-нибудь проломят, челюсть сломают, так это издержки, на то и войска. Как-то, подходя к казарме, увидел представление. Высокий, слегка сутулый сержант остановил «коробку» молодых солдатиков, построенных по четыре, на площадке перед входом. Развернул их перед корпусом, прямо перед кучками жалкого солдатского добра, которое валялось на асфальте. - Ну-ка, обезьяны, подровнялись! Семенков, пилотка криво сидит, похоже на …! Поправь! Нет, так ещё больше похоже на … (сержанты в учебках, стараются меньше использовать матерные обороты при обращении к подопечным перед строем, чистая речь даётся им непросто) Ладно, плевать, тебе всё равно с помоями возиться, оставь, как есть. Что я хотел сказать? Так, все посмотрели сюда! Много раз говорил, чтобы в тумбочки всякое … не пихать. Как видно, не понимаете! Поэтому сейчас это … разберёте. У входа проверю, что каждый понесёт. Письма свои … пачками не тащить, … еду также. Время пошло! И ведь правильно сказал. Колбаса тухнет, хлеб плесневеет, письма мнутся, пачкаются. Получается мусор. А должен быть порядок. Ничего лишнего, щётка зубная, паста, мыло, подворотнички, сигареты, карандаш. Но когда изумленные солдатики полезли разбирать барахло, Юрку покоробило. Столкнулись личное и ничьё. Человечки получались картонными, без смешных мелочей. Живые люди так не могут. Неизбежно сооружают мирок из цветных обрывков, прячут барахлишко в подсобках, каптёрках, на стройках. Что прячут? Уж кому что дорого. От учебников английского до роскошных дембельских альбомов. Как боязливые белки орехи в дуплах деревьев. Только и там находят. Либо сжигают, либо берут себе, в зависимости от ценности. Степенно поздоровался с сидящими за столом. С чего же он будет морду воротить? Ребята с такими же лычками (4) на плечах. И долговязый Юрка, с длинными умелыми руками ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (4) Лычки, «узкие поперечные нашивки на погонах». Так в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова. Выглядит как ленточка для театрального костюма, украшения зала, свадебной машины и т.д. Плотная, жёлтого цвета, бывает различной ширины. У ефрейтора одна, поперек погона, в пять миллиметров толщиной. Различные поперечные её комбинации создают образы младших сержантов и просто сержантов. Старший сержант носит одну сплошную, широкую лычку. Старшина, такую же, но вдоль погона. Последнее звание у солдат срочной службы встречалось достаточно редко. Идеал для тех, кто описан в этой сцене. Умелый воин, знаток своей специальности, хорош в драке. Часто к увольнению в запас звание это получали украинцы и белорусы, парни крепкие.
подходил, здоровался. Обедал и ужинал вместе, был у них за своего. Иногда ловил себя на мысли, что только играет в сержанта, не очень складно, на уровне любительской студии. Но ничего, проходило. Маску снимать не следовало ни в коем случае. Как поутру нацепил, так и ходи. Смотри неприступно, нагло, с угрозой или понуро, смотри от ситуации. Не высовывайся! Присутствующие покрутили головами на приветствие, покивали. Юрка сел, налил чаю в мятую алюминиевую кружку, бросил в неё сахар. Размазал черенком мятой ложки масло по ломтю хлеба (ножей, вилок, чайных ложек, других столовых приборов, исключая грубые черпаки, миски и подносы, в войсках не полагается). Рассказывал рыжий мясистый ракетчик. Негромко, основательно, с паузами: - Прапор у Димыча нашёл приёмник. Хороший, фирменный. Он его у Сёги (помнишь Сёгу?) в карты выиграл. Забрал и спрятал к себе в сарай. Так Димыч что придумал? Зимой, в самый мороз, ночью, пролез туда и в замок наделал… Захмыкали сдержанно. - Как он достал-то? - Да уж изловчился. Длинный же. Как раз … до замка. - А потом? - Говорят, прапор сначала спичками отогревал. Ругался, конечно. Потом лампу паяльную принёс, прожарил. Юрка улыбался вместе со всеми. Откусывал, не торопясь, от пайки невкусного рыхлого хлеба, допил чай. Попрощался также степенно. В разговоры не лез, бывал с ними молчалив. Из-за этого ракетчики считали его «малость при…тым». Поднялся, пошёл прочь из зала. Мясистый уже поднимал свою роту из-за стола («Закончили! Встаём! Вста-аать! Семенков, ночью сегодня цемент бросаешь, ты понял! Встали! К выходу, бегом, а-рр-ш!»). Под топот и сопение покинул столовую. Юрка двигался по городку привычным маршрутом. Не маячил на главных аллеях, плацах, у городков физкультурных. Пробирался по забору, между складами, задворками. Так спокойнее. Мелькнула в памяти картинка моечной в пищеблоке. Пропащий день, каких много тут, провёл в комнатушке кафельной, с глубокими чанами для посуды. На целый полк добра: миски, кружки, ложки, подносы, кастрюли. Горы серой недоеденной каши сползают по желобу в бак для отбросов. Поздним вечером проходили с распухшими от горячей воды ладонями мимо унылых физкультурных снарядов, где парочка бедолаг пыталась разогнуться переворотом, а сержант добродушно пихал под рёбра. (До смерти бьют здесь с оглядкой, в закоулках. Боятся дисбата. Но закоулков много, много). Странно, ладони надулись изнутри, усеянные темными точками измученных пор. Вроде бы твои ладони, и вроде бы какие-то карикатурные пухлые варежки, с неуклюжими сосисками из живой плоти. В носу стойкий запах жижи из отбросов, в ушах гул, весь ты от пота мокрый. Кожа липкая, жирная от пара в чанах. Ну, это ерунда, конечно, все живыми остаются. Пока шли от дверей мойки, по дорожке, аккуратно засыпанной колючей золой, Юрка задрал голову. Над головой мигали июньские звёзды. Среди них была одна бойкая, фиолетовая. Медленно скользила она между важными неподвижными сёстрами. «Да спутник это, ребята! Летит, куда хочет». Захотелось махнуть через забор у крайней казармы и бежать в сторону от городка, к лесу. Быть где угодно, лишь бы не здесь. От невозможности сделать это наваливалась тоска. Он уже знал, что следует тут же заняться любой ерундой, не глодать себя, не думать, тогда пройдёт. Так, проглядывая смазанные картинки прошлого, раздумывая над ними, к чему получил здесь большую склонность, пробирался теперь от одного строения в ядовитой окраске до другого. Казармы выкрашены были в густые оттенки, от исламской до персидской зелени, склады же выделялись горчичным и абрикосовым. На свежего человека общий вид сооружений производил гнетущее впечатление. Проходя мимо голенастой заброшенной теплицы («Кто и зачем решил её тут выстроить? Что пытался вырастить? Вырастил ли? Куда сгинул?»), наткнулся на сослуживцев. Теплицу местные военные строители давно использовали в качестве бытовки. Внутри, среди фанерных шкафчиков, устроен был уютный уголок, где закусывали и выпивали вдали от начальства. Вольно разбрасывая по углам объедки. Юрка увидел Спирина из «зелёнки». Тот вылезал из выбитого оконца в верхней части теплицы, держа в руке начатую банку шпрот. Карман мятых штанов оттопыривала краюха чёрствого ржаного хлеба. Внизу переминался в нетерпении косенький карла Дурнов. Походил бедняга на горелую спичку, на тень весёлого человечка. Ненормальные в войсках тоже встречались. Их считали условно здоровыми, подбирали занятие, хотя иной раз кончалось трагедией. Дурнов переминался с ноги на ногу, неуверенно мигал. Один глаз доверчиво смотрел на Юрку, другой в сторону. Паренёк тихонько шмыгал носом. Взглянув