В этом году весна повела себя странно. Весь март и почти весь апрель она бродила где-то очень далеко от города, да и от самой Республики вдали. Горожане ждали и чертыхались. А когда уже и ждать-то устали, она вдруг нагрянула – да еще как! – шумно, весело и бесцеремонно. Температура воздуха скакнула вверх – градусов чуть ли не на двадцать! – и потекло. Закопченный выхлопными газами автомобилей и печной гарью, черный, огрубелый, слежавшийся в течении последних недель снег вдруг просел еще больше, до самой земли, кое-где полностью оголив ее, оставляя в таких местах черные же, смолянистые на вид крупные кристаллы. Сосульки, позолоченные косыми лучами заходящего солнца, словно кем-то нарочно покрытые сусалью, с грохотом срывались с крыш и крушились под ноги пробегающим мимо, хмельным от радости и свежих весенних запахов, влюбленным – как будто хрусталь били на счастье. В считанные часы наполнились, забурлили и запричитали на все голоса - словно молясь на никогда не тускнеющий иконостас Природы – большие и малые арыки, арычки и канавы.

По телевидению и радио несколько раз уже передавали сообщения СППЧС - службы предотвращения последствий чрезвычайных ситуаций – об опасности лавин и оползней в горах, но горожане не обращали на них ни малейшего внимания. Разве возможно одновременно и радоваться и думать о смерти? – тем более, что народ к такого рода сообщениям давно уже был привычен. Сколько раз уже предупреждали, то о лавинах, а то и о землетрясениях. А иногда и в самом деле толкало – чуть-чуть.

Стараясь не начерпать воды в ботинки, внимательно глядя себе под ноги, Дэн торопился. Талая вода уже давно перехлестывала за края арыков, обильно заливая мостовые тротуаров и улиц, и от того город все более и более уподоблялся тому далекому, сказочно красивому городу на воде, виды которого Дэн смотрел не единожды на обложках иностранных журналов и по телевизору. Автомобили, автобусы и прочий транспорт, казалось, не ехали, а плыли, как катера или загадочные гондолы.

Надобность торопиться у Дэна была – до пяти нужно было поспеть в новый, только накануне открывшийся магазин господина Тота-младшего, чтобы выбрать там парочку видеокассет фирмы “Ола” последней модификации, которые прежде в город еще никто не завозил и которые там – в новом магазине – были (если верить словам одного из сослуживцев Дэна). О существовании таких кассет Дэн вычитал в одном из фирменных проспектов дома у Люка, у которой хранилась тьмущая тьма такого рода полиграфии, которую Люка бог весть какими правдами и неправдами доставала.

Люка была режиссером на том же коммерческом телеканале, где вот уже целый год был оператором Дэн – они всегда работали в паре. И, кроме того, – что не являлось уже давно никаким секретом ни для Люка, ни для самого Дэна, ни, тем более, для всех их коллег – он был влюблен в нее; и, несмотря на то, что она на добрых четыре года была старше его, Дэн уже готов был подумать, что Люка вот-вот ответит ему взаимностью. И потому, сейчас, при мысли об этом все существо Дэна наполнялось той хмельной и такой обыкновенной радостью, которая так свойственна и всем остальным, таким же обыкновенным, но таким хмельным на вид влюбленным. И потому, сосульки, бившиеся о тротуары, словно хрусталь, бились и для него – Дэна, на их – Дэна и Люка - счастье.

Сразу же после посещения магазина Дэну в срочном порядке необходимо было мчаться на работу, где они с Люка уговорились встретиться в полшестого, чтобы посидеть вместе с занозистой и ядовитой Дримой за монтажным столом и помонтировать новую их работу, которую Люка назвала “Блеск и нищета кредита”, и которую они делали вне рабочих планов телеканала, для того чтобы выставить ее в конкурс намечающегося в городе фестиваля теле- и радиопрограмм – для этого их фильма Дэн и хотел приобрести новые видеокассеты.

Фильм получался, безусловно, скандальным – Дэн это уже давно понял. Но ожидание предполагаемых неприятностей ничуть не пугало его – он привык верить Люка. Несомненно, что она – умница. Каким чудом она умудрилась организовать сбор всего того материала, который теперь был у них в руках; сумела разговорить десятки, если не больше, экономистов, чиновников и прочих сведущих людей, среди которых было немало порядочных зануд и просто неприятных типов – для Дэна оставалось загадкой. Но, главное, – она смогла.

Во время монтажа, склейка за склейкой прорисовывалась очень неприглядная на вид картина о способах получения и применения зарубежных кредитов. Господа из Правительства и Президент, нимало не заботясь об управлении государством, попросту спекулировали нуждами своих нищающих сограждан, вытягивая таким образом кредит за кредитом, умело профанируя политиков и финансовых монстров Бонвилля и Жю-Де-Ду; и оттого молодая Республика, оказавшаяся наедине со своими проблемами после распада Великого Объединения, год за годом все более походила на молодого, нагловатого альфонса – непосредственного, привлекательного, жаждущего признания любой ценой – и оттого беспринципного. Люка однажды даже предположила, что и хваленый перенос столицы, затеян лишь с единственной целью – вытянуть под него очередной крупный кредит от отупевших от сытости и покоя бонвиллян и жюдедузов...

И потому Дэн очень торопился. Он бы, конечно, не спешил так сильно, если б знал, что Люка, заехавшая днем домой пообедать, извлекла из почтового ящика телеграмму из далекого северного города, находившегося на другом краю Республики, где жили ее мать и бабушка, в которой мать известила ее о том, что бабушка тяжело больна; и Люка, ни минуты не медля, позвонила ему домой, чтобы сказать, что срочно уезжает, а не дозвонясь, позвонила на студию и передала все, что хотела, через Дриму. Хотя нет, не все: ей еще очень хотелось сказать, что она его – Дэна – тоже любит...

