Из воска берег,

пруд из бересты,

В нем облака так медленны, так зыбки.

Полет в ничто, паденье с высоты;

Сегодня ночью у моей калитки

Рыдает ветер

Будем с ним на «ты»,

Он так похож на нас своим отчаяньем;

Мгновенье слез, мгновенье красоты,

Оно придет… надуманно? Случайно ли?

У входа в зазеркальное молчание

Такие разноликие цветы…

Глава 1.

Они ехали от порта к дому Габи. Изменчивые летние сумерки успели загустеть настолько, что стали непроницаемыми для взгляда, а сквозь угольную черноту неба прорезались первые звезды. Единственным, что запомнилось Арику от этой дороги, было тихое шуршание асфальта под колёсами и рассеянный, бледно-бирюзовый свет встречных фонарей.

Сидевший за рулем Габи молчал, искоса, и, как казалось Арику, немного злобно поглядывая в тусклое зеркало заднего вида, а Арик откинулся в кресле и думал о Жени. Странная девушка. Когда она говорит с тобой, то никогда не смотрит в глаза, а всегда немного в сторону. Внезапно появляется и исчезает, и всегда держится так, как будто ничто в мире ее не волнует. Если взять ее за руку, тонкие пальцы остаются безжизненными, словно она не чувствует прикосновения.

А когда они вдвоем гуляли по ночному парку, и небо было бархатно-темным, а слабо посеребренные кусты едва заметно струились на легком ветру, Арик подумал, что даже Луна освещает ее по-другому.

Парк нежился в сонном тепле и благоухающем сиренью полумраке, а Жени вся, казалось, была охвачена огнем и ветром. Ее пламенеющие на лунном свету каштановые волосы метались и бились, как неправильно установленный парус, и она поминутно придерживала рукой то их, то надувавшуюся пузырем широкую юбку.

Арику никогда не нравились глупые женщины. Их пошленький, кокетливый щебет не умилял его, а только наводил тоску. В Жени было что-то такое… нет, даже не ум… просто иногда Арику представлялось, что она знает что-то неизвестное ему. Поэтому даже самые обычные слова, например, о погоде, в ее устах приобретали особый смысл.

Арик с детства верил, что любовь – странный и редкий талант, которым природа наделяет немногих. Есть люди, не способные любить. Есть люди, не достойные любви. Эта девушка была достойна любви во всех отношениях, и Арик не заметил, как постепенно она проникла в его мысли, а потом и в сны.

Мечтать о ней стало его обычным состоянием, он засыпал и просыпался, повторяя ее имя, тягостное и дурманящее, как сладковатый запах белены, навязчивое, как болезнь.

Вначале Арику казалось, что Жени благоволит к нему, выделяет среди других (эта обманчивая, зыбкая теплота в самой глубине ее дымчато-фиолетовых глаз… прогулки рука об руку по затянутым липкими отражениями улицам…). Но стоило объясниться ей в любви - робко, полунамеками - и она сразу сникла, отстранилась, стала неожиданно чужой и странно-безразличной. Словно стеклянная призма, через которую она прежде смотрела на мир, утратила прозрачность, и теперь Жени могла с трудом различать только контуры и суетливые тени предметов.

А Арик, бессильный понять, что произошло, почувствовал себя больным. Поэтому приглашение его друга Габи приехать погостить -собственно, Габи звал его уже давно - показалось неплохим поводом отвлечься и разорвать, хотя бы ненадолго, мучительный порочный круг.

Машина развернулась и затормозила так резко, что Арика подбросило на сидении; отраженный от чего-то свет фар вернулся и ослепил его. Как будто впереди было установлено гигантское зеркало, но Арик не успел утвердиться в этой мысли, потому что Габи поспешно выключил фары и все погрузилось в темноту.

Они вошли в дом. Комнаты в квартире Габи оказались маленькими и уютными, стилизованными под старину.

- Будешь чай? Или, может быть, кофе?

- Пожалуй, нет, я очень устал.

Арик обессилено опустился на изящный, выточенный из золотистого дерева стул, выглядевший настолько хрупким, что на него было страшно садиться.

- Да, тебе не мешало бы отдохнуть, у тебя болезненный вид, - согласился Габи, вглядываясь в побледневшее лицо гостя.

Арик слабо кивнул, его бил озноб и совершенно не хотелось разговаривать.

Габи держался, как радушный хозяин, но в пытливом взгляде его слегка прищуренных темных глаз не было и тени дружелюбия.

«Как, в сущности, мало я его знаю», - невольно подумалось Арику.

- Ты писал мне про какую-то девушку, - напомнил Габи, усаживаясь напротив него. – Как ее зовут?

- Жени… Не будем сейчас об этом. У меня нет настроения.

- И ты серьезно увлечен ею?

- Да, - покорно вздохнул Арик, понимая, что от объяснения ему не уйти. – Послушай, Габи, я обо всем расскажу завтра. Только ты обещай мне за это погадать.

В желтом электрическом свете зрачки Габи стали похожи на узкие, очень глубокие отверстия и, затянутый их тягучей пустотой, Арик почувствовал едва заметное головокружение. Вся комната вдруг показалась чуть-чуть нереальной и до отвращения яркой.

- Я не умею предсказывать будущее, Арик. Но я покажу тебе кое-что интересное; нечто такое, что заставит тебя если и не отказаться от своей любви, то, по крайней мере, взглянуть на нее под другим углом зрения.

- Да? – скептически усмехнулся Арик. – И что же это?

- Наберись терпения до завтра, ты слишком устал. Да и «они» наверное уже спят.

- Кто «они»? Какой-то ты сегодня таинственный, Габи… Решил очаровать меня своими маленькими загадками? Я полагал, что такая уловка больше к лицу женщинам.

- Да нет, - Габи сделал вид, что не заметил издевки. – Просто будет лучше, если ты увидишь «их» своими глазами. А о женщинах, я надеюсь, мы еще побеседуем.

В ту ночь Арик долго не мог заснуть - впрочем, так бывало с ним всегда, когда приходилось спать на новом месте - и все слушал, как мягко хлопает крыльями и тоскливо поет за окном какая-то ночная птица. Ее голос, красивый и грустный, был очень похож на человеческий, только выше и чище, и долго звучал на одной ноте, не слабея и не прерываясь. И окутанный им, словно шелковым белоснежным покрывалом, Арик постепенно погрузился в прозрачное небытие.

Глава 2.

