Полесский минитриллер в трех частях.

1.Гоп со смыком

«Гоп со смыком» - блатная песня

Дождь оказался кстати. Вдове и обеим дочерям, очень на нее похожим, не пришлось напрягаться, выдавливая слезы. Капли, медленно стекающие по толстым щекам, вполне сойдут. Валентин подумал, что покойный Коля Смык был, наверное, исключительно сильным мужчиной, если сумел прижить двух детей с этим тупым чучелом на коротких кривых ногах. Лично его она не возбудила бы даже после двух стаканов водки. Н-да, а один стаканчик хорошо бы прямо сейчас: в дождик пьется особенно вкусно. Ну же! – полно распинаться над открытым гробом про то, каким Смык был прекрасным работником; давай, начальник, заканчивай, поминальный стол ждет. И хорош врать: ценили-поощряли. Затыкали самые глухие объекты – это да!

Валентин вспомнил их единственную совместную командировку, разговор вечером в гостинице для приезжих – облезлом вагончике, пропахшем поношенными спецовками и окалиной самодельного электонагревателя. С завистью поглядывая, как Валентин захрустывает водочку соленым огурцом, (сам он уже тогда болел и диетничал) Смык рассказывал о чудесной рыбалке в Гальковке, где Березина впадает в Днепр. На недельку бы туда, все хвори враз отступят!

- В чем же дело?

- Так некогда, командировки-халтуры. Деньги нужны: жена мебель меняет.

Мысль о поминальном столе посетила, видимо, не только Валентина: речи были скомканы, торопливо застучали молотки, потом зашуршали лопаты. Народ – немногие родственники и коллеги-монтажники – потянулся к выходу с кладбища. Впереди шел начальник, мысленно репетируя речь, обращенную к пустому месту за столом, где по обычаю будет стоять стакан водки, накрытый ломтем хлеба. Опять заведет бодягу о том, как хорошо Коля работал. Ага, много счастья имел он с той работы! Много мы все имеем! На хрена все это?

Валентин шагнул в сторону и уселся на мокрую могильную плиту.

- Ты что, Палыч? – окликнули его из толпы.

- Погожу здесь. Скоро приду.

- Переживает за друга, – уважительно пояснил начальник. Лицемерный ублюдок, не было у покойника друзей. Вообще ничего у него не было! Котельные-насосные, а дома – эта корова.

Дождь давно перестал, стемнело. Валентин все сидел на скользком мраморе. Очень хотелось выпить, но задуманный план должен был оформиться в трезвом мозгу. Наконец, он решительно поднялся, и кладбищенские галки всполошились, взлетели, напуганные зазвучавшей вдруг залихватской песней:

Гроб со Смыком – это буду я!!!

В жизни я не видел ни... черта!!!

Вспомнив, что находится все-таки на кладбище, он наступил на горло рифме, что напрашивалась, и продолжал реветь во всю мощь своих неслабых легких:

Гроб со Смыком,

Гроб со Смыком,

Гроб со Смыком,

Гроб со Смыком.

Грроб со Смыком – это буду я!!!

***

Хатка над крутой излучиной Березины, на отшибе Гальковки, пустовала лет пять и начала уже разваливаться, как и всякое бесхозное жилье. Тем не менее, Валентин уплатил за нее в сельсовете какую-то мелочь, заодно оформился электриком по вызову, хотя знал, что вызовов почти не будет. В доживающей деревеньке не так много электрических проблем. На восстановление домика ушла вся осень. Первая почти трезвая осень за многие годы. Вот удивилась бы жена, забывшая, как он выглядит вечером, не приняв на душу стакашек-другой. Бывшая жена, чуть не забыл! Расставание было на диво простым. Она даже не притворялась огорченной: «Хоть поживу немного напоследок, я нестарая еще, найду кого-нибудь для души. А дочке ты давно не нужен, девке восемнадцать, своя жизнь».

