Всё неестественно теперь предрешено,
но обречённым быть – кощунственно приятно,
ведь обречённость – это просто ночь,
уверенность в дне завтрашнем, невнятном,
по крайней мере. То-то и оно.

Да, башни все – повержены давно
трухлявым ветром, взбалмошной водою,
эффектом Страшного Суда, эффектом Домино,
и мимо них – уже не так, как под конвоем,
иду – среди колеблющихся стен,
руин, гордящихся избытком трещин,
и принимает почвы мокрый гобелен
мои следы, как самые обыденные вещи,
и дождь грозит очкам – как ранее окну –
намёком на слезу или, возможно, глаукомой,
но – всё равно глазам, познавшим тишину,
и всё равно ушам, отведавшим отдышку грома…

Следы мои – за мной – всё глубже: борозда
их точно как разломы тверди – под травою…

Вот так заболевают навсегда…
Вот так Земля раскалывается надвое,
и распадается, как взломанный кокос,
на две неравноправных половины
по линии следов моих, по курсу метких гроз
и по маршруту башен, рухнувших картинно…

А я – иду, как шёл, Седое Существо,
следы всё множа, и не чувствуя того,
что нет уже ни тверди, ни глубин бездонных,
и болен – всем, и умираю от – всего,
и наименьшее из тысяч зол – быть обречённым.

***

(из цикла "Все Башни")