Он. Лежит плашмя на больничной койке. Почерневшее одутловатое месиво на месте левой щеки. Несколько рваных глубоких ссадин через весь позвоночник. Подковообразная гематома на ягодице. С десяток свежих синяков на бёдрах. Заклеенный пластырем порез под коленкой. Туго перебинтованная голень. Руина. Жалкое зрелище.

Беспомощно и неподвижно, он будто опасается открыть глаза и осознать правду относительно того, что с ним произошло. Даже не моргает. Притворяется, что спит или без сознания. Видимость – это только притворство. Не проведёшь.

- Доброе утро, Парис!

В ответ хриплое, приглушённое мычание. Ему не удалось скрыть, он слышит меня, хотя отвечать на приветствие явно не желает.

- Не хочу казаться назойливым, но... выбора нет, мне нужно записать ваши показания. И доктор разрешил это сделать только сейчас. Итак, что с вами случилось?

- Ммм... – интонация протяжного мычания стала весьма раздражённой, будто сквозь выбитые передние зубы он пытался цедить: «Ступай вон! Ты видишь, мне плохо?»

- Знаю, вам сейчас не только больно физически, но, наверняка, и душевная боль не даёт спокойно вспоминать о случившемся. Только прошу вас, меня специально прислали из отделения ради этих показаний. Попробуйте ответить на мои вопросы честно: вы попали в аварию?

Он пытался отрицательным кивком головы дать понять, что это не так, но сморщился от нахлынувшей боли и безвольно окунулся в подушку.

- Не нужно зря шевелиться. Я вижу, как вам тяжело. Попробуйте дать понять мне только в том случае, если ответ будет утвердительным. Это был несчастный случай?

Ноль реакции.

- Вас кто-то избил?

Он попытался снова отмахнуться от меня отрицательным кивком. Явно нервничал. Это понятно, боится. Мог бы и не спрашивать: сам человек ни за что бы так себя не изувечил. Оставалось узнать виновника «торжества», только вряд ли он укажет на его след.

- Вы бы могли попытаться назвать имя, кто это сделал?

Странно, его рот зашевелился.

- Эсс..тее... – но, опомнившись на полуслове, он резко сомкнул губы, и сквозь растянутую засохшей сукровицей узкую прорезь глаза просочилась одинокая слезинка.

«Её звали Эстер? Неужели есть на свете женщины, способные на такое? И зачем ей было нужно это зверство? Ревность? Обида? Какой кошмар...»

В дверь постучали. В коридоре послышался игривый манерный лепет прыщавого мальчишки:

-Тук-тук! Парис, милый, не спишь? Я принёс для тебя гостинцы. Аууу! Что молчишь? Не молчи, отвечай мне немедля! Сейчас ворвусь и пеняй на себя! Как разбужу!

Угроза казалась вполне серьёзной. Благо ручка на двери упрямо заедала, не желая его впускать. Я не хотел, чтобы меня видели. Надо успеть спрятаться. В палате распахнут балкон и задёрнуты шторы. Идеальное укрытие. Дверь заскрипела. Там, из-за стекла я видел, как на моём стуле возник худосочный юнец лет семнадцати в белом медицинском халате, небрежно накинутом на угловатые плечики, с потёртым кожаным тёмно-вишнёвым саквояжем в руках. В таком виде он походил на отучившегося в столице неудачника-фельдшера, засланного на практику в глухое провинциальное захолустье. Занятный персонаж. Ну-ну, может хоть он прольёт свет на ситуацию.

- Доброе утро, любовь моя! Как чувствует себя больной? О, кажется, мы несколько переусердствовали, мой друг, ну, ничего, это скоро пройдёт. Я долго думал, чем тебя ещё вдохновить. Всё так приелось, просто тоска! Но, кое-что мне удалось найти. Жаль, ты пока ещё не готов. Жаль. Уверен, ты оценишь мой сюрприз. Хочешь взглянуть? Всё для тебя, милый!

- Ммм... ммм... – он даже вроде как оживился.

- Вот, смотри! Мне кажется, сей аксессуар будет особенно стильно выглядеть, если обмотать им твои изящные запястья. В нём есть что-то библейское. От страстной недели. И потом будет похоже на стигматы. Вправду, ты же у меня святой! Святой великомученик Парис! – он ухмыльнулся и извлёк из саквояжа здоровенный моток колючей проволоки.

- А как тебе такая деталь? – из саквояжа вынырнул только краешек массивной алюминиевой цепи, из тех, что продаются в строительных магазинах, - Скажешь тяжело? А что нам ещё терять? Только венец непосильных страданий. Красиво и благородно! Ты станешь похожим на узника в камере пыток. Не бойся, она длинная! Один виток пустить через лоб и виски – роскошная диадема! Другой – закусить как удила, а третий... пожалуй, из него получится неплохое колье. Как думаешь? Нравится, правда?

- Ах, вот ещё – смотри какая прелесть! Такие острые, точь-в-точь как твои соски, когда ты возбуждён! – на раскрытой ладони красовалась пара деревянных бельевых прищепок.

- А теперь взгляни сюда – чистый наждак, ежовая рукавичка! Долго пришлось искать, но чего не сделаешь, ради твоего удовольствия! Я буду ласкать тебя ею здесь, - он провёл рукавицей по внутренней стороне своего бедра, затянутого в тесные вываренные джинсы.

- И здесь! – прогладил сквозь куртку живот, - И, конечно, трепать по мордашке! Хм, вижу, ты в полном восторге! Сгораешь от нетерпения? Знаешь, я тоже... Но и это ещё не всё! Главный сюрприз будет ждать тебя дома – из нюрнбергской мастерской уже прибыло кресло. То, что мы заказывали, помнишь? Такая точность линий – семнадцатый век, от оригинала не отличишь! Думаю, что не захочешь с него вставать! Жаль, ты пока не готов... Жаль. Возвращайся скорее, милый! Я так скучаю...

Он привстал и вроде уже направился к выходу, но стон Париса заставил его обернуться.

- Ммм... Эсс-тее-банн...

- Да, любовь моя?

Распухшие губы Париса тихонько присвистнули в попытке изобразить поцелуй.

- О, боже, прости. Прости, любовь моя! Как мог я забыть и уйти не попрощавшись. Я остолоп, я мерзавец! Но я исправлюсь... – он поспешно вернулся на место.

Было видно, с какими мучениями Парис всё же приподнял голову, чтобы взглянуть на мучителя. Бледная, почти не пострадавшая вторая щека, выглядела многим лучше первой.

Склонившись над больным, Эстебан жадно впился в его лицо напомаженным ртом. Теперь симметрично на правой щеке зардел багровый след от засоса.

- Эсс-тее-банн... – слёзы катились ручьём.

Воистину, ещё остались те, кто способен подставить щёку.