За окошком тихонько моросил дождик, внушая горожанам робкую надежду, что измучившая Москву жара хотя бы на время отступит и даст людям возможность сделать пару глотков свежего воздуха и поверить в то, что жизнь продолжается. Жалко только, что люди об этом пока не знают, потому что дождь начался в пять утра, в то время когда даже самые отчаянные полуночники уже легли спать, а жаворонки еще не проснулись. Во всем городе не спал, наверное, только один человек – пятилетний мальчик. Он сидел у окошка с вечно грязными стеклами и чертил негнущимся пальцем на пыльном подоконнике одному ему понятные узоры. И действительно глупо было спать, когда тебе осталось жить несколько часов, а ты видел в жизни так мало. Нет, он не боялся смерти, он просто ждал ее, как другие дети ждут прихода матери с гостинцами. За свою короткую жизнь он не видел ничего кроме этого дома с грязно желтыми стенами и серыми простынями на продавленных сетчатых кроватях. Все это было не страшно потерять, скорее наоборот, чтобы этому не пришло на смену оно вряд ли будет хуже. А, кроме того, он надеялся, что смерть избавит его от постоянной ноющей боли в суставах. Ему так хотелось от нее отдохнуть, хотя бы часок. Но он знал, что смерть не придет пока он не закончит свой рисунок. Этот мир, который был к нему так жесток и несправедлив, должен увидеть и понять, что натворил. Почувствовать хотя бы маленькую толику, того, что чувствовал он. Это была не месть, а восстановление справедливости, и он, высунув от напряжения язык, стал выводить последнюю часть узора. Когда через час в коридоре послышались шаги дежурной сестры, его работа была уже закончена и он тихонько, чтобы никого не разбудить, добрался до своей кровати, лег и закрыл глаза, уже понимая, что никогда их больше не откроет. Когда на обходе палатного врача очередь дошла до него, мальчик был уже холодным. А на подоконнике осталось завещание не принявшему его миру. Странные линии, начерченные маленьким пальчиком, если посмотреть на них в лунном свете, складывались в слова: «Мир без любви».

************************************************************************

Десятое августа. Для кого-то этот день ничего особенно не значит, а для меня это начало столь долгожданного отпуска. Шесть лет я не видел моря, не выезжал из Москвы, кроме как в командировку, и вот теперь я свободен. Целые две недели я могу не думать о работе, не забивать себе голову контрактами и курсами акций. Четырнадцать дней полного безделья на берегу теплого моря, что может быть лучше. Ласковый песок, жаркое солнце и красивая девушка в бикини, лежащая рядом – все это перестало быть недосягаемой мечтой и сегодняшнего дня стало явью. И как материальное подтверждение этого передо мной лежали два билета в Египет. Я сладко потянулся, с удовольствием до хруста в челюсти зевнул и поднялся. Отпуск начался.

************************************************************************

Пляж, песок между пальцев. Тому, кто каждый год ездит к морю, никогда не понять какое же это неземное наслаждение лежать, греться на солнце и пропускать сквозь пальцы горячий песок. Как хорошо дышится морским воздухом. Как приятно погружаться в теплую воду и ощущать, что как будто растворяешься в ней, впитывать ее каждой клеточкой своего тела. Еще раз повторю, тот кто каждый год бывает у моря меня никогда до конца не поймет. Я закрыл глаза и полностью расслабился, отдав себя под покровительство жаркого африканского солнца.

Фонарь качался на пронзительно скрипящей ржавой проволоке. Луч света метался, как будто силился, что-то разглядеть в поземке, заметающей кладбище. Но через некоторое время, отчаявшись найти, что-нибудь более интересное, он остановился на двух фигурах, стоящих на свеженасыпанном холмике. И в наступившей тишине стали отчетливо слышны их голоса.

- Ведь если разобраться Сергеич, то мы с тобой точно вот так же ляжем. И никто даже не вспомнит, поскольку вспомнить то о нас нечего и некому. Ведь даже этому пацану, пока он живой был, мы ничего хорошего не сделали.

- А ты меня не совести. Это не я его по пьянке сделал и в клинику к Волопасу сдал. Я тихий безвредный алкоголик, причем осознаю, что я больной человек и никому свои гены передавать не собираюсь. А потом даже если бы и захотел, то последние семь лет я не то, что на бабу на табуретку и то залезть не могу. Так, что мне стыдиться нечего, понял.

- Ладно не заводись. Просто не по-людски это как то. Даже пары теплых слов ему на прощанье сказать не можем.

- Ага, а то ему без этого спаться не будет. Ты, Паша, какой-то сентиментальный стал, сходи к Волопасу, он тебе чего-нибудь пропишет. Мы с тобой кто? Могильщики. Наше дело какое? Ямы копать, да малолетних жмуриков в них опускать. Это у Шекспира пусть гробокопатели философствуют, а мы с тобой Паша вопрос быть или не быть, давно уже заменили на пить или не пить. И решили мы его однозначно - пить. Ибо кто ты до этого был Паша гребаный доцент, гребаной кафедры, гребаного института. Что ты там делал Паша? Создавал таких же неудачников как ты сам. А теперь ты вышел из круга, ты очистил руки. И не надо мне про идеалы Паша, не надо. Ты их просрал, еще, когда вместо философского пошел на экономический. Ты пойми мы с тобой кто – золотари человечества. Оно гадит, а мы закапываем. В этом, Паша, и есть цель и смысл нашей жизни. А ты все дерьмо пытаешься розовой водой полить. Только говно, Паша, оно говно и есть, хоть розами его утыкай, хоть незабудками. Так, что пей, бери лопату и пошли.

Раздались булькающие звуки. И фигуры медленно двинулись в сторону клиники. Некоторое время еще было слышно поскрипывание снега под их ногами, а потом все стихло. Луч света видимо решив, что ничего интересного больше не произойдет, мигнул и погас. На кладбище наползла темнота.

Я открыл глаза. Видение исчезло. Я снова был на берегу красного моря, и ко мне бежала Вика, моя загорелая амазонка. Единственное человеческое существо, к которому я испытывал теплые чувства, единственное оправдание моей нелепой жизни. Она подбежала и упала рядом, я повернулся на живот, обнял ее, и вдруг она взвизгнула. «Ты что сдурел? Что у тебя в руке?». Я посмотрел на свою ладонь – в ней медленно таял снег.