Проснулся он так же незаметно, как и погрузился в сон. Теплый, золотистый свет просочился под сомкнутые веки и заставил открыть глаза. Легко и естественно. Утром квартира казалась совсем другой, более просторной, полной воздуха и блеска, пропитавшего обклеенные розовыми обоями стены и медленными волнами струящегося в пространстве. Он почти физически ощутил чьи-то красивые, свободные, немного наивные мысли, пронизывающие комнату, как рентгеновские лучи. Вчерашний странный разговор с Габи вспоминать не хотелось, но Арик уже знал, что не совершил ошибки, приехав.

Он оделся и отправился на поиски хозяина или, в крайнем случае, завтрака. Толкнул одну из дверей и оказался в большой комнате с одной зеркальной стеной, и из этого огромного, похожего на окно в другое измерение, зеркала ему на встречу поднялась, улыбаясь, молодая женщина.

- Привет, - сказала она, и ее янтарные глаза мягко вспыхнули, словно из глубины зрачков вспорхнула и расселась по радужной оболочке стая тоненьких огненных птиц.

- Доброе утро, - ответил слегка растерявшийся Арик и оглянулся.

Комната была пуста. Только у самого окна сиротливо ютился накрытый кружевной белой скатертью столик.

- Меня зовут Яэль, - представилось отражение женщины. – Я никогда не видела тебя здесь раньше. Как твое имя?

- Арик… Я приехал недавно.

Может быть, это вовсе не зеркало, а стеклянная стена, отделяющая друг от друга две симметричные половины комнаты? Он бы так и подумал, если бы не собственное отражение, в точности повторяющее каждый его жест. Полупрозрачная - полузеркальная стена?

- Что значит «приехал»? Ты раньше жил в другом доме, а теперь будешь жить здесь? – догадалась женщина. – Ты уже познакомился с Габи? Он неплохой парень, но немного странный. Тебе следует его остерегаться.

Гладкая, блестящая и как будто холодная на вид поверхность не хранила даже намека на прозрачность, а зеркальная девушка, живая и яркая, стояла во весь рост и смотрела на отражение Арика.

Он снова, как вчера, ощутил тошноту и головокружение, а теплые утренние цвета вдруг сделались сочными и тяжелыми, усилились и нестерпимо засверкали ему в глаза.

- Извините, я сейчас, - пробормотал Арик и выскочил из комнаты.

- Подождите, - донесся ему вслед голос Яэль. – Скоро на столе появится еда, и мы будем завтракать.

Оказавшись за дверью, Арик пробежал несколько шагов по коридору и остановился, словно пораженный внезапной догадкой. Потом уже медленнее направился в комнату Габи. Тот, очевидно, только что проснулся и, сидя на не застеленной кровати, расчесывал волосы длинным серебряным гребнем и одновременно высматривал что-то в окне, а может быть, просто любовался тончайшими красками послерассветного неба. Он вздрогнул, услышав звук открываемой двери.

- Ты застал меня врасплох. Я задумался, - сказал он Арику, оправдываясь за свой испуг.

- Я не слышал твоих мыслей, - улыбнулся Арик. – Послушай, что за фокус у тебя там, в зеркальной комнате? Скрытый кинопроектор, проецирующий изображение на зеркало?

Губы Габи неуловимо дрогнули. «Как у человека, пытающего подавить усмешку, - подумал Арик, - или страх, или готовые сорваться слова».

- И кого ты там увидел? – после минутной паузы спросил Габи.

- Какую-то Яэль.

- Красивая, не правда ли?

- Да, пожалуй. Одобряю твой вкус.

- Мой вкус здесь ни при чем. – сказал Габи серьезно. – Там нет никакого проектора, Арик. Неужели я опустился бы до таких дешевых трюков? Впрочем, если не веришь, можешь обыскать комнату. Что найдешь, поделишь со мной.

- Тогда я ничего не понимаю.

- Это люди, живущие в зеркалах. Так их у нас называют. Двумерные существа, которые обитают в двумерном мире отражений, мыслящие, самостоятельные организмы, которые сами определяют, где им жить. Я эту Яэль никогда не приглашал, она сама выбрала мой дом и, очевидно, считает его своим. Они и нас воспринимают только через наши плоские зеркальные изображения, трехмерное пространство для них не существует.

Арик недоверчиво покачал головой, пытаясь понять, не шутит ли Габи. Нет, на розыгрыш было непохоже.

- А откуда они взялись? Зачем они вам?

- Это очень древний народ, такой же древний, как наш. Думаю, они сосуществовали с нами всегда. Погляди в окно.

Арик выглянул и увидел, что через весь город, насколько хватает глаз, в разных направлениях тянутся высокие, полыхающие всеми цветами радуги серебряные ленты – зеркальные стены – и дома буквально нанизаны на них, точно огромные, неправильной формы, бусины. Издали казалось, будто эти стены текут и движутся, словно поставленные вертикально взбесившиеся реки.

- В каждой квартире есть зеркальная комната, - пояснил Габи. – Не спальня, разумеется. То, что происходит в спальне не предназначено для чужих глаз. И все эти зеркала сообщаются между собой, образуя единую систему.

- Да, но зачем это вам?

Габи пожал плечами.

- Они доброжелательны и, как правило, красивы. Никому не причиняют вреда и не потребляют пищи, то есть обходятся нам бесплатно. Иногда с ними довольно интересно побеседовать. Кроме того, это наша история и основная достопримечательность города, уникальное явление природы, если можно так выразиться. Так почему мы должны их уничтожать?

Несколько минут Арик стоял, задумавшись, а его друг тем временем поспешно завершил свой утренний туалет. Пора было идти завтракать, тем более, что Яэль уже ждала их у пустого стола.

Очевидно, она успела проголодаться и теперь по-детски радостно приветствовала «появление» еды – яиц всмятку, бутербродов, кофе и фруктов. В огромном хрустальном блюде с персиками и апельсинами заиграл, распадаясь на проворные разноцветные искры, солнечный свет, и в просторной комнате стало как-то необыкновенно, по-семейному празднично и уютно.

- Ты уже познакомился с Габи, Арик? – спросила Яэль (оба при этих словах не смогли сдержать улыбки). – Габи, это Арик, он «приехал» к нам из другого дома.

Она села к столу и взяла с блюда отражение персика. Настоящему персику это, впрочем, никак не повредило.

- Давно не ела таких вкусных фруктов, - сообщила Яэль, надкусывая бархатистую мякоть. Маслянистые капли сока закапали на стол, тут же исчезая, и на белоснежной скатерти не осталось ни пятнышка. – Ты принес в наш дом счастье, Арик.

