Еще не собрано было основное, то, что на виду, а только что налитые кровью, готовые вцепиться, поостыли, опомнились – сообразили, всем хватит. Со счетом светлели лица. Один обирал, бросал по одной чешуйке в мешок и громко считал – чтобы все слышали. Второй кивал, соглашался, а на круглых цифрах вслух подтверждал, что нет никакого передергивания в ту или иную сторону. Впрочем, все и сами видели, шептались:

- Хорошие чешуйки. Не щербатые

- Восьмьсот срок две - это сколько?

- Это много - это все еще умножай на десять, потому как здесь каждая чешуйка - десятирублевик

- Как много?

- Заткнись, дай послушать - сладко считают.

Каждый так думал: чуток своего, чуток от разного чужого, глядишь, и собственный дом-дворик выстроился. Некоторые и выстраивали. Но это какие хоромы можно отбацать?

- Тыща! - объявил один из сборщиков.

- Подтверждаю – согласился второй.

Надолго умолкли, не всяк про такие цифры слыхал. Так и стояли молча, пока сборщик опять не объявил:

- Полторы тыщи!

Тогда оживились.

- Еще много? Или уже больше, чем много?

- Больше! Много больше! Ты заткнешь, наконец?

- Две тыщи!

Кто-то ахнул, вроде бы нашелся и такой, что в обморок сполз.

- А теперь? Много большего или еще нет?

- Теперь – до хера. А больше, чем «до хера», на свете не бывает.

Оказалось, что бывает…

Когда обирали еще первую сотню, спящие проснулись. Бригадир подумал, что если бы не вслух считали, то едва не всю поляну обобрать успели бы, а эти двое, как дрыхли, так бы и дрыхли. Понятно, ночью им кто-то спать не давал (ночь безлунной была – тут и себя испугаешься), а днем, когда чешуйки на свету блестят, да известно, что никакая нежить и близко к деньгам не подойдет – такое их свойство – отчего бы не выспаться? рывком сел и за ствол схватился. Лучше бы он это не делал, потому как народ стоял по дурному счастливому случаю очень нервный, думается, вряд ли кому приходилось видеть в ответ столько самых разных стволов. И глаз смотрящих. Руку разжал едва ли не быстрее, чем рукоять ухватил – пукалка его на траву упала. Бригадир дождался, пока собиратели чешуйки вокруг оберут, да босой ногой ему ствол отбросят. Медленно нагнулся и двумя пальцами поднял, во все стороны повернул, чтобы все видели – ни к пукалке, ни к его пальцам чешуйки не прилипли.

Сейчас все аккуратно надо, чтобы двусмыслиц не возникло. Чтобы потом, уже в Городе, с самых пьяных глаз никому в голову не пришло обвиноватить.

Зубами скрипел только тот, что за ствол ухватился сразу же, еще толком глаз не открыв, но тут же, глаза разув полностью, уронил характер на траву – рассмотрел, стволов поднялось столько, что только от намека на укус фарш сделают. А второй словно и не сообразил, не заметил, что ему тут в любой момент случиться может – улыбался во весь свое немаленький ротик, хлопал удивленными глазами. И увидели, что связан хитро: одной рукой за пояс первому, второй к собственному, уже наглухо, чтобы не шевельнуть, еще и ноги – так, чтобы ходить можно было, а бежать нет. А путы эти тонкие, прозрачные, еще и бирки на них, что Метропольский это личный государственный арестант. А Бригадир заметил интересное, что под волосами арестанта в висок камешек заплавлен - радужный, вроде малюсенького глазика каменистой ящерицы. Подошел, за голову ухватил и повернул туда и сюда, на обратной стороне такой блестючки не оказалось. И в голове по ту сторону даже выемки нет, височная кость чистая. Понятно, что на второй стороне не выпал, не утерян, а и изначально так было. А голова у арестанта большая - умная. Только держится неумно. Или наоборот – умно? Так, как надо к этому случаю? Понравиться хочет?

