Пандора очень любила своего отца Зевса, но подобно многим любящим дочерям, оставила его ради другого мужчины.

- Скажи мне, папа! – требовательно попросила Зевса маленькая девочка со светлыми косицами и голубыми, как у него, глазами. Она сидела на коленях отца, уткнувшись носом в его плечо – любимая игра в прятки с миром: «Я здесь, а мир исчез».

- Да, родная? – ответил Зевс.

- Ты ведь никогда не умрешь?

- Как если бы я был бессмертен, - ответил Зевс.

- Но все отцы умирают…

- Не все. Некоторые продолжаются в своих детях.

- И потому у тебя столько нас? Ты хочешь жить не один раз, а много?

- Я хочу увидеть себя свершенным, - ответил Зевс.

- Не оставляй меня никогда, папа! Никогда! Ты оставил маму, и Геру, и многих своих женщин, но не оставляй меня, пожалуйста! Кого угодно, только не меня!

- Я тебя никогда не оставлю, - ответил Зевс. – Мы с тобой настолько похожи, что я буду в тебе, где бы ты ни была. Я всегда буду с тобой. Как яблоня, которая таится в яблоке, дожидаясь своего часа.

«Как это страшно!» - подумала вдруг Пандора.

***

Было весеннее дремотное утро. Тихий косой дождь блестел в лучах солнца, как нити паутины, а по радио передавали сообщение об очередном стихийном бедствии, которое то ли уже произошло, то ли только собирается произойти.

Всю ночь Пандора видела сны, волчком вертевшиеся в ее голове, и проснулась грустная, но решившаяся на все – то есть идти до конца и по возможности еще дальше. Она позавтракала, приняла душ, брызгаясь и фыркая, как молодое, полное жизни и сил животное, подсушила волосы полотенцем, потом перед зеркалом – чик-чик – обрезала свои светлые локоны, мгновенно став похожей на хорошенького лохматого мальчика. Натянув на себя джинсы и рубашку, Пандора бросила несколько любимых платьев – синее, как небо, золотое, как солнце, и черное, как ночь, – в приготовленный с вечера рюкзак. Поколебавшись, кинула туда же пару фотографий – снимок мачехи Геры на фоне греческих развалин и старое фото сводной сестры Афины, на которой та молоденькая, беззаботно улыбающаяся, видимо, еще не успевшая увязнуть в политической борьбе за равенство женщин во всем мире.

Пандора хотела взять с собой и фотографию Зевса, где он веселый, хитрющий, обаятельный, с трубкой, похожий на стареющего Эрнесто – таким мог бы стать Хемингуэй, если бы роковой выстрел не вытряс из него жизнь. Но даже на изображении отец имел над ней слишком большую власть, и потому Пандора раздраженно бросила фотографию в камин, а сжечь не осмелилась.

В дом Зевса тихо прокрался полдень и осветил желтые стены, полки с увесистыми книгами, цветные диванчики и тоненькую девушку с неровно обстриженными волосами. Пандора сидела на пушистом ковре, поджав ноги, с раскрытым альбомом на коленях, и с печалью рассматривала старые, пожелтевшие от времени семейные фотографии.

Вот черно-белый, весь потрескавшийся дедушка Кронос, с пушистыми усами, жестоким взглядом и в форменной одежде. Пандора никогда его не видела, но слышала о нем страшные легенды, как будто он сначала работал в КГБ, потом в ЦРУ, а затем на китайцев. «Он работал бы и на самого бога, если бы ему там больше платили», - заявила как-то Афина, а уж она всегда судила обо всем непредвзято – скажет, как отрежет.

А вот и Афродита. С пленительными формами, пышной копной волос до колен и чувственным ртом. Что ни говори, а от поклонников у нее всегда отбоя не было («прямо богиня любви» - тоже замечание Афины). Но с тех пор, как в моду вошли длинноногие худышки, Афродита будто с ума сошла – все пытается вогнать свое пышное тело в стандарт и распугивает воздыхателей своей глупостью и разговорами о калориях.

