Российская контрреволюция, ее вполне беспристрастный анализ

Главной проблемой российской контрреволюции было, то, что она буквально погрязла в старой имперской коррупции, что по самому полному праву преемственности ей досталась от безвременно скончавшейся православной монархии.

Оная при последнем в истории России царе слишком уж ударилась во все крайности разношерстной мистики, а тем и заразила все тогдашнее просвещенное общество бессмысленными инсинуациями о скором избавлении от буквально-таки всех бед и напастей.

Мистическим, абсолютно непрактичным ожиданием грядущих перемен были переполнены сколь многие думы и сердца людей искренне желающих своей стране всех наилучших благ, да только без их в том непосредственного, а главное что деятельного участия.

Политика всегда казалась им делом совершенно несуразным, грязным, аморфным, бесхозным и бесполезным.

Это касалось довольно-таки многих достойных людей имевших возможность хоть как-то повлиять на происходящие в стране события столь сложные, да и весьма интригующие своей неминуемой развязкой.

Многим людям тогда показалось, что все само собой в лучшем виде все равно образуется, поскольку уж он восторжествовал тот всегда ими столь взлелеянный либерализм.

Однако скоро они оказались в ситуации чрезвычайной раздвоенности из-за совершенно иного, чем бы им того хотелось бессмысленно невзрачного положения вещей.

Поскольку так уж им довелось увидеть вместо радостных шествий пробредшего свободу народа обреченных людей-теней вздрагивающих буквально от каждого мелкого шороха.

Именно - это стало очевидной и вполне наглядной явью вместо воплощения всех этих долгих и сколь же сладких мечтаний.

Из тех самых, что в своем конечном итоге вылились в разбой, смуту, гражданское неповиновение, и абсолютную вседозволенность, а поскольку - это оказалось так уж оно неприглядно - благородные господа дореволюционные либералы в конечном итоге от всего этого вполне благополучно самоустранились.

А в самом-то деле кому им было теперь верить? За кем идти?

Если более совсем уже нет власти, а они привыкли всегда быть под ее жесткой пятой.

Они были страстно и горячо к ней в оппозиции, но совсем же не представляли, что может прийти ей на смену.

Ну а теперь все, что им оставалось-то делать так - это разве что ждать созыва учредительного собрания.

Вот придет, мол, эта великая силища всех кого надо поразгонит, а кого надо наоборот соберет вот тогда, и время придет, на белый свет выходить, ну а пока лучше бы тихо отсидеться.

Правда, заседало какое-то Временное правительство…

Однако правительство Керенского было правительством болтунов, пестрых попугаев более всего боящихся разгневанных масс…

Его бессилие более всего подчеркивается военным прозвищем самого Керенского – «Главноуговаривающий».

Он не имел власти, скорее власть толпы временно нуждалось в таком как он выразителе общественного мнения.

Его власть окончилась в тот момент, когда вдоволь наигравшись в демократию народ, вновь возжелал над собой вполне твердой руки.

Что же до людей развитых и мыслящих, то их уделом стало горькое разочарование или безнадежная тоска по прежним в единый миг сгинувшим в небытие спокойным временам во всем неспешного «сутуло-обыденного существования».

Очень уж быстро они впали в апатию в миг устав от весьма успешных попыток трудовой массы распрямить свой веками согбенный, а ныне столь гордо выпираемый ею хребет.

Им так сразу захотелось вернуться в то прежнее ранее казавшееся им донельзя унылым их уже казалось бы навсегда потерянное светлое прошлое без всего этого бешеного энтузиазма, криков, выстрелов, надругательств над женщинами, а главное полнейшей беззаконности.

Никак же они не ожидали, что в их красочный мир, переполненный светлыми образами прочитанных книг, внезапно вторгнется жутким гостем коварная и беспринципная действительность.

К чему они были совершенно ни в чем не готовы…

И вот в те решительные и бесконтрольные дни хрупкой оттепели, предвещавшей, как и во времена декабристов долгую и лютую зиму российская интеллигенция оказалась в роли пассивно взирающего со стороны праздного наблюдателя происходящих исторических событий.

Причем наблюдателя, не имеющего ни планов на будущее, ни хоть сколько-нибудь вообще понимающего, а что же это собственно происходит на белом свете и его близлежащих окрестностях.