Люди с большой головой удачливы. Блестючка подле уха смотрелась как награда за удачливость. После такого дела, если в живых останется, запросто может себе вторую лепить - на другую сторону. Надо же какой везун – с эропланом свергся, а живой. Специальным пересыльным же везли, и явно на раздачу не полрублевую, под ту, которой каждый хотел бы избежать. Но не довезли. С неба свергся, а уцелел. Если сейчас выживет, в этих незнакомых ему местах, то…. А нет – то… Решил, что к его ножу эта блестючка в самый раз будет. Вставит глазом на резную рукоять. Рукоять у него к фантомному ножу была новая. Слажена лучшим резчиком, вот только глазиков к той морде не нашлось, а дешевку Бригадир отказался брать. Все случая ждал – вот он случай. Эта блестючка в самый раз должна стать. Жаль, что одна…

Арестант сказал, что если выковырнуть – умрет сразу. Некоторое время еще спорили – не врет ли? Проверить? Решили оставить. Хотя очень любопытно было. И досадно. На что себя так ограничивать?

Иные уперлись. Не поверили вовсе.

Тогда бы с обратной стороны тоже было. Всяких видали.

А Бригадир поверил и сказал тому носатому, что совал в его бригадирское дело:

- У тебя бородавка тоже на одной ноздре, а на второй - нет. Тоже вещь посторонняя, не с рождения. Не такая красивая, как у пришлого, но выковыривать грязными руками нельзя – бородавка помрет и ты, очень может статься, помрешь, хотя (не отрицаю) и после бородавки. И опять же, нос у тебя навроде бородавки – докажи, что всегда такой был! - что будет, если его отмахнуть? Хороший лекарь нужен. Будет лекарь – решим.

Обобрали чешуйки вчерне, но запросто может быть, что в траве еще немалая толика осталась, но это уже ползать надо со всей тщательностью. И все равно получилось так много, что Бригадир, как услышал, даже не поверил. Знал бы Смотрящий, что такая большая касса окажется, ни за что бы Бригадира не отпустил, сам бы пошел. Он из ходоков.

Первым делом надо кассу разделить, иначе никому покоя не будет. Полный мешок страшен. Если и у Бригадира по его поводу много всяких завлекательных кровавых мыслей возникла, одна за другую цепляются.

Чтобы большой крови не было, надо по быстрому растрясти мошну. По всем – пусть каждый за свой кусок отвечает, ласкает его. Хоть некоторое время будут заняты, до того, как с другими сверяться начнут. На глазок чужое всегда больше. Но прежде дела юридические. Деньги нечистые – не с боя взяты.

Кто первее, тот правее. Теперь надо отнимать свое, защемить собственное право.

Метропольские путы, хоть и тонкие, на вид просто никакие, еще и, словно на издевательство, прозрачные, но так запросто не срежешь – специальный инструмент нужен. Пробовали по всякому – и кромсали и рубили: получалось, что либо ходить ему притороченным, либо пилить этого инкассатора пополам. Но тут Бригадир свой засапожник достал – тот самый красивый, что когда-то не один десяток фантомов через себя пропустил – махнул легонько и срезал. Все ахнули только. Славный нож! Не удержался, рукоять всем показал новую, что на морду переделана. Похвастал.

Ножные путы метропольскому пленнику, однако, не срезал: подумал, а ну как он скор на ногу, сдернет до общего решения – лови потом! Потей на лишней работе. Да, ножные ему особо и не мешают: ходить мелким шагом можно… Любопытный. Ходит и все трогает, удивляется. Кто многому дивится, тому и люди дивятся. Такого, поди, и заход солнца не остановит – будет шлындать, приключения искать. Недолюбливал Бригадир таких неумных людей. Должно быть, потому, что когда-то сам себя не любил. Сам был такой по молодости. Чем старше возрастом, тем крепче за жизнь держишься. Отчего так? Не должно быть наоборот?

Хромает разом на обе ноги

- Что такое? Хрычи объели?

- Мозоли!

Не переставал удивляться.

- Слушай, а может ты вообще несъедобный? – спросил участливо. – Кто у тебя мама была?

- Человечья женщина, - ответил со всей серьезностью.

Вот те на! Родила ворона сокола!

Храбрец без шрама не настоящий. Тот храбрец, на котором шрамы, а он все еще храбрится. И не надо говорить, что подобное от великого везения и не от великого ума. Все люди свою сортность имеют на разные годы. Иные словно дубеют кожей и чувствами. Этот храбрец, но не вызревший.

Все это передумал Бригадир, глядя на него, пытаясь составить о нем собственное. Потом на инкассатора мыслью перевелся. Видел в жизни столько упертых рож, но не такие. У этого надбровные прямо спелись. Сразу понял, что трудно будет с ним. Вздохнул и взялся втолковывать:

- Здесь – показал рукой вокруг – Туда, туда и туда на две недели быстрым пехом, все, что в воздухе висит – ваше, а упало на землю – извини.