Долговязая Артемида с очаровательной мальчишеской стрижкой. Быстрая, стремительная, неугомонная. Пандоре так хотелось когда-то на нее походить. Вот здесь Артемида в маленьком черном платье на большой арт-выставке в Лондоне. А тут она залепила пощечину тому бедняге-папарацци за скандальный снимок на нудистском пляже. Девственная красота, аристократичность, холодная кровь… Пандора, вздохнув, пролистала страницы.

Афина, Афина, Афина… Папина любимица (до появления Пандоры, конечно). Афина в профиль. Афина анфас. Афина с камелиями. Афина учиняет разгром в каком-то кабаке. Афина и ее мужчины. Афина и ее женщины. Ее всегда было слишком много. Таких людей трудно не любить. Но и ненавидеть легче простого.

Кузины, кузены, тетки, дяди. Многочисленное семейство, протянувшее свои щупальца по всему миру. Пандора с ненавистью захлопнула альбом и швырнула его об стенку. Старые снимки разлетелись по гостиной.

Бросив прощальный взгляд на когда-то любимые стены, картины, книги, девушка повесила на плечи рюкзак, крадучись вышла из дома, перелезла через забор, сунула ключи в почтовый ящик и исчезла из жизни Зевса.

Так Пандора бросила отца, отцовской дом, оплачиваемый им университет, где она по его настоянию вот уже два года блестяще изучала право, его стареющих друзей, с которыми упражнялась когда-то в искусстве светской болтовни, выбранных им подруг, машину, которую он подарил ей на восемнадцатилетие, книги, которые он научил ее понимать и любить, и жизнь, которую он когда-то ей дал.

***

После этого она некоторое время жила то здесь, то там, с разными любовниками, то с одним, то с другим, изредка мелькая в бульварных газетах и театральных афишах, пока ей не надоело прожигать свою жизнь в бессмысленных связях и эпатажных выходках. Через полгода после побега из дома Пандора стала женой некоего бродячего актера Эпимитея, и уехала с ним и его братом Прометеем куда-то на юг.

- Она всегда была с приветом, а теперь от нее и привета не осталось, - насмешливо сказала Афина Зевсу, услышав о побеге сестренки, и выдохнула ему в лицо клубы сигаретного дыма.

Однако, в ее голосе слышалось не осуждение действий Пандоры, а что-то вроде умиления от поступка «младшенькой» и даже ехидство над бешенством обманутого отца и его страданиями. Красивая, с косой челкой над серыми глазами, всегда с саркастической улыбкой и сигаретой в зубах, Афина была прямолинейна, властна и чарующе самостоятельна – «вся в дурака папочку», как говаривала она, когда Зевс мог ее слышать.

- Да не переживай ты так, пусть развлечется малышка! - добавила она. – Сам знаешь, бунт против отцовской власти у нее в крови, - Афина явно намекала на беднягу Кроноса, своего старого и выжившего из ума деда, с которым когда-то случилась «темная история», и сам Зевс участвовал в судебном процессе и добился жесткого приговора. С тех пор некоторые члены семьи Олимпийских с ним даже не раскланивались.

- Ты как заноза в ноге, Афина, - сказал Зевс. – Твое присутствие вещественно, неоспоримо, и напоминает о жизни, но лучше бы все-таки нога меньше ныла, а Пандора бросила свои глупости и вернулась.

- Пандора никогда не вернется, - пожала плечами Афина. – Ты дал ей все, что мог. Больше ей с тебя взять нечего. Не печалься об ее жизни. Она умна, красива и эгоистична. С этими качествами она нигде не пропадет.

Но Зевс не мог не беспокоиться. Пандора была его плотью, его лучшим творением, его наследницей. Он дал ей больше от самого себя, чем всем остальным детям, и, само собой, надеялся, что она отдаст ему не меньше. Пандора была любимой дочерью - «само совершенство», - с гордостью говорил он о ней когда-то своим друзьям. Зевс любил ее, потому что она была его зеркалом, его личной надеждой на бессмертие, маркером, который пройдется по записям его жизни и исправит его ошибки.