И вот это грубое столкновение с настоящим русским бунтом и вызвало во многих мягкосердечных либералах одно чувство неимоверной гадливости, ужасной оскомины, да даже и внезапно выкарабкавшегося на поверхность земли дантовского ада.

Ну а в это самое время люди, придерживающиеся совсем иных противоположных правых убеждений, попросту получили весьма конкретное тому доказательство, что с этим народом никак по-иному нельзя.

Вот что значит, оно бывает, когда власти начинают хоть сколько-нибудь на деле размягчаться.

И некоторая часть из них именно по этой самой причине и выбрала себе сторону большевиков поскольку, те проявляли самую крайнюю жесткость и негибкость по отношению к толпе разношерстных вооруженных, чем попало граждан.

Царизм же наоборот такому выходу эмоций по-своему во всем потворствовал, давая народу этим «безобидным образом» повыпустить порядком поднакопившееся в нем пары.

Когда же это обращалось не в сторону «ненавистных нехристей евреев» то тут же обязательно вступала в дело казацкая нагайка и при ее-то помощи частенько разгоняли довольно-таки мирные демонстрации, где кроме плакатов ничего крамольного вовсе же не было.

Надо ли после этого говорить, как именно народ мог относиться к попытке реставрировать старый обветшалый порядок.

Вот такова тогда была общая ситуация в тогдашнем обществе, а теперь если читатель позволит давно пора перейти к отдельным частностям, составляющим всеобщую картину совершенно гибельных для всего белого дела обстоятельств.

Российская контрреволюция, была безнадежно разобщена и обескровлена междоусобными склоками как по поводу выбора пути, да так и ввиду элементарного отрицания нового мира как той незыблемой данности при буквально любом дальнейшем развитии событий.

Это являлось настолько существенным фактором, что оказалось камнем преткновения, лежащим поперек дороги всякого иного не большевистского развития всех хоть сколько-нибудь иных вполне ж по-иному возможных общероссийских обстоятельств в жизненной биографии целых поколений.

Слишком уж много было в самые разные стороны фанатично направленных течений в этом сколь разноликом белом движении и они, будучи (общим врагом) не по доброй же воле объединены в некое единое целое, не слишком корректно меж собой взаимодействовали.

Но то было б еще полбеды, а вот шапкозакидательские настроения у одних и совершенно стяжательские инстинкты у других всецело привели к тому, что фронт ушел слишком уж далеко вперед, а за его спиной - в тылу белой армии творились просто-напросто ужасные никем не пресекаемые бесчинства.

Всевозможные банды терроризировали население как им только самим того хотелось, и никто их не тревожил и почти что не мешал им вытворять все то, что только их душе было угодно…

Да и не только в них одних было дело!

Как крысы почувствовав запах сыра в глубоком тылу у белых, засели всевозможные барышники, из числа тех, кто если чего и делали, так это разве что, вооружившись запальчивыми речами о всеобщем благе России, прибирали к рукам все то, что только плохо лежало или ж в их сторону как-то ненароком посматривало.

Подобные вещи вызывали у российского обывателя весьма конкретную и вполне предсказуемую реакцию…

Ему зачастую было совершенно же наплевать буквально на всех красных, и на белых, а уж тем более не было ему никакого дела до сообщества дезертиров зеленых.

Многим людям хотелось только-то одного всего лишь переждать весь этот бедлам и ничего больше.

Конечно, хватало и людей идейных - как же без этого?

Также значительной преградой к единению всех сил в борьбе с большевизмом можно назвать и националистический сепаратизм.

Ему совершенно не желали потворствовать люди с твердыми, а не целиком конформистскими убеждениями.

Вот у главарей противоположного лагеря - то было самым общим их местом, они были готовы направо и налево раздавать любые обещания лишь бы приблизиться к искомой ими цели.

И не только их раздавать, но и выполнять, если к тому их принуждала сама по себе «революционная необходимость».

Они были готовы при тягчайших для них обстоятельствах (как то было с нэпом) буквально-таки вывернуться наизнанку, лишь бы только остаться у горнила власти.

А белые генералы наоборот были чересчур честны и добропорядочны излишне прямолинейны, а это-то и позволяло всяким бесчестным князькам на местах (правивших от их имени) делать, все, что только их душе было угодно.

Они словно попугаи, тараторили всякие нужные и правильные слова, а еще и строили обезьяньи ужимки обиженной гордости, когда кто-то допускал пусть и высказанную крайне вскользь хотя бы нотку недоверия в их истиной кристальной честности.