- Аминь, - сказал Габи с усмешкой и опустил глаза. Его длинные нервные пальцы отчаянно, почти до боли, стиснули чайную ложку, но Арик и Яэль этого не заметили. Они смотрели друг на друга.

- Что вы собираетесь делать после завтрака? – осведомилась девушка, когда дружеская трапеза подходила к концу.

- Мы думаем немного погулять в парке, - ответил Габи. – Надо кое-что обсудить.

- Хорошо, - Яэль гибким движением выскользнула из-за стола. – Я найду вас там.

Парк, как и каждый дом в городе, оказался нанизанным на сверкающую серебряную ленту. Его центральная аллея была зеркальной, но от нее, в тенистую, солнечно-зеленую глубь, словно лучи, отходили узкие тропинки, доступные лишь «трехмерным» людям.

По одной из таких тропинок и направились Арик и Габи.

- Да, так что ты хотел рассказать мне о той девушке?

- О Жени? – рассеянно отозвался Арик, уже успевший всем существом погрузиться в мутную пучину весеннего расцветающего леса. – Ты обязательно хочешь знать? Мне больно о ней говорить.

Он подумал о Жени и ничего не мог вспомнить кроме ночного свидания, ветра и лунного света, бушующего вокруг ее бесплотной фигурки.

- Ветер и лунный свет… - задумчиво повторил Габи. – Ты уверен, что весь остальной парк был слабо освещен, а ветер только слегка колыхал верхушки кустов? Подумай, это очень важно.

- Да, только шевелил кусты и струил листву. Я не успеваю следить за ходом твоих мыслей, Габи, и почему-то мне совсем не хочется этого делать.

- И это правильно, - согласился Габи неожиданно мягко. – Но, тебе все-таки придется. Посмотри, мы вышли к озеру. Самый романтичный уголок в нашем парке, но, к сожалению, этой неисправимой мечтательнице Яэль сюда не добраться.

Они подошли к воде. Упругая поверхность прилежно скопировала их опрокинутые, вытянутые силуэты.

- Интересно, в этом зеркале тоже кто-то живет? – полушутливо, полунастороженно поинтересовался Арик.

- Рыбки, наверное. Да еще одинокий лебедь. Вот он плывет.

И правда, им навстречу невесомо скользила грациозная, словно изваянная из снега и воздуха, белая птица и, нахохлившись, выклевывала что-то из воды, очевидно, рыбьих мальков или насекомых. Со стороны казалось, что она целится клювом в свое отражение.

- Раньше их было двое, - объяснил Габи. – Но потом один лебедь умер, и второй остался в одиночестве.

- Почему он не нашел себе новую подругу? – удивился Арик.

- Это озеро – весь его мир. Он живет здесь, сколько я его помню, и никогда не улетает. Странное, наверное, чувство – что ты один в целом мире.

***

Они нашли Яэль на центральной аллее, грустно сидящей на скамейке под большим кустом сирени. Она и сама была, как дерево, тонкое, печальное, вплетающее свои золотистые ветви в яркий узор стремительно разгоревшегося полдня. «Они неизменно доброжелательны, это верно» - отметил про себя Арик, глядя, как преображается и оживает лицо девушки и легкий румянец растекается по смуглым щекам.

- Вы сказали, что пойдете в парк, - упрекнула их Яэль. – Я жду вас здесь уже целый час.

- Мне очень жаль, - галантно извинился Габи. – К сожалению, я вынужден вас оставить, у меня много дел. Встретимся за обедом. Думаю, сегодня он «появится» около двух часов дня.

- Но ведь ты-то никуда не торопишься? – выразительные глаза Яэль с мольбой обратились на Арика. – Мы могли бы немного погулять.

Арик чувствовал себя глупо, разговаривая с зеркальной стеной, но ему было неловко отказывать Яэль. А она продолжала трогательно уговаривать его:

- Подожди, видишь легкая позолота тронула лепестки цветов? Это значит, что скоро на небо взойдет солнце, и во всем мире станет сказочно-красиво.

«Солнце перейдет зенит и отразится в зеркале, - понял Арик. – И тогда Яэль сможет увидеть его».

- Я столько лет встречаю в этом парке восход, и каждый раз не могу сдержать восхищения.

Наконец, Арик сдался и они медленно пошли, прогуливаясь, по зеркальной аллее. Впрочем, они были не единственной такой парой. Еще несколько человек, на значительном расстоянии друг от друга, шли вдоль зеркала, разговаривая со своими двумерными собеседниками.

- «У меня много дел», - передразнила Яэль последние слова Габи. – Какие у человека могут быть дела, когда вокруг все цветет и первые лучи солнца уже переливаются через бледно-лиловые вершины кустов, наполняя каждый цветок прозрачным, как дождевая вода, золотым нектаром? И таких людей на свете очень много, Арик. Они живут, погруженные в какие-то не стоящие внимания мелочи и не осознавая, как удивительна жизнь. Знаешь, во всем мире не осталось ни одного не исследованного мной уголка и ни одного не познанного мной явления Природы, но я не перестаю удивляться ее многообразию. Разве не чудесно проснуться утром и обнаружить, что сегодня в твоей комнате новые обои, или что на завтрак – твои любимые фрукты? Самые неожиданные предметы возникают в самых неожиданных местах, когда ты их совсем не ждешь, превращая жизнь в сплошное ожидание чуда. Даже небо – оно ведь тоже всегда разное!

Арик невольно поднял взгляд туда, где среди заостренных темно-оливковых вершин, слегка покачиваемых невидимыми потоками воздуха, бежали быстрые фиолетовые облака. Ему было забавно слушать Яэль и совсем не хотелось ее перебивать. Да и что он мог ей возразить? Она бы все равно не поняла.

А между тем жгучие оранжевые блики заскользили по поверхности зеркала, пожирая холодным огнем склоненные к дороге ветви.

«Это солнце», - прошептала Яэль и остановилась. Жидкое, подвижное, как ртуть, золото медленно заливало ее обращенное к небу лицо, волосы, плечи, струилось по одежде, стекая на землю яркими, мгновенно испаряющимися каплями. Она была похожа на прекрасную восковую скульптуру, таяла в огне, и Арик наслаждался изысканностью и хрупким совершенством представшей перед ним картины. Картины, подобной тем, что являются нам раз в тысячелетие на неуловимой грани слияния Искусства и Природы.