И потому, в тот момент, когда Дэн добирал последние метры до тотовского магазина, ни на секунду не переставая думать о Люка, она уже была в купе вагона поезда, находящегося в добрых трех десятках километров от бывшей столицы – их любимого города, города их любви, – и тоже ни на секунду не переставала думать о Дэне...

Новый магазин Тота-младшего был виден из любого места города, да и – не мудрено. Трудно было бы не заметить эту кичливую, семидесятиэтажную громаду – самое высокое здание в городе. По сравнению с ним двадцативосьмиэтажная гостиница “Срединная Земля”, считавшаяся до постройки тотовского магазина самым высотным домом в Республике Срединная Земля, казалась просто жалким пигмеем.

Вывернув из-за последнего поворота, уже будучи на финишной прямой – в квартале от главного подъезда магазина – несмотря на то, что все-таки черпанул в этот миг воды, Дэн, восхищенный, замер. Сложно было не залюбоваться открывшимся видом! – не здание, а целый столп возвышался перед ним – символ дерзости и удачливости господина Тота-младшего. Целых пять минут Дэн не мог сдвинуться с места

Наконец, вспомнив, что нужно торопиться, Дэн стряхнул с себя оцепенение и ринулся к подъезду.

Автоматические, стеклянные, зеркально-дымчатые двери не успевали закрываться – столь густ был приток и отток посетителей.

Слегка оробев, Дэн проник вовнутрь первого этажа, где, немного осмотревшись, подошел к кабинке диспетчера, чтобы узнать номер этажа, на котором нужно искать необходимый ему товар. Казенно улыбнувшись, девушка-диспетчер назвала цифру “шестьдесят шесть” и посоветовала воспользоваться лифтом.

В коридоре, куда спускались шахты многоканального лифта, Дэн вдруг обратил внимание, что и другие посетители, находившиеся там, тоже будто бы оробели. Они, казалось, оставили за входными дверями магазина все свои самые скверные привычки – не размахивали руками, как глухонемые; разговаривали тихо, словно жюдедузы после обеда; не лузгали семечек, где попадя; не сплевывали слюну сквозь обделенные витаминами зубы; и даже не пихали друг друга в бок локтями, чтобы поскорее попасть в лифтовую кабину; и даже не пытались начертать на боковых стенах слов загадочной этимологии, над секретом которой вот уже какое десятилетие подряд бились ученые-филологи. Словом, вели себя до неприличия благочинно.

Шагнув в числе прочих в лифт, Дэн с наслаждением почувствовал его неспешное, размеренное движение. Дверей у кабины не было. На этажах просто немного замедлялась скорость и желающие входили и выходили – благо кабина была до необыкновения большой – и потому никто никому не мешал. Задняя стенка лифта была из очень толстого и очень прозрачного стекла, а так как она примыкала к стеклянной же стене здания, то во время подъема можно было беспрепятственно любоваться городом. И ведь было чем любоваться!

Дэн очень любил свой родной город. Быть может, лишь потому, что больше нигде и никогда не был – он никогда не выезжал дальше пригородов. Но и то: как сказал поэт однажды – “...люблю эту бедную землю, оттого что иной не видал”. Разве так уж мало одной этой причины, чтобы любить? Да и Люка, хотя и успела к своим двадцати четырем годам объездить полмира, любила этот город ничуть не меньше Дэна, а, может быть, даже и больше – ведь женщины умеют любить как-то по-другому, намного сильнее, чем мужчины – так,во всяком случае, когда-то обмолвился покойный отец Дэна...

Тем временем, на седьмом этаже магазина, как поп в окружении притча, с толпой халдеев*, тщательно выглядывающих любое движение, любой жест, ловящих любое, даже самое незначительное словцо, оброненное своим господином, величественно и устало бродил, внешне рассеянный, но, как всегда, внутренне сосредоточенный, известный всей Республике (и, разумеется, вне ее) господин Тот-младший.

Хлопоты прошедшего дня – презентация магазина, пресс-конференция и торжественный ужин в ресторане Дворца-Харат – слегка утомили его, но он, тем не менее, замечал все, что считал для себя нужным и важным.

Посетители ходили, приглядывались к товарам, трогали, мяли. щупали их и – не покупали. И это ничуть не огорчало господина Тота-младшего. Уж кто-кто, а он-то хорошо знал своих земляков. Ничего, походят так день-другой еще и начнут брать – куда денуться!

Подумав так, Тот-младший усмехнулся и – чуть погодя – усмехнулся снова: на этот раз оттого, что подумал, что Срединная Земля, если судить по карте, находиться в самой середине мира, а если по сути – то едва ли не на самых задворках; на самой глухой окраине его. Но ему – Тоту – это было на руку.

Родись он где-нибудь в Жю-Де-Ду, Лупонии или Бонвилле и начни там свое дело, вряд ли ему удалось бы развернуться так, как это удалось здесь – в Срединной Земле, среди чванливых тупиц и тщеславных олухов местечкового калибра.

Дойдя до кафетерия, Тот уселся за столик и, для удобства откинувшись на спинку стула, стал лениво разглядывать проходящих мимо женщин – тех, что получше. Делал он это не потому, что так уж его интересовали эти женщины – о, он знал в женщинах толк и немало повидал их к своим неполным тридцати шести – нет, не потому. Просто хотелось хоть чем-нибудь завлечь глаза – так, чтобы это не мешало думать.

Официант, едва лишь Тот уселся за столик, предупредительно поставил перед ним чашечку дымящегося кофе и блюдце с бисквитом, но Тот тут же сделал легкое движение рукой, чтобы бисквит унесли обратно, что вышколенный по первому классу официант исполнил незамедлительно.

Тотовская свита, не решившись последовать примеру своего благодетеля, так и осталась стоять на проходе, за ограждением кафетерия, топчась там, как собаки, потерявшие след, порядком-таки путаясь при этом под ногами у озабоченных посетителей.