************************************************************************

Вика потом до вечера со мной не разговаривала. Все просила рассказать, где я здесь нашел настоящий снег, а что я мог ей сказать, если и сам не понимал, что вообще здесь происходит. Ну ладно сон приснился, голову напекло, чего только на жаре не привидится, но снег то был настоящий. Да уж лучше было счесть себя сумасшедшим, проще и отдых не был бы испорчен, а так. Вечером отчаявшись добиться от меня ответа как я устроил этот фокус и решив, что портить вечер из-за моего упрямства глупо, Вика потащила меня на дискотеку. Идти до ночного клуба было всего ничего, но я, отстав от Вики всего на минутку, умудрился заблудиться. Я шел по освещенной аллее, на которую выходила улочка, ведущая к нашему отелю, и которая, я был в этом уверен, должна была привести прямиком к дверям заведения. Но очень скоро я понял, что, видимо, умудрился пойти не в ту сторону. Пейзаж даже в темноте скоро перестал походить на египетский, и стало заметно холоднее. И я с удивлением понял, что нахожусь в каком то совершенно незнакомом месте, меньше всего похожем на Африку и до боли напоминающим нашу среднерусскую возвышенность. Небо здесь было каким то грязно серым и создавалось ощущение, что свет льется не сверху, а как будто кто-то направил сюда лампу через лист оргстекла, да еще и выстроил систему зеркал так, что источник света угадать стало никак невозможно. Кроме того, от земли несло сыростью и мне даже показалось, что здесь пахнет моргом. С трудом ориентируясь, в этом странном пространстве, я двинулся в направлении маячащего на горизонте леска. Когда я до нее добрался, то понял, что это не просто лесок, а кем-то заботливо посаженная около кладбища рощица. Перешагнув через низенькую оградку, я присел на землю около свеженасыпанного холмика. Мысли разбегались, я совсем не мог сосредоточиться. Холода уже не чувствовалось, а нереальность происходящего начисто выбила из души весь страх. Почему-то в голову назойливо лезла одна мысль, что прежде всего надо сориентироваться по сторонам света и идти на юг. Почему непременно на юг я объяснить себе не мог, но видимо потому, что Африка там. Из этого полусомнабулического состояния меня вывел чей-то хриплый голос за спиной.

- Слышь, паря, а он тебе кто?

- Никто, я даже не знаю как его зовут.

- Серега его звали. Не Серега, это тот, что с лейкемией, он с утра еще живой был. А это Витек, точно Витек.

- А фамилия?

- Не было у него фамилии Витек и все. Если хочешь, у Волопаса спроси, может он знает. Ты вставал бы мужик, а то простудишься неровен час. Пойдем я тебе налью для сугреву.

- А Волопас этот ваш он кто?

- Кто, кто! Конь в пальто. Директор клиники он. Когда-то, говорят, был отличным хирургом, чудеса творил просто. А потом здесь оказался.

- Детям решил помогать?

- Да ты, что, паря, плевать ему на них как и мне. Говорят, поругался с профессором каким-то. То ли тот у него идею украл, то ли Волопас у него. Кто ж их там разберет. Дело обычное. А по поводу доброты там, жалости ты мысли из головы то выкини. Здесь сердобольных нет. Не выживают они. Это только из Паши по пьяни интеллигентность недожатая вылезает. Здесь, паря, последняя остановка перед тем светом. Сюда просто так не попадают. Ты думаешь случайно сюда забрел? Не, здесь прохожих не бывает – место не то. Хотя путь у каждого, конечно, свой. Вон Пашу возьми к примеру. Был обычный доцент, а потом раз и в запой ушел, а там уже и к Волопасу на стол попал. Тот считай его с того света вернул. В общем, ущипнул таки Паша смерть за задницу. Ну а потом сюда прибился. Можно сказать человеком стал, свое место в жизни нашел. Тебя пацан привел.

- Но я вовсе не собираюсь здесь оставаться!

- А вот это, паря, от тебя не зависит. Сюда билеты только в один конец продаются. Тут ведь как все устроено. Уснуть ты можешь, где хочешь, а вот проснешься пренепременно здесь. Вот такая неевклидова геометрия получается. Ты теперича, Паря, один из нас, существ, так сказать, асоциальных, ты теперича волк – санитар леса. Так что не удивляйся, что работа будет у тебя грязная и некрасивая. Не захотел учиться, будешь выполнять труд неквалифицированный и плохо оплачиваемый. И поделом. От тебя шалопая родина, что требовала – стань достойным членом общества, займи свое место. А ты не захотел, хотя предлагали тебе настойчиво. И вот здесь ты был не прав, надо было соглашаться. Жил бы себе и в ус не дул, а теперь будешь с нами в дерьме копаться.

- У меня, между прочим, университетское образование.

- А вот это здесь никого не волнует. Ты что думаешь у меня или у Паши только три класса церковноприходской школы за плечами? Ты, дружок, самый главный экзамен с треском провалил – в социум не вписался, место тебе предназначенное не занял. Вместо того, чтобы со всеми пруд копать, деревья сажать, дома строить, да сыновей растить, собственную ямку вздумал вырыть. Ну так это еще ничего, это даже приветствуется, вдруг чего полезное нароешь, так ведь ты и это дело бросил, в размышления ударился зачем, да почему. Вот это уже гораздо хуже, тут бы уже больше тройки бы не поставили, но у тебя еще был шанс не облажаться. Но из всех своих рассуждений ты сделал единственный вывод, что все суета сует и томление духа, а значит все зря и ни к чему. И тут то ты экзамен провалил окончательно без права пересдачи. И сошествие сюда стало просто вопросом времени. Вот и получается, что обижаться тебе не на кого.

- Я что один такой? Ведь сколько людей так живет и ничего. Почему я должен за всех отдуваться?

- Ишь ты, как разошелся то. Обидели юродивого, копеечку отобрали. Ты на других то не пеняй. У них свой расклад, у тебя свой. Кому много было дано, тот в рыло первый и получит. Так что утешай себя тем, что господь изначально высоко оценил твои способности и имел на тебя серьезные виды. А когда ты лапки сложил, сильно разозлился и, не дожидаясь пока ты соизволишь помереть, отослал тебя в ад при жизни. А в аду, сам понимаешь, с тобой церемониться никто не будет. Раз сюда попал, значит поделом и на пересмотр дела надеяться нечего. Учись выживать здесь, раз с людьми не смог.

- Можно подумать, что здесь не люди, а монстры. Что-то чертей по близости не наблюдается.