Именно тогда Арик осознал один из самых странных парадоксов времени – как то, что должно длиться несколько секунд, растягивается на вечность. Весь день он пел про себя Яэль, словно легкую мелодию, и исполнял ее на всех известных ему инструментах, как симфонию, перевоплощенную в свет.

Ночью он спал безмятежно и видел удивительные сны. Ему снилось, как скорбно жалуется на что-то неизвестная птица с человеческим голосом, и как по темному стеклу скатываются ослепительно белые звезды – слезы и заволакивают комнату прохладной молочной пеленой, в которой, будто в тумане, бродят неприкаянные тени. Это плакал одинокий лебедь, тоскуя по невосполнимой потере. По тому, что никакая в мире сила уже не могла ему вернуть.

Глава 3.

Габи оказался прав: с «зеркальными людьми» было интересно общаться. Арик хотел отвлечься и получил желаемое. Беседы с Яэль развлекали его и помогали приглушить тупую боль, в которую постепенно переродилась его неразделенная любовь. Нет, образ Жени не потускнел в памяти, но слегка отодвинулся в тень, и те часы, когда ему удавалось о ней не думать, казались Арику райским наслаждением.

В другое время он или осматривал вместе с Габи город, или лежал ничком на кровати и волны мучительных воспоминаний прокатывались над ним, все сильнее придавливая его беспомощное тело к яркому, затканному стрекозами и цветами, покрывалу.

От нечего делать он в шутку занялся «образованием» Яэль и проводил короткие летние вечера в бесплодных попытках объяснить ей необъяснимое.

- Откуда здесь эти яблоки? – спрашивал он, показывая на вазу с прозрачно-золотыми, словно светящимися изнутри, плодами.

- Они «появились» сегодня утром.

- Да, но откуда?

Яэль по-детски удивленно смотрела на него широко открытыми солнечно-карими глазами.

- Не знаю… Ведь все откуда-то появляется. Просто так устроен мир.

Арик удовлетворенно улыбался, любуясь ее искренней растерянностью и трогательно хрупкой, как стеклянная веточка, красотой. Яэль была похожа на озеро, полное отражений, но отражений светлых и простых, порождающих иллюзию, что мир удобен и чист, и сотворен для вечного счастья. Только протяни руку – и это счастье свалится тебе на ладонь, точно спелый плод... как магическое яблоко с Дерева Жизни. Вкуси его – и забудешь, что рай когда-то считался потерянным.

Арик улыбался: как приятно почувствовать себя умнее кого-то, даже если в этом нет твоей заслуги.

- А тебе не приходило в голову, Яэль, что эти яблоки кто-то вырастил, собрал с дерева и принес сюда? Ты видела, как они растут в саду, как из отцветшего цветка появляется завязь, как она растет, зреет, наливается соком? Как учится у солнца быть упругим и золотым, как по капле собирает его тепло, пропитывает его терпкой сладостью свою рассыпчатую мякоть? Неужели ты думаешь, что не существует связи между дарами сада и яблоками на твоем столе?

Мелодичный, гибкий, словно гнущийся к земле колосок, голос Яэль прозвучал тихо, но твердо.

- Нет, не существует. Я знаю, есть люди, которые проповедуют, что все в мире может быть сотворено человеческими руками. Это заблуждение, Арик. Несколько месяцев назад я пыталась нарисовать узор на потолке – композицию из листьев и птиц, но он держался не более двух часов, а потом исчезал. А через три дня он появился сам, как раз такой, как я хотела, даже красивее.

Арик взглянул на потолок, и в глазах у него зарябило от буйства красок и оттенков, многообразия форм крылатых силуэтов, и абстрактных геометрических фигур, концентрическими кругами расходившихся от огромной, похожей на усыпанный цветами куст жасмина, хрустальной люстры. Каждая деталь этой странной сюрреалистической картины была тщательно выписана.

- И тогда я поняла, - говорила Яэль, и задумчивая зеркальная комната притихла, прислушиваясь к ее словам, - людям не дано изменить мир. Он будет таким, каким ему суждено быть, что бы мы ни делали: ломали, строили, писали картины, украшали, втаптывали в грязь. Дерево не напьется водой, если эту воду принесем мы, и птица не примет корма из наших рук. Мы пользуемся предметами, но не можем распоряжаться ими; у каждой, даже самой крохотной и никчемной вещички своя судьба, не зависящая от нас и наших желаний.

И вновь Арик попытался улыбнуться нелепости ее мыслей, но поднявшаяся откуда-то из глубины души мутная горечь отравила его улыбку. И следующий вопрос прозвучал совсем не так, как он собирался его задать, а надтреснуто и ломко, точно позвякивание льдинки в бокале с вином.

- Но тогда зачем это все? Я хотел сказать: что мы должны делать?

- Просто жить, - серьезно ответила Яэль. – Мыслить, чувствовать, разговаривать, писать стихи, петь. Или еще что-нибудь... Какая разница, что делать, если это ничего не меняет?

- Когда-то я писал стихи, - сказал Арик. – Непонятные и красивые, по крайней мере, мне так казалось; такие, чтобы ни о чем и в то же время о чем-то. Но в этом не было смысла, и теперь я ничего не пишу.

Он говорил правду. Смысл исчез из стихов, когда от Арика отвернулась Жени. Слова, когда-то горячие, проникновенные, болезненно образные, стали похожи на разведенный теплой водой сироп. Собственно, слова остались те же самые, но нарушилась соединительная ткань, то невидимое поле, на которое они прежде накладывались.

Арик не обманывался. Он прекрасно знал, что с ним произошло: от него ушла его Муза, та единственная женщина, в которой он черпал вдохновение для поэзии и для жизни. Яэль пыталась заменить ее собой, но подмена казалась горькой насмешкой.

Единственное, что теперь писал Арик – это послания Жени, а вернее, самому себе, потому что он никогда их ей не отправлял. «Моя гордая холодная Муза! – писал он. – Моя судьба... Понимаешь ли ты, как много ты значишь в моей жизни? Постарайся никогда этого не понять...»

Дома Арик запирал листки с посланиями в ящик письменного стола. Виной тому было неотступное, почти суеверное чувство, что Жени может каким-то образом найти их и прочесть. Здесь Арик не видел смысла их прятать, и они валялись где попало: на столе, на буфете, а порой и просто на полу. И не удивительно, что однажды Габи поднял одну из этих бумажек и машинально пробежал глазами.

- Кому это ты объясняешься в любви? – со странной усмешкой спросил он лежавшего на кровати Арика. – Яэль?