Подбросил серебряную чешуйку

- Лови!

Инкассатор поймал. Хваткий на деньги. Таких специально подбирают – хватких и упертых.

- Молодец! Твое. А упало бы на землю, уже не твое. Ясно излагаю? Вот это и можешь вернуть по адресу, а остальное, уж извини… - пнул мешок ногой – Где лежит? На земле. Значит, кому принадлежит? То-то!

Кругом заржали. Но уже несколько напряженно. Чудачество Бригадира знали – мог отсыпать инкассатору с полшапки, если тот ответит вразумительно, если удивит, и тогда не пикни, придется сопровождать, выводить и сдавать в сохранности.

Но инкассатор, видно, свой лимит удачи исчерпал. Потому как, сказал глупость, что-то вроде того, что «жизнью за груз ручался».

- Жаль.

Действительно, жаль, уже и нравиться стал, недотепа. Зачем же так неосмотрительно подставляться? Брать чужое грешно, а не брать грех втрое, потому как – глупость. А нет ничего грешнее глупости! Когда с боя взято, то уже не чужое – свое, тут все грехи смываются.

- Ввиду особой ценности груза имею полное моральное право свидетелей не оставлять!

Одобрительно крякнули под решение.

- Так что выбираешь? – и приказал себе не слишком удивляться, если этот странный человек (да, вольно, человек ли?) решит выбрать второе. Но такова уж видно человечья порода, как бы не было соблазнительно счастливчику удивить всех в последний раз, но шкура диктует иное. Кто-то даже разочарованно вздохнул. Видно, не один Бригадир ждал, улавливал, что могут быть какие-то веселящие несуразницы.

Расслабился, стал отворачиваться, так тут этот и прыгнул – вцепился в горло.

Всякого лежачего положено добить – таков закон, выстраданный еще со времен незапамятных. Иного быть не может, потому как, не дело слабому жить – популяцию портить. Но Бригадир, хоть и сильный на тело и на душу, никого средь своей популяции улучшить не мог, потому на эти предрассудки смотрел по-своему. Удивлялись ему, что лежачему встать разрешил.

Даже если враг слаб и поклоны бьет у твоих ног – будь наготове. Есть такие, которых сколько не бей – не угомонишь. Уже и к земле прижал, что шевельнуться не может, и в репу напихал много – построчно и побуквенно - чтобы понял «что-почем», потом и переспросил на всякий случай – понял ли? В ответ – «да», и глаза честные, а отпустишь такого, встанешь с него, в сей же момент глаза кровью налились – опять летит в тебя словно бешенный. Что на земле лежало, уже в руке – камень ли, железка, просто когти выставит – честности не ищет, о последствиях не думает. Ду-ур-ной! Ой, дурной! Вцепится, едва ли горло не грызет. Опять перехватишь, впечатаешь, если с предметом - на излом ему конечность; верещит – не буду больше! – носом в землю упрешь, жрет землю от боли, клянется. Поверишь, а зря! Клятву дал, а наливаются глаза, и, как станет вертикально, все! - опять то же самое начинается. Тут уже не смешно. Тут только убить. Или оглумить, оставить лежать полоумного, но потом уже ходи, спину не подставляя, кожей чуя темные места – жди, что выскочит с селедкой короткой… и вбок ее тебе – вжих! Прощай, отписывай с того света… Таких все больше становится. Сам таким в детстве был, пока хилый…

Это Бригадир успел не один раз подумать, пока кулял этого. Уже и посмеиваться стали над Бригадиром. Не тот борец, что поборол, а тот, что вывернулся!

Короче… Пришлось Бригадиру его зарезать. Для собственного авторитету и безопасности. А иначе бы не поняли, возникла бы мыслишка – сместить - и расползлася. Сделал это аккуратно и, по возможности, безболезненно. Даже капли не дал на землю упасть, так ударил, чтобы всю ее внутрь отправить. Те, кто кровь сцеживали, прибирали за ним, хвалили Бригадира за удар, удивлялись. А Бригадир велел провести полный ритуал. Кого обидишь, на того зла не помнишь. Кого убьешь, так перед тем, хоть чуточку, но виноватым себя чувствуешь. Ритуалы, связанные с мертвыми, нужны живым – они их успокаивают.

Будь честным к мстительным – обидел чем-нибудь, заодно и убей, освободи их и себя от последующих расстройств.