- А тебе пренепременно нужно, чтобы они с рогами и хвостом были, да еще и копытцами цокали? Какой-то, паря, ты все-таки примитивный, и что Волапас в тебе только нашел. Черти паря у нас в каждой палате лежат, это они только с виду на детей похожи, а внутри там совсем другое запрятано. Как только какой маленький уродец помирает, так непременно свое послание миру оставляет. И что не пожелает, так то обязательно и сбудется. Вон твой, когда помер, такое написал, что Волопас три дня белый как мел ходил. Ни со мной, ни с Пашей не разговаривал, потом закрылся на неделю, а вчера вышел, вроде как отпустило его, а тут и ты появился.

- А что пацан, то написал?

- А вот это тебе, паря, виднее. Тебя же этой фразой призвали, не меня. Тебе за это и отдуваться. Это ты с ним в резонанс вступил, а не я. С тебя и спрос. Тут ведь как получается. Пацан перед смертью пишет, а его послание объект ищет для воплощения, чтобы, значит, всех не зацепить выискивает, кого-то одного, но на нем зато отыгрывается по полной программе. Тебя вон видишь как скрутило, аж сюда занесло. Значит, опасно тебя было среди людей то оставлять, заразу ты в себе несешь нешуточную. Так, что как ни крути только среди нас тебе и место. И мой совет тебе один, чем раньше ты найдешь способ сдохнуть, тем для тебя же и лучше. Хотя помереть тебе будет ох как не просто. Ладно, хорош болтать, пойдем к Волопасу, а то он уже заждался, наверное.

- Да не пойду я ни к какому Волопасу, мне в отель вернуться надо.

- Ну как хочешь было бы предложено. В отель вернуться – это не проблема, вон видишь там справа деревце, на него и иди, если поторопишься то через минут сорок будешь в своем отеле. Только ты не думай, сюда ты все равно скоро вернешься. Нет у тебя уже другого пути, да и не было никогда.

Я обернулся, чтобы поблагодарить за помощь, но никого за спиной уже не было. Мужик как будто растворился в воздухе. Только утоптанный снег и сигаретный пепел указывали на то, что я разговаривал не сам с собой. Поднявшись я пошел по направлению к указанному им деревцу, благо по моим расчетам до него было идти не больше двадцати минут. Но странное дело, даже по прошествии часа оно ближе не стало. Идти кругами я не мог, я ведь был не в лесу, где нет чутких ориентиров, а в чистом поле, где имея цель сбиться с пути невозможно. Я чувствовал себя просто Алисой в стране чудес, только пейзаж вокруг был отнюдь не сказочный. Мысленно продолжив нащупанную аналогию, я решил, что видимо иду недостаточно быстро, а поэтому остаюсь на месте, тогда как для того, чтобы добраться до деревца надо двигаться гораздо быстрее. Придя к этому заключению, я побежал. Деревцо немного приблизилось, энтузиазм увеличился и благодаря ему, я смог продержать темп еще минут пять, но потом просто упал в снег, бежать по целине это еще то удовольствие и нагрузка для ног и сердца. Пока я приходил в себя деревцо отодвинулось на положенное ему расстояние при этом, как мне показалось, ехидно хихикнув. Я уже собрался повернуть обратно, плюнув на всю эту бессмысленную затею, когда вдруг на несколько секунд поднявшийся ветер, бросил мне в лицо охапку сухого снега, на некоторое время я ослеп, а когда открыл глаза, то увидел, что стою рядом с тем самым деревцем. Я уже хотел выругаться в адрес того, кто придумывает такие несмешные шутки, но не успел, толчок чуть пониже спины бросил меня вперед и отправил в путешествие по непонятно откуда взявшейся ледяной горке. Набирая скорость я услышал за спиной голоса:

– Зря ты его так, Сергеич. Зашибиться ведь может.

– Не зашибется, Паша. Что ему сделается. Так прокатиться немножко. Работа у него сидячая, так что мозоль он себе на мягком месте вырастил. Нормально. Без фанерки обойдется. Я ему, что тут развлекательный центр что ли организовать должен. Аттракцион века – ледяная горка из ниоткуда в Африку. Обойдется. Я между прочим, вообще…

Что вообще я уже не расслышал, поскольку вначале пологая горка стала почти вертикальной и я стремительно понесся в неизвестность. Очнулся я уже в аллее, с которой собственно все и началось. На этот раз я осмотрел себя внимательно, но никаких следов пребывания в столь экзотических местах как заснеженное поле посреди Африки не заметил. Вздохнув с облегчением, я уже без приключений добрался до дискотеки, где около барной стойки и обнаружил свою амазонку.

– Ну где тебя носило? Я уже час здесь одна сижу как дура! Мы не в Москве между прочим и местные секьюрети с рожами бедуинов у меня доверия не вызывают. А что у тебя с лицом? Где ты умудрился так обветриться? Что вообще происходит? Где тебя носит? Ты меня, что больше не любишь?

– А какая связь между обветренным лицом и тем нравишься ты мне или нет?

– Не уходи от разговора, я не о мелочах. Так любишь или нет?

– Люблю, конечно. Ну, что ты завелась?

– Если любишь обними.

Я прижал ее к себе, она запустила руку мне в задний карман джинсов и неожиданно отпрянула, держа руку перед собой. В ее руке был снег со следами пепла. Мне показалось, что у меня за спиной кто-то хихикнул.

************************************************************************

- Знаешь, Паша, я давно хотел тебя спросить, а ты умереть пробовал?

- Пробовал и не раз, а что толку. В последний момент что-нибудь идет наперекосяк, то веревка оборвется, то лезвие окажется таким тупым, что кожу прорезать не сможет, решил себя током, так электричество отключили, а один раз попытался отравиться, так на утро проснулся голова как с похмелья, но живой. И главное постоянно Волопас мерещится и смотрит так укоризненно, но вроде как и с сочувствием, хотя откуда у него сочувствие, он и слова то такого наверное не знает. Не, Андрюх, правильно Сергеич тебе сказал дохлое это дело извини за каламбур помереть здесь. Я в нормальном месте уже лет десять как от цироза печени окочуриться должен, а тут ничего, пью как лошадь и ничего. Может Сергеич прав, что мы должны долг свой выполнить, тогда мол смерть сама нас и найдет. Только вот, что за долг такой никто не знает. То ли он для каждого свой, то ли один на всех, поди ж разбери. Я даже пить бросил, ей богу месяц не пил и ничего, не помогло. Одно только из этого и вынес, что не за пьянку сюда угодил и то хорошо.