- Идиот, - откликнулся тот бесцветным голосом.

Арику было безразлично, что подумает о нем Габи, но сама мысль о том, что можно влюбиться в зеркальное отражение, показалась ему абсурдной и пугающей. «Словно сотворенной из антивещества, если можно говорить о веществе мысли», - подумал Арик.

- Не такой уж это абсурд, - возразил Габи, неприметно ощупывая взглядом его побледневшее лицо. – Ты очень много времени проводишь в ее обществе. Она молода и красива, а какой мужчина может устоять перед молодостью и красотой? Вспомни хотя бы Нарцисса.

- Она отражение, - сказал Арик, не отреагировав на последнюю реплику, смысл которой дошел до его сознания несколькими секундами позже.

- Что ты знаешь об отражениях?

На пару минут воцарилась пауза, долгая и страшная, совсем не похожая на чуткую, полную музыки и холодного света ночную тишину.

- Ничего, - ответил, наконец, Арик и сел на кровати так резко, что закружилась голова, и комната, медленно качнувшись, поплыла влево. – Я приехал сюда отвлечься, Габи, и, может быть, получить новые впечатления; а эти ваши «зеркальные люди» - такая экзотика… Да и с кем еще мне здесь беседовать?

- Со мной, например. Ведь это я тебя сюда пригласил. И, между прочим, совсем не для того, чтобы знакомить с Яэль.

- А для чего же тогда? Нет, я не то хотел сказать... извини, Габи. – Мысли Арика путались, копошились в голове, как змеи, - тугой, отливающий золотом и бронзой клубок – и никак не удавалось распознать в них главную, единственно нужную... - Я как-то странно себя чувствую... Уж не гипнотизируешь ли ты меня?

Арик хотел улыбнуться, но улыбка получилась жалкая и слабая, такая, что ему самому стало стыдно.

- Если бы я умел гипнотизировать, - с горечью отозвался Габи, - ты бы сейчас совсем не так со мной разговаривал... но, какая разница? Ведь ты хотел о чем-то спросить?

- Да, - Арик помедлил, позволяя неизвестно откуда взявшейся пустоте разползтись и заполнить его мозг. – Ты говорил, что можешь помочь мне избавиться от любви к Жени.

Вопрос вздрогнул и повис в воздухе, словно наполненный гелием шар, и легкий сквозняк чуть заметно покачивал его.

Габи молча смотрел на Арика, и новое, незнакомое выражение появилось в его глазах.

- А ты этого хочешь? – спросил он, наконец.

«Хватит ли у меня мужества сказать «да»?» - подумал Арик, чувствуя, как мучительная, сладковатая, точно мякоть перезревшего плода, боль зарождается в груди и, опускаясь ниже, разливается по всему телу. Головокружительная иллюзия невесомости, нечто среднее между ощущением падения и полета.

- Ну скажи, что ты этого хочешь, - голос Габи прозвучал почти умоляюще.

Но Арик отрицательно покачал головой. Где-то далеко, за окном, за зеркальными стенами, пошел дождь, и его крупные капли запрыгали, зашуршали по отдающей тепло мостовой. Их шорох складывался в музыку, музыка – в слова, а в словах содержался ответ, который люди вот уже на протяжении тысячелетий не хотели знать.

«Может быть, они прислушаются хотя бы на этот раз? Может быть, они, наконец, решатся услышать?» - думал дождь, с многовековым терпением продолжая отстукивать по быстро намокающему камню все ту же бесконечно мудрую, неуловимую для человеческого слуха песню.

Глава 4.

- Как называется эта птица, что поет ночами и чей голос похож на человеческий? – поинтересовался Арик у Габи, когда они вдвоем прогуливались по городу.

Габи что-то показывал ему, но Арик не смотрел: кроме зеркальных стен в этих краях не было ничего интересного. Разве что люди; одетые ярко, даже эпатажно, они держались обособленно, как будто не смотрели друг на друга, а двигались, точно атомы, каждый по своей траектории. Казалось, лишь какое-то шестое чувство удерживает их от столкновений.

- Это Сирена, - ответил Габи.

- Сирена?

- Так называется эта птица. Ее никто никогда не видел. Но голос слышен везде, и его невозможно ослабить самой мощной звукоизоляцией.

- Странно, - вслух подумал Арик. – А может быть, ее и нет вовсе?

Солнце, медленно ползущее по прозрачному небосводу, выглядело безжизненным и хрупким, а густой воздух казался ломким, как стекло. Но самым страшным представлялось Арику не это, а то, что так было всегда.

- Твоя идея не бесспорна, - откликнулся Габи. – Но мне нравится, что ты начинаешь мыслить. Между прочим, могу подкинуть тебе еще один повод для раздумий. Вчера Яэль пожаловалась, что из комнаты, где она раньше спала, исчезла кровать. Очевидно, для нее это что-то вроде суеверия: желания, высказанные в моем присутствии, как правило, исполняются. Хотя вряд ли она видит какую-то связь между мной и их осуществлением. Так вот, мне пришлось поставить ей диван в нашу зеркальную комнату.

- Да, так что же? – отозвался Арик без всякого интереса.

- Она хочет быть поближе к тебе. Ночевать там, где ты обычно бываешь, и, очевидно, надеется, что тогда ты будешь проводить ночи с ней.

От неожиданности Арик остановился.

- Какая наглость! – невольно вырвалось у него. – Нет, Габи, ты можешь себе это представить? – он отстраненно слушал свои собственные реплики, вполне уместные и немного театральные, они успокаивали и позволяли продемонстрировать правильный образ мыслей.

Но внутри была пустота и растерянность, и еще что-то, похожее на опрокинутое зеркало, а в нем – его, Арика, широко раскрытые от испуга глаза. Красноватый блеск в зрачках… это отблеск свечи, такой тонкой, что длинные, нервные пальцы вот-вот переломят ее пополам. Сплетенный из трех бледно-зеленых нитей восковой столбик неравномерно покачивается в такт… дыханию? Музыке? Молитве?

Когда и где Арик видел себя таким? И почему его память хранит не саму картину, а только бледный отпечаток, мутное отражение в косо поставленном стекле?

- Ты действительно этого не понимаешь? – спросил Габи, в упор глядя на него. – Ведь ты отказался от объяснений.

- Что? – Арик вздрогнул так, будто его ударили. - Что ты хотел сказать?