на сидящего на краю стекляшки Спирина, на преданного Дурнова внизу, Юрка подошел к ним. Спирин, качая неприятно голой, исцарапанной головой (Добела выбрили «деды» в Ленинской комнате. Насилие имеет и своих фантазёров), свесил ноги с края парника, потупился. Аккуратно поставил банку на выступ. Бугры на голове придавали ей сходство с картофелиной. Спирин разглядывал Юрку круглыми серыми глазами, полными тягостных мыслей. - Что делаем? Дурнов засопел, Спирин осторожно пихал на боку краюху в кармане, чтобы не слишком торчала. - Назад положил. Быстро! Заскрипело по стеклу, зашуршало. Маленький Дурнов нетерпеливо, притоптывая, вытянулся, напрягся. Но коротыш Спирину помочь никак не мог, хотя старался, сопереживал. Балансируя, перегибаясь, тот втянулся обратно в парник, стараясь не ляпнуть по стеклу сапогом. Внутри установил банку обратно на столик. Потянул из кармана хлеб. Кое-как, подтягиваясь на длинных тонких руках, морщась от усилий, вылез обратно. Спустился, тяжело дыша, заученно встал рядом с приятелем. Дурнов заскучал, чувствуя неприятности, рот его приоткрылся, замигал чаще. Провёл грязной ладонью по носу. - Бойцы, как же так? - начал было Юрка, ткнул Спирина в грудь, тот ватно качнулся. Дурнов обмяк, ссутулился. Стало противно. - Дураки, вот дураки… это же сварщики тут, из стройроты. Увидят, пришибут… Ну-ка, пошли! Двинулись вместе. Зашли за угол. У самых складов. Юрка обернулся, рванул клапан кармана, выудил две жёлтые рублёвки. - На! Потом отдашь. В чипок (5) сходите. Спирин изумленно уставился на Юрку, лицо-картофелина сморщилось. Задвигались на скулах желваки. Буркнул: «Cпасибо!», отвернулся. Кашлянул пару раз в сторону, щуря глаза. Пхнул товарища в бок. Человечек Дурнов зажмурился, потряс головой, чихнул. Осторожно, кружным путём, пара потащилась к чайной. Юрка знал, что выданные в начале месяца жалкие семь рублей, положенные рядовым, из них давно выбили «деды». Теперь хоть поедят. А может, опять отнимут. «Зелень» караулили у магазина, у чайной, у почтового отделения. Свои и чужие.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (5) Чипок (жарг) – чайная. Сложно вспомнить все деформации, которым подвергается русский язык в толще армейского общества. Не могли толком выразить свои мысли и офицеры, и солдаты, и русские из крупных городов в том числе. В длинные речах слова превращались в труху. На собраниях вываливали заученные блоки, выходило ничего себе. В обиходе же повторялось «ложут», «сгинают», «вертайся», «коленья», «колёсья» (очевидно, от «зубья») Из странных искажений вспоминается ещё «броются» вместо «бреются», жалобное «мОлодёжь» вместо «молодЁжь»
Солдатик второй Валеркин полигон
Валерка Горбенко принадлежал к группе новобранцев, которая из года в год составляла небольшую, но упрямую, долю. Многим из них перевалило за двадцать пять. После двадцати семи на срочную не берут. Такие сразу выделялись в строю. Две полноводные реки приносили сюда жертвы общественного устройства: научные институты, как у Валерки, и alma mater. Те, что без военной кафедры. Горбенко закончил Бауманку, имел семью. Но под самый двадцать седьмой день рождения освобождение от службы у него на работе отменили. Вот и загремел в подмосковную учебку, где Юрка впервые услышал о проблеме полигона. Но Валерка, в отличие от испуганных парнишек за глухими зелеными воротами, вид имел уверенный. Полный, с большими умными глазами, прикрытыми пухлыми веками. Наряженный в военную форму, напоминал более всего не солдатика-первогодка, а партизана, как называли на здешнем жаргоне направляемых в войска на переподготовку гражданских. Кого напоминали Юрке остальные? Более всего подростков, играющих в неудачной постановке, кому по недосмотру ассистентов выдали настоящее оружие. Валерка вскакивал вместе со всеми полседьмого. Сержанты, учитывая возраст и комплекцию, не подгоняли его. Попрыгав с койки весь май и часть июня, Горбенко уверенности не утратил, Юрке же заметил, что надоело, мол. Раз уж появились слухи про полигон, есть смысл туда свалить. Конечно, он сомневался. Может быть, представилось, что это некая свободная от окриков территория. Юрка же был уверен, что самому в пекло соваться не стоит. Но Валерка выразил желание, его в два дня и окрутили. Здесь люди пропадали быстро, не успеешь оглянуться. Уезжают в прачечную, на часок, помочь, исчезают на месяц. Выбираются в госпиталь и остаются там до конца службы. Есть ещё лесозаготовки, спортивная рота, команда художников и прочие лазейки. От человека оставался смутный сигнал в подкорке, который стирали эпизоды пения в ночной прохладе на плацу, скоростное напяливание защитных костюмов, уборка помоек, поиски булыжников для дачи комбата, покраска газонов и листвы перед приездом начальства (даже природе не прощалось разнообразие). Тяготы и лишения, как уже было сказано. Смешные пустяки, как понял Юрка после Валеркиного возвращения с полигона. Важна точка, откуда смотришь. Та, что на картинках в учебниках физики смещается вместе с любознательным наблюдателем. В июне смотрели они от березовой шеренги у третьей казармы. Незадачливые скульпторы собственной судьбы в тяжелых кирзовых сапогах. Валерке казалось, что вылепит себе легкое занятие. Спустя четыре месяца, смотрели уже с разных сторон. Невидимый режиссер протянул между ними тяжёлую стальную цепь. Юрка, позабыв приятеля, пробегал куда-то в синеватом сонном октябре. Он уже выучился массе полезных уловок, как не попасться, не пойти, где переждать. И наткнулся на Валерку у футбольного поля. Справа от кирпичных, давно погасших в памяти учебных корпусов. Не сразу его узнал. Пухлые некогда щеки съёжились. Кожа пошла пятнами, приобрела оттенки старой листвы, бурые, желтоватые. Скверные. Скулы обтянулись, глаза смотрели настороженно, не прятались теперь за обожжёнными веками. Будто и в самом деле из пекла. Хорошо ещё живой. Уверенность покинула Валерку, как не раз битую собаку. В его взгляде прятался некий скверный секрет, о котором лучше не знать. - Привет! Вернулся? Ну, как там? Гордиенко медленно взглянул. Посмотрел, отвёл глаза, будто стыдно было за то, что с ним сделали. Чуткий Юрка потупился. Да, осталась от Валерки одна оболочка, медленный невнимательный двойник. Ответил нехотя, пропуская отдельные звуки: - Да знаешь… не очень… Юрка помялся, он спешил. Искал укромное местечко, откуда не дёрнут на работы, на дежурство, таскать кирпичи. Ежедневные прятки по городку. Тем не менее, взгляд Валеркин хорошо запомнил. Спустя время товарищ его немного оттаял. Нехотя отпустили саксауловые воспоминания. Посмеивался, рассказывая о полигонных шутках. Про весёлых ребят, которым ты ничего плохого не сделал. Как ловят они скорпиона, фалангу либо другую ядовитую тварь. Суют в сапог, который стянут на ночь, затыкают портянкой, чтобы не выползла до утра. Обуваешься, а тут сюрприз. Ступня босая, скорпион напуган. Старались выбирать паукообразное поменьше, но от укуса нога распухает прилично. Иногда надо срочно делать уколы сыворотки, которая может и запоздать. Шутка превращается в несчастный случай. Вот тогда особый звоночек у Юрки в голове и звякнул: тут всё серьёзно, намертво. Хочешь вернуться, живи осторожно. Не спрашивай, не отзывайся, не суйся. Таись.