Обратив на глупый вид своей свиты внимание, господин Тот-младший нашел это очень забавным, и оттого еще раз удовлетворенно усмехнулся. Нет, положительно, последние пять лет все ладилось в его жизни, как нельзя лучше, все его начинания неукоснительно приводили к успеху. Вся Республика Срединная Земля пестрела неоновыми рекламами магазинов Тота. И совсем не зря, в добавление к прежним, он обзавелся еще и этим новым семидесятиэтажным супермагазином, который спроектировали инженеры из Бонвилля, а построили рабочие из Жу-Де-Ду. Конечно же, можно было бы найти специалистов и в Срединной Земле и тогда бы постройка обошлась, как минимум, раз в пять дешевле, но чего не сделаешь ради рекламы. Реклама, реклама, превыше всего! Он – Тот-младший – еще покажет этим бонвиллянам, жюдедузам и лупонцам, как надо делать дела. В его планах было построить такие же высотные магазины во всех значительных городах Срединной Земли: и здесь – в городах Юга, и в далеких, пока еще отлученных по многим причинам от большого бизнеса, городах Севера. А потом – если даст Бог – он выйдет и на мировую арену.

Господин Тот-младший, как никто другой, понимал всю выгодность расположения Республики Срединная Земля между Востоком и Западом, а также всю значимость в ней старой столицы. Своим развитым нутряным, почти звериным чутьем он давно уже почувствовал, каковы истинные причины смены столицы и тем же нутряным чутьем распознал, что эта государственная идея – из разряда бестолковых. Президенты блажат, блажат и – в этом месте своих мыслей господин Тот-младший едва заметно усмехнулся – дохнут; а города остаются. И так же, как невозможно одной лишь человеческою волей убить город, так же, как невозможно перенести город с места на место – так же невозможно и поменять статус города. Статус, значимость города внутренне присуща самой его природе. И потому, когда-то основательно – не в пример болванам из правительства – поразмыслив над этим вопросом, господин Тот-младший решил строить свой первый высотный супермагазин именно здесь – в старой столице, в своем родном городе, в котором несколько лет назад он так удачно начал делать свои дела.

Нельзя сказать, чтоб он очень уж любил свой город. Господин Тот-младший вообще, никого не любил. Любовь – это для мягкотелых. Сильный – не любит, а всегда ищет свою выгоду. И в этом его сила.

На первых порах, когда Тот-младший еще только начал заниматься предпринимательством, добрую службу ему сослужило имя Тота-старшего – известнейшего в Республике и за рубежом альтиста, едва ли не с самой юности успешно гастролировавшего в странах Запада и Востока, неоднократно подымавшегося на подиумы международных музыкальных конкурсов и – хоть и изредка – еще и теперь выступающего при полных аншлагах в местной филармонии.

Тот-младший прекрасно понимал, что дало ему имя отца. Но сейчас, вспоминая о старике, он только морщился: ну, разве можно жить так – возвращаясь с каких-нибудь двух-трехнедельных гастролей с кругами усталости под глазами, имея в кошельке жалкие две-три тысячи цехинов гонорара, радоваться, как ребенок? Чему, чему радоваться?

Сам Тот-младший, когда иногда расслаблялся по вечерам в окружении халдеев и девочек, две-три тысячи цехинов спускал в течении каких-нибудь пятнадцати минут...

Барственно вздохнув, господин Тот-младший рассчитанным и привычным движением извлек из золотого портсигара бонвилльскую сигарету и с обманчивой, не свойственной его возрасту грацией солидного человека, прикурил от поднесенной официантом зажигалки...

Словно зачарованный, Дэн – вот уже целых полчаса – бродил по торговым площадям шестьдесят шестого этажа. Кассеты “Ола” давно уже лежали у него в сумке, а он все никак не мог уйти – на прилавках была целая куча новинок. Но особенно внимание Дэна привлекала к себе видеокамера, сделанная в Лупонии, системы ТВЧ – телевидения высокой четкости. Он читал об этом последнем достижении электроники в одном из проспектов из коллекции Люка. По числу строк и по числу точек в строке такие камеры способны были давать четкость изображения, лишь немного уступающую по качеству кинопленке!

Камера манила Дэна, звала к себе потрогать, и он отзывался – подходил и трогал бережно, словно это была не камера, а волосы Люка.

Он подозвал к себе одного из продавцов, чтобы расспросить того о том, как пользоваться такой камерой, но продавец, как это часто бывает в магазинах Срединной Земли, оказался совершенным невеждой, и тогда Дэн попросил у него инструкцию. С трепетом схватив инструкцию в руки, которая была на бонвилльский языке, Дэн, напрягая все свои малые знания чужого языка и – немалые уже! – в технике, стал внимательно ее разглядывать, пытаясь разобраться, и – разобрался-таки!

Он знал, что делает все это абсолютно напрасно: стоимость камеры была не по карману даже богатым людям – да и к чему им такая! – такие вещи нужны лишь профессионалам. Но, тем не менее, он не простил бы себе, если б упустил возможность узнать что-то новое. Ведь он – Дэн – настоящий профессионал, или, во всяком случае, собирается таковым стать.

Наконец, насмотревшись и начитавшись вдоволь, Дэн, вздохнув, не без грусти в лице отдал инструкцию продавцу, а потом, отойдя к дальней, не загроможденной прилавками стене, встал у ряда просторных окон и, предварительно покосившись на часы и решив, что у него есть в запасе еще целых десять минут, начал задумчиво смотреть на город.

Мысль о том, что кассеты он все-таки купил, доставляла ему явное удовольствие и, представляя, как обрадуется покупке Люка, он улыбался. Даже мысль о том, что сегодня весь вечер им с Люка придется пробыть рядом с ядовито-вежливой Дримой, не омрачала его улыбки – ради Люка можно вытерпеть кого угодно, тем более, что Дрима была очень хорошим видеоинженером, а характер ее наядовителся от одиночества, и потому ее можно было простить, и даже то, что Дэна она считала еще сопляком, можно простить было. Да, да! Ведь у нее – у Дримы – еще не было в жизни того счастья, которое у Дэна с Люкой уже было.