Да и западные союзники тоже были ничуть того не лучше!

Самовлюбленный националистический сепаратизм многих южных народов весьма серьезно подогревался заигрываниями по большей части неискренних иностранных союзников, которые преследовали в гражданской войне одни только свои личные интересы.

Они прекрасно осознавали, что отделившаяся от России Украина или Грузия окажется им во всем ведь обязана, а следовательно будет от них всецело вассально зависеть.

Их совершенно не интересовала горестная судьба России, они делали свою политику, надеясь за счет ее распада увеличить зону своего геополитического влияния.

А между тем для судьбы белого дела все эти националистические дрязги были как ножом в спину!

Многие из искренне преданных белому делу людей были сторонниками российской великой державы, а потому для них вывешенный в общественном месте украинский национальный флаг был чем-то вроде эмблемы распада родины на отдельные куски с вырванными из ее плоти неотъемлемыми частями ее организма.

В такой обстановке воевать в гражданской войне, идя против своих особенно трудно!

Это подрывает силы и взводит курок к духовному самоубийству, когда тело еще борется за жизнь, но душа уже мертва и ее воскресение невозможно без интенсивных внешних вливаний.

Кроме того, какие-либо планы белых по осуществлению разумных действий по оздоровлению общества, как правило, носили чисто декларативный характер, а не только во всем запоздали и вовсе не на один десяток лет.

Всякая власть в России всенепременно лгала своему народу пытаясь выжать из него максимум добра в ответ, не давая ровным счетом ничего акромя чувства защищенности от превратностей судьбы могущих лишить народ чувства государственности.

Принадлежностью к сильной империи в России заменяли чувство свободы, и она являла собой третий Рим во всех его ипостасях.

Однако отсутствие сильной руки держащей за запястье время, отсчитывающей его пульс привело к полной анархии и превращению всякой государственности в никем неохраняемый обоз старой обветшавшей жизни.

Это и послужило сигналом к мятежу и превращению золушки российской демократии в то во что она превратилась в сказке Шарля Перро после того как часы пробили ровно полночь.

И дело тут было вовсе не в том, что исчезла вся прелесть бала свободы, а наружу вылезли кишки не одних подлых угнетателей трудового народа, но и кого-то еще на эксплуататора и вовсе-то не похожего, просто это и есть то, чем именно является свобода для ныне раскрепощенного долгими веками угнетаемого пролетариата.

Революция действительно даровала свободу, однако при этом она являла собой адской мощи ядерный взрыв, плод накопления критической массы разрушающий собой все не оставляя при этом камня на камне от прошлого без всякой связи с его полезностью или же вредностью для возникающего из ничего нового общества.

Будучи частью разрушительных сил затем в дальнейшем в нем, совершенно разочаровавшись или же осколками прошлого белое движение всей своей неоднородностью и бесконечными внутренними склоками только еще и докалывало прямо-таки штыком в сердце всю свою прежнюю, развенчанную и рассеянную в прах империю.

Причиной тому было крайнее безмерное озлобление всех участвовавших в этом братском побоище сил и сторон.

Ослаблению позиций белых послужил также и их ответ на красный террор своим столь же беспощадным белым террором.

На этом фоне ярко выделяется батька Махно, который не вырезал рядовых красноармейцев, а только их разоружал, отпуская на все четыре стороны.

Антон Деникин, как и Нестор Махно, тоже был представителем простого народа, однако с одним весьма существенным отличием ему удалось выйти в люди еще при старом царском режиме, а Нестор Махно вознесся над толпой в диком пламени объятою страной.

Разница та была столь ведь огромна, и прежде-то всего, проявлялась в понимании устройства жизни не на одном интуитивном или же праздно-книжно идейном уровне, а в целом, поскольку тому немало поспособствовали как широкая образованность Деникина, да так и его обширный житейский опыт.

Да только вот в чем беда предавало это ему и весьма явственных холуйских качеств.

Науку эту ему преподали весьма тщательно, а иначе не выбиться ему было в генералы еще при последнем горе императоре.

Как сказал старый полковник в фильме «О бедном гусаре замолвите слово» «Перед начальством не кланялся, а потому в генералы не вышел».

Это касается всех полковников царской армии, так и не ставших генералами, ну а те, кто все же вышли так здорово научились кланяться политической власти, что им со всей очевидностью стало не столь уж и важно, а какова она собственно есть.

