Чинь–чинь, – говорю я своему отражению в зеркале, прислушиваясь к звону стекла. Вот он я, сижу перед собой и думаю, зачем же я утром остриг свою голову под 0, протест? Может быть и протест, только не верится. Овальная голова… хи-хи. Круги под глазами… хи-хи. А язык те мне не крути, видел я уже эту серьгу, возмущаешься? Возмущайся! А я вот сижу и смотрю на тебя, абсолютно нагого передо мной, хотя и в одежде.

– Прикройся, Чудо, – кричу я ему.

– Чинь–чинь, – отвечает он, – Чинь–чинь.

Уже давно привычная горечь проходит от горла к желудку, глоток Schweppes’а и норма.

– Всё, ты мне надоел, заколебал ты меня, – говорю я ему. – Сколько же можно, сколько? Ты меня всю жизнь преследуешь, всю мою грёбаную жизнь, болеешь иногда, стонешь… Как ты мне надоел уже, как! Сколько же можно преследовать меня. Оставь! Освободи! А–а, вот ты как заговорил… Сходи в спорт зал, в бассейн на худой конец. Посмотри, ты ведь зачах совсем. А эта чернуха, что у тебя в коробке под кроватью лежит. На тебя ведь уже прохожие стали обращать внимание, оборачиваются. А универ твой где, а друзья? Где твои друзья? Сколько их было год назад, а сколько сейчас? Сколько раз тебе звонят в день? Два–три? Нет, не по делам, а просто о здоровье справиться? Ненавижу!

– Чинь–чинь, – оправдывается он, – Чинь–чинь.

– Сегодня же 14 февраля, день грёбаного святого Валентина!!! А помнишь твою последнюю, Олю. Да, она была прекрасна. Художник. Питер. Говорила, что любит тебя, а ты? Сказал: «Люблю!». Переспали. Утро. Прощание без поцелуя, схватка со своей свободой. Да, знаю, свобода победила. Ты выиграл. А ведь действительно любил, третий раз встречаетесь и всё по–новой! Да, ладно, не грусти и слёзы спрячь свои.

– СЛЁЗЫ, СКАЗАЛ, СПРЯЧЬ! – кричу я и бросаю рюмку в него.

Кровь сочится от рассечённой брови до самого подбородка, смешиваясь со слёзами на своём живом пути. Кап–кап, кап-кап, кап-кап – капают слёзы и кровь.

– Чинь–чинь, – вторит им он, – чинь–чинь.

– Да не обижайся, ты ведь нормальный парень, вон и девушка твоя на кровати лежит. Спит. А она красива! Просто невероятно, что она с тобой. Нет, не в смысле что ты…. А-а, прости. Как её зовут? – спрашиваю я его.

– Чинь–чинь, – отвечает он. – Чинь–чинь.

Привычная горечь….

– Чинь–чинь, – повторяет он. – Чинь–Чинь.

– А друзья твои гуляют сейчас, Dankoff club и всё такое, а ты почему не пошел? Горько? Наделал себе проблем, вот и расхлёбывай! – говорю я ему.

– Чинь–чинь, – повторяет он. – Чинь–Чинь.

– А как зовут тебя?

– Одиночество, – отвечает он.

Уже давно темно и гнусно, я лежу на боку и смотрю в зеркало. Вот и прошло всё уже, мне уже хорошо, не больно, и я не жалею не о чём. Жизнь, она ведь такая, если кто то выигрывает, значит кто то должен проиграть. А этот трус передо мной уже встаёт, разворачивается и, шатаясь, уходит к себе, в себя.