- Я хочу сказать, что Яэль любит тебя, - спокойно пояснил Габи. – Да, не удивляйся, такое иногда случается. Я слышал о зеркальной девушке, которая покончила с собой из-за любви к «настоящему» человеку. И знаешь как? У парня была зажигалка в виде пистолета; а девушка взяла ее отражение, буквально из его рук, и выстрелила себе в висок. Зеркало ведь не знало, что это всего лишь безобидная зажигалка.

«Наверное, в зеркальном мире и цветы пахнут по-другому, - догадался Арик, - и воздух теплее или прохладнее, и облака можно достать рукой, а на ощупь они похожи на влажную морскую пену. А яд можно выпить, как обычную воду, и не отравиться».

- Все зеркало было забрызгано кровью, - продолжал Габи и тонкая, неуловимо жестокая усмешка покривила его губы. – А потом она исчезла, словно высохла, даже следа не осталось. А через два дня и тело исчезло, растворилось в зелени, цветах и переливах неба. Вот такая у них смерть.

Арик только слегка вздохнул.

- И все-таки... как она может? – спросил он минуту спустя, имея в виду Яэль.

- Она не понимает, что мы не такие, как она. Для нее ты – вернее, твое отражение – просто один из окружающих ее людей, плоский житель двухмерного мира. Собственно говоря, она и не догадывается о твоем «реальном» существовании, а если бы догадалась, ты, наверное, представился бы ей каким-нибудь монстром, отвратительным и непостижимым для разума чудовищем.

Габи рассмеялся, сухо, с издевкой; а Ариком вдруг овладела горькая апатия, граничащая с бессилием. «Ну зачем он злорадствует? – шевельнулась в сознании неприятная мысль. – Ведь это же не искренне».

- А ты хотел бы, чтобы я рыдал над этой трогательной мелодрамой? – язвительно поинтересовался Габи.

Подсознательно Арик чувствовал, что ему следует как минимум испугаться, но внутри у него все было мертво, вяло, словно от одного его внутреннего горизонта до другого простиралась безжизненная и бескрайняя, лишенная растительности равнина. У него хватило сил только сказать:

- Ты отвечаешь на мои мысли, а не на слова. Как странно... Я замечаю это не в первый раз.

А мысленно добавил: «Я давно замечаю, Габи, что в тебе есть что-то противоестественное. Что-то, не позволяющее тебе быть таким, как все. Но я не боялся тебя, потому что думал, что ты никогда не захочешь причинить мне вреда; сейчас я не уверен даже в этом».

Легкая тень пробежала по лицу Габи, как будто кто-то невидимой рукой стер с него улыбку. Теперь оно было усталым и болезненным, а кожа приобрела землистый оттенок.

- Я не причиню тебе вреда, Арик. А что касается всего остального, то ты заблуждаешься.

Арик ничего не ответил, и они молча вернулись домой, каждый погруженный в свои мысли. Во всяком случае, Арику было о чем подумать, и, закрывшись в своей комнате, он лежал на небрежно задрапированной лазурно-золотым шелком кровати и наблюдал, как медленно движутся по потолку тонкие тени. Как извиваются в зыбком причудливом танце, совокупляются, образуя изящные живые конфигурации, и с неизъяснимой грацией пожирают друг друга. Вот такая у них смерть, как сказал бы Габи.

А когда огненное, жидкое солнце, пульсируя, перелилось через ломкую линию горизонта, Арик выбрался, наконец, из своего убежища с готовым решением.

- Габи, - начал он, стараясь не смотреть другу в глаза, - я долго злоупотреблял твоим гостеприимством. Поверь, мне здесь было очень хорошо, и я искренне благодарен тебе, но... мне пора возвращаться.

- К Жени? – резко спросил Габи, словно арканом перехватывая его убегающий взгляд.

Арик неопределенно пожал плечами.

- Ну что ж, - казалось, Габи был не то растерян, не то огорчен. – Всему хорошему когда-нибудь приходит конец, иногда гораздо раньше, чем мы рассчитываем. Но на прощание я хочу исполнить твою просьбу. Помнишь, ты просил меня погадать...

- Так ты можешь? – слабо улыбнулся Арик.

- Ты ведь знаешь, что могу.

Они прошли в боковую комнату, где Арик никогда раньше не был, через дверь, которую он прежде принимал за встроенный стенной шкаф. Из мебели там находился только инкрустированный красным стол, два простых стула и маленькое зеркальце в круглой оправе посреди стола. Габи принес блюдце с водой, поставил его перед зеркалом, зажег свечу, и по поверхности импровизированного фарфорового пруда с бледно-зелеными берегами заструилась алая лунная дорожка. Подул легкий ветер, пустив по воде зыбкую рябь, качнулись темные кроны невидимых деревьев. Нет, это не луна... луна не светит так ярко.

Габи буквально впился глазами в сотворенную им фантастическую картину и под его настойчивым взглядом она задвигалась, ожила. В ней что-то происходило, неуловимо и страшно менялось, и следы этой перемены все явственнее насыщали воздух, подобно плесени, проступали на стенах комнаты, багровыми пятнами пошли по столу.

Арик сидел, не смея шевельнуться.

- Ты боишься? – спросил Габи, не переставая смотреть в зеркало.

Арик слегка покачал головой.

- А если я скажу, что ты скоро умрешь?

Арик вздрогнул, как от удара, внутри у него все похолодело, и сердце, точно маленькая птичка, затрепетало и сжалось в комок под чьими-то ледяными, безжалостными пальцами.

- Но ведь это не так?

- Это не так, - с легкой улыбкой согласился Габи. – Но если?

Арика била тяжелая, мучительная дрожь. В эту минуту ему, действительно, казалось, что его жизнь и смерть целиком зависят от решения Габи.

- Нет, - прошептал он умоляюще. – Я не хочу... Я еще так молод... Я ничего не успел сделать.

Габи поднял глаза от зеркала и с холодным любопытством устремил их на Арика.

- А что, собственно, ты хотел успеть?

- Я не знаю. Наверное, то же что и все... жениться, иметь детей...

Габи презрительно усмехнулся, и искренняя заинтересованность, вспыхнувшая было в его взоре, потухла.

- Это сделают за тебя другие. Земля не опустеет, если ты не оставишь после себя потомства.

Арик опустил голову. Невыразимая печаль овладела им, нахлынула, как удушливая волна; и все его надежды, все то, что он нежно и бережно лелеял в сердце, растворилось в ней, точно соль.

- Так что ты хотел успеть? – снова спросил Габи, с едва заметной насмешкой.