Не бойся сильных – у них настрой от собственной вожжи зависит, бойся мстительных – у этих вожжа всегда под одним местом натирает, одно настроение создает и не в твою пользу. До самого последнего мгновения грызть будут, и всякое тайное к тебе примерять, пока не отомстят.

Никто не пил воды бессмертия. Одного, что этим хвастал, распяли. Ждали, ждали, так и не ожил.

Бригадир столько всего перевидал, а так ни разу не словил момента, как душа выходит. И сейчас не углядел. Значит, пустое: нельзя ее гвоздями к телу прибить. Не найдется такой ловкач.

Быка вяжут за рога, человек за язык. И языком бывает вяжут, не шелохнешься. Под слово доброе тебя на рынке продают, под слово недоброе покупают. Хоть и раб а отчего-то хочется доброму слову соответствовать. Может, потому, что раб? Или потому, что большей степени человек, чем хозяева? Бригадир рабской доли кусил – штрафники, ведь, они кто? те же самые рабы и есть, только военные. Вот, приходят купцы в атаку брать штрафные души или на биоразминирование - хают товар. А продавцы нахваливают, говорят, что геройский – все сделает! И помаленьку этой верой заряжаешься. Хочется скептикам, которые тебя на швалину, на пушечное мясо берут, что-то собственное доказать. Отгеройствовать…

Потом, заматерев, Бригадир сам этот прием освоил и пользовался. И какие-такие коврижки этот инкассатор отрабатывал?

Теперь все в порядке – с бою добыча взята, значит, ни у кого претензий на этот счет быть не может. А в душе скребло – зарезал, но не переубедил. Упертые на долг – это интересно. Редко, но встречаются еще такие. Тут бы переубедить, что долг исполнен или то, что заключается он вовсе в другом. Лучше иметь на своей стороне. И сыграть, при необходимости, собственную игру – на дурака.

Теперь со вторым разобраться.

- Откуда такой будешь?

- Прилетел.

- Это понятно… Эроплан где?

- Вроде с той стороны шли…

- Вроде?! – взъярился Бригадир и был страшен.

- Ночью было…

- Ночью? – удивился он чужой человечьей глупости и даже злиться перестал.

Счастливый удачливый человек всегда вызывает любопытство.

- Как зовут?

Назвался.

- Как?! – переспросил, понимая почему ржут остальные, сам давясь, с трудом сдерживаясь.

Повторил...

Тут все и грохнули. Слово было настолько неприличным, в хрычевне таким не бросишься – выведут.

Бригадир решил, что если его убьет, то блестючку непременно себе оставит – на память, или чтобы в хрычевне загнать. Просто удивительно, как человек с таким именем до взрослых годов дожил. И тут же подумал подозрительное. А, может, не удивительно? Может, на то и был расчет?

Не презирай слабого: может это еще детеныш…

Стали насчет метропольского пленника решать. Бригадир первым делом насчет имени решил.

- Будешь зваться «пришлым» или «арестантом», а до тех пор, пока не проявишься поступком, карантин тебе на собственное имя. Первый поступок покажет, что за имя тебе положено.

Про арестанта судачили много. Большинство склонялось с Метрополией не связываться, тут же прикопать – заровнять, будто и не было его. Были такие, что грезили, что премия за него обломится, но те, кто поумнее, сказали – какая премия может быть. Пожизненно пахать потом на Метрополию – вылавливать тех, кого закажет? В Метрополии, по слухам, так и есть: стоит отличиться в чем-то, к этому же и прикрепят – не сойдешь. А откажешься – тебя же и ловить будут, наказывать за то, что от такой чести отказался. Наказание известное, к жизни критическое – новых человек не выдумал.

Поперек себя ходить не то, что поперек общества, тут от человека зависит. Иной сам с собой может сговориться «на раз», а другому такое невозможно, проще всех против себя выставить. Чувствовал, что не может убить этого с телячьими глазами. Ни сам, ни приказа к тому отдать. Словно, если сделает это, не будет ему второй запасной тропы, а так и придется доживать свою собственную

- С собой возьмем счастливчика!

Кто-то и ворчал – зачем? На свою же голову! Ведь, даже, если счастливчик, не очень тем, кто в аэроплане, это помогло…

- Зато нам помогло. Мог он и в болотину упасть – ныряй тогда до посинения – ищи. Сговаривайся с курощупами. А то и вылавливай болтника – вяжи этого ихтиандра на цепь и заставляй его. И какая тут будет производительность? До осени бы пришлось ждать, пока оберет. И как докажешь, что все оборал, не заныкал там же? Так что - его удача на нашу удачу! А кто не понял, что я сейчас сказал – все равно заткнитесь!