Антон Деникин был не таков и с простонародной армией как-нибудь он бы справился.

Но слишком-то много у него в подчинении оказалось весьма осанистых вельмож, хотя нынче и «оплеванных» их восставшим народом, но все-таки еще так и не подрастерявших прежний лоск и повадку.

Внутренне перед ними робея, Деникин позволил им собою командовать и они устроили в тылу гигантскую бюрократическую машину, став безмерно наращивать ее необъятно расширяющиеся кадры, чтобы потом после победы над тысячеголовой гидрой большевизма быть во всеоружии и ни в коем случае не оказаться не у дел.

А простой народ, что он мог понять, кто его в охапку агитацией сгреб за тем он и пошел слишком уж он был темен и неграмотен.

В старой России простой люд к образованию старались не допускать, ведь посредством овладения грамотой народ стал бы чересчур вольнодумным, знающим толк в своих гражданских правах.

Следовательно - это неизбежно заставило бы мелких и больших правителей внести коренные изменения, в их полноправное владение всем и вся, а также и снести ужасные препоны к их столь безудержно властному законотворчеству в их собственной державе.

И кстати это их «доблестное поведение» в связи с революцией так ведь нисколько оно и не переменилось.

А между тем в условиях, когда все стало рушиться, самое время было начать с народом весьма конструктивный диалог, но им-то как раз вздумалось отыскивать и тут же назад отбирать впопыхах украденное у них имущество.

А этим-то вполне можно было заняться уже потом в мирно живущей стране, в которой был бы установлен прочный мир и порядок, а заниматься отъемом обратно своего добра у мародеров, когда весь дом объят диким пламенем, могли только весьма недалекие люди.

Им же попросту все так и казалось временным, и совсем неслучайно что именно так и было прозвано первое после отречения царя правительство.

А временность подразумевает под собой его замену на что-то постоянное и прочное.

Однако чтобы его создать, нужны были и воля и характер, а министры временного правительства были сплошь мягкотелы и корыстны, но ведь не как стая волков, выслеживающая зимой добычу, а словно лоси, сталкивающиеся по весне рогами из-за самки (в данном конкретном случае власти).

А их главный (Керенский) долго изображал из себя властителя и это он, размежевав своих врагов, погубил остатки власти в российском государстве, буквально-таки пропитанном ядом вековой коррупции.

Скрепить его вновь могли только гораздо более свирепые и беспощадные правители чем, те коие имели честь править ей когда-либо прежде.

Но такого рода будущее не было всецело предопределено.

Однако чтобы гражданская война действительно дала белому движению плодотворные результаты, она должна была быть не столько ожесточенной, сколько воистину разумной.

А этого как раз таки тогда и не было!

Противостояние красным со стороны белых не так уж и редко несло в себе явные черты озверелой ненависти к нечисти рода людского, возомнившей о себе Бог знает что.

В то же время как многие люди, попавшие в систему советского государственного механизма были наивными детьми своей изначально тоталитарной родины и попросту медленно, но верно теряли всякий человеческий облик, выполняя приказы своего совершенно безразличного ко всему кроме идеи начальства.

Бездушный, лишенный всяких нравственных основ паук большевизма высосал как мух многих слабых в моральном отношении людей, попавших в его широко раскинутые сети.

А в это же самое время белое движение тоже ведь оказалось в капкане вездесущей жестокости лишенной всякого здравого смысла.

Причиной тому было все более и более разгорающееся, вздымающееся все выше и выше безудержное пламя вездесущей анархии.

Гребень волны осатаневшего от его полнейшей вседозволенности террора возвышался порой так высоко, что не видно было не луны не звезд тем, кто был готов подобно псу глядя на все творящееся дикие бесчинства попросту сесть и завыть.

Состояние глубокой психопатии ведущей к совершенно бессмысленной жестокости, как и к абсолютной, к ней апатии охватило всю великую державу.

В таком положении удерживать власть легче всего было как раз таки тем, кто именно в такой обстановке и чувствовал себя словно рыба в воде.

Ну а затем таким людям им же оказалось попросту совершенно необходимо поддерживать свой народ в искусственно созданном коконе как раз таки такого перманентного положения вещей.

А потому так ведь оно и стало в том спаянном совместно пролитой палачами кровью государстве новоявленных крепостных рабов и их идейных господ комиссаров.