Солдатик третий Свиной рыцарь
Стоял на крыльце, с удовольствием вдыхая сырой воздух. Здесь, в глухой части городка, в запущенных аллеях, среди гвардейских рядов шиповника, пропадало ощущение казенной принадлежности. Иногда даже казалось, что свободен. И никто больше не окликнет тебя пакостным гнусавым голосом, не пошлёт таскать сырые скользкие брёвна. У Борьки имелась мечта, как выйдет дембель, одеться в гражданку, посидеть в самом начале Ленинского проспекта. В сквере, на скамеечке. Взять бутылку пива и потягивать, хоть до вечера. О чем мечтали, подумать только! Юрка, когда пробирали его тоскливые мысли, придумал на мелкие дела их переводить. Погрелся, наелся, выспался? Проживем и здесь как-нибудь. Вон, Монте-Кристо, так тот вообще в каземате сидел безвылазно. А здесь гуляй не хочу… У побитого крыльца, приткнулись к стене Мануйлов и тщедушный кривой Дурнов. Судорожно сглатывая, быстро облизывали окурки, подобранные у магазина. Оглядывались, будто украли что-то и вот-вот поймают. Юрка перехватил взгляд Мануйлова. Так смотрят обозленные собачонки, когда хочется куснуть, да боятся. Юрка напустил на себя хмурый вид, тяжело взглянул на Мануйлова. Тот отвёл глаза, опустил голову. Дурнов что-то шепнул, взглянул виновато, как обычно смотрят косые люди, на Юрку. Парочка прошла по отмостке казармы, за угол. То-то же, посмотри мне ещё! Как в саванне, чтобы не съели, рычи громче. Что смотреть, будто он виноват? А, может, и он виноват. Кто теперь разберёт? Здесь все виноватые, уже тем, что попали сюда. Для отвода глаз выдумали они с Борькой непыльную работу: в конце аллеи, подальше от плаца, вбили колышки, натянули веревку, возились с ломами, будто в самом деле выравнивают бетонные ломти бордюров. Кто спросит, отвечали, нам, мол, приказали. Глядели хмуро. Работёнка такая, расшиби её! Пока проходило. Вспомнил, что не захватил хлеба, чтобы веселее скоротать время. Свернул, пошел по другой сложной дуге к пищеблоку, как называют здесь столовую. Впервые в это заведение с кислым ароматом попал в цветущем мае. В выкрашенное оранжевой краской разлапистое здание, в переходы и скользкие коридорчики. Окунулся в тягостные запахи мойки, пара от невкусной еды, мокрых тряпок. Да, стоял жаркий месяц май. Юрка был потерянный. Попал ни за что за ворота с гигантской звездой с загребущими лучами во все полотнище. Ну, раз попал, надо присматриваться. Совсем рядом эта жизнь с обычной, где бредут себе бабки, шумят детские площадки и катят троллейбусы. Только другая она, серая, тягучая. Особенная. Исключая толпу на присягах, старух Юрка за два года ни разу не встретил. Старичков сколько угодно. С узкими погонами, двумя-тремя болотного оттенка звездочками, маленькими и острыми. Назывались те старички прапорщиками. Не сразу показала тамошняя жизнь свои когти. Только теперь, пожалуй, понимал, какие порядки установлены были на пиратских кораблях. Куда так стремятся все мальчишки. Странно, в самом деле, устроен человек. В детстве с азартом играет в солдатиков, а нарядят самого в мундир, норовит сбежать к маме. Вялые, утянутые в талии, в стираных добела (6) гимнастёрках ребятки-«шнурки» радушно угостили его местным вариантом картофеля-фри. Сочувствовали, уговаривали есть побольше.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (6) Стираных добела гимнастёрок - интересное явление в войсковой среде. К концу службы гимнастерки, штаны повседневной формы (её называют там «х/б» (хлопчатобумажная) в отличие от парадной формы («парадки»), в которой обыватели видят солдатиков в увольнениях. Есть ещё одежды из полушерстяной ткани («п/ш»), ткань толще, форма для прапорщиков, курсантов военных училищ, комендантских рот, «парадных» полков и т.д. Бедную х/б застирывают добела, используя соду, другие реагенты, натирают пемзой. Возможно, отголоски приключенческих и военных фильмов (например, «Белое солнце пустыни»), где одним из отличий бывалых солдат как раз является застиранная гимнастёрка. Кроме того, некоторое эхо, очевидно, от перманентной моды на «варёные» молодёжные ткани.
Когда ещё, мол, такого попробует. Картошка Юрке не понравилась, жарили досуха, до углей, не разгрызёшь. Одет был в жалкий гражданский костюм, измятый от ночёвок на деревянных скамьях сборного пункта. После еды, вместе с другими бедолагами, наряженными в новенькую униформу, с незаглаженными еще линиями по сгибам, выдающими «зелень» с головой, пришли в казарму. Рыхлый сержант отправил их ловить свинью на скотный двор. При этом спросил лениво: - Вчетвером-то cправитесь? Новоявленные служивые переглянулись. Расцвели нерешительные улыбки. Потом Юрка часто видел здесь такие. Удивление пополам с испугом. «Спать будете на полу!» Улыбаются. «Уголь грузить руками!» Опять улыбаются. И спят, и грузят. При этом улыбок становится меньше. Понимают смысл грозного пожелания: «Вешайтесь!» Хотя это, как раз, здешняя шутка, на которую принято либо понуриться, либо нагло улыбаться, смотря по обстоятельствам. Когда уходили, протянулась им вслед фраза знающего человека: «Зачем послал? Что они могут-то?» Хмуро встретили их сараи да загородки. Солнце спряталось в дымке. Кривой забор уходил далеко-далеко, налево и направо. Здесь вообще оказалось много заборов. В глухих местах мажут их тавотом, чтобы не лазили на волю. Мазнёшь, век не отстираешь. Стерегут ребят заборы, вышки, цепи, тавот с мазутом. И друг друга, конечно, тоже стерегут. Смотрел на жирную грязь, на бурую жижу, на кучи навоза. Настоящий скотный двор, не картинка. Дворников специальных в войсках нет. А навоза много. Только успевай таскать. Итак, их четверо. Чуть поодаль, у выезда, стоит грузовик. Шофёр, приземистый, плотный, ухмыляясь, достал две доски. По ним следовало хряка завести в кузов. Парень смотрел спокойно. Ему давно открылась истина, которая ещё повстречается Юрке: никуда не лезь, пускай десять раз скажут, и тогда не спеши. Не можешь не делать, ходи вокруг, примеривайся. Смотришь, спохватятся и отменят. Четвёрка этого не знала, попала впросак. Доски проверили, те стояли надёжно. По ним пройдёт запросто. Только вряд ли захочет. Юрка вскоре понял, что дело выходит скверное, свинью на убой тащить. Первая правильная мысль тронула его за плечо: «Рядом побудь, не высовывайся. Где-нибудь возле, только вид делай». И еще кое-что, но уже смутно: «Таких дел здесь много. Надо