Если и буркнул кто, так неслышно. А буркнул бы, Бригадир нашел бы штрафные в своей книжице, и долю его бы аргументировано ущемил.

- Кто со мной к эроплану?

Вызвались двое: один, ясно дело, от самого Смотрящего – соглядай его, второй - соглядай ментовский. Лопухнулись оба. Который из них на кого работает, даже не интересно знать. Должен быть и третий – это уже по извечному закону подлости таких дел. Но как его определишь? От Госстраха агентик есть, но его так запросто не расколешь – они не дешевые. Понятно, не вызовется. А здесь останется кассу караулить, теперь от нее ни на шаг – ему надо отчитываться, куда что поплыло в чьи руки, да сколько. Так и будет сидеть дележа дожидаться. Остальные тоже, такая касса кого хочешь, загипнотизирует

- Утром! А сейчас дележ!

Бригадир память имел не девичью. Давно в уме списочек составил и всячески его тасовал. Сначала было четыре семерки с лишком. Потом, когда народишку осталось не более, чем на три, занес в свою книжицу. Сейчас с удовольствием двух вычеркнул (знал, что без них вернется), и получилось ровно и красиво – три по семь:

Телипойло

Дуроляп

Хандрыга

Кривопуп

Помогайбатько

Неубеймуха

Несмешикорыто

Вырвихвост

Жуйборода

Попсуйшапка

Засучирукав

Нелепенко

Недоберя

Нетудыхата

Полторадень

Голопуз

Пукало

Курощуп

Нездимайшапка

Стоколяс

Запупырченко

Вот на них и делить сейчас пришлось. Плюс на тех двух, которые с ним к аэроплану вызвались, но это занятие зряшное, они, считай, уже покойники, на что их имена светить? Хотя Бригадир подозревал, что не все назывались своими собственными, а некоторые взяли себе под конкретное дело. Не подходили они характеру, не лепили его. Времени не хватило. Некоторые имена древние, несли на себе прежнюю славу, не повыветрились. Была такая традиция – то имя брать, которое для выправления характера нужно. Вот и старались брать геройские, от прежних владельцев-покойников. Иные прозвища – не геройские, переиначивали, давали им новый шанс. Бросая грязь, заляпаешь ли луну?..

Бригадир блокнотик свой взялся листать.

- Полторадень, на первом переходе, когда все похмельем мучались, ты больше всех отличился и за всех пострадал. «Три минут» тебе! Что соберешь – все твое. Засек время.

Потом того, который кровного брата с хрумкалкой оставил, ради общего дела.

- Три минут!

Остальные ревниво наблюдали, запоминали которые места обобраны некачественно.

Потом семерку Мастера, которые в том дурном столкновении так всех выручили, да и еще пару раз были совсем не лишние. Их выставил цепочкой поляну прочесать вдоль и поперек, а остальным отвернуться и не смотреть, чтобы завидно не было. А что бы было куда смотреть и сердце согревалось – смотреть на мешок, ждать, когда с него всем отсыплется – но уже доли ровные. Только Бригадиру – бригадирово, Смотрящему – смотрящево, остальное положено делить либо поровну, либо по честному.

Когда поделил все, чьи-то доли стали воробьиными, а его, как и положено – львиная, слишком выделилась. Тогда Бригадир свою взял, да и сам к восторгу общему располовинил - в котел сбросил на дорожные расходы, да на премии возвратной дороги. Понимал, что лучше с половинной долей, или даже четвертной, но утром живым встать, чем… Бригадиру тут в голову пришло столько вариантов разом, что решил совсем не спать. Хотя большинство лицами разгладились, и понял, что половину вторым разом можно не половинить, и даже подремать, согласно этой половине, вполглаза. Все одно! Глаз чужим никогда не насытится, а желание не утолится. Погреб желаний бездонный, его никогда не напихаешь до степени, чтобы самому себе сказать – довольно!

Семь Смотрящих человеку столько не сделают, сколько он сам себе причинит. Затеяли игру, одно из названий которой: «лишний потс». Это для того играется, когда народу избыток, а корма мало. Или, как сейчас, чтобы доли возросли за счет чужих. Бригадир поощрял подобное лишь при одном строгом условии: сам он не играет.

Доля его по этой причине не возростала, но чужой песне лучше на горло не наступать, когда зубы торчат наружу. Пусть резвятся!