- Я должен привыкнуть к мысли о смерти... свыкнуться с ней, принять в себя, как неизбежное. Обрести гармонию на грани небытия.

Арик говорил и одновременно с удивлением и как будто со стороны вслушивался в свой голос. Что это за странные слова и откуда такая удовлетворенная улыбка на лице Габи?

- Не беспокойся, у тебя еще есть время, - произнес Габи, вставая, и легким движением опрокинул зеркало на стол.

Арик понял, что отсрочка получена.

Глава 5.

Как фантастически красива она была в то утро! Как благоговейно и нежно обволакивал ее стройную, словно надломленная тростинка, фигуру дымчато-голубой свет неба, как мягко струились по плечам темно-русые волосы... Арик собирался уехать, не попрощавшись с Яэль, но вспомнил тот миг, когда очарованный солнцем, он впервые разглядел в ней гениальное творение непризнанного, но великого художника, редкостный и тонкий порыв к совершенству, - и не смог отказать себе в удовольствии увидеть ее в последний раз.

Она ждала его, слегка разочарованная и нетерпеливая; но стоило ему появиться на пороге, как ее лицо озарилось такой неподдельной радостью, что Арику стало стыдно. Стыдно за боль, которую он собирался ей причинить, и одновременно странно спокойно на душе, потому что эта боль едва ли могла оказаться долговечной. Зачем Габи говорил про Яэль всякие гадости? Даже если она влюблена, ее любовь светла, как меловое дно сбегающего с гор ручья.

- Яэль, - сказал Арик как можно мягче, - я должен уйти из этого дома. Мне не хотелось бы тебя огорчать, но, наверное, мы никогда больше не увидимся.

Она не поняла, но инстинктивно напряглась и сделала невольное движение в его сторону, словно стремилась удержать дорогое ей отражение, обманчивую иллюзию присутствия рядом другого человека.

- Почему? Разве тебе было плохо со мной? Понимаю – ты боишься Габи... Но ведь мы можем уйти вдвоем и поселиться в другом месте.

- Нет, - Арик беспомощно покачал головой. – Дело не в этом.

До сознания Яэль, наконец, дошло то, что он собирался сделать. Она вскочила с дивана и бросилась к нему - прекрасный смертельно раненый зверь - робко, почти испуганно, взяла его за руку. Вернее, не его, а отражение.

- Ну пожалуйста, не оставляй меня... Не уходи. Я так тебя люблю.

- Яэль, - серьезно и искренне сказал Арик, - ты самое лучшее, что было в моей жизни. Но ты должна понять... Нет, ты ничего не должна понимать, просто прими все, как есть. Мы не можем быть вместе. Мы и сейчас не вместе, так зачем обманывать самих себя?

«Ты думаешь, Яэль, что я там, рядом с тобой, - мысленно досказал он, зная, что она его не услышит. – А я так далеко, что ты даже не в состоянии себе это представить. Потому что ни в твоем, ни в моем мире нет таких расстояний».

- Арик, - в голосе Яэль послышались слезы, еще мгновение и они потекли по щекам. Я не понимаю тебя... Ты говоришь странные вещи. Ты все время ищешь смысл там, где его нет. Неужели эта призрачная истина дороже для тебя, чем я? Чем моя любовь?

Она плакала легко и красиво, так же, как двигалась, ела, смеялась. Но Арику больше не хотелось на нее смотреть.

- Ты ведешь себя так, как будто я неприятна тебе, - говорила Яэль, плача, и сквозь радужную пелену слез пыталась заглянуть ему в глаза. – Ты не удостаиваешь меня даже взглядом. Твоя рука мертвая и холодная, в ней не больше жизни, чем в этой полированной спинке стула. Ну неужели ты не можешь хотя бы на прощание, хотя бы на две минуты стать другим?

- Так ты только сейчас заметила, что я другой? – спросил Арик горько.

Но мысли его были уже не с Яэль. Стоять и объяснять что-то зеркалу, что может быть бессмысленнее. Печальный и изысканный самообман – пытаться разглядеть в своем собственном отражении образ другого человека. С мимолетным отчаянием Арик почувствовал, как через его мозг текут чужие мысли: холодные, отстраненные, острые, как лезвие ножа. Он пытался избавиться от них и вспомнил, как однажды, гуляя в парке, увидел молодого парня, стоящего на коленях перед зеркальной стеной. Но на эту картинку невольно накладывалась другая: одинокий лебедь, завороженный и прекрасный, как нарцисс, смотрится в зеркально прозрачную воду. Ты один в целом мире, но под тобой и вокруг тебя – зеркало-пруд, а значит ты не одинок.

Арик вышел из дома, шагнул в студенистую солнечную муть, и стеклянное небо над его головой расплылось блеклыми голубыми пятнами.

- Тебе плохо? – поинтересовался Габи, садясь в машину и даже не взглянув на своего измученного, прикрывшего глаза пассажира.

- Зачем ты спрашиваешь? – слабо откликнулся Арик. – Ведь и так все знаешь.

- Нет, не все.

Автомобиль плавно тронулся с места, и за окном замелькали невесомые, словно наклеенная на цветную бумагу аппликация, дома. Плоские от белого света лица, так бездарно похожие друг на друга. От жары, движения и режущих глаза солнечных бликов Арика слегка тошнило. Он откинулся на мягкую спинку сидения и рассеянно вслушивался в доносившуюся из радиоприемника песню.

А песня была странная: на фоне надломленной, словно скачущей мелодии приятный, но совершенно лишенный эмоций женский голос речитативом произносил слова:

«… Зеркала – это наши мысли, опрокинутые в другое измерение. Забудь об их назначении, попытайся постичь их суть».

Удивительно. Но и интонации, и голос были Арику непостижимым образом знакомы. Он мог поклясться, что где-то слышал их, и притом совсем недавно. В них было что-то неуловимо неправильное, почти нечеловеческое, что-то такое, чего просто не должно быть, и Арик почувствовал, как знакомая тоска снова сжимает ему горло холодными, подвижными пальцами.

- Что это за песня?

- Какая песня? – нахмурился Габи.

- По радио…

- Радио выключено.

И правда, из приемника не слышалось больше ни звука, даже фоновое потрескивание смолкло.

- Вот видишь, тебе померещилось, - равнодушно заметил Габи и после недолгой паузы добавил, – ведь ты еще вернешься сюда, Арик?

- Вряд ли, не хочу тебя обманывать.

- Нет, ты вернешься.

- Значит, вернусь, - у Арика больше не было сил сопротивляться. – Только сначала поговорю с Жени.