мимо проплывать, как туман». Прошлись по двору, задумались. Водила торопит. Давай, мол, лови скорее, когда ещё на мясокомбинат попадём. Уж потом Юрка вспоминал, как-то так вышло, не было как раз скотника. В каждой части, самой захудалой, такой есть. Здоровенный малый, с дикими чертами. Но нравом тихий, всё больше молчит. Хотя умелый, может и по плотницкой части. Вот этого надежного парня как раз и не было. Шофёр, как младший черт из трагической постановки, указал им на загон. Там, среди другого свиного народца, нужный вам хряк обретается. Подошли ближе. Как уж бедные свиные граждане поняли, зачем к ним пожаловали, загадка. Ну и визг тут поднялся! Нежно-розовые необъятные дамы сбились в угол. Прятались друг под друга, смятые ужасом, кося умными человеческими глазами. Юрке стало не по себе. Свиноматки голосили, как хор в греческой трагедии. В роли печального вестника он себя не видел, поэтому немедленно устранился. Отошёл в угол, к забору. Рядом почему-то выходило горше, чем в самой гуще. Представилось ему, как солдаты Национальной гвардии пришли за добрым своим королем, потащили полуголого с кровати. Но благородный рыцарь всё же нашёлся и здесь. Дверцу загона дёрнули, оттуда вымахнул крупный бурый зверь с серыми овалами вокруг глаз, словно маска Зорро. За плачем его подружек не слышали ловцы, как трясёт он стены загона. Не терпелось задать им жару. Сценарий менялся на ходу, из казни бедного Людовика превращаясь в корриду. С удивительными русскими интонациями и необычайно высокими шансами у хряка-молодца. Громко хрюкая, тяжко ударяя по грязи короткими мускулистыми ногами, стремительно двигался по двору. Имел вид куда более боевой, чем у всей четвёрки. Жаждал защитить свой народец. Чем не доблестный Ахиллес? На домашнюю свинью не походил вовсе. Столько мощи, столько ярости было в нём, что Юрка невольно залюбовался. При звуках битвы свиные дамы притихли. Рыцарь же раздумывал, с чего начать военные действия. Застыли худые фигурки в нерешительности, шофёр подвинулся ближе к кабине. Кабан принял наилучшее решение, атаковать негодяев. Взволнованный битвой зверь цепко оглядел ловцов. Дробно топотал по лужам, подскакивал, громко всхрапывал, таращился гневно на беспомощных пикадоров. Мятые пилотки вместо montera (7), густо-болотные, новенькие гимнастерки, с тусклыми пуговицами. За такие полагался наряд (8) (ещё не сообщили им с кривой ухмылкой, что пуговицы полагается чистить до блеска (9). После визга хорошо слышно гневное свистящее дыхание. Бедные охотники! Кабан был разозлён наглым вторжением в свой добрый мир, терять ему было нечего. Брызги летели из-под копыт. Схватить можно кошку, при известной сноровке и смелости, собаку. Овцу, барана, наконец. Даже лошадь останавливают умелые люди, если та взнуздана. Но как ухватить гладкую железную бочку, на небольших упрямых ножках? Кабан легко преодолевал грязевые барханы, останавливался, злобно рассматривал туманную четверку маленькими рыжими глазками, разворачивался и снова шёл в бой. Разбегались в стороны, шлепая тяжёлыми сапогами. Шофёр залез от греха в кабину. Жалкие попытки оттеснить храброго свина в угол провалились. Юрка внезапно оказался на его победном пути. Еле успел отскочить, ладонь обожгла проволочная щетина. Мускулы у зверюги будто каменные. Ну, даёт, не прячется, бьётся! Тоска исчезла, сгинуло ощущение тупика, казни без преступления. Хряк бесчинствовал еще некоторое время. Один боец (10) выскочил было: «Сейчас за уши возьмём!» Но навзничь шмякнулся в самую гущу навозного холма, отливающего морской зеленью, оливковым (свежий помёт), строгим оттенком хаки (вчерашний). Загонщики сбились в кучу у ворот двора. Свин прогнал их запросто. Утомленный криками, растянулся в холодке, под колпаком карданного вала ЗИЛка. Раздувал широкие бока, поводил мощной мордой. Взять его там, в тесноте и грязи, не было никакой возможности. -------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (7) Montera (исп) – бархатная шляпа, непременная принадлежность тореадора (8) Наряд - важный термин в войсках, явление фундаментальное для всей структуры, с длинной историей. Обозначает регулярные виды различных работ в воинской части, внутри городка. Часто применяют как наказание (наряд вне очереди). Сочно выражаются по этому поводу: «Повесишься в нарядах!» Сюда входит дежурство по казарме (некоторое время проводится у входа, т.н. «на тумбочке», для наблюдения за происходящим в помещении, основная же часть проходит в уборке бетонных, кафельных и деревянных полов, ступенек и т.д.); кухня; скотный двор; туалеты, в том числе огромные, уличные, полковые; караул и другие. Самым «военным» из перечисленного является караул (охрана чего-нибудь), в наказание туда направляют редко. Так как караул связан с выдачей настоящего оружия, к тому же заряженного боевыми патронами, именно в нём происходит наибольшее число случаев с трагическим исходом. Одно дело, драка обычная, голыми руками. Совсем другое, драка, участники которой вооружены огнестрельным, в т.ч. автоматическим оружием. (9) Пуговицы… до блеска - человеку, далекому от службы войск, трудно вообразить, какие существуют приспособления для чистки, глажения и уборки в войсках. У каждого солдата, особенно напуганного новичка (до двух-трех месяцев службы), найдется тряпочка, смазанная густо-зелёной абразивной пастой. Отойдя в сторонку, бедный малый усердно натирает пуговицы, но те, к сожалению, быстро становятся тусклыми. Возможно, ввиду невероятной дешевизны покрытия. Причём надо ещё изловчиться, не испачкать при этом гимнастёрку пастой. Иначе попадёт уже за «неопрятный внешний вид». В войсках, в маленьких гарнизонах встречались мне солдаты, которые выглядели гораздо хуже вокзальных нищих. Жили где-нибудь под лестницами или в холодных сараях, так как в казарму приходить боялись. Парадокс состоял в том, что на глаза офицерам показаться было невозможно, иначе неизбежное выяснение внешнего вида занесло бы их в списки «стукачей». Бедняги затискивались в гущу при построении, когда много народа, после него сразу бежали на работы, чтобы не «светиться» лишний раз. (10) Боец – как ни странно, слово часто применяется сержантами как презрительное, для обозначения полностью зависимых людей («мои бойцы»), также обозначает подчиненное, по строку службы, положение («Эй, боец, пойди-ка сюда!»)