Будущее Дэна виделось ему очень ясно – работа, Люка, Люка, работа и, конечно же, они в скором времени поженятся, она станет знаменитым телережиссером, а он – ее знаменитым оператором. И они по-прежнему будут делать свои скандальные работы, потому что их кому-то обязательно надо делать, потому что иначе господин Президент и господин Правительство будут беспредельничать, потому что президенты не могут быть другими, да и все остальные политики – тоже. Потому что: даже заокеанский трубадур – Президент Бонвилля, – разъезжающий по всему свету на дипломатические приемы, с азартом двигающий своими ягодицами перед светскими и полусветскими дамами и дудящий в свою дуду при этом, несмотря на все свои разглагольствования о демократии и добром миропорядке, распорядился обстрелять ракетами Большой Восточный город, якобы на том основании, что в этом городе готовилось покушение на бывшего бонвилльского президента – а ведь погибли-то женщины, и дети, и другие совершенно случайные люди. Потому что: жюдедузский краснобай – тоже толкуя о добром миропорядке – торгует оружием направо и налево. Потому что: в Материнской стране, в самом центре бывшего Великого Объединения, некий Либерановский настойчиво зовет мужичков воевать Срединную Землю, а они – эти мужички – глупы, как бараны... Могут и пойти.

Подумав обо всем этом, Дэн с яростью сжал свои не очень-то крепкие кулачки. И хотя ему было всего лишь каких-нибудь двадцать лет, он вдруг отчетливо, почти как зрелый мужчина понял, в чем их с Люка смысл жизни: что ни в коем случае нельзя не думать о том, о чем он только что думал, но и травить себя такими мыслями тоже нельзя, а, тем более, позволять, чтобы кто-нибудь травил тебя этим; что нужно умудряться жить, умудряясь любить, и при этом – умудряться находить средства постоянно напоминать некоторым, что ты отнюдь не баран и даже способен разобрать, когда некоторые поступают, как бараны, и даже – способен смеяться над этим; что, в сущности, жизнь – коротка, и коротка не случайно, что приходит время, когда начинаешь понимать, что она дана для того, чтобы хоть что-то успеть сделать, и, что главное, нужно вовремя понять, что именно нужно делать и успеть научиться как это делать. А когда почувствуешь, что успеваешь – будешь счастлив. И разве могут быть счастливыми президенты, прекрасно зная, что они не знают, что именно им нужно успеть?

На этих мыслях Дэн перестал думать о политиках, отвел взгляд от окна и перевел его на гудящее чрево магазина.

“А знаменитый Тот-младший,– подумал Дэн: – Интересно: счастлив ли он?”

И тут, словно в ответ на немой вопрос Дэна, магазин судорожно вздрогнул.

Поначалу подумалось, что вздрагивание это лишь почудилось, но спустя непродолжительное время, магазин вздрогнул вновь и – на этот раз – задрожал уже, не переставая, мелкой, нервной дрожью.

Дэн ошарашенно посмотрел на других посетителей магазина и, разглядев их вдруг побелевшие лица, вздрогнул сам. На какую-то минуту все застыли на тех местах, где находились на момент первого толчка, сохраняя недвижные, словно изваяния, позы. Стихли все, и в этой тиши все различимей становилось лишь монотонное жужжание кондиционеров. А когда мелкое, нервное подрагивание здания вдруг нарушилось вторым мощным толчком, все потекло.

– Землетрясение! Землетрясение! – громко выкрикнула какая-то тетка средних лет, в сбившемся набок парике, то слово, которое и без того было на уме у всех.

Люди, бросившиеся сначала в сторону лифта, быстро сообразили, что лифт во время первых толчков повредился, и тогда все ринулись в сторону лестниц, толкаясь и сбивая с ног друг друга, крича и ругаясь при этом.

Один лишь Дэн не смог двинуться с места – так его приковала к нему тревожная мысль о Люка.

Здание магазина трясло все больше и больше, и в какой-то момент Дэн с ужасом заметил, что верхние этажи сдвинулись и начали медленно склоняться в сторону земли, да так сильно, что вскоре, если б не наклеенный повсюду на полах ковролан, трудно было бы удержаться на месте.

Осторожно, стараясь совладать с ногами, словно налившимися ужасом, Дэн спустился к окну и, взглянув в него, ужаснулся еще больше: верх здания изогнулся до того, что навис уже над находящейся в центре примагазинной площади какой-то абстрактной скульптурой, над крышами припаркованных подле магазина автомобилей.

Здание магазина продолжало трясти и, хотя и очень медленно, оно продолжало нагибаться к земле. Дэн видел выбегающих из домов, напуганных и растерянных людей; видел, как обрушилась и вдребезги раскололась бетонная арка подъездных ворот в одном из дворов; как рухнул один из столбов для поддержки электропроводов для подачи тока к троллейбусам; как от фронтона до фундамента, на одном из ближних к магазину домов, появилась зловеще зияющая черная косая трещина.

И вдруг – все успокоилось. Здание магазина перестало дрожать, смолкли доносящиеся снаружи крики людей, прекратился тот неясный земной гул, который аккомпанировал всему происходящему от самого начала тряски и – все замерло.

С удивлением Дэн обнаружил, что ему давно уже не страшно, что еще за несколько минут до конца землетрясения у него, как-то само собой, появилось то странное чувство, которое заставляет порой мальчишек перебегать дорогу перед близко идущим транспортом (хотя это страшно), прыгать с какой-нибудь возвышенности в пруды с неизведанным дном вниз головою (хотя – это очень страшно), временами драться друг с другом (хотя и – боязно), и делать еще сотни всяческих других больших и малых глупостей, никогда не зная – зачем их делаешь.