Первой же осенью он сумел снабдить хатку самопальным электричеством, проявив немалую изобретательность. Ветряк был бы неэффективен: лес подступал к излучине реки вплотную, какие уж тут ветра! А вот быстрое течение, там где река сужается перед поворотом, оно для нехитрой динамомашины – в самый раз. Так что дни были насыщены донельзя, учитывая также походы в лес и на рыбалку, дабы запастись на зиму. Валентин всерьез решил зависеть от города как можно меньше. Конечно, шить одежду из шкур, как Робинзон Крузо, он не будет. Детали для самогонного аппарата в лесу и на реке тоже не водятся; да его еще надо слепить. Всю зиму он тщательно конструировал, собирал, испытывал. Он получит продукт, по сравнению с которым все это новомодное пойло в замысловатых бутылках так пойлом и останется.

Продукт получился. Не с первой и не с третьей попытки. Но с упорством истинного потомка белорусских крестьян, он доводил, переставлял фильтры, убирал сивушные примеси... Генеральное испытание Валентин приурочил к весеннему празднику 8 Марта. Проснувшись назавтра после полной отключки, с привычной сухостью во рту, но без головной боли, испугался. «Сопьюсь вконец, оставшись с этой машиной один на один! А ведь теперь только и пожить на приволье» – сказал себе, жадно вдыхая холодный весенний воздух, такой родной, с запахом сосны и талого снега. Хотя инстинктивно чувствовал, что вдоволь пожить на приволье ему не светит, не бывает так, чтобы человека оставили в покое: что-то грядет. А пока оно грядет, важно не спиться. И он установил себе жесткий распорядок дня, в котором главным было: ни капли до захода солнца! На удивление, держаться этого правила не составило большого труда, день проходил в хлопотах по заготовке запасов. Он даже расчистил и засеял две делянки на глухих лесных полянах. Пришлось заняться и «наукой»: крыс было множество, умных, наглых. Из настоянных на крепком самогоне мухоморов и «волчьих» ягод Валентин пытался изготовить подходящую отраву. Первые опыты не удались, крысы охотно съели пропитанную спиртовым отваром приманку и стали еще наглее: кидались под ноги. Присмотревшись, он понял, что зверьки ослепли. Надо было подбирать и подбирать ингредиенты, но довести опыт до конца не удалось: крысы обиделись и ушли.

Дурные предчувствия сбываются почти всегда, уж в этом Валентин был уверен. Особенно, если возникают они на пустом, казалось бы, месте. Как, скажем, на этот раз. Деревенские мальчишки часто паслись возле его нового жилища, удили неподалеку, резвились на песчаной косе. К нему не заглядывали даже в случае внезапного дождя, отсиживаясь под густыми кронами. В то июньское утро они прошли группой мимо его домика, шурша росной травой. Потом он слышал плеск весел за косой, где дети держали плоскодонку, их визг и фырканье, когда они прыгали с кормы в холодную воду. Смешиваясь со вздохами ветра в кронах и щебетанием птиц, этот жизнерадостный шум создавал акустический фон, под который Валентину приятно работалось у себя во дворе. Поэтому наступившая вдруг странная тишина на реке встревожила его, и он поспешил в сторону косы. Один из мальчиков сидел на песке, зажимая пальцами края длинной рваной раны на бедре, трое остальных растерянно склонились над ним.

- Ничего страшного, – сказал им Валентин, оценив повреждение. – Надо промыть. У меня есть аптечка. Пошли! Это он об лодку?

И, подхватив парня на руки, отнес его в дом. Иода в пузырьке не оказалось, но Валентина это не смутило. Плеснув в стакан из бутыли, стоящей на занавешенной полке, он обработал царапину. Худенький синеглазый мальчуган ни разу не охнул, только принюхивался к резкому запаху спирта. А когда Валентин закрепил бинт полоской пластыря, раненный взял стакан и медленно, смакуя, выпил под восторженный выдох друзей. Валентин огорошенно смотрел, как десятилетний ребенок, не моргнув глазом, влил в себя не менее ста граммов крепчайшей водки. Так и не промолвив слова, малыш окинул избу холодным оценивающим взглядом и вышел, покачиваясь, в сопровождении своей свиты. Валентин глядел им вслед, томимый неясным ощущением беды. Услышав перед заходом солнца шум мотора, обреченно вздохнул.

