Я совершенно не представляю себе, как на самом деле ставятся палатки. У меня была травянисто-зеленая, кое-где испачканная сырой землей палатка и я пыталась расправить ее, чтобы хоть немножко понять, где у нее перед, а где зад. Холодный, щиплющий губы ветер вырывал брезент из моих рук, едва-едва не задевая лицо. Условия жизни на Диком Севере и правда очень трудные, но нам, полярникам, не привыкать. Ветер – это еще полбеды, а вот снег, который заносится крупными такими хлопьями прямо в глаза… - Брезент, - повторила я снова, вкладывая в это слово как можно больше суровой северной закалки и выносливости, - Брезент… Бабушка только вчера утром рассказала мне о том, из какой ткани делают палатки. Ткань эта жесткая и очень плотная, поэтому не пропускает воды, и, уж тем более, снега. А название у нее какое… Мечтательно полуприкрыв глаза, я еще раз твердо повторила - Ставь, Славка, палатку из брезента и… - Алиса! – мамин голос угрожающе забренчал где-то на стеклянных боках стаканов, которые стояли в серванте. Значит, мама кричала из гостиной, - Ну-ка беги скорее сюда! - Иду, мам! Я соскочила с подоконника, едва не подвернув ногу, и начала судорожно придумывать, что бы такое ответить маме на вопрос о том, куда делись те три шоколадки, что были спрятаны под газетой на журнальном столе. Ну как, как же объяснить ей, что на Диком Севере совсем никак нельзя выжить без пищи, пусть она даже и напрочь шоколадная, эта пища! Мама с утра была на меня сердита. Когда она пришла утром разбудить меня, волосы, завязанные в длинные косы, были совсем растрепаны и так стянулись в узелки с лентами, которыми были заплетены, что их еще очень долго было никак не распутать. Ну вот. Я тяжело вздохнула, набравшись смелости. Второй раз оправдываться тем, что во сне я просто искала холодный снег в Антарктиде, не получится. Мама и так очень странно смотрела на меня, когда я рассказывала ей про зеленую брезентовую палатку и просила объяснить, как нужно ее укреплять на земле, чтобы не сдул ветер. Поджав губы, мама не ответила, скорей–скорей расчесала мне волосы и побежала устанавливать программу чистки ковров на электрическом пылесосе. Честное слово, мама всегда так спешит, как будто боится, что время вот-вот закончится, или закончится и так бесконечное лето, которое никогда не прерывается на зиму, или солнце зайдет, еще не всходя, или сто тысяч лет пролетят, как одна минута. Она почему-то очень боится, что когда-нибудь лето пропадет так же, как когда-то пропала зима. Насовсем, навсегда. Она у меня такая смешная, честное слово, неужели не понимает, что если пропадет лето, то не останется совсем ничего? А как же мы тогда будем успевать жить, если ничего не останется? Я никогда не видела, как выглядит снег, никогда не чувствовала его несуществующе пресного привкуса на губах. Хотя, папа говорит, что зима, равно как и все холодное на планете, пропало всего-то семь лет назад, (а мне-то уже девять) я, наверное, была слишком маленькой в два года для того, чтобы действительно ценить снег. Я вот совсем не помню, а Славка еще помнит. Говорит, что снег такой холодный, что даже горячий. И белый, главное, белый-белый, как сметана или недожаренный сырник. Но я Славке не слишком то и верю, я знаю: он придумает и дорого не возьмет, хотя я не раз ему говорила, что настоящие полярники никогда не врут. Когда нам с ним грустно или когда желтая пуговица солнца кипятком света поливает крыши домов прямо с самой вершины неба, я прошу его рассказать мне еще что-нибудь о зиме. Да, иногда я все же верю ему, Славке… Он, кстати говоря, обещал зайти, но так и не зашел, эка баночка с гуталином! Я зажала рот ладонью, чтобы громко не засмеяться уже на подходе к маме, которая готова была меня отчитать. Баночка