- Паш, а Сергеич, он то как сюда попал?

- Не знаю, когда меня Волопас привел, Сергеич уже здесь был, и главное такой же как сейчас. Тут вообще время как будто и не идет вовсе.

- Да, я вот за всю неделю ни одного рассвета не видел.

- Тоже заметил. Меня это сначала пугало, а потом ничего привык к этому полумраку, я думаю яркого света и не переживу вовсе, ну в лучшем случае ослепну. Да и к зиме этой постоянной тоже привык, даже полюбил ее. Вот ведь действительно сволочь человек ко всему привыкает. Я ведь и покончить с собой только по первости пытался, а сейчас ничего втянулся и помирать то как-то уже не хочется. И к детишкам этим кроме ненависти даже и состраданье какое-то испытываю. Ведь умом понимаю, что самой мученической смерти для них мало, а вот сердцем все равно никак принять этого не могу. Прав Сергеич сентиментальным я стал, надо бы у Волопаса подлечиться. А вот и Сергеич, слышь, меня тут Андрей на тему смысла жизни и смерти пытает. Может подскажешь чего.

- Подскажу чего же не подсказать. Ситуация если на нее посмотреть под правильным углом очень простая. Ошибка твоя в том, паря, что ты смысл жизни в себе ищешь, а в тебе то его и нет. Как нет во мне, или скажем в Паше. Ты как та гайка, что болт свой потеряла, забыла, что он вообще был, а теперь пытается найти свое предназначение. Смысл паря не в одном человеке и не в человечестве, в нем его тоже нет, смысл в том, чтобы, соединившись однажды с тем единственным и неповторимым существом, подарить миру то, что называют словом любовь. В ней то, паря, смысл жизни и содержится и более ни в чем, вот такое мое личное мнение. Я, конечно, его ни кому не навязываю, но и отступать от своей точки зрения не намерен.

- А что такое тогда смерть?

- А это, паря, еще проще. Вот, например, ни я, ни Паша любви своей не нашли, а, следовательно, зря занимали свое место на земле, а ресурс то не бесконечен, другим тоже надо дать возможность попробовать. Отсюда и смысл смерти.

- То есть по твоей логике любящие не должны умирать. А ведь это не так.

- С чего ты это взял. Из литературы что ли. Так ты к фантазиям то покритичней относись. Это так сказать во-первых, а во-вторых, любовь это тебе не индульгенция и не билет в рай или в бессмертие. Она сама по себе является целью и смыслом, поэтому никакими дополнительными бонусами не снабжается. Потому как если ты от любви ждешь чего-нибудь еще кроме любви, то значит ее тебе не достаточно, а значит и смысла жизни ты в ней не видишь, а потому и на настоящую любовь не способен. Потому как любовь, пусть это и заезженно звучит – это всегда безумие, одержимость, единоцелие, так сказать.

- Слышь, Сергеич, а любить, по-твоему, кого нужно. Женщину? Ребенка своего. А если я, положим, науку люблю, то это уже не в счет.

- Ты смотри, Паш, как он повернул. Этак парень ты в историю войдешь как отец нового извращения. Как бы это получше обозвать то, о, придумал - логофилия. Ну а если серьезно то, кого или что любить парень это абсолютно все равно. Главное любить и равнодушным не быть. В этом весь смысл и заложен. Поскольку тогда ты не для себя живешь, а для других и людям ты полезен.

- Что ты мне постоянно о пользе человечеству талдычешь. Ну не люблю я его, не люблю. И даже обосновывать не хочу почему. Почему это всех так удивляет. Вот то, что гренки с сыром мне противны, это нормально, а вот не любовь к человечеству так это уже преступление. Я же не выхожу на улицу с топором и не убиваю направо налево. Просто тихо живу и никого не трогаю, и не люблю себе втихоря. Что же ко мне все пристают как же так мол, мил человек, что ж ты дорогой нас не любишь? Мы ведь посмотри какие хорошие и главное мы то тебя любим до самозабвения. Не, Сергеич, я лучше гренки с сыром полюблю, они хоть не такие навязчивые.

- А это все, паря, от того, что гренкам с сыром ты ничем не обязан, а вот перед человечеством у тебя долг неоплатный. Оно тебя засранца родило и в люди вывело. Да и теперь своим вниманием не оставляет.

- Спасибо ему огромное. Оно значит сначала из меня безногого урода сделало, а теперь на колясочке катает и требует, чтобы я за такую неслыханную заботу его в темечко целовал. Дудки. Каждый калека имеет право на самоопределение. Я предлагаю человечеству честный договор. Я забываю кто меня покалечил, а оно перестает обо мне навязчиво заботиться.

- Чего-то тебя, паря, не в ту степь понесло. Это кто ж тебя покалечил то? Кто ж тебе ноги то отрезал. В чем это выразилось то, убогонький ты наш.

- А в том и выразилось, Сергеич. Что я свой великолепный механизм, который организм называется, использую не по назначению, а потому привожу в состояние негодности. Я может в гармонии с природой жить хочу, быть ее частью.

- Да живи ради бога, кто ж тебе не дает, тарзан ты наш мегаполисный. Вон давай разденься догола да вперед в пещеру по зову предков. Кто ж тебе мешать то будет. Во всяком случае могу тебя заверить, что ни я, ни Паша и пальцем не пошевельнем. Давай. Так ведь не пойдешь ведь. Потому как нелюбимая тобой цивилизация уж больно много благ в себе таит. От теплого ватерклозета до так любимых тобой книг. Да и природа твоя, с которой ты все так мечтаешь слиться в немыслимом экстазе, вовсе не такая добрая и ласковая. Там свои законы еще похлеще людских. А что касаемо того, что тебя покалечили, то вон на маугли посмотри, только не того, которого Киплинг описал, а на настоящего, вот это образец человечеством не покалеченного экземпляра нашего с тобой вида. Что-то я думаю, ты с ним местами поменяться то не хочешь. Я ведь, паря, от человечества тоже не в восторге. Только ведь плоть от плоти мы его и деваться некуда. Отдельно мы от него жить не можем, а желать его гибели, так для этого большевиками образца семнадцатого года надо быть, это они все мечтали о поражении собственной армии. Чем дело закончилось, думаю напоминать не стоит. Нет, паря, ты уж смирись, что война идет и никуда ты от этой войны не денешься. В сторонке отсидеться нельзя, да и в противоположный лагерь перекинуться невозможно, поскольку враги с остальным миром мы непримиримые и война идет на уничтожение, и не одна из сторон пленных не берет, а это значит, что перебежчиков расстреливают на месте.