Он перебрался через подоконник, отделанный декоративным пластиком, на стекло окна и, упершись прямыми руками и коленями в него, в такой нелепой позе стал продолжать это удивительное смотрение вниз, чувствуя себя при этом, как птица, взмывшая в поднебесье...

– Что это там за дурак остался? – подумал про себя господин Тот-младший, стоящий внизу, в квартале от магазина, возле приоткрытой задней дверцы своего новенького автомобиля “Молния – З-зет”

Он с недоумением разглядывал маленькую, едва видимую на таком расстоянии фигурку человека, с удобством расположившегося на оконном стекле, как на паласе, и, казалось бы, тоже смотревшего оттуда именно на него – на Тота-младшего, сверху (а Дэн и в самом деле – в этот момент с интересом разглядывал Тота).

Быть может, они еще долго рассматривали бы так друг друга, если б это занятие неожиданно не прервалось заголосившими вдруг на всех улицах и на всех этажах магазина громкоговорителями СППЧС.

“Внимание! Внимание! Говорит председатель государственного комитета службы предотвращения последствий чрезвычайных ситуаций.

Несколько минут назад, в городе и прилегающих к нему районах случилось землетрясение мощностью до шести баллов, эпицентр которого уточняется. По имеющимся на данное время сведениям крупных разрушений в черте города нет, сведения о человеческих жертвах не поступали.

В ближайшее время ожидаются повторные толчки большей силы.

Поэтому: настоятельно рекомендую всем горожанам срочно покинуть любые здания и, захватив с собою теплые вещи, одеяла, продукты и документы, двигаться в сторону горных ущелий, так как во время землетрясения они являются наиболее безопасными местами.

На узловых улицах, примыкающих к дельтам ущелий, будут организованы пункты сбора, от которых специально выделенный транспорт доставит вас в места безопасности, где вам будет оказана медицинская и прочая помощь.

Пункты сбора расположены на пересечении следующих улиц...”

С мрачным лицом выслушивал это сообщение господин Тот-младший. Даже приблизительно он не смог бы подсчитать, какие убытки уже понес, и какие убытки может понести еще. Одна постройка нового магазина обошлась ему в несколько миллионов бонвилльских цехинов, да еще на несколько миллионов было товара, выставленного там.

И что страшнее всего было для него теперь, так это ощущение своего полного бессилия. Он уже забыл, когда в последний раз ощущал подобное. Быть может, такое случалось еще в школе, когда кто-нибудь из сверстников разбивал ему нос, а у него не хватало ни смелости, ни умения постоять за себя? (но ведь нос разбивали за дело. Не так ли, господин Тот?) Быть может, такое случилось тогда, когда первая девочка, к которой он воспылал каким-то дистрофированным чувством, мучимый половой истомою, сказала ему “нет” и предпочла другого? (а ведь не зря, наверное, предпочла. А, господин Тот?). Еще, быть может, что-то подобное он почувствовал совсем недавно, когда госкомитет по внешней торговле продал права на экспорт пшеницы не ему, а его ближайшему конкуренту? (А ведь правильно решили чиновники, господин Тот. Ведь оставил бы ты своих сограждан, к чертовой матери, без хлеба. Или хрен редьки не слаще? Что ты, что твой конкурент?). И о чем совсем уже не хотелось бы вспоминать господину Тоту-младшему, так это о том, как гражданин Тот-старший, во время юбилея, на глазах у многих известных срединноземельцев, попросту выставил его – Тота-младшего – за двери.

Смурной, с задергавшейся в нервном тике нижней губой, уселся господин Тот-младший на заднее сидение своего роскошного автомобиля.

– В ущелье Змей,– скупо приказал он водителю...

Дэн, с высоты своего положения, наблюдал, как отъехал автомобиль Тота, а следом за ним еще три-четыре автомобиля, в которые уселись присные и телохранители его, и – площадь опустела.

Теперь Дэн осознал, что ни внизу – под магазином, ни в самом магазине не осталось больше никого, и что, возможно, в целом городе остался он один. Но это ничуть не испугало его, от былого ужаса не осталось и следа. Дэн с удовольствием отметил про себя это и подумал, что мужчины никогда не боятся, если они вооружены любовью, и тогда они – настоящие мужчины.

Подумав об этом, Дэн решил, что необходимо срочно позвонить Люка и, осторожно перебравшись через подоконник обратно на пол, высмотрев упавший, остановленный натянувшимся шнуром телефон, лежащий на ковролане, метрах в трех от кассы, двинулся к нему, опираясь краями подошв ботинок в ворсянистое покрытие, словно скалолаз и – не без труда – добрался.

Телефон работал – и это было удивительно, но – ни дома у Люка, ни на студии – трубку не брали.

Дэн сообразил, что Люка, скорее всего, вместе со всеми отправилась спасаться в горы, и потому решил, что особенно беспокоиться не о чем, а лучше позаботиться теперь о себе самом.

Он уже начал пробираться в сторону лестниц, но – внезапно остановился и подумал, как было бы здорово заснять землетрясение, какой уникальный материал мог бы получиться. И тут, наверное, совсем случайно взгляд его наткнулся на камеру ТВЧ, которая благодаря тому, что содержалась в специальной, отделанной черным бархатом подставке, привинченной к прилавку, не упала и не разбилась.

Соблазн был велик.. Дэн, конечно, понимал, что это будет походить на воровство, но, ведь в городе, наверняка, не осталось и полиции. А, кроме того, он же потом вернет камеру.

Решение было принято. Дэн освободил камеру из подставки и, разбив витринное стекло, выбрал три получасовых кассеты к ней из кучи других, рассыпавшихся по витрине во время тряски кассет. Потом, снова добравшись до подоконника, уперся в него для устойчивости и, не спеша, сделал две длинные панорамы, начав двигать камеру от телефона на натянутом шнуре к кассе, далее по изуродованным прилавкам и витринам наружу – за окно. Затем, увеличив изображение трансфокатором, снял несколько крупных планов: абстрактную скульптуру, сверзившуюся с пьедестала, разбитую арку ворот, трещину дома и провисшие на проспекте троллейбусные провода.