Когда она ушла из дома, он звонил ей каждый день, тешась мыслью, что блудное дитя образумится и вернется. Но она не образумилась. По крайней мере, он знал из надежных источников, где она живет и с кем спит. Подробные отчеты частного детектива терзали его сердце, но это было лучше, чем ничего. И вдруг Пандора исчезла, уехала, сбежала. Окончательно, бесповоротно. Все нити оборвались, повиснув в стареющих руках Зевса грязными лохмотьями одиночества. И Зевс, почти 30 лет проработавший судьей в высшем арбитражном суде, не смог ее найти, хотя искал долго и долго не терял надежды, что найдет. Ни связи в прокуратуре, ни деньги, ни господь бог, ни божественное вмешательство – ничто ему не помогло ее вернуть. Зевс старел, дряхлел, постепенно терял былую сноровку и увлечения, друзей и вкус жизни.

Но однажды, три года спустя, Пандора вернулась сама – не затем, чтобы остаться, а чтобы понять, почему у нее не получилось то, что она задумала – жить так, как будто в ее жизни никогда не было его, словно она вовсе не «плоть от его плоти», а «сама по себе», как будто человек сам хозяин своей судьбы.

***

Была зима. Зевс сидел у камина с трубкой, разглядывая огоньки пламени, и в их уютной трескотне ему чудились голоса прошлого, которые нашептывали: твое время на исходе, старина, пора тебе с этим смириться. Женщины уходят - даже дочери! - а новые не приходят, Гера нашла себе молоденького мальчика и думать забыла о том, как вы были когда-то счастливы, старые любовницы снимаются в Голливуде и им не до любовных утех, дочь Афина собирается баллотироваться в депутаты, Афродита лечится алкоголем от несчастной любви и никого не желает видеть, Артемида уехала в Австралию собирать фотоматериалы о животных, Пандора, его любимая Пандора, оставила его – и ради кого! Ради Прометея, этого дрянного художника, который все тщится нести свет людям, а сам свести концы с концами не может, и этого мерзкого актеришки Эпимитея, бывшего ветеринара. Ветеринара! – с ненавистью подумал Зевс, но его гнев исчез так же быстро, как появился, - Зевс был слишком стар для таких сильных чувств.

Огонь облизывался и с уханьем кидался на очередное полено или уголек, а потом ворчливо обгладывал их черные кости. «Вот и остались мы с тобой вдвоем, - я и ты, Гелиос», - сказал Зевс.

- Здравствуй, папа! – тихо проговорила Пандора. Даже не оборачиваясь, он сразу узнал ее нежный голос и запах, - из всех его детей только она и Афродита так волнующе воздействовали на собеседника еще до того, как тот их видел, но Афродита давно уже была не в форме. Все его дети взяли от него что-то – кто обаяние, кто таланты, кто характер, и только Пандора взяла все, что смогла.

– Ты не вынул ключи из почтового ящика, папа?

- Я знал, что ты вернешься, - ответил Зевс спокойно, а сам едва сдерживал радостное удивление – ведь он-то думал, что потерял ее навсегда! Однако, уже спустя минуту он забыл о своих терзаниях и сомнениях и сам поверил своим словам.

- Ты ведь всегда все знаешь, папа! Самый умный, самый совершенный, почти христианский бог, только еще не дорос, – резко сказала Пандора.

Зевс обернулся и увидел дочь. Короткостриженная, в майке, курточке и кедах, она сильно подурнела, на его вкус, а в ее глазах, как будто вымаранных в черной туши, появилось что-то отчаянное и нахальное.

- На кого ты похожа, - поморщился он, решив не отвечать на колкости. – Твои волосы! Зачем?

- Потому что я – не ты, - ответила Пандора, улыбаясь. – И я смотрю на себя не твоими глазами, а своими, и мне нравится то, что я вижу.

- И эти дранные штаны тебе совершенно не к лицу!