- А что мирный договор подписать никак? Обязательно воевать нужно?

- Поздно, момент, так сказать, упущен. Теперь либо мы природу себе подчиним окончательно и изнасилуем в извращенной форме. Либо она нас сметет с лица земли, так чтобы и воспоминанья о нас не осталось. Третьего уже не дано. Была возможность договориться, да мы ее еще три тысячи лет назад профукали. Хотя… Ладно хорош философствовать. Делом заниматься надо. Там в пятую палату новенького привезли. Так вы с Пашей пойдите разберитесь что к чему. Я собственно за этим и заходил. Ноги в руки и вперед. Ну что сидите, пулей я сказал.

************************************************************************

- Да, что ты, Паша, мне все талдычишь разум, разум. Разум, Паша, это по своей сути артефакт, не имеющий никакого отношения к биологической эволюции и поэтому рассматривать его с точки зрения эволюционной теории задача по сути своей бессмысленная. Да возникнув на раннем этапе своего развития, как полезная мутация он привел к увеличению шансов выжить у задохлика австралопитека, но впоследствии привел своих обладателей к замкнутому кругу борьбы с самим собой и результатами своих действий. В конце концов зачем человеку теплый ватерклозет, да затем, что срать на ветру холодно, голую жопу подмораживает. И вместо того, чтобы научиться срать быстрее или вырастить на заднице волосы, как сделало бы это любое другое живое существо, мы строим ватерклозет. Разум на свое развитие требует массу времени и сил, отнимая их таким образом от развития своего биологического носителя. Понял Паша, хваленный твой разум - это тросточка для слепого, да и та извини гавенная.

- Отчего же гавенная? Вон мы как далеко уже с ее помощью ушагали и еще дальше уйдем.

- Уйдем Паша, уйдем, только куда. Вот ты или пацан этот знаете куда вести человечество. Нет?! И я вот не знаю и Волопас, я думаю, сомневается в направлении. А ведь мы Паша знаем больше любого кто за забором этой гребанной клиники. С чего же ты решил, что они с помощью разума дорогу себе отыщут.

- Да хотя бы в силу исторической необходимости. Когда из индивидуальных разумов формируется коллективный.

- Паша, ну ты ей богу как будто не московский университет заканчивал, а ордена лысого хулигана педагогический техникум города Мухосранска. Когда Паша интеллект толпы был выше интеллекта отдельных ее представителей. Не Паша интеллект толпы меряется по ее самому тупому представителю. Так и здесь Паша твой коллективный разум по своему развитию стоит не выше олигофрена в стадии дебильности. Да авторитетом он обладает нешуточным, а вот умишком не вышел, так что извини. А потом любой из этих засранцев из палаты такое может выкинуть, что весь твой коллективный разум в лужу сядет. И все, приплыли. Не Паша у этого мира одна надежда, такая же убогая как и он сам. Это мы с тобой, Паша, ну и Волопас конечно.

************************************************************************

Сергеич стоял около могилки и в задумчивости ковырял носком ботинка наст. Что же такое придумал этот пацан, что Волопас так испугался. Этот ведь не первый раз, когда эти заморыши умирая выкидывали очередное коленце и потом приходилось в авральном порядке все разгребать пока во внешнем мире не началась какая-нибудь кутерьма. И всегда к составлению плана ликвидации последствий Волопас привлекал его. А в этот раз даже и словом не обмолвился. Как будто и нет Сергеича вовсе, словно он такой же как Паша. Не то чтоб это было очень обидно. За столько лет сидения в этом месте это чувство атрофировалось вовсе, да и обижаться на Волопаса смешно, но все же какой-то неприятный осадок остался, даже не осадок, а так осадочек. И ведь мог тогда первым прийти в палату и все сам увидеть, его ведь было дежурство, однако лень матушка победила, отправил вместо себя покорного Пашку. А тот строго по инструкции, как только увидел мертвого пацана, вызвал Волопаса и ничего не трогал. Да зря я сам тогда не пошел, а теперь, что жди когда Волопас соизволит с тобой эту тему обсудить.

- Что приуныли Виктор Сергеевич? Думаете, наверное, что ж такое пацан учудил, что Волопас даже мне, своему другу и учителю, сказать побоялся.

- Честно говоря Коль об этом и думал, только в голову не приходило, что ты можешь чего-нибудь еще испугаться после того, что случилось, когда умер Марк. Вот тогда было страшно, так страшно. А ты хоть и пацан зеленый тогда был, держался молодцом, я ведь после того случая перед стариком и ходатайствовал о назначении тебя на самостоятельную работу.

- Я знаю, Виктор Сергеевич. И поверьте мне очень это ценю. Но здесь случай особый. Это ведь сам старик мне приказал все в секрете держать и Андрея этого сюда он приволок, а не я. Он полагает, что так у нас появляется шанс на контригру, пусть маленький, но все-таки шанс. Хотя мне кажется, что в этот раз мы проиграли вчистую. Козырного туза шестеркой не перешибешь. Вам пенсионерам хорошо, вы свое отработали, а мне обидно, что я такое прошляпил. Знал ведь, чувствовал, что паренек этот особенный, еще, когда только разыскали его и привезли, видел, что что-то не так. А вот все равно не уследил. Нет в этот раз они с козыря зашли и с большого. Одним ходом решили игру закончить. Ну и может это и к лучшему. Ведь сколько времени уже бодаемся и все без толку. Как дети маленькие, честное слово. В принципах мироздания не сошлись, видишь ли. Устал я Виктор Сергеевич от этого. Надоело. Может мне тоже уже на пенсию пора. Пусть старик кого помоложе и повосторженнее на мое место ставит. А я отдохну, вон как Вы в могильщики пойду. А здесь пускай новенький этот рулит, не зря ведь его старик приволок. Устал я в этих заморышах ковыряться, выискиваешь их по всюду, а потом сидишь отслеживаешь и ждешь пока сдохнут и кутерьма начнется. И ведь их с каждым годом все больше становится, откуда у этого гада столько энергии то берется, чтобы их так плодить.