Попсуйшапка первый дурную фишку из шапки и вытянул – черную свою метку, его быстренько и без суеты пустили «в распыл». Умертвили максимально безболезненно – любой пожаловаться бы не смог – оказалось, что Мастер большой мастер по этому делу. А вот когда на самого Мастера выпало, тут уж пришлось повозиться – живучий оказался, даже сам не выдержал, принялся подсказывать, как его сподручнее убивать. Тут уж Бригадир не выдержал – откупил его жизнь себе. Оказалось, что и в этом деле мастер, отлежался чуток и принялся сам себя залечивать. Третий кон играли долго. На одного из тех двух засланных уродов выпало, рванул в лес. На что надеялся? Охнули вслед с паражометра, получилось недешево, но догнало, завалило, обезножило, взялось перемалывать кости. Даже не пошли смотреть, пусть стонет. И все удивлялись с него. Зачем играешь? На каждый стон – острота. Не каждый такой юркий, но … Так, с шутками-прибаутками и взялись дальше ночь коротать.

Дождь мелкий зарядил, вверх плевали. Бригадир не стал, ушел под навес. Мокрым можно воевать, что хочешь можно делать, но спать, отдыхать надо в сухости. Иное не просто мерзостно, а дух в сырости, становится равнодушным – верный способ словить лихоманку. Вцепляется легко и изнашивает, изнуряет, ломает грудину кашлем, а весь организм до самых пят почасовой трясучкой. Цепляется легко, а изгонять сложно. Такое сподручно только в жилых местах. Походник лечится тем, что идет неостановочно в пару и бреду, измором свою нутряную сырость выгоняет. Как выйдет хворь через кожу, нательное надо снять и сжечь вместе с ней. Меняй белье, если есть, сжигай старое.. или, на худой конец, если дымить нельзя – опасно, закапывай. Что тем худо, если придется какому-то человеку на том месте переночевать, то уж вцепится, так вцепится – с живого не слезет. Совсем злая хворь к тому времени станет. Потому, не будь гадом – отметь место колом. Где кол забит, там спать не ложатся – кто его знает, во что забили, могли и в грудину закопанному. Но эти рассказы уже не в ночь…

Бригадир хоть и завалился спать, изредка по одному глазу приоткрывая, осматриваясь. Одним глазом спи, а другим стереги! Под утро оба открыл - оказалось, едва ли не на треть бригада поредела. Ахнул. Некоторые доли возросли на зависть – у тех, кто настолько рисковый, что ни на один кон не вышел из игры. Кто-то успел завещать свой гемоглобин, кто-то не успел - пошло в общак. Иные разбогатели на своей удаче и так ее заездили, что… пожалуй, теперь и на ровном, на гладком придется топать смотря под ноги.

Пока Мастер «зализывался», Бригадир своей волей приказал его семерке за ним приглядывать – а остальным своим приказом тоже: тела прибрать и теперь держаться общего. Из леса-то еще не вышли! Рано шиковать взялись. Теперь до самого города подальше бы от непутевых игрищ…

Пробу с пищи бригадирам положено снимать. После хрычмастерского жаркого грибная каша дешево смотрится. Бригадир делано горестно вздохнул, но все-таки навернул мисочку с горкой. Ложку облизал тщательно, со всех сторон и по ребру тоже прошелся языком, осмотрел, снова в рот засунул и вынул со «чпоком». Как бы пошутил. Сунул ее в голенище подле ножа – два самых наиважнецких инструмента всякого походника. Кивнул - жрать можно…

По утренней холодной влаге сходил с арестантом на поиски эроплана, дорогой, походя, стукача завалил. Арестант глянул удивленно, но ничего не сказал. И правильно! В чужие разборки не лезь, а то такого сыщешь!

Искали, искали – нашли-таки. Нет, на этот раз – только эроплан. Бригадир сразу понял, что инкассаторам с арестантом повезло, что сидели в хвостовом. Оторвало их на сопочке, там же притормозило, опрокинуло и сбило в распад на мягкое, а эроплан же, со всей своей дури, в следующую сопку вмазался - как в стенку, словно пробуравить хотел своим винтовым лобешником, и так удачно для глаз сложился, что охватывало разом, недалеко разбросало, компактное месиво. А сие означало приятное – то, что сразу и найдут, что надо.

Красиво-то как!

В смерти своя поэзия. В жизни - проза. Когда много смертей, они прозой становятся, а жизнь - поэзией. Цени каждый день, всякую минуту.