- Главное, чтобы они были по моей заднице.

Зевс схватился за голову.

- И ты туда же! Нахваталась выражений! Понимаю, Афина - но ты-то – ты всегда была такой женственной!

- Я всегда остаюсь женщиной, и в джинсах, и в платьях! Что за старомодные взгляды! - отмахнулась Пандора и присела на краешек его кресла. – Может, обнимешь свою дочку? Или не рад?

И он обнял ее, как она просила, и вдруг, когда ее лицо, как когда-то в детстве уткнулось в его плечо, она начала плакать. Зевс терпеливо ждал, когда она закончит.

- Ты повзрослела, - сказал он, наконец, тяжело роняя слова. – Проклятая одышка, - пояснил он, заметив ее вопросительный взгляд. - Похудела. Стала женщиной. Несчастной женщиной.

- А тебе ведь хотелось, папа, чтобы я была несчастна без тебя, ведь так?

Пандора смотрела на него с холодным изучающим выражением, которого он раньше никогда в ней не замечал.

- Не отмахивайся и не передергивай, - сказал Зевс. - Я-то все вижу. Нет больше огонька, который обычно горит в глазах тех, у кого вся жизнь только начинается, и они живут, полные радужных надежд. А у тебя будто все уже закончилось. Сколько запретных плодов ты перепробовала, чтобы смотреть на меня такими глазами? Не вижу что-то счастья в тебе, ни внутри, ни снаружи. И я ли в этом виноват? Стоило ли уходить ради этого из дома?

- Скажи мне, папа, - вместо ответа проговорила Пандора, - с тобой бывало когда-нибудь, что ты возвращался вечером домой, туда, где жил многие годы, где тебе было не то, чтобы хорошо, но всегда спокойно, но не мог вернуться? Ты шел по знакомым улицам, но почему-то не мог найти дорогу… Ты все шел, и шел, и плутал по закоулкам, которые знал с детства, и не мог понять, где совершил ошибку – пропустил ли нужный поворот, или же просто свернул на чужую улицу. И вот ты ходишь кругами, возвращаешься, начинаешь все сначала, но не можешь найти чертову дорогу, и хочется плакать от бессилия, от усталости, от потерянности, а ведь дом где-то близко. Совсем близко твое любимое кресло, куда ты сможешь забраться с ногами и отдохнуть, графин с водой, который тебя напоит, теплый плед, который тебя согреет, а ты заблудился в трех соснах и будешь блуждать до самой ночи. И никто тебе не поможет, потому что никто кроме тебя не знает, откуда ты, где ты жил, где ты свернул не туда, с какой точки началась эта ошибка… С тобой такое бывало, папа?

- Нет, со мной никогда такого не бывало, - сказал Зевс спокойно. А потом зачем-то добавил:

- Все мы блуждаем по жизни.

Гелиос терпеливо замер, перед тем как накинуться на новую жертву, ночь еще не наступила, а день уже закончился, Зевс смотрел на свою любимую дочь, и не мог понять, почему не чувствует того, что должен был бы почувствовать при ее появлении. А ведь он так мечтал о том, как она войдет в эту дверь, скажет в своей обычной манере «скажи мне, папа» или еще что-нибудь привычное, как раньше, или уткнется ему в плечо, как будто она снова маленькая девочка, а он главный мужчина в ее жизни. И вот – она пришла, и ничего не изменилось. Некоторые вещи, однажды случившись, уже никогда не меняются.

- Расскажи мне, как ты живешь? – сказал Зевс. – Почему ты бросила все это, - Зевс широким жестом махнул в сторону гостиной, - ради этого бедолаги?

- Эпимитей любит меня. Я для него – все. Любил ли ты когда-нибудь женщину так, чтобы молиться на нее? Знаешь, раньше я и представить себе не могла, что мужчина может плакать надо мной, от счастья, занимаясь со мной любовью. Когда я увидела это в первый раз, не поверила своим глазам. А он действительно любит меня и делает все, что я хочу, - с гордостью сказала Пандора.