- Коль, а ты не задумывался почему Старик тебе никогда толком об этом самом гаде никогда не рассказывал ничего конкретного, а только общими словами отделывался. Тут ведь ответ простой нет никакого конфликта мировоззрений. И гада то никакого нет. Сама система тухлая. Сама система с нами борется, Коля, сама система сдохнуть хочет. Так что отсрочить конец можно, а вот предотвратить уже никак нельзя. Не сегодня завтра рванет вся эта клоака, Коля, и лишь одно дерьмо на сотни верст кругом и тут уже ни ты, ни я в белых одеждах остаться не сможем, поскольку будем в этом дерьме составлять неотъемлемую часть и старик точно таким же гумусом станет, поскольку и он и мы с тобой составляем эту систему точно также как и те, что за забором. Вот ведь как вопрос стоит, так что не за мировоззрение ты борешься, а за саму суть своего существования. А паренек то, небось, действительно удар нанес сильный, в самое основание, раз старик сам заерзал. Видать метастазы то уже вовсю пошли. И не на замену тебе он этого парня приволок, а просто старается не дать опухоли разрастись. Да только бесполезно это. Все равно планета нас изрыгнет, чужие мы для нее. Все больше таких как этот Андрей становится. И они то и есть настоящее зло, а не эти уродцы в палатах. Они что, так шальные мысли человечества не более того, коллективное бессознательное, мать его так. А вот Андрей, тот опаснее гораздо, поскольку жить вне системы хочет и не понимает дурак, что, отринув систему и себя и ее уничтожает. Вот оно зло то настоящее. Вот она главная опасность. И именно с ней старик бороться хочет. Ты что думаешь, если старик большой и лысый так ему все известно. Нет, Коля, он просто первый среди равных. Он первый себя осознал вот и все, а систему он не создавал, она сама появилась. А ты я смотрю, его господом богом назначил. Нету никакого бога, Коля, есть только система и природа и всё, более ничего.

- Не знаю Виктор Сергеич, может вы и правы конечно. Но вот за саму идею мне обидно. Хорошая идея была, правильная. Ведь ты смотрите сколько времени все держалось, ну да были сбои, но ведь всегда все исправляли, и в конце концов все налаживалось.

- Нет, Коля. В одном ты прав, в том, что все это столько продержаться могло что-то есть. Только это что-то усилия таких как старик, ты и я. А вот, что касаемо идеи, то она, Коля, гавенная с самого начала была. Хотя для души непросветленной определенным героическим флером от нее возможно и попахивало. Души непросветленные они же, Коля, как истеричные барышни внушаемые до невозможности, при надлежащем подходе даже в то, что дерьмо розами пахнет поверить могут. Очень уж им во что-нибудь великое верить хочется, но только так, чтобы они это великое на свой размер примерить могли, уложить в свое младенческое прокрустово ложе, да так чтобы все вместилось и ничего не свешивалось. Очень им это для внутреннего спокойствия необходимо, потому как без веры они не могут. Вот и носятся они с какой-нибудь мелкой гавенной идейкой как дурень со стекляшкой, храмы вокруг нее создают, ритуалы разнообразные, да танцы пьяные танцуют. И ведь так заразительно это выходит, что и умы более холодные смутить могут, вдруг как и в правду дурень то видит, то что я разглядеть не смог. Вот так, Коля, и мы на эту идею с тобой и попались. А все потому, Коля, что мы часть этой идеи то и есть, неизменная так сказать и неизбывная ее составляющая. А раз идея дерьмо, то и мы с тобой соответственно тоже.

- А может быть мы жемчужины в навозной куче?

- Да брось ты. Сам же знаешь, что дерьмо это в высшей степени гомогенное и высокосортное. И нет в нем ни жемчужин, ни золота. И знаешь, что я тебе скажу, хорошо наверное, что все это заканчивается. Видимо шлаки в природе накопились, вот она в нас все собрала и теперь выдавить из себя хочет. Так, что готовься Коля к путешествию из недр организма в большой мир. Получи путевку в жизнь, так сказать.

- И как Вы себе это видите?

- А никак я себе Коля это не вижу. Я могильщик, а не Кассандра, чтобы картины апокалипсические рисовать. Откуда мне знать как это все произойдет. Может эпидемия какая или цунами, не все ли равно. Главное кончится все и труды наши окажутся не зачем и не к чему. Вот такие уважаемый ты мой Волопас дела.

************************************************************************

Черный проснулся. В последнее время он делал это не часто. Поэтому каждое пробуждение воспринимал как важное событие. Он покрутил головой, расправил крылья, чтобы пробудить затекшие мышцы и стал оглядывать окрестности в поисках знака. Однако ничего интересного обнаружить не удалось. Черный уже собирался снова засунуть голову под крыло и заснуть, когда краем глаза заметил шевеление под деревом. Черный пригляделся и увидел волка, который поняв, что Черный обратил на него внимание радостно взвизгнул. «Вот дурак», подумал ворон – «Зря я просыпался. В этот раз опять ничего существенного». Он уже было снова начал задремывать, когда его опять разбудило потявкивание волка.

- Ну что тебе нужно, собака. Черный специально выбрал оскорбительное для волка обращения полагая, что тот, обидевшись, уйдет и, наконец, можно будет уснуть.

- Голос. Был голос. Зовет. Говорит пора. Говорит, бери черного, ждут. Время.

- Какой еще голос. Говори нормально. Кто ждет. Где. Что значит время.

- Голос сказал. Черный знает. Знак. Время.

- Какой еще знак. Говори связно.

- Знак яркий. Видел. Сам. Время.

- Где видел? На что он был похож?

- Лицо. Большая лужа. Белая. Небо. Плакала.

- Значит, ты увидел плачущее лицо в большой белой луже на небе?

- Так.

- В облаке что ли?

- Нет. Ночь. Белая круглая лужа. Выть.

- Ах да, ты же дальтоник. Значит, ты увидел лицо на луне? Так?

- Так.

- И лицо, говоришь, было плачущим. Так?

- Так.

- И голос, значит, тебе сказал, что это знак?

- Нет, сам понял. Голос сказал время. Пора. Черный не знает. Черный спит. Беги. Буди.

- А ты значит и рад стараться. Нет у тебя никакого уважения к старой мудрой птице. Ладно, полетели. Пора так пора.

- Летать нет. Бегать.

- Ну и беги, а я полечу.