Один из троих мужчин, прикативших на раздолбанной «Ниве» по заросшей лесной дороге, еле различимой в траве, показался знакомым. Плюгавый, со скошенным лбом и серой кожей. Мельтешит, суетится перед двумя спутниками, как и тот, из детства. Валентин пробормотал школьную считалку сороколетней давности:

Эцки-бецки по-немецки,

А по-русски – Стась Осецкий.

- Эй, Стась! Он тебя знает? – обратился к плюгавому водитель «Нивы», рослый, с синими глазами, такими же, как у поцарапанного утром юного пьяницы.

- Вряд ли. Это он про моего дядю. Может, они учились вместе?

- Если Стась Осецкий – твой дядя, то я учился вместе с Феликсом, твоим отцом, – пояснил Валентин. – С чем пожаловали, гости?

- Ну, раз сам назвал гостями, веди в хату, угощай, – вступил третий мужчина. Валентин поставил на стол, недавно им сработанный, еще пахнущий сосновой стружкой, соленые грибы, вяленую рыбу. Снял с полки литровую бутыль самогона, початую утром в медицинских целях, разлил в три стакана.

- А себе? – подозрительно спросил синеглазый, которого остальные называли Колей.

- До заката не пью. Подождете четверть часа – выпьем вместе.

- Нет уж! Догонишь, – засмеялся Коля, принюхиваясь. – Малой, вроде, не ошибся: хороша водочка!

- Это тот, которого я сегодня бинтовал?

- Ага. Младший братан. Приехал из Речицы на каникулы. Ну, еще по одной, пока солнце не зашло!

Через полчаса бутыль опустела. Гости вели необязательную беседу. Выпивка их не развеселила. Несмотря на спокойные неспешные фразы, чувствовалось, что они наливаются тяжелой злобой, распаляют себя. Наконец, тот, третий, чье имя Валентин так и не узнал, хлопнул ладонью по столу:

- Довольно, хлопцы, пора ехать. Тащи, дядька, – приказал он Валентину, – пару таких пузырей нам с собой!

- У меня нет водки на продажу, – заявил Валентин.

- Кто ж у тебя ее покупает, – хмыкнул Стась. – Это бартер, папаша. Ты гонишь для нас водочку, мы позволяем тебе дышать. Усек?

- И нет на вас управы?

- А мы и есть управа, – объяснил Коля. – Если кто обидит, приходи ко мне, в райотдел милиции. Будем сотрудничать.

- Нет, – мотнул головой Валентин и охнул от жестокого удара по почкам.

Стась вскочил, опрокинув табурет и запрыгал перед ним, неловко махая ногой, пытаясь пнуть в пах. «Это он от зависти», – сообразил Валентин, превозмогая боль, – «в отца пошел».

- Думаешь, если искалечишь меня, твой стручок станет больше? – прохрипел, подставив колено под очередной неловкий пинок. – Баба Пэля! – он вспомнил школьную кличку Феликса Осецкого, намекающую на некоторые анатомические особенности одноклассника.

Стась взвыл от ярости, а его напарники радостно загоготали. Видимо, намек попал в цель. Тем не менее они продолжали наносить удары, зло и умело.

«Только не упасть!» – твердил себе Валентин, из последних сил цепляясь за бревенчатую стену, – «Свалюсь, забьют ногами...»

- Стоп, хлопцы! – скомандовал Коля. – Дойную корову на мясо не режут. Куда он от нас денется! Водка-то у него классная.

Сдернув занавеску, он обнаружил на полке еще две полные бутылки. Сунув их Осецкому, тряхнул Валентина за ворот: «Скоро наведаемся. Готовь угощение, быдло!»