Машина затормозила у здания порта, и мягко застывший воздух привычно взорвался гулом, скрежетом и скрипом бурно кипящей жизни большого города. Вокруг, точно пчелы на намазанной медом ветке, сновали люди, громко разговаривали, смеялись, подзывали друг друга, и только откуда-то издали, но не перекрываемый этим шумом, звучал печальный и невыразительный женский голос. Теперь он пел, но разобрать слова было невозможно.

Глава 6.

Жени появилась как всегда неожиданно, словно материализовалась из воздуха. Обычная худенькая девушка в длинной черной юбке и полупрозрачной блузке из синего шелка; воротничок застегнут на последнюю пуговицу, рукава прикрывают руки почти до запястий – ей незачем выставлять напоказ свою красоту.

При виде Жени Арика вновь охватил привычный трепет, и жизнь, еще минуту назад пустая, бледная, обмельчавшая, как пересыхающая река, наполнилась тайным смыслом, заиграла редчайшими красками и оттенками. Снова вернулась боль, растеклась по жилам, горячая, как кровь, и жгучая, как кислота... но, какое наслаждение видеть, что небо больше не стеклянное, оно полно чистейшей голубой воды, такой прозрачной и глубокой, что камни на дне кажутся звездами, а отражение разведенного на другом берегу костра полыхает так ярко, что его легко принять за Солнце. Как странно смотреться в такое небо и видеть усеянное туманно-белыми песчинками дно, и понимать глазами то, что не дано постичь разумом.

- Ты уезжал, чтобы отдохнуть от меня, - сказала Жени. – Поэтому я не стала тебя искать.

- А ты знаешь, где я был?

Девушка слегка наклонила голову, не то присматриваясь, не то прислушиваясь к чему-то.

- Жени, - медленно произнес Арик, борясь с непреодолимым отвращением к самому себе. – Я должен тебе кое-что сказать.

- Не надо, - ответила она очень мягко. – Правда, не надо. Мы можем быть друзьями, поверь, Арик, ты не пожалеешь.

Она стояла подчеркнуто прямо, хрупкая и спокойная, и в ее фиолетовых, с поволокой, глазах плавали странные блуждающие огни, вспыхивали и гасли, точно столкнувшиеся в темноте глубоководные рыбы. Гордая и одинокая, она ничего не просила и ничего не предлагала, а просто пришла поговорить, развлечься, и, может быть, взглянуть на себя со стороны.

- У меня к тебе только один вопрос, - продолжал Арик, не обращая внимание на ее слова. – Почему ты никогда не смотришь мне в глаза? Почему не отвечаешь на прикосновение? Ведь ты не можешь, верно?

Жени молчала, но что-то неуловимо переменилось в ее лице, и Арика поразило это новое выражение: отчаянное, горькое, жестокое.

- Ты видишь, я не терял времени даром. Я кое-что понял и теперь мы можем разговаривать почти на равных, в открытую.

- Ничего ты не понял, Арик, - голос ее прозвучал неожиданно печально и взволнованно, - ничего...

Мог ли он ошибиться? Еще не поздно было сделать шаг назад, обратить свои слова в шутку, оставить все, как есть, как она хотела. Может быть, они и в самом деле стали бы хорошими друзьями.

- Уходи, - сказал Арик сухо. – Я не хочу тебя больше видеть. Уходи... или разбей зеркало.

Бешенство исказило красивое лицо Жени, она отпрянула и подняла руку, точно для удара. И Арик, закрыв глаза, с ужасом и смирением ждал, как сейчас Вселенная расколется надвое и к ногам разгневанной красавицы посыплются осколки его мира.

Но, секунда, и рука опустилась, безвольная, растерянная, словно ослабевшая. Жени повернулась и навсегда ушла из его жизни.

***

«Кто выдумал эти зеркала? Кто-то такой же мудрый, как ты, или мудрее тебя?

Почему одна свеча, отражаясь в тысяче зеркал, превращается в звездное небо; а букет увядшей травы на твоем столе в цветущие сады и густые заросли чертополоха?

Зеркала... Ты даришь им свое отражение, а они возвращают тебе то, чего нет и никогда не было. Потому что зеркала – это наши мысли, опрокинутые в другое измерение. Забудь об их назначении, постарайся постичь их суть...»

- А ты ее знаешь? – вслух спросил Габи.

Пение смолкло, и несколько секунд он вслушивался в тишину.

Он знал, что в другой комнате такое же живое существо, как он, хотя и совсем на него не похожее – полуптица Сирена – напряженно затаилась, кутаясь в свое фантастическое бледно-лимонное оперение.

Сколько мгновений тишины способен вынести человек?

- Ну, продолжай же, - взмолился Габи. – Пожалуйста, продолжай.

Ответ пришел почти сразу: «Приди сам и попроси».

Чтобы попасть в другую комнату нужно было пройти пятнадцать шагов по темному, искривленному коридору. И это было страшно, потому что по стенам коридора ползали, извиваясь, сверкающе-синими змеями, ледяные вихри, а под потолком гнездились проливные дожди.

Но самым пугающим было не это. Как уйти из своего постоянного жилища – небольшой прямоугольной комнаты, сплошь уставленной двух-, трех- и четырехмерными зеркалами, крошечной по размеру и бесконечной по протяженности.

Зеркала, поставленные друг напротив друга, создают иллюзию безграничности Вселенной, и тебе кажется, будто ты окружен людьми, твоими друзьями и врагами. Они живут каждый своей жизнью и, похоже, не придают значения твоему существованию. И даже не догадываются, как они нужны тебе.

Габи помнил, чем кончается песня Сирены. «Но стоит тебе повернуться к зеркалу спиной, и целый мир померкнет в твоих глазах; и ты умрешь от ужаса наступившей пустоты, и восстанешь посреди осколков рассыпавшихся миражей, и познаешь смысл одиночества».

Габи зажмурил глаза и на ощупь, как ступающая по лунному лучу сомнамбула, двинулся к двери. Пока он достиг конца коридора, его волосы побелели от инея, а закоченевшие пальцы не сгибались и почти утратили чувствительность. Но Сирена ждала его!

Он подошел и, опустившись перед ней на колени, погрузил руки в теплые, шелковистые перья; а она, тихо воркуя, принялась выклевывать голубые кристаллики льда из его спутанных волос.

Конечно, Сирена безобразна и ненавидит зеркала, но, Господи, как она поет!

© Copyright: Джон Маверик, 2008