Абрикосовый вечер подталкивал в спину усталый майский денёк. Аккуратный перекрёсток между складами, выкрашенными оранжевым, киноварью, жженой сиеной и прочими болезненными оттенками, разглядывал Юрку и двух его сослуживцев. От закатных лучей прикрывали новичков липовые кроны. Это потом он узнал, что даже на матрацах наводят здесь особыми дощечками складку по утрам («отбивают»). А тогда удивила упрямая нечеловеческая разлиновка. Забор может упасть, но даже по гнили должен быть выкрашен. Ярко, будто назло. Везде на асфальте белые линии. Тут иди, здесь стой. Забор из сетки украшен поверху серебристым серпантином колючей проволоки. Небольшой плакат на вросшей в землю избе гласил: «Часовой стреляет без предупреждения!» Напротив крыльца столовой раскрыты были вороты одного из складов. Суетился над зелеными дощатыми ящиками чернявый человек в белой поварской куртке. Начальник столовой старший прапорщик Завякин проверял мясо, прибывшее с бойни. Трепетали в цепких пальцах сиреневые бланки. Час назад несказанно удивил он Юрку и Мишку Фурмана, выпускника саратовского художественного училища, толстяка в огромных очках. К вечеру, после одури первого дня, оба загремели за нерасторопность в наряд по столовой. Представ перед брусничными мокрыми глазами прапорщика, услышали в качестве приветствия: «А ну пошли назад, в роту! Мне триппер не нужен!... Своего хватает». Фурман смущённо посмотрел на Юрку, тот на прапорщика. Кривой палец указал на их одежды (11). Наконец поняли, что он имел в виду, выражаясь столь витиевато. Здесь вообще, кроме матерных, были в ходу подобные медицинские термины, ещё злее, ещё пакостнее. Что же делать, потащились переодеваться. Нового ничего не выдали, откуда взять, велели идти, как есть. На этот раз прапорщик даже не взглянул на них, отправил грузить мясо. Как понял потом Юрка, при первой встрече хотел лишь указать, что именно он здесь главный. Чтобы и им и в роте стало это совершенно ясно. Теперь суетился, спрашивал: - А печень где, не положили, что ли? Ну-ка, открой ящик! Фурман откинул крышку, охнул и отпрянул. На них, прищурив хитрые глазки, уставилась желтоватая свиная голова. Была она совершенно спокойна. Прапорщик засучил рукава, заворочал в ящике частями розовато-серого тела. - Положили, правильно всё. Накрывай! В третью кладовую! Юрка смотрел в закат, думал о том, что кабан всё же никому не дался, так враги подружку у него украли. А он, благородный Зорро, может, пробился. Совсем, за ворота, на вольные хлеба. Тоска медленно обняла Юрку за плечи, притих и Мишка. В кафельном закутке открывали банки с тушенкой, бросали серые комки содержимого в таз. Тут же явились проворные гражданские поварихи и солдаты-повара. Ловко вставляли узкие банки в сумки, выплывали обратно. Следом за ними влетел прапорщик. Чертыхаясь, принялся прокалывать банки кривым ножом, чтобы не утащили всё. ------------------------------------------------------------------------------------------------------------------ (11) Одежды - для грязных работ выдается сменная одежда («сменка»), состоящая из «х/б», которые давно отслужили свой срок. После работ стирать эту одежду никому не приходит в голову. Следующая смена опять одевает те же вещи.
С тех пор прошёл год. Юрка брёл теперь по мягкой, совсем ещё летней траве, жёсткой от утреннего холодка. И вспоминал столовку, вспоминал. Дорожки ровные, заборы далеко, обзор хороший. Приходилось петлять, проходя под турниками, мимо странных беседок для курения с вкопанными посередине металлическими тазами, мимо пожарных щитов с ярко выкрашенными, поверх ржавчины, топорами. За спиной оставил тусклый, покоробленный в зимних непогодах огромный плакат, прикрывающий пейзаж с помойкой. С него поверх хмурого Юрки смотрели молодцеватые ребята в касках. Они мало походили на Дурнова со Спириным. Медленно выплыл из памяти весенний дивизион. Солдатик четвёртый Лосиха
Дороги осторожно огибали бетонные квадраты площадок, уползали в вязкую тишину. Мешалось в весеннем закате медь с лазурью. Юрка кружил по пустым бетонкам, где чаще людей попадаются барсуки да лисы. Так было тепло той весной. Стволы кутались в серую дымку. Лес походил на большую комнату, где только что вымыли полы, не жалея горячей воды. Освободился от снега, наполнился обильной весенней влагой. На ветвях дрожали, переливались, тяжело стукали о землю блестящие капли. То ближе, то дальше. Тук-тук. Будто чьи-то осторожные шаги. Дымка медленно закрывала стволы, кисея её лениво колыхалась, неожиданно открывая испуганные маленькие полянки. Юрка пробирался от дальних домиков в углу территории, где выдирал запчасти из битых телефонов. Проходя мимо темной дощатой вышки, вспомнил часового-казаха, что глухой зимней порой вдруг принялся глухо кричать сквозь полотенце, намотанное вместо шарфа до самых глаз, как бинты. Завидев его, заорал: «Стый, стрылят буду!» Клацнул затвором карабина, хотя и узнал, шутил так. Ночью скучно стоять на продуваемой острым ветром вышке, слушать треск стволов на морозе. Ни души на километры вокруг, от ненужной твоей вышки, от домишки, где ворочаются в духоте усталые ребята и до совхозной фермы, по самые заборы заметенной снегом. Но теперь стояла весенняя парилка, домик пустовал, Юрка брёл по дороге, вдыхая вкусный лесной воздух. Краем глаза отметил осторожное движение справа, за глубокой канавой, в молодом ельнике. Медленно повернул голову. В паре метров от него, полускрытая кисеей веток, стояла огромная лосиха, внимательно глядела на Юрку большими влажными глазами. Ниже, по грудь ей высовывая морду, пощипывая размякшие от тепла тонкие ветки, устроился лосёнок на тонких суставчатых ногах. Вот он перестал жевать, взглянул на человека. Замшевые уши настороженно двигались. Шерсть на боках, светлее материнской, блестела. Лосиха рассматривала Юрку внимательно, без малейшего испуга. Будто примеривалась, стоит ли двинуться вперёд, прогнать странное существо или сам уйдёт. Стараясь ступать осторожно, Юрка прошёл мимо. Долго чувствовал лопатками спокойный взгляд тёмных глаз. Надолго запомнил встречу, цветная картинка в глубинах зрачка сопровождала его в бетонные казематы, разбитые казармы. И в темноту, в темноту бесконечных Юркиных дорог. Теперь вспомнил, улыбнулся. Пройдёт немного времени, выпустят отсюда. И тогда…
Солдатик пятый Штопаные и Зубов