«Нива» взревела, разворачиваясь, и гул мотора быстро затих в чаще. Валентин бессильно опустился на дощатый пол. Тело отзывалось резкой болью на каждое движение. Инстинкт звал его к реке, и он пополз по тропинке к берегу, превозмогая желание уткнуться в траву и, поскулив, затихнуть навсегда. Перед тем, как погрузиться в воду, ухватился за гибкую ветку плакучей ивы и дважды обернул ее вокруг кисти на всякий случай. Ледяная свежесть заботливо приняла избитое тело, заглушила боль. Силы быстро возвращались; через полчаса вернулся в дом, почти не покачиваясь, только дрожа от холода. Он был спокоен. Ни обиды, ни отчаяния, но холодная решимость. Пусть приезжают. Сочтемся за «быдло». В голове стучал так и невыученный толком в шестом классе стих, то ли Колоса, то ли Купалы:

«Я мужык, а гонар мАю,

Гнуся, але да пары

Я маучу, маучу, трываю,

Але скора загукаю:

Стрэльбы, хлопчыкi, бяры!»

«Я мужик, но честь имею, Прогибаюсь – до поры, Ну, а если обнаглеют – Засверкают топоры». (Перевод неточен, но автор не поэт, просто рассказчик.)

В тот же вечер Валентин начал методично готовиться к следующему дружественному визиту. Холодная вода вымыла хмель, а саднящая боль не мешала, напротив, помогала сосредоточиться. Он тщательно перечитал хронику своей войны с крысами, подчеркнул записи последних опытов. Очень не хотелось ставить эксперимент на себе, но вспомнил, что читал где-то, вроде бы в «Графе Монтекристо», о том, что малые дозы яда, принимаемые регулярно, могут даже защитить. Ну, могут-не могут, гадать некогда.

Через неделю он знал уже, что яд, растворенный в водке, безотказно действует на глаза, сильно сужая поле зрения, но назавтра слепота проходит. Это при малых дозах. На большие не решился. И пока перестал себя травить.

Время шло в обычных трудах и заботах, даже с обычными возлияниями после заката: тут уж ничего не поделаешь. Заслышав как-то вечером знакомый шум мотора, он удивился собственному тупому спокойствию. Неторопливо пошел к ручью, вынул из проточной воды рыжий горшочек из обожженной глины, в котором хранил деревенское масло. Кривясь, проглотил громадный кусок. Тоже защита, своего рода: тонкая пленка жира обволакивает желудок. В юности, пользуясь этим методом, он мог перепить закаленного алконавта.

В «Ниве» на этот раз были двое, Коля и Стась. По-хозяйски вошли в избу, уселись за стол, требовательно уставились на хозяина. Валентин достал нехитрую закуску, поставил два стакана.

- Ставь третий! – велел Коля негромко, но таким голосом, что занавеска на заветной полке перестала колыхаться, замерев.

- До заката не пью, – несмело возразил Валентин.

- Будешь пить, сука! – взревел синеглазый гость, и Валентин, покорно кивнув, протянул руку к крайней из стоящих на полке бутылок.

- Не эту, следующую! – Коля подозрительно сморщил нос. – Мало ли что ты туда подмешал!

Валентин пожал плечом. Именно в следующей и был растворен крысиный гостинец. Как предсказуемо поведение этих ребят!

Посидели минут сорок. Он вел себя робко и услужливо даже перед Осецким, за что был поощрительно похлопан по плечу, когда посетители, уложив в багажник вкусно звякнувший груз, усаживались, пьяно ухмыляясь, в «Ниву». Едва стук двигателя растворился в лесных шорохах, он направился к ручью, срывая по пути длинные травинки осоки. Засунув их глубоко в рот, вызвал обильную рвоту, затем припал к воде. Не сказать, чтобы это сильно помогло: вскоре он двигался по своей избушке наощупь. Слепота наступила почти внезапно, как он и рассчитывал, но к утру понемногу ушла, осталась только головная боль. О том, что могло случиться с «Нивой» на извилистом проселке, он не думал. До шоссе «Светлогорск - Речица» они, скорее всего, не добрались. Что тут думать, вести придут сами. Надо возвращаться к привычной рутине, сколько бы ее не осталось.

Вести пришли на очередной «Ниве». Валентин почувствовал, что начинает тихо ненавидеть этот тип автомобиля. Сердце его неприятно сдавило, когда он увидел, что рядом с водителем сидит Осецкий. Но машину вел незнакомец. Остановившись, он распахнул правую дверцу, помог выйти хромающему скрюченному Стасю. И лишь потом цепко оглядел Валентина с головы до ног.