- Это еще раз доказывает, что Эпимитей не мужчина, а тряпка, - спокойно сказал Зевс. – Ты выбрала себе в мужья тряпку, малышка, прости, но когда ты вытираешь ноги о половик или выжимаешь губку для мытья посуды, и из нее течет вода, ты не говоришь – о чудо!, и не превозносишь ее человеческие качества и ее чувствительность.

- Ты говоришь ужасные вещи, папа, - с испугом сказала Пандора.

- Я говорю тебе правду. Ты могла выбирать между тем, кого ты полюбишь когда-нибудь, и тем, кто любит тебя сегодня. Между тем, что будет с тобой, но за это надо бороться, и тем, что принадлежит тебе без борьбы, а значит, не имеет для тебя ценности. И ты выбрала вариант полегче. И кто после этого говорит ужасные вещи, дорогая? Ты разве не чувствуешь, что я прав?

- Я ушла, потому что ты всегда и во всем был прав. Вернее, думал так, и заставлял думать других, - с ненавистью крикнула она.

- Я все дал тебе!

- Врешь! Врешь! Врешь! Ненавижу! – завизжала Пандора.

Зевс с испугом посмотрел на ее перекошенное, покрасневшее от ярости лицо и тайком покосился в сторону бара.

- Неужели ты никогда не плакал над любимой женщиной? – спросила Пандора, внезапно успокоившись.

- Почему же, плакал, - весело признался Зевс, облегченно вздыхая. – Над Герой. Но я тогда был очень молод и чувствителен. И что ни говори, глуп. Иначе я бы никогда на ней не женился. Я потерял голову от ее царственной осанки и замашек светской львицы, а кроме этих качеств у нее за душой ничего не было. Я поздно это понял, но не настолько поздно, чтобы не взять от других женщин все, что не дала мне она.

- Скажи мне, папа, а ты вообще любил всех этих твоих женщин?

- Скажем так, я увлекался ими. А потом не мог от них избавиться, и позволял им любить меня. Я хотел, чтобы они были счастливы, понимаешь, малышка.

- И даже Ио?

- А что с Ио?

- Ты похитил ее у отца и жениха. Неужели и ее ты не любил?

- Она действительно была прекрасна. Ее невозможно было не любить. И я любил ее какое-то время.

- Я ненавижу тебя, папа, - сказала Пандора.

Они замолчали.

- Ты не понимаешь, - сказал Зевс, - что разрушаешь жизнь бедняги Эпимитея, что в твоих генах, в твоих привычках, в тебе самой, в твоей жалостливой нелюбви к нему, заложена некая разрушительная программа, от которой тебе не уйти. Ты – бедствие, Пандора. Ты еще не научилась любить, но научилась вызывать любовь, ты не разобралась, куда идешь, и куда хочешь прийти, но уже стала забывать дорогу назад, у тебя не было своих детей, но ты начинаешь учить отца, у тебя больше нет дома, потому что ты отказалась от отчего, а свой не построила. Иди же. Иди по моей дороге, думая, что идешь по своей, совершай мои ошибки, думая, что совершаешь свои собственные, когда-нибудь ты снова вернешься сюда, но это уже будет не то место, которое сможет тебе помочь. Отрекаясь от прошлого, человек становится слишком слабым. Пытаясь сбежать от судьбы родителей, человек сам роет себе яму, в которую…

- Но ты, папа, почему ты, столько раз твердивший, что такое «надо» и «не надо», почему ты всегда поступал наоборот, почему ты сам не следовал своим учениям? Почему ты говорил мне о добре, а сам заводил очередную любовницу и бросал ее, когда она тебе надоедала? Почему ты говорил мне о благородстве, а сам всегда был капризен, жесток, гневлив…

- Разве я когда-то был жесток с тобой?

- Не со мной, с другими. В этом-то все и дело. Я слишком боюсь быть, как ты, папа, потому что ты… Потому что ты – это ты!