с гуталином… - Алиса Артемьевна! – мама нахмурилась и сразу перешла к действию. Некогда ей было ждать, она спешила перегнать время, - Что-то я не понимаю, шоколад, видимо, тоже перекочевал в Антарктиду вместе со всей белой бумагой в доме и кухонной утварью? Я снова тяжело вздохнула, зная, что объяснять маме совершенно бесполезно. Вот если бы только на ее месте стоял бы сейчас усталый, но все равно так хорошо улыбающийся папа, как было бы здорово ему все рассказать! Мама у меня, конечно, очень хорошая, только совсем не такая, как папа. Она просто такая, как все. Ей не хочется ничего возвращать или менять – ей и так хорошо. Просто немного страшно и это сразу видно, прямо с первого взгляда. Мама жутко боится, что кто-нибудь отберет у нее что-то важное. Истинное, настоящее. - Алис… Ну ты же уже взрослая девочка, ты уже все понимаешь… - мамино настроение переменилось в дольку секунды. Не понимая глаз от цветастого ковра, я знала, что она передумала меня ругать, потому что опаздывала на работу. Я тихо кивнула, соглашаясь с тем, что уже большая. Сегодня мама уже не будет ругаться. Самое плохое в том, чтобы быть взрослой – это то, что нужно признаваться в том, что все понимаешь. Думать тоже нужно гораздо быстрее, потому что если ты не думаешь много мыслей сразу, если не бежишь куда-то – то будто бы не успеешь чего-то очень нужного. Самое плохое в том, чтобы быть взрослой – это то, что нельзя просто наслаждаться тем, что имеешь.
Славка пришел спустя пятнадцать минут после того, как ушла мама. - Ты чего так долго? – я почти кричу ему, пробиваясь сквозь шум телевизора и отряхивая волосы от мелкой белой трухи, что нарезала из бумаги. Я три раза хлопнула в ладоши, уменьшая громкость телевизора. - Прости, Лиска, мама заставила убираться! Уф, жара какая…– Слава смачно шмыгнул носом и краем футболки вытер пот со лба - А это что тут у тебя? Я почти заговорщически улыбнулась другу, снимающему с меня кусочки бумаги, пустила его в квартиру и закрыла дверь. - Это снег, понимаешь? Мелковат, правда, но я рассчитывала на то, что ты мне поможешь… Глядя в горящие мальчишеством глаза товарища, я была уверена, что он поможет, и схватила его за руку, потянув за собой в комнату. - Шутишь что ли, Алис? Бумажный? Похож. Слушай… - Славка даже притормозил о ковер прихожей, чтобы я повернулась к нему, - Ты видела вчера по новостям, что, кажется, уже почти выяснили причину, почему время так сократилось и зима пропала? Скоро нам настоящий снег вернут, слышала? Я встала к Славке полубоком и поморщилась, увлекая за собой в комнату. - Да ничего нам не вернут, это ты глупый просто и взрослым веришь. - Это почему это я глупый? – Слава изумился, шагая за мной через порог, и тут же сел в кресло с ногами, напряженно вглядываясь в безмолвно переключающий картинки на экране телевизор. - Потому что никто из них не хочет ничего возвращать, понимаешь? – я так по-взрослому укоризненно посмотрела на друга, что тот даже примолк, - Они уже так давно пытаются выяснить, куда делась зима вовсе не для того, чтобы ее вернуть, а просто для того, чтобы им не было страшно… Все еще продолжая говорить, я подошла к шкафу, открыла его и начала перекидывать Славке все вещи, которые там только были: футболки, шорты, даже папины плавки. - А чего им бояться в том, что зима пропала? Не понимаю… - Слав, бояться им именно этого. Того, что они и сами не знают, почему она пропала, - я, наконец, выудила с нижней полки то, что искала: широкую, чуть полинявшую, но все еще поразительно теплую меховую шапку, - Ты никогда не думал о том, что все взрослые бояться того, чего не знают или не понимают, а того, что им уже знакомо совсем не бояться? Реагируя на мой бросок, Славка поймал шапку и тут же надел ее на свою