Решив, что с этой точки сделано достаточно, он осторожно двинулся к выходу и, уже на лестницах, заснял оброненные посетителями в суматохе вещи.

Выбравшись на улицу, невероятно устав от проделанного пути, Дэн присел на освободившийся пьедестал и перевел дыхание, а когда полегчало, снял тотовский магазин в разных ракурсах снизу.

Теперь пора было сматываться. Дэн сообразил, что лучшего места для съемки землетрясения, чем гора Чудесная, не придумаешь, и потому споро отправился туда...

Примерно через час, он расположился на склоне горы, обращенном в сторону города и, мысленно похвалив себя за удачно найденную точку, аккуратно поставил камеру на землю, и, выбрав относительно сухой клочок земли, уселся там и начал старательно счищать, подобранной поблизости сухой веткой, глину, налипшую к обуви.

А, тем временем, на город наползали сумерки...

Как перезревающий мальчишка, впервые забравшийся в постель к женщине, не знающий, что от излишнего волнения случаются осечки, и оттого осрамившийся, выглядел господин Тот-младший, мечущийся в этот момент по цоколю противолавинной плотины.

Время от времени, он останавливался и пристально вглядывался в видневшийся в створе ущелья проклятый город. Отсюда, от плотины, специально – по замыслу инженеров – построенной в самой излучине ущелья Змей, новый тотовский семидесятиэтажный магазин был отчетливо виден – во весь его согбенный рост. И теперь – издалека – эта возвышающаяся над всем городом громада походила на необъятных размеров мужской член, когда член на выдохе, и оттого уродлив и жалок.

И куда подевалась вся расчетливость, вся солидная плавность движений господина Тота-младшего?

Позади, у него за спиной, копошились, устраивающиеся на ночлег люди, те самые люди, которых Тот-младший презирал, и которые, как это ни странно, в отличие от него, в это тревожное время выглядели относительно спокойными. Они бродили по склонам, ища дрова, грелись у костров, прикрыв спины одеялами, чего-то ели и о чем-то разговаривали.

– Господин Тот, – окрикнул его снизу один из телохранителей: – Вы бы спустились сюда – поели.

“Халдей, – злобно подумал Тот: – Разве они могут что-нибудь понять?” – и, сверкнув взглядом в сторону окликнувшего его человека, Тот кратко приказал: – Пошел вон.

Парень, смешавшись под тотовским взглядом, молча отошел к костру, а Тот снова повернулся лицом к городу и начал просить Господа, чтобы тот отменил землетрясение...

Дэн, в этот момент, тоже пристально смотрел в сторону города и тоже молил Господа:

– Господи, – просил Дэн: – Если ты есть и если ты можешь, то сделай так, чтобы землетрясения не было, но если не можешь сделать так, то пусть оно случиться пока окончательно не стемнело, или на рассвете. Ведь ты же можешь? И еще: пусть город пострадает не сильно, пусть развалится лишь тотовский магазин. Я это засниму – и все. Хорошо, Господи?

Дэн замолчал и прислушался, как будто бы верил, что кто-нибудь может отозваться на его слова. Но никто не отозвался, и тогда он снова начал смотреть на город...

Был еще один человек, кроме Дэна и Тота, который тоже все это время не отрывал взгляда от города и тоже молился. Он молился о том, чтобы землетрясение обязательно случилось, потому что, если так – зазвучат в его честь победно фанфары.

Это был сам господин Президент.

Узнав о предполагаемом землетрясении еще накануне, он распорядился арестовать группу ученых, сделавших прогноз, чтобы весть эта не обошла горожан, и, отдав целый ряд распоряжений, срочно вылетел из новой столицы в столицу бывшую – посмотреть.

И теперь, на своей тайной резиденции, расположенной в небольшом ущелье под названием Широ-Щель, он сидел за столиком, в мастерски разбитом красивом саду, попивал из небольшой, с наперсток рюмки жюдедузский коньяк “Мери Рамтин” и, закусывая шашлыком из мягкой, хорошо промаринованной баранины (с ребрышками – как он любил), иногда задабривал коньяк присыпанным сахаром лимоном или маслиною и смотрел на обреченный город.

Он чувствовал себя, как тот древний, любящий хорошую забаву самодур-император, который ради того, чтобы вдохновиться для написания одного стихотворения, приказал поджечь собственную столицу.

Но не в целях забавы нужна ему была смерть города. Целый ряд противоречий раздирал Республику Срединная Земля и сутью этих противоречий – была власть. Его власть. Самой большой проблемой была экономика государства, которая на текущий момент напоминала старую, изъеденную до дыр молью, шаль дряхлой старухи. Единственной возможностью, чтобы как-то поддержать ее – были иностранные кредиты, которые все труднее и труднее становилось получать. Образование новой столицы, а теперь еще и гибель старой, давали новые возможности для получения кредитов от сердобольных бонвилльских и жюдедузских балбесов.

Единственное, что теперь огорчало Президента, так это то, что землетрясение не началось сразу в полную силу, и люди успели выбраться из города. А жаль! Больше жертв – больше денег. Больше денег – крепче власть.

О необходимости переноса столицы ему уже давно удалось убедить простаков из Бонвилля и Жю-Де-Ду. Но, Господи, когда же отпадет сама необходимость отчитываться в своих действиях перед этими чопорными господами? Черт бы их всех побрал!

Внутриполитическая же обстановка была не стабильной: в целом ряде бунтарских южных городов, день ото дня, рос горячий, полный ненависти к нему – Президенту – протест; северные же города хранили холодно-презрительное, тоже враждебное молчание; и лишь центральные области Республики Срединная Земля поддерживали его. Конечно, имелся в виду не народ, а чиновничество всех этих городов. Народ – это лишь пыль на изменчивой карте Истории.