- Я – следователь, друг покойного Коли. Можешь называть меня Виктор Петрович. Ребята разбились, возвращаясь от тебя. Естественно, есть вопросы. Хотя, для меня и так все ясно. Пригласишь в хату?

Разложив на гладкой струганной столешнице бумаги, он начал быстро их заполнять, комментируя вслух анкетные данные: «Та-ак... Братковский Валентин Павлович... год рождения... белорус... разведен...» – он поднял голову: – Что вдруг развелся на старости лет?

- Да свободы захотелось. И для себя и для бывшей жены. Пил я.

- Ну и как тебе на свободе? Вволю пьем, кого хотим – убиваем. Сладко?

Валентин тяжело посмотрел в умные злые глаза. «На свободе – сладко» – только и сказал. Впервые осознав, насколько слился с этим островком белорусской природы, до какой степени ему на самом деле здесь хорошо.

- Что ж, это подтверждает мои предположения, – кивнул следователь. – я здесь, собственно, только для того, чтобы на тебя посмотреть. Формально зацепиться не за что: причина аварии – вождение в нетрезвом виде. Отравить их ты не мог, Осецкий показал, что пил ты наравне с ними из той же посуды. То, что вы пили, мы проверили на себе, – следователь ухмыльнулся. – Но все-таки что-то нечисто. Я чувствую. И докопаюсь. Не долго тебе гулять. Пошли, Стась!

Помогая Осецкому усесться, вдруг выпрямился и поманил Валентина пальцем:

- Знаешь, почему я тебя подозреваю? – ну, побили тебя ребята, крепко побили. Так не первого же и не единственного. А Коля почему-то называл тебя партизаном. Вот ведь в чем дело.

Позволь человеку думать о чем угодно, кроме серой маленькой мыши, и она неизбывно будет ему являться. Слова следователя: «Я докопаюсь!» мешали жить, не забывались. Откуда ждать беды на этот раз?

Между тем проходили чудесные летние дни, наполненные непередаваемыми звуками и запахами прибрежного леса. И повседневными хлопотами. Он ухитрился как-то скрасить даже вечера – алкогольное проклятье всей его жизни: усевшись с бутылкой и стаканом на крутом обрыве над рекой, любовался темным блеском воды, пока сознание не затуманивалось. Никогда не помнил, как добирался до избушки, но просыпался неизменно в своей постели с радостным предвкушением грядущего дня.

То ли в деревне вдруг стало больше электрических проблем, то ли смутные слухи будоражили любопытство селян, но чаще стали прилетать мальчишки на велосипедах: «дядя Палыч, там в гараже...»

Он ловил на себе внимательные взгляды, иногда ему одобрительно улыбались. (Наверное, синеглазый Коля у многих сидел в печенках). Но, с присущим белорусской деревне тактом, расспросами его не доставали.

2. Испытатели

Все мы немного мечтатели,

Скорей романтики,

Чем математики

(песня про летчиков-испытателей, 60е годы)

- На что они, по-твоему, рассчитывают? – Лукша, начальник проекта, ослабил узел галстука, глядя на дверь, за которой скрылись оба элегантных шведа.

- На чудо. – Алексей Карпеня, молодой инженер-испытатель, тоже потянулся рукой к горлу, но галстуков не носил, поэтому просто расстегнул верхнюю пуговицу.

Несмотря на явную неудачу первого запуска, шведы не казались обескуражеными. Попрощавшись, они потопали к себе в гостиницу, оставив на стенде диаграмму, где столбик мощности безнадежно застрял в добром сантиметре от вожделенной зеленой зоны.

- Ты знаешь, – пробормотал Карпеня, – и нынешними результатами они довольны, как слоны. А от завтрашних – подпрыгнут до потолка. Я приведу тягу вот сюда. – Он коснулся пальцем начала зеленого сектора.

- Ага, – усмехнулся Лукша. – помолишься вашему болотному богу, и он лично для тебя скорректирует термодинамику.