- Знаешь, ты бежишь, дочка, бежишь. И никак не можешь разобраться, что только то тебе не может причинить зла, с чем не побоишься встретиться лицом к лицу. Ты ведь не против меня воюешь. А против своих же собственных качеств. Не против моего эгоизма, а против своего собственного. Не против моей распущенности, а против своей блудливости.

- Которые ты мне дал!

- А ты приняла!

- Я не вернусь к тебе, - с вызовом сказала Пандора. – Ничего не будет, как раньше. Никогда не бывало, и теперь не будет. Я оставлю Эпимитея, ты прав: он был нужен мне только, чтобы досадить тебе, хотя в этом я даже себе не признавалась. Но к тебе я не вернусь. Ты не нужен мне, чтобы свершиться, а я тебе нужна, в этом вся разница. Но нельзя прожить дважды одну и ту же жизнь, нельзя идти по чужим следам, нельзя позволять кому-то спасать тебя от ошибок, потому что тебя могут спасти нечаянно не только от бед, но и от твоей судьбы.

- Как же мы все-таки похожи, - сказал Зевс устало.

- Прощай, папа.

Зевс поежился от сквозняка, который ворвался в дом вместе с ее уходом, опустился на подушки и уставился в огонь. Он был стар и никому не нужен.

Пандора взбежала по грязной лестнице на третий этаж – лифт как всегда не работал – и замерла на лестничной клетке, прислушиваясь к соседям снизу. Бедолаги снова выясняли отношения, от которых, как от вчерашнего обильного ужина, давно не осталось ни сытости, ни довольства, а только расстройство желудка. Потом открыла дверь своим ключом, и, спотыкаясь об обувь в прихожей и бесчисленные коробки, еще не убранные мужем после переезда, прошла в спальню. Несколькими решительными движениями скинув с себя одежду, она помедлила, а потом нырнула под одеяло к Эпимитею, все еще вздрагивая от холода и прижимаясь к его теплой от сна спине прохладной грудью.

- Ты здесь? – спросил Эпимитий, мгновенно просыпаясь. – Как все прошло? Зевс, наверное, метал гром и молнии?

- Да нет, - равнодушно ответила Пандора. – Он был спокоен, как камни на дне пропасти.

Эпимитей повернулся к ней. Он улыбался. Он всегда улыбался глазами, когда смотрел на нее.

- Папа объяснил мне, что я шкатулка с неприятностями, которая в конце концов взорвется и все испортит. Он считает, что все беды человечества – моих рук дело, - с горечью сказала Пандора.

- Он ошибся или просто был рассержен. Такие сильные люди, как он, не любят терпеть поражение. Тем более перед собственными детьми. Ты не можешь быть злом. Ты – само совершенство, - нежно сказал Эпимитей, тронув ее щеку. – Пандора значит «всем одаренная». Ты забыла?

- Значит, я совершенная шкатулка с неприятностями, - буркнула Пандора.

- И что ты ответила ему? Ты объяснила, что у нас все серьезно? Что мы любим друг друга? Что я ищу работу и скоро все наладится?

- Прометей нашел тебе что-нибудь? – вдруг спросила она.

- Нет, но ищет.

- Ты должен быть хозяином своей жизни! Неужели ты даже этого не понимаешь?

- Такого не бывает, чтобы человек был сам себе хозяином, - сказал Эпитемий. – Все это – языческая гордость. Все люди связаны. Так учил Иисус.

- Я сказала Зевсу, что ты моя судьба, - вдруг сказала Пандора. – Что я люблю тебя и буду с тобой.

Эпимитей молча прижал ее к себе.

- Но с тех пор, как я оставила отца, - продолжала она, - с тех пор, как я узнала этот сладко-горький вкус предательства до и одиночества после, я всегда знаю, с самого начала, что все мои отношения с мужчиной закончатся так или иначе, и даже в момент самого незабвенного счастья чувствую, как во мне сидит запущенная бомба, с механизмом, отмеряющим оставшиеся нам часы…

Она порывисто отстранилась и поцеловала мужа в щеку.