Перенос столицы вызвал еще более горячий протест противников Президента: завякали города, завякал Парламент. И никакие доводы и аргументы не могли их успокоить: ни опасность землетрясений и лавин, ни повышение уровня радиактивности из-за испытания ядерных бомб, совершаемых на территории Рисовой Империи.

Теперь же, когда старая столица рухнет, Президент сможет заткнуть глотки этим крикунам.

Он, разумеется, ясно понимал, что рассуждения его циничны и жестоки, но, разве цинизм и жестокость – это ль не подлинные достоинства политика?

Президент отвлекся от своих мыслей и, взглянув на стоящего поодаль молодого человека – своего личного секретаря, держащего в руках наготове бинокль с мощной оптикой, распорядился:

– Иди, сбегай – узнай, что там творится в СППЧС. Как дозвонишься – дай знать.

Молодой человек умчался выполнять важное поручение, не забыв перед этим аккуратно поставить бинокль на столике перед Президентом, а сам Президент продолжил свои прежние занятия: пить, есть, смотреть и думать...

На запасном командном пункте ГК СППЧС, расположенном тоже в горах, было людно. Гудели, жужжали и зуммерили включенные приборы. Было здесь несколько ученых – специалистов по сейсмографии, несколько генералов из Министерства обороны, чиновники из горадминистрации, глава администрации и еще какие-то люди. Пили чай, кофе, курили сигареты, поглядывая на приборы и прислушиваясь к тому, что творилось у них под ногами.

К зазвонившему телефону подошел сам председатель комитета.

– Да...да..., – однообразно отвечал он: – Да... Я вас слушаю, господин Президент.

Все вытянули шеи и повернули головы в сторону говорящего.

– Нет, пока тихо... Да, обязательно случится... Ученые говорят.

В этот миг вдруг шевельнулись стрелки приборов, расположенных за спинами сидящих, ориентированные в сторону гор, но... никто поначалу этого не заметил.

– Обязательно сообщим... Да...

Стрелки приборов дрогнули еще раз и метнулись на противоположные стороны циферблатов, зажглись красные лампочки на них и все ЗКП наполнилось разноголосьем звуковых сигналов. Недоумевая, люди повернулись в сторону этих приборов, озадаченно переглядываясь друг с другом.

– Да, господин Президент... Минуточку, тут что-то случилось.

Первым сообразил, что происходит, седовласый ученый, не первый год работающий в службе:

– Это же... это же лавина, – с придыханием в голосе выдавил он из себя и, уже взволнованней: – Черт побери, и какая большущая! По всему фронту...

– Нет, нет, господин Президент. Нет, не землетрясение... Тут что-то в горах происходит... Я сейчас выясню и доложу, – просипел в трубку председатель и, отодвинув ее в сторону от уха, строго взглянув на ученого, спросил: – Ну, что еще там?

– Лавина! – затрясся в волнении ученый: – Такая, каких еще не было, – и, переведя взгляд на туповатое лицо сидящего рядом генерала, совсем как ребенок, попросил: – Ну, сделайте же что-нибудь...

– А я что!.. Что я могу сделать? – заморгав, ответил генерал.

– Ведь... там же люди, – напомнил ученый.

Весь зал ЗКП наполнился шумом одновременно говорящих людей.

– Алло, алло, господин Президент, – порывисто закричал в трубку председатель, но – трубка молчала. Да и – не мудрено. Некому уже было ответить. Уж если б смогли – ответили бы, наверное... бы...

Огромные пласты снега, залежавшиеся в горах с зимы, а затем потревоженные интенсивным таянием в течение жарких последних дней, да еще и потревоженные толчками землетрясения, вдруг сдвинулись, на какое-то время замерли и – поползли – с каждой секундой все быстрее и быстрее, теснясь и толпясь у верховий ущелий, словно спорили, кому первому входить. И загудели, задрожали горы под этим мощным натиском.

Проникнув в ущелья, лавина ничуть не ослабела, а наоборот – вырывая с корнями вековые сосны и ели, сталкивая с насиженных мест огромные валуны, взрывая землю и глину – усилилась и, стремглав, понеслась со всем этим под уклон, ломая одну за другой плотины, круша санатории и рестораны...

Господин Тот-младший уже давно сидел у костра, по-прежнему думая свою мрачную думу: как же так может случиться, что он – Тот – останется без магазинов. А когда послышалось гудение и задрожала земля, когда вдруг из-за верхней излучины показалась лавина, окутанная облаком ужаса и смерти, когда раздались крики гибнущих людей, последнее, что он успел подумать было, что не Тот остается без магазинов, а магазины остаются без Тота. И эта, почти афористическая мысль была последней мыслью господина Тота-младшего...

А лавина была задержана последним рядом плотин...

Дэн спал.

Ему снилось, что они с Люка летят в самолете куда-то далеко. Она просит его принести ей бокал лимонада, что он тут же с удовольствием идет делать. Но, когда он возвращается с бокалом в руках, вдруг что-то происходит. Внезапно Дэн понимает, что корпус самолета разламывается пополам и между ним и Люка появляется трещина. Он видит искаженное лицо Люка, видит, как она протягивает к нему руки, но хвостовая часть самолета, в которой остается Дэн, начинает падать вниз...

Когда со стороны гор до его слуха донесся глуховатый шум, он проснулся и, поеживаясь, размял озябшее тело, а затем присмотрелся и прислушался. Вскоре он разобрал, что в городе все спокойно, а шум доносится от гор, но, как не ломал он себе голову, все равно не смог определить причину происходящего. А вскоре и сам шум прекратился. Быть может, это ветер разгулялся в горах, или же попросту почудилось?

Начало светать, и, когда из-за склона Чудесной, показалось чистое, ясное, словно омывшееся собственным заревом, утреннее солнце, вдруг и дружно запели птицы, и тогда, решив, что никакого землетрясения уже не будет, Дэн двинулся в сторону дома, на ходу обдумывая, как поступить с камерой.