Он добродушно поддразнивал парня, зная по прошлому опыту, что тот ничуть не блефует. Алексей не клюнул на подначку, а ответил совершенно серьезно:

- Термодинамику шведы знают, тут мало что выжмешь. Мой знакомый из Казанского авиаинститута сказал как-то, что в случае джет-моторов наука себя исчерпала... наступила очередь озарений, наития. Как в авиации: иногда испытатели открывают возможности, о которых конструкторы не мечтали. Наитием наш полесский бог меня не обидел. Я просто сливаюсь с системой. Так, наверное, мой отец чувствовал самолет.

- Твой отец пилот?

- Он был испытателем. Разбился за полгода до моего рождения. – Алексей непроизвольно покосился на фотографию на своем столе.

Лукша неоднократно видел эту карточку, но считал ее открыткой: слишком уж лубочной была фигура пилота в расстегнутом до пупа высотном костюме на фоне истребителя с бортовым номером 001. Он подошел, вгляделся. Действительно, угадывалось определенное сходство между Алексеем и смеющимся русым парнем с круглым летным шлемом в руке.

- Мать так и не вышла замуж, – сказал Алексей. – Говорит, что он был лучшим, а снизить планку она не согласна.

Лукша недовольно дернул плечом. Он насторожено относился к лучшим, предпочитал хороших, они надежнее, как показал многолетний опыт руководителя.

- Ладно, Леша, – вернулся он к прежней теме. – Ты мне завтра покажи, что этот шведский мотор вписывается в систему. Не представляю, как ты выжмешь из него больше, чем он может дать. Но нам о-очень нужен этот совместный проект с буржуями!

- Не боись, Саша! – беспечно улыбнулся Карпеня. – Выжму, куда он от меня денется.

Но утром следующего дня он был серьезен и собран, как хирург перед операцией. На шутливый вопрос Лукши: «Когда начнешь камлать, шаман?», Алексей ответил не сразу. Помассировал пальцами веки покрасневших от бессонницы глаз и попросил:

- Дай мне на пару часов хорошего техника, Александр Михалыч. Надо изменить схему подвески. Расчеты там, на моем столе.

К вечеру испытания были закончены. Счастливые «буржуи», забыв о скандинавской сдержанности, восторженно тыкали пальцами то в диаграмму, где столбик мощности уверенно покачивался в зеленой зоне, то в Алексея, смертельно уставшего. В руках одного из шведов появилась вдруг бутылка «Бурбона», но испытатель отрицательно мотнул головой: «Ноу, сенкс. Айл гет хоум он май байк».

- Какой к черту мотоцикл! – вмешался Лукша. – Выпьем, Леша, заслужили. Я распоряжусь, чтобы нас развезли по домам... когда нас развезет. – И он рассмеялся, довольный своим каламбуром.

Не пилось: слишком были возбуждены. Бутылка, едва початая, так и осталась на столе у главного, смущая вечерних уборщиц. Тем не менее, пошли пешком. Сначала проводили иностранцев до гостиницы, потом побрели неспешно по проспекту.

- Что невесел, Карпеня? – спросил Лукша. – Ты и впрямь показал нам всем, что значит потомственный испытатель.

- Да не вам я что-то показывал, а себе. В очередной раз. Мама говорит, что это комплексы мальчика, выросшего без отца. Саша, а ведь тебя что-то задело в нашем вчерашнем разговоре?

Лукша поправил указательным пальцем дужку очков: «Видишь ли, Леша, я – человек средний, и в стремлении к совершенству вижу, прежде всего, истеричность, надрыв. А, значит, потенциальную трагедию. Вот мама твоя, я ее знаю, красивая, умная. И – одна. Да и ты, думаю, побегаешь, пока найдешь себе пару. Идеальные люди – редкий товар».

- А вот и не побегаю, – развеселился вдруг Алексей. – Как раз нашел! Завтра приведу знакомить с мамой. Нормальная девушка, из наших мест, между прочим. И обаянием, на мой взгляд, наш полесский бог ее не обделил.