- … штопаный! Где шляешься? Густой голос легко преодолел квадрат плаца, по асфальту которого гарнизонные мамаши катали розовые и голубые коляски. Интересно, кого это так причудливо называют? Объединение существительного, которое не принято называть громко и страдательного причастия. Эмоциональный эффект ругательства основан на невозможности выполнить действие, о котором говорится в обращении. Неприлично, но без матерных оборотов. Кто же автор? Начальник полковой связи майор Сеньков. Сколько ни прячься, найдет. Остановился, вздохнул. Нога за ногу двинулся к седому, плохо выбритому человеку, вытирающему вымазанные глиной сапоги об основание плаката, на котором шагали куда-то криво нарисованные солдатики. Когда Юрка подошел поближе, майор покачал клочковато стриженой головой, поморщился, разглядывая свою обувь, спросил скрипучим голосом: - Где бродишь? Ни тебя, ни Борьки не найти, - Сеньков привычно выругался, заворачивая уже непечатные коленца, взглянул на Юрку тёмно-серыми глазами, почесал крепкий затылок. К солдатам майор относился хорошо, не дрался, по крайней мере. Но был отчаянный сквернослов. Грязноват, и внешне, и в душе. Юрке напоминал майн-ридовского охотника, зачем-то выряженного в густо-зеленый китель с погонами, на которых прилеплено по одинокой тусклой звезде. Майор был в том возрасте, когда близка военная пенсия. Теперь служба, и раньше не слишком занимающая его, превратилась в абсурдные игры. Правил которых он, впрочем, не нарушал. Полностью отдался охоте и рыбалке, благо полк окружали обширные леса. Живо интересовался мелкими событиями городка, вроде свадеб, юбилеев, переездов, строек, да и просто пьянок. От ремонта домашних печек охотно переходил к отвлеченным мировым проблемам, как часто бывает с людьми, живущими в глухих углах. Много повидал на своем майорском веку таких, как Юрка с Борькой. По его крепкому убеждению, оба были совершенно бесполезны для любого здешнего дела. Их следовало гонять с места на место, придумывать несложные, но длительные занятия, держать на виду. Иначе от безделья могут устроить какую-нибудь неприятность. Служба представлялась ему пастбищем, которое забыли огородить. Порученная заботам мелкая живность разбегается. Неспешные хлопоты как раз состоят в ловле и присмотре. Незначительная часть «правильных» солдат вполне справлялась с текущими делами. Таких грубовато опекал, устраивал нехитрые послабления, с некоторыми дружил. Один раз вставленные в механизм службы, подобно новым частям машины, они совершали необходимую работу бесперебойно и точно. Слева, от приземистой штабной избы, направлялся к ним рослый подполковник Зубцов, новый начальник штаба. Щеголеватый, чисто выбритый, в остром одеколонном облачке, являл собой преуспевающего военного управленца среднего звена, который имеет большие карьерные виды. На погонах красовались у него не латунные, а вышитые золотой нитью звезды (12), что также было признаком некоего шика. - Семен Ильич, - звучным баритоном уверенно произнес Зубцов, - как же вы так ругаетесь! Тут женщины, дети. Нехорошо! Зубцов был пришлый новичок, особенно не напирал, но себя обозначил. Мимо не прошёл, сделал замечание. Майор прищурился, посмотрел сквозь Зубцова, ответил, раздельно выговаривая слова и с особенным смаком повторяя сказанное ранее ругательство: - Как же мне его называть, если ... штопаный, бездельник? Зубцова Сеньков не боялся. Что он с ним сделает? И понимали это оба. Поэтому начальник нахмурился, заметил тоном выше: - Всё же попрошу впредь не выражаться подобным образом! Откозырял, отправился далее, сохраняя строгое выражение в правильных ровных бровях и во взгляде. Сеньков подождал, пока Юрка проделает положенные церемониалом движения (13) уже в спину Зубцову, вздохнул и сказал:
------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (12) Редко кто из неискушенных людей обращает внимания на такие мелочи военных одежд, как материал, из которого сделаны звезды на погонах. Обычно это латунь с желтым покрытием. Некоторые щеголеватые военные заказывают себе вышитые звезды. Погоны при этом теряют строгость и живо напоминают кондитерские украшения из крема. Поэтому они не везде разрешены, исключая, разумеется, старший офицерский состав. Интересное модное направление, пробивающее себе дорогу в войсках. Сюда же следует отнести специально заказанные фуражки с завышенной тульей, напоминающей хищные обводы крейсера. Может быть, теперь это вполне узаконенные мелочи. Но мысль о преодолении запретов не стоит на месте. Значит, придумали что-то ещё.
(13) В Строевом Уставе сказано: «Воинское приветствие выполняется чётко и молодцевато» (глава 3, статья 60). Движения не просто ритуал, а важная составная часть военной жизни. "На к-ррр-раул!" – и карабины пошли вверх, заблестели штыки, очень красиво. И далее, статья 61: "Если головной убор надет, то... приложить кратчайшим путем правую руку к головному убору так, чтобы пальцы были вместе, ладонь прямая, средний палец касался нижнего края головного убора (у козырька), а локоть был на линии и высоте плеча". Нельзя не отметить, что уставы написаны увесистым серебряным языком, чтобы было ясно любому человеку, в том числе и с низким уровнем интеллекта, малограмотному, плохо говорящему на языке титульной нации. Имеется исчерпывающий перечень важных ситуаций (встреча начальника, форма приказа подчиненному, как следует подходить, возвращаться обратно, обгонять и т.д.) Придумано давно и прочно. Организует, приводит в порядок. Заодно быстрый тест на координацию движений, легко проверить, в каком состоянии человек.
- Пошли. Куда? Праздный вопрос. Таскать, тянуть, копать, грузить, куда же ещё? Побрели себе. По дороге ухватили ещё пяток мыслителей из пересменки. Майор ловец был знатный, службу войск на местах хорошо изучил. Вытертый Сеньков был не нужен полковой машине, крутился в ней по привычке, вхолостую. Подполковник Зубцов принадлежал к другой категории. К тем, кто заставляет вращаться маховики. При этом создавалось впечатление, что он знает, для чего. Ни в ком не возникало сомнения, что Зубцов лицо значительное, как и в быстром его движении наверх. Принадлежал к кругу среднего начальства, в котором попадались люди блестящие, которые умели с машиной обращаться. Эти находились на своём месте, поэтому их с большим сожалением пропускали далее по служебной лестнице. Именно они, а также «правильные» солдаты, сержанты, прапорщики, которые стекались к таким людям, следуя сходству натур, кое-как оживляли машину. Но таких было мало. Настоящих, а не отбывающих номер на скучном маскараде. Впрочем, и они, и такие, как Зубцов, прекрасно понимали, что вращается механизм вхолостую. Подобное положение следовало сохранять и далее. Любая попытка использования принесёт вред и работникам, и шестерёнкам. Они вскоре вышли к скромным офицерским коттеджам. Где-то здесь под землёй прорвало водопроводную магистраль. Теперь солдаты нехотя ковырялись на перекрёстке, обозначая будущую траншею. Ребята взялись за лопаты.