Ворон встряхнулся. Несколько раз напряг мышцы крыльев. И вдруг неожиданно легко взлетел. Как будто был не старой больной уставшей от жизни птицей, а двадцатилетним в самом расцвете сил вороном. Сделав круг над ошарашенным таким преображением волком. Он хрипло каркнул: «Что стоишь? Сам кричал пора, пора. Давай поторапливайся, у нас времени почти не осталось, а еще нужно успеть найти шелеста и немого».

Километры шоссе медленно съедались, переваривались под капотом и выбрасывались переработанными где-то в районе выхлопной трубы. Андрей из всех сил пытался не спать. «Ну что же это такое!» -думал он –«Наесться впрок можно, напиться воды труднее, но тоже можно, а вот выспаться в прок не получается. Куда уходит избыток еды и воды понятно, а вот куда пропадает избыток сна? Ладно до аэропорта меня хватит, а там уже люди, все-таки будет полегче, главное сесть в самолет и тогда я спасен. Не может быть радиус действия этой силы, которая возвращает обратно бесконечным. Не может. А пока главное не спать. Это ведь так просто не спать. Вот давай внутренний диалог начнем.

- Ну хоть кто-нибудь был бы на этом чертовом шоссе. Как вымерли все. Едешь как во сне.

- Не спать. Ты не имеешь права спать.

- А кто это мне будет указывать, на что я право имею, а на что нет?!

- Вот это лучше. Давай разозлись. Это сон хорошо прогоняет. Давай вспомним кто нас за последнее время обидел и мысленно набьем ему морду.

- А почему мысленно, хочу по настоящему.

- По настоящему нельзя, руки рулем заняты. Придется мысленно, но можно во всех кровавых подробностях. И так кто нас в последнее время обижал?

- Никто нас не обижал. Сами всех обижали. Так, что надо думать о том как морду свою от побоев прятать, а не к нападению на других готовиться.

- Плохо. Очень плохо. А может нас кто-нибудь раздражает до невозможности, тогда и мы сейчас его до невозможности огорчим.

- Все нас раздражают, все. Особенно сейчас. Дай только объект и вцеплюсь ему в харю как ханурик в галошу.

- Это хорошо. Ну вот скажем Волопас. Представь себе лицо холеное, уверенный в себе такой, всезнающий. А мы ему по сопатке. Да с проворотом. Ох как хорошо прошло. И спесь вся куда-то делась, и заегозил уже весь. А мы с ноги ему поддых. А когда согнулся, локтем в лопатку левую, да так чтобы хрустнуло. А, хорошо.

- Да не, бред какой-то.

- Бред не бред, а вон уже огни аэропорта, а ты не уснул. Так что говори спасибо и вперед. Бери билет на самолет и поднимайся в гости к богу. О какой рекламный слоган получился.

- Двусмысленный слоган у тебя надо сказать.

- А не кто и не говорил, что летать для человека – это нормальное состояние. Я вообще не понимаю, как эта железяка летает, и крыльями не машет. Не порядок это. Не с ракетой все ясно. У нее огонь из задницы. Тебя так подожги. Еще не так полетишь. А здесь только рев, и на тебе летит. Ладно, хорош болтать. Паркуйся и вперед. Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. »

Аэропорт, слава богу, был многолюден. Да и как могло быть по-другому. Столица все-таки. Билет, если знаешь как, достать тоже не проблема. И через час самолет, в котором сидел Андрей, уже выруливал на взлетную полосу. Летать он боялся, точнее даже не так. В детстве летать он любил, а после того как два раза чуть не разбился, стал к этому делу относиться как к тяжелому испытанию. Но сейчас главное было выдержать взлет, продержаться еще полчаса, а потом можно будет наконец уснуть. Минут через пятнадцать стюардесса начала разносить напитки, значит высота набрана и можно отключиться. Андрей закрыл глаза и уснул. Проснулся он от ощущения какого-то общего дискомфорта, и прежде чем он успел открыть глаза, в сознание ворвался чей-то крик и заглушающий его гул, тело начало ощущать вибрацию. Андрей открыл глаза и понял, что самолет падает, причем не начинает падать, а именно уже падает, и осталось всего ничего, и тут он потерял сознание.

Пришел в себя он уже в своей комнате. И первое, что он увидел это озабоченно склоненное над ним лицо Паши.

- Сергеич, очнулся наш герой.

- Паш, я, что опять здесь, я же вроде разбился.

- Ну это тебе видней, но орал ты во сне страшно, а потом затих и сутки в себя не приходил. Еле дышал. Мы уж решили, что тебе кранты. Я даже расстроился, что ты так быстро выход нашел. Да видать все не так просто.

- Паш, ты понимаешь, там люди были. Они то в чем виноваты. Почему их всех из-за меня.

- Какие люди, паря, ты о чем?

- Ну в самолете, который упал. Я уснул, а когда проснулся, то он уже падал и я опять сознание потерял, а очнулся уже здесь.

- Не знаю о чем ты, ты как лежишь на этой кровати, так и лежал. Бредил только во сне, вот я за тебя и испугался. Приснилось это тебе, наверное.

- Нет, Паша, не может этого быть. Я же ясно все помню. И как на машине ехал, и как билет доставал, и как в самолет садился. Все помню. Не могло такое присниться, чтобы в таких деталях.

- Эх, паря, здесь еще и не то случиться может. Место то здесь необычное. Обычные законы здесь не действуют. Другой пласт реальности, так сказать. Так, что ты давай приходи в себя и вставай дел еще невпроворот.

Паша аккуратно вышел из комнаты и вытер со лба пот. Дернул ведь черт Сергеичу пообещать ничего парню не рассказывать. О том как они больше суток метались в его поисках. Как Волопас потерял его из своей системы слежения и потом нашли его на второй день в десяти километрах от базы, лежащего среди обломков самолета, но живого, правда едва дышащего. Как Волопас рвал на голове волосы, кричал, что это черти что, что надо было за парнем следить внимательнее и, слава богу, что все так кончилось, могло быть и хуже. И Сергеич стоял, понурив голову, как будто он во всем виноват, а потом строго настрого запретил Паше говорить с парнем о том, что произошло, мол, скажи, что спал, и все это было только сном. А если ты Паша проговоришься, то пеняй на себя. Прежняя жизнь тебе раем покажется. Да, таким Сергеича Паша еще не видел. Нет, конечно, он понимал, что кореша они с ним только так, скорее напоказ. А по сути дистанция между ними огромного размера. Но, чтобы вот так, с угрозами, такого еще не было.