***

- Ну мама же! – голос Алексея звучал так жалобно, что женщины прыснули. – Кулинария не терпит советов под руку. Вы обе испортите шедевр. Брысь из кухни! Полистайте пока альбомы.

Он нежно, но решительно выпроводил дам в гостиную и закрыл за ними дверь. Тамара Васильевна улыбнулась гостье: «Ну что тут поделаешь, Танечка! Скажу в утешение, что это блюдо у моего сына получается вкусным. Посмотрим фотографии?»

Ей с первого взгляда понравилась юная провинциалка, свежая и непосредственная. Даже речь девушки, в которой изощренный слух угадывал полесскую певучесть, ласкала ухо. Молодец Леша, наконец-то откопал полевой цветок вместо засушенных снобок, брызжущих интеллектом. С болезненной гордостью матери-одиночки она комментировала этапы развития юного Карпени: ясли, школа, университет...

- Ой! А эту карточку я знаю. Значит, из нее все-таки сделали открытку!

У матери похолодели пальцы. Девушка простодушно продолжала, поглаживая глянцевый картон: «Это папа, сразу после армии. Он был в Минске на курсах и подрабатывал в массовках Белорусьфильма. Снимали кино про испытателей. Лента не пошла, а фотки остались. Эта вот как-то попала к вам...»

- У всех маминых подруг есть такие, – вступил Алексей, подошедший неслышно. (У Тамары Васильевны никогда не было подруг) – Красивый у тебя отец, Танюша!

- Был красивым, – сникла Таня, – пьет он по-черному. А в прошлом году развелся с мамой и уехал в Гальковку, деревню на стыке Днепра и Березины. Построил самогонный аппарат, блаженствует на природе. – Она подняла заблестевшие от непролившихся слез глаза: – Вы не думайте, он хороший человек, и мастер, как говорят. Все зелье проклятое!

- Девушки, хватит о грустном! – воскликнул Алексей. – Татьяна, готовься к великому событию: сейчас отведаешь фирменное блюдо нашей семьи. И если тебе не понравится, берегись!

Тамара Васильевна со слабой улыбкой наблюдала, как молодежь резвится за столом, как Таня делает вид, что ей невкусно, и Леша изображает яростное отчаяние. За весь вечер она ни разу не поймала взгляд сына. Прощаясь у двери, она поцеловала девушку в нежную щеку, но, когда стук его мотоцикла затих, удаляясь, за поворотом, медленно осела в кресло и заскулила тоненько, по-щенячьи. Круг замкнулся. Бедный Лешенька. Двадцать пять лет был сыном погибшего пилота и вдруг оказалось, что папочка жив. Не испытатель с картинки, а простой алкаш.

Она так и сидела, съежившись, в кресле и не шевельнулась, заслышав во дворе его мотоцикл.

- Ну что ты, Ма! – Алексей взял ее лицо в ладони, – Все ведь даже здорово: в один вечер обрести и отца и сестру. И какую сестру!

- Я лгала тебе.

- Думаю, мы оба играли в эту игру. Я же у тебя сообразительный, мог бы догадаться. Знаешь, я к нему, пожалуй, съезжу. В Гальковку-на-Полесье. Уж очень заинтересовал меня самогонный аппарат.

***

3. Палыч

Мотоциклист появился прохладным августовским утром, промелькнул на малых оборотах мимо хатки, в сторону косы. Слышно было, как он рыщет там в поисках удобного места. Вернувшись, мягко заглушил двигатель, снял шлем.

- Не скажете, хозяин, где тут на недельку поставить палатку? Если можно. – Он улыбнулся и протянул руку: «Алексей Карпеня. Сбежал из Минска, подышать воздухом.»

- Валентин. Но ты зови меня Палычем. Все так зовут, даже местные дети. А палатку ставь, где угодно, место не куплено. Есть хочешь? Только сперва окунись, на тебе – сантиметровый слой пыли.

- Ну что вы, Палыч, это – загар! – засмеялся юноша и поспешил к воде, сдергивая с себя по пути одежду.