Дойдя до подножия горы, он снял с себя свитерок, и, старательно обернув им камеру, заложил сверток между выпирающими из земли корнями одного из деревьев, и закидал его прошлогодними опавшими листьями – побоялся, что в городе может наткнуться на полицейский патруль.

Едва войдя в город, он увидел многих озабоченных людей – жителей нижних районов, которые, быть может, от лени, быть может, оттого что понадеялись, что среди своих малорослых домов будут в безопасности или из-за своей особой веры в судьбу, никуда с насиженных мест накануне не уходили.

Люди целеустремленно шли в сторону гор, группами, неся с собой обыкновенные лопаты и кирки, молчаливо и хмуро. Кое-где урчали трактора и бульдозеры.

– Эй, гражданин, – окликнул Дэн не смело одного из людей: – Куда вы? Что случилось?

Мужчина лет сорока, не прерывая своего решительного шага, недоуменно посмотрел на Дэна и, выругавшись, пояснил:

– Ты что, парень, с Луны свалился что ли?.. Людей в горах лавиной подавило.

...До дома Дэн добирался, словно в коме. Сам дом был цел, как, впрочем, и все другие. Лишь несколько не широких трещин безобразили стены снаружи, да и внутри, как выяснилось, тоже.

Войдя в квартиру, Дэн без сил повалился на диван. Люка! Люка, Люка, Люка... Где она? Что с нею? Неужели и она была там – в горах.

Целый час провалялся Дэн на диване неподвижно, а когда зазвонил телефон – да еще как! – продолжительно, громко, так, как это обычно бывает, когда пробивается межгород, он лишь отвернулся к стене. Кто, кто может звонить ему сейчас, если, кроме Люка, у него никого нет? Но телефон не успокаивался, и тогда Дэн встал и взял трубку.

– Алло, алло, Дэн – это ты? Алло, Дэнчик, ну, отвечай же! – беспокоилась трубка, нагло иммитируя голос Люка, а Дэн все это угрюмо слушал, а трубка все более и более входила во вкус беспардонного розыгрыша: – Алло, Дэнчик, если ты меня слышишь, перезвони мне сюда – на Север. Я здесь у мамы, только что приехала. Алло! У меня бабушка сильно заболела. Алло! Черт, – выругалась трубка: – Это не телефон, а просто задница какая-то...

И тогда Дэн, услышав знакомое выражение Люка, которое она часто использовала, понял, что с ним разговаривает всамделешная Люка, и отозвался:

– Люка!.. Неужели это ты?

– Да я это, я, – радостно донеслось из трубки: – Ну, ты что молчишь? Отвечай же, хоть что-нибудь. Ну, скажи ты, ради Бога, ты хоть цел?

И тогда Дэн, вдруг встряхнувшись, заговорил, заговорил, заговорил. Он рассказал Люка все, что с ним случилось, даже о краденной камере рассказал – а она смеялась на это; про магазин Тота рассказал – но она сказала, что не нужно об этом, не интересно; про уцелевший город рассказал – и Люка сказала, что это счастье; про людей, оставшихся в горах, рассказал – и Люка замолчала. И тогда Дэн, тоже немного помолчав, сказал, что все это время он думал о ней – и тогда Люка попросила его повторить это еще много-много раз. А потом она рассказывала ему о себе – о маме, о бабушке, даже о козле-проводнике, который приставал в дороге; а закончила тем, что, главное, он – Дэн – жив.

Но Дэн перебил ее и сказал, что, главное, она – Люка – жива.

А в конце разговора они просто говорили друг другу слово “люблю”.

– Люблю, люблю, люблю, люблю, – говорил Дэн в самую трубку.

– Люблю, люблю, люблю, люблю, – как эхо, доносилось оттуда...

А в новой столице суетились разные крупные и средние чиновники. Но не о помощи бывшей столице думали они. Президент-то попал в разряд без вести пропавших! И потому, сейчас, многие из них – кто с вожделением, а кто и с опаской – приглядывались к пустому креслу, стараясь делать это незаметно – а вдруг выжил старый хрен? А если нет – то, кто же это кресло теперь займет? И чего ожидать теперь от этого нового хрена? Каких еще перемен? – будь они прокляты навеки!

А старая столица – стояла. Даже не ведая, какие страсти, какие и каких людей желания касались ее бытия в эти прошедшие сутки.

И гнутым символом возвышался над ней магазин покойного Тота-младшего – символом заката эпохи купли-перепродажи и начала эпохи производства.

Бывшая столица понемногу оживала людьми, коих, как оказалось, уцелело не мало: уцелели, как уже и говорилось, жители нижних районов; уцелели женщины с детьми, которых, в ожидании землетрясения, кто-то додумался отправить из ущелий в верхние санатории и детские лагеря; уцелел господин Тот-старший, который решил, что ему особо терять нечего, что он свое пожил, и потому отказался уезжать из города; и все это время он просидел в своем любимом кресле, с нежностью гладя рукой, лежавший у него на коленях верный и незабвенный альт.

Поговорив с Люка, Дэн, все в том же радостном возбуждении, вышел на улицу – прогуляться. Он бродил по городу, чутко замечая все те изменения, какие произошли тут за последние сутки – нет, не разрушения, а то – что исчезли с земли черные смолянистые кристаллы, что на деревьях вдруг выступили, словно роса, молодые почки, что от сосулек не осталось и следа, и лишь арыки и канавы бурлили также, неся в своих желобах мутную, глинистого цвета воду, переплескивая ее далеко за свои края.

Так заявляла о своем превосходстве Победоносная Природа, которая, как знаменитый жюдедузский полководец, устроила свой блистательный Аустерлиц людям и великодушно пощадила город – который стоял, уверенный в своей правоте, в своей незыблемости и в том, что невозможно его развенчать, в том, что, рано или поздно, над его фронтонами и крышами вновь заполощут, развеваемые горными бризами, штандарты столицы – самой провинциальной и самой симпатичной столицы из всех столиц нынешнего мира.