Солдатик шестой Госпитальные
Юрка, сидя на перилах, свесил ноги в тяжелых сапогах, вымазанных бурой грязью. За окном старой будки лил дождь. Шуршали капли по листве, забору, шлагбауму, по крыше забытой остановки, куда уже никогда не приедет пузатый полковой автобус. Шлёпая по лужам, появился среди дождевых линий сутулый пожилой человек с добрыми глазами. На плече нёс рюкзачишко. Это был врач-пенсионер, который пользовал не имеющую постоянной санчасти пересменку. Юрке вся эта история напоминала эпизоды с доктором Ливси из «Острова сокровищ». Старик размотал бинт, аккуратно, не дотрагиваясь, осмотрел распухшую Юркину ладонь. - Ничего, ничего… Лук печёный надо прикладывать. Вытянет за три дня. А у тебя что? Борька ухватился за оказию с Юркиной рукой. У того мозоль на ладони треснула, основания пальцев опухли. Борька же ничего путного найти не мог, теперь пространно жаловался на проблемы с дыханием и головокружение. Подошёл майор Сеньков, поздоровался с врачом. Вскоре прикатился «газик», уселись на жесткие сиденья, мотор заорал что-то лужам. Раскачиваясь на ухабах, потащились к затянутому дождевым полотном шоссе. Ехали долго. Часа через два тучи висели низко, но дождь прекратился. Юрка, Борька и майор стояли на пригорке. От пропускного пункта чужой части, куда принесла их нелёгкая, широко шагал худой подполковник, за ним тянулась пестрая группа нарушителей. - …Что, ушили? Как …, впритирку! – с ровной неприязнью выговаривал он бредущим по мокрому асфальту. Лица их в ответ на упрёки приобретали сонное выражение, но на Борьку с Юркой взглянули сердито и мельком, как смотрят местные собаки на пришлых перед дракой. В подошвы у некоторых вставлены кусочки напильника, при шаге звякают, а по сухой погоде высекают крохотные колючие искры. На спор при ударе таким сапогом разбивают кафельную плитку на полу в умывальной. Ребяткам хотелось домой, здешнее житье им прискучило, подполковник ожидал от них всяких пакостей, поэтому решил припугнуть. Начал с сапог. Голенища умельцы распороли и сшили заново так, что союзка теперь выглядела по сравнению с натуго ушитым голенищем как шутовской клоунский ботинок (14). - Новых сапог не получите, сделать, как было! Увижу завтра в таком виде, отправлю на губу. Всем понятно? Ещё пара полковых мелочей, но вот притащился долговязый сержант-фельдшер. Покачивая крошечной головой, выкатывая мутные глазки, с неприязнью осмотрел Юркину ладонь тут же, на дороге. Предложил, оттопырив губу: - Могу поковыряться, могу. За последствия не отвечаю… К вечеру Юрка с Борькой оказались в розовом маленьком госпитале, территория которого примыкала к первой его учебке. Бессмысленный круг завершался там же, где и начался. Ладонь залечили. Строгий майор раскроил, вычистил и зашил. Юрка ходил теперь с рукой, уложенной в косую марлевую косынку в жестком лотке. А Борьку прижали. Гланды его никого не впечатлили, тем более рассказы про неполадки с бронхами. Тут старожилы посоветовали ему «капнуть в анализ». Ткнуть иголкой в палец, капельку крови добавить в банку с остальным содержимым. Но надо знать меру. Борька же не рассчитал. Полковник медслужбы оказался знатоком подобных затей, осмотрел его, пролистал тонкую серую карточку, где съежился клочок со странными результатами. Покачал головой и повел, не говоря худого слова, в особую комнатку. На дверях имелась загадочная надпись: «Цитоскопическая». Там вкатил бедняге жесткий катетер в причинное место. Теперь измученный приключениями солдат крепко держался за мотню блеклых госпитальных штанишек, на ходу шипел: - Так бы и оторвал… Юрка помирал со смеху, но жалел товарища. Тот, дрожа как в ознобе, бормотал: - «Если, - говорит, - не сойдется, первый результат и этот, с катером, под трибунал пойдешь. За уклонение от службы». Это тебе не губа… Пожрать бы, что ли, у кого есть? В пятой палате, точно. К нему приезжали сегодня. Пойдем, подзаправимся. Быстро обзавелись знакомыми, особенно сдружились с постоянными. Такие тут тоже были. Попав с каким-либо средней тяжести заболеванием, оставались надолго. Как самая большая удача, на весь срок службы. Если нет нужной специальности, то уборщиками, санитарами. Ярким примером был Толька-сварщик. Поставили диагноз «нефрит», но в такой форме, что и в войска не вернули, но и на гражданку не пустили. Годен к военной службе, но ограниченно. Кому же не хочется своего госпитального сварщика иметь? Мнимые больные спали в палатах, питались по госпитальным нормам, по сравнению с войсками здесь был рай. О таком мечтали, но отсев бывал жёстким. На сварщика повесили присмотр за больничным курятником. Время от времени сваривал железки и слесарил. Ему предстояло провести в пижаме около восьми месяцев в розовом зданьице на окраине. Перспективой был безгранично доволен. В глухом посёлке под Могилевым столь достойная жизнь и не снилась. Борька испугался, всё уговаривал Юрку спасти его от трибунала: - Пихни с лестницы, чего тебе стоит? Да ну тебя! ... Еще, говорили, руку можно сломать. Замотать туго полотенцем, под холодную воду сунуть. Трубой газовой, тонкой по кисти, вот ------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (14) Клоунский ботинок - подобные причуды встречаются перед увольнением в запас достаточно часто. Молодые люди на свой лад приспосабливают форменную одежду к гражданской моде, показывая тем самым остальным, что отличаются от общей войсковой массы и вполне могут сойти уже за вольных, за гражданских. Ушивают сапоги, начесывают металлическими расческами шерсть на шинелях (приближая их вид к штатскому пальто), пропаривают шапки на специальных агрегатах (кастрюля с водой, внутри проходит электрическая спираль, которая нагревает воду), гладят их. здесь, шарахнуть, тогда не больно. Вон парень, в третьей палате, уронил на ногу гирю, полгода кантуется. Как-то встретил в госпитальном садочке Спирина. Его было не узнать. Выскочив с каторжной пересменки, совершенно переменился. Оказалось, обычный рассудительный парень. Не горбился, не вздрагивал, не отскакивал, словно бродячая собака. В нём проглядывал теперь крепкий сельский мужичок. Посмотрел на Юркину перевязанную руку, на Борьку в корчах, покивал, улыбнулся. Впрочем, тот нажрался крутых яиц с помидорами, привозили одному, полегчало. Пообтёрся, узнал много нового. Полковничья угроза расплылась, отодвинулась. Капал, не капал, какая разница. Если на каждого дело заводить… Солнце на прощанье из того дня сверкало из-за вышек, складов и берёз, переходя от дневной тяжёлой позолоты в тихий вечер. Юрка и Спирин завели степенную беседу, совершенно непохожую на прошлые судорожные диалоги. - Одно за другим пошло, - начал он размеренно, без эмоций, как про кого-то другого, прежнего, прошедшего, - Как вы… как вас… (последний отголосок навязанных обращений. Скоро, скоро покажется им прошлое кукольной постановкой) увезли, долбанулся Мануйлов на работах, в бункере. Свалился…(15) Заговорил, заволновался. Спирин вспомнил, проплыли перед глазами картинки. И голоса, голоса: В большом кабинете врач-подполковник, который дело свое, как и Сеньков, знал, рассмотрел царапины на шее, кровоподтек за ухом, тут же велел раздеваться полностью. «Упал? Нет, дружок, это следы ударов, и не кулаком, ты уж мне поверь. Так и запишем. А чего ты боишься?... Дело заведут, обратно вернут? В полк?... Не вернут, разберутся. Вот потому, что ты и Дурнов несёте околесицу, такое и происходит. Не поэтому?... Нечего спрашивать, как вижу, так и укажу...» - Без вас Ёшка совсем разошелся… Вот и пихнул его, в канал кабельный. Глубоко там. Глаза заплыли. Как это… черепно-мозговая, вот что, но ничего, живой. Ещё прапор с капитаном пьяные подрались. Полковник на плацу вызывает: «Подойдите сюда!» А он ему: «Да пошёл ты!» Следователи понаехали. Расформируют, говорили… Какой полигон! Всех по разным полкам распихают. - А сам как сюда? Спирин посмотрел на крышу госпиталя, потом на ели у входа, будто искал ответ. Помолчал и глухо выговорил: - Иголку проглотил. Шил в бытовке. Рядом с хлебом лежала. Вот… Взглянул на Юрку. Тяжело взглянул. Юрка его понял. Они стойко перенесли тяготы и лишения военной службы. И теперь могут, могут… Да только что же им вернут взамен? Годы, взгляды, оттепели, заморозки? Нет у этой силы ничего, может только пришибить невзначай. От рядов шиповника плыл густой аромат, хоть на куски его режь. Вились в солнечных лучах шмели, проворные мухи, крупные блестящие жуки и прочая золотистая дребедень. На закате, осторожно выволокли из сарайчика облезлый кривой велосипед. Усмехаясь нехорошо, оглядываясь, покатили в угол госпитального сада. Здесь стена, выкрашенная вопреки всем постройкам, не в розовый, а в голубой (какая краска на складе была, в такую и выкрасили), была пониже. Толька-сварщик давно устроил здесь лаз, прорезал колючку, прикрывающую стену сверху. Юрка суетился тут же, помогал, хотя ему еще сложно было управляться двумя руками. Подняли машинку на руки, перенесли через гребень, осторожно опустили в свободные лопухи, неподвластные гарнизонным порядкам. Борька, потирая измученное врачами место, кряхтя, с кислой миной, подтянулся, мелькая синими сиротскими штанами блеклой пижамы, -------------------------------------------------------------------------------------------------------------- (15) Свалился - обычная версия любой травмы в войсках, пострадавшие боятся сослуживцев больше, чем начальства. Падают самым фантастическим образом. А если сам упал, ни на кого не жалуешься, нет повода проводить расследование.
