Штефан загорает на палубе, я спасаюсь от жары в каюте, накрывшись мокрой простыней, прополосканной в соленой океанской воде.

Сплю целый день, только под вечер, выходя наверх – время, когда я начинаю жить, жара спадает, плыть осталось недолго, идем на максимальной скорости.

В сумерки мы заглушаем мотор, чтобы немного поплавать, я делаю неловкие полукруги вокруг лодки, хватаясь за обшивку, меня пугает эта стихия, вода заливает уши, нос, смыкается у меня над головой, берет меня всю и ничего не отдает взамен.

Есть люди как русалки, такие дети морского бога, они находят посреди города грязный застоявшийся пруд и радостно ныряют. Я плаваю недоверчиво-неумело, радуясь, когда можно выбраться на борт, свалится, отплевываясь, как утопающий, перевернуться и просто смотреть в темнеющее небо.

Самое любимое время – ночь, когда можно пойти на вахту в рубке, разложить карты, включить ноутбук, навигацию, сверять курс, проверять погоду в интернете, разговаривать с диспетчерами на станциях (хэй, не засоряйте эфир), разогревать бутерброды в микроволновке, разбирать каллиграфические почерки переснимков старинных карт, слушать байки пиратов времен Эдварда Тича и Моргана – их голоса пробиваются в белый шум со дна в самое темное время – перед рассветом.

До нашей цели остается немного, пара часов по атлантическому времени, Штефан просыпается и завтракает со мной, на столике раскидана куча карандашей и снимков со спутника, я выверяю последнее, пересчитывая всё в уме.

До жары успеваем послушать новости, сигнал доходит уже плохо, кажется третьей мировой не случилось, пока нас нет, это так всегда удивляет.

«Я настроила бортовую систему, мы остановимся прямо над ним, когда будешь нырять - не отклоняйся, ты поднимешь много ила и ничего не увидишь»; «Мы пропадем?»; «Да, на некоторое время, до нас будет не докричаться, не знаю где мы проснемся»; «Хорошо, когда я буду спускаться, считай глубину».

И он идет натягивать водолазный костюм, одевает маску, берет в руки лот – веревку с гирей и отметками, и падает.

Я держу веревку – она отмечает метры, пять, десять, тридцать, сорок, он нырял всегда, сколько я его знаю. На пятидесятом веревка замирает и лишь её немного водит в моих руках, как будто я тяну со дна рыбу, я закрепляю её и иду проверять эфир.

Записываю сообщение – долготу, широту, скорость ветра, день, час, моё имя и кодовые цифры посудины.

Сколько здесь пропало из эфира самолетов, кораблей, подводных лодок?

Если лот остановится, значит, он нашел.

Если лот остановится, значит, мне нужно пропадать следом.