Не долетели от города до города… А ты не летай! Для жалкого город не жалостлив, пустому вставляет по полной, каждый норов обламывает, характер выворачивает. И чего все в город стремятся? Наверное, потому, что в ином месте для пустой жизни жизни нет.

Лес?

Лес не признает шуток по отношению к нему, но может пошутить сам. Чаще это случается весной, когда всякие болота, прогревшись до низу, после зимней срамной спячки, когда каждый может их топтать, а ответить нечем, вдруг, переполняются жизнью и начинают дурить. В такое время лес уже не признает шуток по отношению к нему, но запросто может пошутить сам. Иногда нескладно, но никогда одинаково. Плохо, если лес пошел в обиду. Тогда, что бы он не делал, с этим не спешит. Иногда раздумывает очень долго, можно ускользнуть. И раз, и два, и еще – сколько повезет! Но на заметку тебя взяли, и следующий раз не заново начнут, а с того места на котором прервались. Рано или поздно возьмет в объятия. Если решил тебя забрать – обнимет и заберет.

Обвисло творение рук на тех деревьях, что сдюжили.

Как ни жалко было эту красоту портить, а пришлось на склон карабкаться и аккуратненько подрубать, чтобы вниз все это уронить. Уронили. Потом разгребать пришлось, искать ту самую шкатулку. Ту, что под пилотским сиденьем должна была быть, только как разберешь теперь, где чье сиденье? Если и самих седоков так перемешало – не пойми, каким образом сидалище физиономию обхватило?

Нашел-таки… Раскололась шкатулочка. Смотрящий либо врал насчет охранки, что была там биомина, либо от удара все позабыла и уползла. Так и ползает по округе – вспоминает, зачем она здесь. Либо сдохла невдалеке от всех тих мозговых переживаний. Орех же цел. Как подклеен, так и цел. Надо будет, при случае, узнать – что за клей. Вполне может пригодиться.

Потерял – не сказывай, нашел – не показывай.

Арестанту велел отвернуться – кто его знает, насколько жадные у него глаза – сам же орех ножом вскрыл и отчего-то совсем не удивился, что блестючку в нем обнаружил. Совсем такую же, как к виску арестанта подклеена. Надо же… мыкнул и вправил туда, где ей самое место. В рукоять ножа. Стал один глазик очень-очень симпатичный.

Должно быть, умный человек такое сказал: «Не всякой находке радуйся!» Не каждую вещь надо тащить к себе. Иную следует оставить там же, где взял. Поковырялся в шкатулке, нашел пластины под размер. Бригадир кое-что в клинописи понимал – прочел пару строк и дальше не стал. Омрачился. И с меньших посланий войны начинаются. Забросил шкатулку подальше в закустье. Правда, по собственной неистребимой привычке, место приметил, да и внимание обратил, как арестант глазами зыркнул в ту же сторону.

Обратно выходили, заставил арестанта метропольского впереди себя идти. Это понятно почему: каждый вольно не вольно, составляет собственный план выживания, пока интересы совпадают, спину можно подставлять. Здесь уговора – не шалить друг с другом - не было. А вот на поляне, знал, соберутся вместе, в один круг, пальцы сомкнут и уговорятся до города плечо из-за плеча, прикрываю друг дружку, только на окраине врассыпную. И этот метропольский в общем кругу сидеть будет. Больше чем полдела, считай, сделано. Много пота было на этом последнем походе. Соплей тоже порядком будет, когда дело закончится, домой вернешься на собственных ногах - без убытков. Бригадир, когда про некоторые походы вспоминал, сам на глаза соленел.

Пока выходили, учил арестанта: глаза ему открывал. Смотреть и видеть вещи разные, вторую не каждый может в себе развить.

- Вот, к примеру – смотри сюда – что ты видишь?

- Куст зеленый.

- Ничего больше? Смотри на бока!

- С одного бока более зеленый, лист жирнее, и сам как бы к той стороне тянется, с другой суховат, лист мелкий.

- Молодец! – одобрил Бригадир и подумал, что не такой безнадежный этот увалень, как показалось. – А теперь скажи – почему так?

- Могила?

- Угу! Питается! А могил держись дальше, если только не решил на ней поживиться – но это крайний случай. Безвестные могилы – дурная лотерея. Тут либо она тебя обогатит, либо ты ее.

И что тогда?

- Тогда куст будет по обе стороны зеленый.

