Помнишь, как мы тащили напольные часы – почти в два раза выше меня, в огромной коробке, переложенной газетами, смеясь и чуть не роняя. Вся эта машинерия внутри них звенела и жалобно подвывала, когда мы все-таки задевали за стены и перила, за кучу соседских вещей – каких-то сервантов и стопок журналов «Новое время», года девяностого.

А потом, свалив их в коридоре, и отсмеявшись, открыв коробку (мы так их и нашли, случайно, около гаражей, по длинной коробке – «а вдруг там труп?», «ты с ума сошел, кто оставляет труп посреди улицы», «нет, а вдруг, давай проверим»), нашли год выпуска на задней стенке, начало прошлого века.

«А представляешь, если завести...»

Представляешь, если их завести, мы останемся вечно молодыми, или окажемся там, у Кесслера в часовой мастерской, в девятьсот четвертом, когда он заводит их в первый раз. Или нет, они пойдут назад, и наши дети будут стареть наоборот, как Бенджамин Баттон, или мы их откроем как шкаф, и окажемся в Нарнии.

И мы изводим кучу тряпок, чистим и моем, лак почти не растрескался, стекла на циферблате нет, но и осколков мы не находим – может его вынули давно.

Циферблат с изящными, как кружево, стрелками, маятник, гири, реечки-рамки, цифры, будто пером выведенные, лунный календарь...

Потом, кое-как, уже усталые мы поднимаем и ставим их, прислоняя к стене. «Завтра я обзвоню в поисках мастера-часовщика антиквариатные магазины», говорю я.

«А если завтра мы проснемся посреди пустыни, в подводной лодке?»

«Это было бы интересно, я буду до конца жизни благодарить твое любопытство к чужим трупам в коробках».

«А если завтра...»

А если завтра мы станем незнакомыми людьми, если завтра этих часов не будет, и мы проснемся на разных концах города, боясь позвонить друг другу, позвонить и спросить: «а тебе тоже приснилось, что мы нашли часы?», а если завтра мы забудем кто мы, если завтра будет целый день идти дождь и настройщик не приедет. Он будет бояться выйти под дождь, ведь он старый, почти бумажный, промокнет, заболеет и умрет.

И часы не пойдут, мы разойдемся по своим делам, остынем, погаснем, забудем, и никогда уже не починим их. Они будут стоять очередным мертвым грузом, об который спотыкаешься или бьешься об угол локтем, утром, не проснувшись или в спешке.

Или ночью, когда я поставлю вариться на медленном огне малиновое варенье, буду читать, они вдруг щелкнут, рычажки-колесики встанут на место, минутная и секундная стрелки дернутся.

И время вокруг остановится.