черноволосую голову. Он был почти угольно-загорелым, впрочем, как и я. Впрочем, как и все, кто живет сейчас на нашей планете. «Баночка с гуталином», - снова вспомнилось мне, и я едва-едва успела поймать свою ускользающую мысль за самые ее кончики. - Вот даже ты ужей не боишься, потому что знаешь, что они не кусаются. Ты даже в руки ужа можешь взять, а вот незнакомую змейку, пусть даже самую маленькую и неопасную, ты в руки ни за что на всем свете не возьмешь, потому что не знаешь: опасно это или нет? – Я хладнокровно продолжила говорить, подходя к охладительной установке и выкручивая регулятор до самого упора, - Так же и взрослые, все также. Вот сейчас всегда – лето и еды много, и солнце на небе, и жить удобно, зачем им что-то менять? Я начала надевать все те вещи, которые вытащила из шкафа, прямо друг на друга, словно была капустной кочерыжкой, закутывающейся в капустные листы. - Да, я знаю… - Славка как-то не так, как обычно, согласился и встал с кресла, тоже одеваясь, - Мне папа говорил, что сейчас людям главное узнать, почему пропала зима, потому что они не знают почему и бояться, что время вообще может пропасть. Вообще. Представляешь, что будет? Слава на миг замер и замолчал вдруг, как будто глубоко задумавшись над чем-то. - Представляешь, если взрослые поймут, почему зима пропала и время пропадает, возьмут - и будут управлять снегом, как захотят. Или – еще хуже: будут снег продавать или воевать за возможность управлять зимой… папа мне еще говорил, что зима никому не нравилась, все ее просто переживали, а не ценили, вот она и ушла, вот и наказала нас. Время нас накажет также, за то, что мы его совсем не ценим по-настоящему… Я вздрогнула: в квартире уже стало холоднее. По-настоящему холоднее. Просияла улыбкой, глядя на нелепо застывшего Славку. - Да что ты, Слав? Нет, так не будет никогда, время ведь скоро пропадет также, как и зима, потому что взрослые его растрачивают, рассеивают, а не ценят или просто…просто наслаждаются им! – я снова улыбнулась от посетившей меня так неожиданно идеи и бросилась на кухню – включать кран с холодной водой, чтобы холодно было и на полу, а не только в воздухе, - Им же надо наслаждаться, понимаешь? Ты слышишь меня отсюда? Время нужно распробовать, как конфету с двойной начинкой, а не бегать туда-сюда, не успевая ничего на свете из всего, что хотел успеть! Прежде чем вода с шумом хлынула на пол, я слышала, как Славка зажужжал молниями на одежде где-то в комнате. - Люди и впрямь теперь как банки с гуталином! – я услышала его звонкий, смеющийся голосок, приближающийся ко мне, - Снаружи черные и внутри черные тоже, но не оттого, что плохие, а оттого, что слишком загорелые без белой зимы! - Слав, неси одеяла с кроватей! – я засмеялась, эхом разносясь по каждому уголку нашей квартиры, - У нас будет своя зима!
Скорчившись вдвоем в белой и гладкой ванне, похожей на один из скользких склонов гор Дикого Севера, мы со Славкой глубже зарылись под одеяла. Мы были почти в палатке. Вода с шумом, почти с воем заливала паркетные полы квартиры, напоминая нам, полярникам, ледяные окрики безжалостного ветра, того самого, что в моем сне вырывал брезент из рук и заносил снежинки в глаза. Снег у нас тоже был: белесыми обрезками бумаги красовался на одеялах, ссыпаясь нам за шиворот. Мне он казался совсем холодным, я даже вздрагивала, крепче прижимаясь к другу. - Слава…Славка, когда зима нас простит… Когда зима вернется… Через пелену укутывающего меня сна я слышала, как вскрикнула мама, и папа плечом выломал дверь в ванную, но мне было уже почти не важно. Мне было уже так все равно… Во сне палатка снова со мной воевала, а я думала, что хотя бы от холода она меня спасет.
Postscriptum:баловство, конечно
|
Библиотека // Объявления