**************************************************************************

Паша подвел Андрея к дверям палаты. Похлопал по плечу и стараясь придать своему голосу дружескую интонацию пробурчал: «Вот значит она и есть та самая седьмая палата. Давай. Дебютируй. Удачи тебе». Андрей открыл обшарпанную дверь и увидел помещение, девизом которого стоило было сделать – здесь не лечат, сюда привозят умирать и вообще оставь надежду всяк сюда входящий. Грязные, в подтеках стекла, стены в пятнах протечек, вековая пыль на подоконнике, кровати с продавленными матрасами и никогда нестиранным бельем. Причем даже в расположении самих кроватей чувствовалась какая-то безнадежность, сначала вошедший даже не понимал, что его смущает, а потом догадывался. Все койки стояли как и положено вдоль стен. Но примыкали к ним не изголовьем, а боком, дополнительно подчеркивая, что лечить здесь никого не собираются, поэтому свободный доступ к пациенту не нужен. А перекатить мертвое тело на каталку можно и так. Каждый шаг по комнате сопровождал гостя удивительно противным скрипом, казалось, что пол как старая уборщица ворчит: «Ходють тут всякие. За всеми не намоешься. Ноги то вытирать надо. Я что тут вам нанималась, чтоля». Стараясь не смотреть себе под ноги, справедливо полагая, что мало ли что там можно увидеть, Андрей подошел к единственной обитаемой койке в углу комнаты. На серой простыне, с совершенно неуместной в таком месте как это, лиловой печатью - мособлздрав, лежал мальчик лет шести с обтянутыми кожей скулами. Худые с длинными пальцами, удивительно не детские руки, покоились поверх синего больничного одеяла, покрытого бурыми пятнами. Не поворачивая головы и почти не шевеля губами он тихо спросил:

- Ты, Андрей?

- Да.

- Так я и думал, Витька говорил, что ты должен прийти.

- А почему он решил, что я должен был прийти?

- Потому что время. Время уже вышло.

Он недолго помолчал, а потом закрыв глаза, совершенно без интонаций запел:

- Сохнет елочка в лесу.

Ворон взялся за косу.

Будет елочку рубить,

Потому что хочет пить.

Серый вслед придет за ним

Будет добрым он и злым

Всем придется умереть.

И не стоит сожалеть.

Ожидаемый итог.

Зря мы кушали чеснок.

И никто не виноват:

Ни сестра твоя, ни брат.

Просто время вышло всё.

В сердце кончилось сырьё.

Пусть погаснет огонёк.

Спи спокойно мотылёк.

Он еще немного помолчал, а потом добавил:

- Витька очень эту песню любил. Он говорил, что это ты ее придумал.

- Я?!

- Ты. А ты разве ничего не помнишь?

- Да нет, помню я все. Каждый день жизни, фактически, могу восстановить. Но песенки я такие никогда не придумывал и Витьку никогда в жизни не видел. Да и вообще со мной ничего такого как сейчас не происходило. Жил себе и жил.

- Значит ты все забыл. Витька говорил, что такое может быть. А я не верил. Я ему говорил, ошибаешься ты, если такое происходит, если ты таким родишься то чувствуешь все и сразу и забыть ничего не в состоянии. Вон говорю, даже мы с тобой все помним, а он тем более.

- Слушай я даже приблизительно не догадываюсь о чем ты говоришь.

- Ничего если ты сейчас забыл, то скоро вспомнишь. Тебе хорошо, ты сам все решения принимаешь – захотел вспомнил, захотел забыл. А нас ты за что так?

- Послушай, что значит так? Что значит я? Да я вас всех первый раз вижу! И ничего я с вами не делал!

- Ну не хочешь не говори. А я все равно, когда ты все вспомнишь, тебя еще раз спрошу. Может тогда ответишь?

- Может и отвечу. Слушай а сколько тебе лет? Как-то ты очень по взрослому рассуждаешь.

- Семь мне. А что по взрослому, так у меня времени на детство, как у остальных нет. Мне успеть надо, а жить мне всего три дня осталось. Не я это все придумал. Я совсем не так хотел. Вот Волопас думает, что мы злые, а Сергеич тот вообще чертями называет. А мы тут причем? Мы же не сами. Просто так получается. Можно подумать, что Сергеич может не дышать. Вот и мы не можем не делать, то что делаем. Если ты Голос слышишь то все. Выхода уже нет. А я так не хочу. Не хочу! Я тоже в игрушки хочу играть. Я хочу, чтобы мама у меня была. И я дома жить хочу, а не в этой палате. Почему именно я? Ответь почему я? Не хочешь! Тогда уходи. Не бойся я все равно сделаю то, что Голос скажет. Витька очень тебя хотел обо всем расспросить, но не успел. Витька он очень умный был. Ну так он всего пять лет и прожил. Если бы побольше, то еще неизвестно как бы все обернулось. Уходи. Не буду с тобой больше говорить. И скажи Сергеичу, что пусть лучше Паша ко мне заходит.

Он отвернулся к стенке, явно давая понять, что аудиенция закончена. Андрей еще немного постоял и вышел из этой странной палаты. «Самое странное, - думал он. - Мне почему-то кажется, что он имеет право со мной так разговаривать. Потому что я когда-то использовал свое право сделать его тем, что он есть сейчас. Нет! Ну просто бред какой-то! Я же в первый раз его видел и судя по всему в последний. Просто устал видимо, поэтому и мерещится всякая ерунда». Он мотнул головой, выбрасывая из себя нелепые ощущения и зашагал в сторону выхода. А в другом конце коридора стоял Сергеич и пристально смотрел ему вслед. Дождавшись пока Андрей скроется за поворотом, он резко оттолкнулся от подоконника и направился в палату, на дверях которой была намалевана черной краской кривая цифра семь.

– Он. Это он!

– Не знаю я.

– Врешь все ты знаешь. Говори. Это он или нет?

– Не кричи на меня. Я же тебе сказал не знаю. Не знаю, может он, а может и нет. Не помнит он ничего. А я мысли читать не умею.

– А кто он тогда? Не один же из вас. Да и на голос он не похож.

– Ну ты придумал. Голос – это голос. Куда ему до него. Да и не из нас он не беспокойся. Может его вообще случайно зацепило. Витек он же сам знаешь какой сильный был. Так что не дергайся ты так. Может это и не он вовсе.