полез сам. Толька сбросил ему драную рабочую куртку, иначе вид такой, будто из психушки сбежал. На той стороне, за стеной, была воля. Пустырь, глинистая, с причудливыми горбами, заброшенная дорога, по которой, смешно дёргая коленями, морщась в тисках узкого седла, петлял в винный магазин Борька. Над зарослями плавало блаженное марево. Толька ушёл, пообещав сочинить в два счета куриный шашлык. Кусты шиповника буйно разрослись на месте покинутого двора. Юрка ухватился за доску здоровой рукой, сонно смотрел на залитую солнцем стену кустарника за канавой. Ему казалось, что он медленно уплывает куда-то. Зелень колыхалась под ветерком, солнечные пятна скользили по листве, внезапно выхватывая развалины, брошенную арматуру, нежные алые цветы. Ветер стих, всё замерло. Пылинки плавали слева направо и вниз в закатных лучах. Слева направо, вниз… Ближайший к Юрке куст шиповника зашевелился, колючие сплетения с яркими пятнами цветов, лиственная гуща плавно заходила из стороны в строну. Собака, что ли? Раздалось чавканье, выглянула бурая, блестящая на солнце морда с серыми овалами вокруг глаз, маска непобедимого Зорро. Рыжие ресницы хлопнули раз, другой. Дожевал нечто вкусное, показывая желтоватые, толще пальца, клыки. Вот те на! Свинюха-то, и правда, вырвался, жив. Кабан постоял, подумал, посмотрел на Юрку. С храпом втянул воздух, осмотрелся. Теперь Юрка мог как следует его разглядеть. Это точно старый его знакомец, храбрый свиной гражданин. Прожевав, немного подумав, кабан глянул невнимательно на Юрку, выволок литую тушу из кустов, похрюкивая, раздумчиво прошёлcя, остановился на обочине. Точно утвердив ноги с тяжелыми копытами, попирал траву. Помотал башкой. Как ему было на воле хорошо! Тряхнул ушами, скособочил морду, то ли разнюхивал насчет пожрать, то ли хотел передать Юрке важнейшее наставление: держаться, не сдаваться, биться. Оставаться в живых, бродить на закате по полю. Повернулся к сержанту в сиротской куртке своим необъятным блестящим задом с бодрым подвижным хвостиком. Скользнул в заросли. Шиповник уродился в этом году на славу. Плотный, круглый. Вильнула закорючка, кабан-рыцарь в серой маске исчез. Юрку распирала радость от горячего солнца, от живого радостного свина, от шмелей этих, от счастливой минутки... На дороге теперь показался растрёпанный мальчишка, в драных джинсах, с хворостиной. Высматривал что-то по сторонам, повернул голову, заметил Юрку. Тот кивнул ему. - Твой зверь? Подпасок почесал бок, двинул с досадой своей ореховой палкой по репейникам, указал на кусты. - Наш… Солдаты везли, бабке продали. В прошлом году. Замучились домой загонять. Такой гуляка… Уйдет и шляется себе. Вот как. «Солдаты везли». Юрка улыбался мальчишке. Если бы теперь спросили, вероятно, не смог объяснить, чему же так радуется. Жизнь продиралась сквозь густой колючий куст, строила гримасы, крутила задорным хвостом свиного гражданина. Веселились, как же веселились. Вечер закрутился вокруг них дворовым псом. Давно приехал Борька. Набрались креплёного и дешевого, заели костлявым шашлыком. Хлопая время от времени товарища по плечу, повторял, как заклинание: «Жив свинюха, жив!» - «Да кто жив-то, Юр? Ты о чем?» - «Свиной, Борька, гражданин. Он от бабушки ушел, и от нас, дураков, тоже. Теперь в шиповнике пасётся. Там ему лучше... Да неважно. Тебе не всё ли равно? Пошли на «козле» покатаемся!» Серёга, «молодой», шофер, который с удовольствием болтался в госпитале, лишь бы в автороту не идти, где наваляют спьяну, завёл свою таратайку. Он и спал в машине, на жестком кожаном сиденье в садике госпиталя, пока тепло. Поднесли ему стаканчик. Заползли, двинулись вокруг розовой больнички. Мигая подфарниками, хрюкая подвеской на углах. Вечер погас, разлетелись мушки, жуки и прочая шушера. Толька-сварщик разогнал их по палатам крепкой рукой куровода и слесаря, ворча: «Чего зря светиться… Стуканут главрачу, такой катетер засадят, - кивнул в сторону тихого пьяненького Борьки, - и не приснится!» Тишком тащились спать по облезлому больничному коридору, длинному, как грипп. Глухой ночью, когда больные с нормальным поведением спали, примкнувший к ним сержант-лётчик, которому как раз и привезли закуску, маялся в тошной туалетной духоте. Мокрой головой елозил затылком по стене у раковины, мелко трясся, икал. Кадык его бодро взбирался по тонкой ненадежной гортани и безрезультатно опадал. Подбородок съезжал на грудь. Рядом маячил тщедушный коллега сварщика, внештатный госпитальный мусорщик, прозябающий в сказочном медицинском заточении. Сержант мешал ему мыть полы. Тот и рад бы уйти, но покинуть местечко у фаянсовых раструбов опасался. Белое столовое оказалось совершенной пакостью. Стоит только задуматься, солнышко того вечера вспыхивает на шершавых стенах пропащих коридоров. А ведь времени с тех пор убежало много, четверть века. Юрка был отпущен в самом конце однажды прошедшего апреля, выскочил перед самым Чернобылем. Борьку с дембелем задержали, замполит нашёл у него парадку с немыслимыми украшениями. Обтянул пластиковыми трубочками, будто белым кантом обшлага, отвороты, манжеты. В результате китель живо напоминал старинный мундир. На груди цвел ряд регалий в алых розетках из фольги (как у первых орденов Боевого Красного Знамени). Рядом привинтил знаки «Воин-спортсмен», «Гвардия», «Отличник боевой подготовки», «Первый класс». Незаслуженные награды отобрали, сам же китель, вредный в идеологическом отношении, сожгли в назидание на скорбном полковом построении. Увольнение в запас задержали до лета. Дембель, говоря тамошним языком, «сдвинули запредельно». Крутится «газик» вокруг госпитального подслеповатого особнячка. Молодые, стриженые, худые ребята свистят, хохочут, радуются неизвестно чему. Наверное, тому, что живы. Скрипит машинка. Иногда во сне, долгие годы спустя, к Юрке возвращаются шмели, "газик", розовый домик. Живой храбрый свинюха, с проникновенными, а то и нахальными, смотря по настроению, глазками. С редкими рыжими ресницами. Среди непобедимого шиповника в алых цветах. |
Библиотека // Объявления