Валентин с удовольствием наблюдал с обрыва, как парень длинными гребками пересекает реку, не уступая мощному течению ни одного метра.

Прошла неделя. Несмотря на полный комплект рыболовных снастей, что Алексей привез с собой, он понятия не имел даже, как насадить червя на крючок. В благородном грибном деле был таким же дилетантом. Валентин, истосковавшийся по нормальному общению, охотно делился немалым опытом. В обмен, молодой инженер осмотрел самопальную электрическую систему и дал несколько дельных советов. По вечерам, когда Валентин, с неизменной бутылкой, привычно вскарабкивался на обрыв, гость присаживался рядом, помогая молча наблюдать, как темнеет горизонт. Сам он пил только морс из клюквы, собранной Валентином прошлой осенью. И тактично исчезал, обычно уже после второго оприходованного Палычем стакана. «За жизнь» они ни разу не поговорили. Так что к концу недели Валентин знал о временном соседе мало, как и в первый день. С другой стороны, ему казалось, что все, что действительно надо знать о человеке, он знает. За день до отъезда, стыдясь неожиданной своей сентиментальности, спросил: «В будущем году заглянешь?»

- Гожусь в лесовики?

- Ага. С тобой хорошо молчать там, на обрыве.

Всего через час после этого диалога Валентин нагнулся поправить колышек палатки, почти выскочивший из мягкой почвы. Алексей тем временем тщетно пытался выловить на удочку «хоть что-нибудь!»

В брезентовом полумраке через приоткрывшийся полог Валентин увидел голубую тетрадку, в которой гость время от времени делал записи. И фотографию между страницами. Не всю, лишь уголок: самолетный хвост с номером «001». А больше и не надо. Инженер, говоришь, из Минска?! Ай да следователь Виктор Петрович! Ай да сукин сын! Глубоко залез, на много лет назад, карточку старую раздобыл. И парня прислал, такого, что душу зацепил. Эх, Леха-Леха! А я, старый дурень, рассопливился. Хрена вам! – не дамся.

В тот день Валентин, вопреки обычаю, напился до заката. Приложился и назавтра, с утра. Помогая парню собираться, уложил в рюкзак бутылку клюквенного морса, над которой поколдовал малость накануне вечером.

- Спасибо, батя! – полуобнял его за плечи Алексей. – Перед Бобруйском остановлюсь подкрепиться, будет кстати.

С кривой улыбкой Валентин слушал, как затихает в чаще звонкий рокот мотоцикла. Пришедший ему на смену чавкающий стук автомобильного мотора воспринял безразлично.

- Опоздал, начальник! – подколол он Виктора Петровича, услужливо распахнув перед ним дверцу «Нивы». – Помощничек твой, который из Минска, только что уехамши. Разминулись вы!

- Окстись, дядя! Какой помощничек? В наших полесских делах обходимся, слава богу, без варягов. Да и дело твое давно закрыто. Коля спьяну врезался в столб. Жаль только, машину казенную разбил, сволочь.

Следователь вдруг замолчал. Лицо полешука перед ним мертвело на глазах. Тонкие губы обвисли, кожа стала серой.

- Ты что же это удумал, партизан хренов! – следователь схватил Валентина за плечи и встряхнул. Седеющая голова безвольно мотнулась, – говори скорее, пока не поздно.

- Мотоцикл Эм И Семь Два, «Харлей», – выхрипел севшим голосом, – там отрава, в бутылке морса.

Виктор Петрович схватил милицейскую рацию: «Внимание патрульным службам! Через десять-двадцать минут на Речицкое шоссе со стороны Гальковки выйдет «Харлей» с Минским номером. Парня задержать и связаться со мной. Следователь Лукин». Заглянув в широко раскрытые, помертвевшие от ужаса, собачьи глаза Валентина, следователь снова нажал тумблер: «Ребята! Тот, кто доставит мне этого парня, получит два пузыря той водки, что ключница гнала для Ивана Грозного – шестьдесят два градуса, сам проверял».

Выключив рацию, Лукин сжал плечо Валентина: «Молись, батя! Молись, чтобы мои парни с ним не разминулись!»