Показывал белые цветки Вахты – такого растения, что хорошо видно и в темноте, предупреждает – дальше топь с курощупами. Потому-то и зовется Вахтой – вахту держит, сторожит. И всякое другое показывал… Он пока еще вроде того колодца, в который надо воду носить.

Про себя говорил страшное – это обязательная приправа к обучению. Криком дерева не срубишь, но лист завялить можно – напугать то дерево до желтизны.

Всяк учится на собственных стрессах, а лесу все учатся очень быстро. Либо бригада боится своего Бригадира, либо Бригадир бригады. В первом случае больше шансов выжить всем. Потому даже умные бригады при недалеком проводнике-топтуне играют свой страх – подыгрывают ему. В иные времена лучше не знать, что о тебе говорят - уверенность потеряешь, или, того хуже, переиначивать начнешь. За Бригадира держись – он завел, он же и выведет!

Вывел. Большак!

Серебряный груз в лесу сам себя сберегает, да и тех, кто его несет за компанию. А вот в иных местах не лесных и нелестных – обиды на себя притягивает и жадность людскую. Обратно шли поплевывая, рожа высунется – чешуйкой в лоб – крику, смеху. Далеко разносится! И не потому, что серебряная, это врут, что на лесных уродов серебро действует – проверяли это в разных лабораториях. Только тот факт, что деньги, и действует – именно это для лесного жителя самое страшное, что есть на свете подобная ненужность, это их в буквальном смысле коробит, скручивает в узлы, прижигает…

Кто с убылью, а мы с прибылью, - на все лады повторял Бригадир, но только мысленно, чтобы не подумали – возгордился. А сейчас делал озабоченное лицо, хотя самого так и распирало на бахвальство.

Думал тут бы пехом, как и прежде, но остальные тоже загордились, проголосовали – колеса покупать, а дальше чтобы с шиком. Дурные, что с них возьмешь! Еще не бригада. Бригадир помалкивает, знает, что с иными будет. В городе быстро все спустят, и никто из них хозяином хрычевне или даже лобазика захудалого так и не станет. Откололся бы, но одному, да с метропольским пленным, что измотался на этом легком переходе так, что без подпорки стоять не может, и со слабым пока еще Мастером, которому откупил большее - жизнь: как не кинь – всюду клин. Впрочем, за Мастером его семерка приглядеть может. Не распалась…

- Что теперь?

- Будем молчать, да станем поджидать.

Что ждать, что гнать; сыпать ли свое нетерпение вокруг себя или укладывать в линию – все душевная потеря. Но гнать, все-таки, веселее. Хотя, с возрастом Бригадиру все больше нравилось сидеть в засадах – дожидаться. Должно быть, подустал.

Худую повозку далеко слышно - дребезжит на весь Чуриловский тракт. Эту, как услышали, устали ждать, пока доберется. Увидели, сразу поняли с чего так грымкает – огромная железная бочка лежмя на колесах устроена – верх срезан, а внутри всякие железяки прыгают. Уро… Впрочем, во всякой красоте изъян можно найти, только сейчас не хочется. Ноги наломали, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Поверх и спереди будка приварена. На будке мальчишка с флажками и отмашки шоферу делает – какой стороны держаться, как ямы асфальтные объезжать. Самого водилы не видно, да и Бригадиру показалось, что повозка едет задом наперед. Но тут указывать не будешь – хоть бы и вверх колесами, лишь бы двигалась – куда велено - у каждого движения какая-то цель-смысл.

Тормознула с готовностью, хотя, на всякий случай, нацелили в мальчишку много чего и даже крупное – чтобы понял, что именно флажками надо скомандовать. Но Бригадир нацелил более верным: чешуйкой солнечный зайчик поймал и стал слепить глаза. Это ли сказалось, но враз тормознули, а не пошли на прорыв, значит, без груза, и без грошей. Недолго разбирались - управление машиной столь путаное, что собственного шофера не поставишь, надо договариваться. Малый за старым спрятаться норовит. Старый малого вперед пихает. Но договорились. На чужом судне капитану глаз не выкалывают, но и залить не дают, угостили в меру, так, чтобы под заворотом не очудиться. Но протряс до самых печенок. Хоть и говорят, что к умелому обращению и дурак сгодится, но здесь, как не примерялись… Что за шофер такой? Остановили. Самые неугомонные уже полезли морду бить. Клянется – по другому не умеет. Уж не тот ли это кузнец, что собственного дыма боится? Выяснили, что и для него, шоферюги нескладного, эта машина потому внове – кум помер преждевременно, наследство передал, а вождение уже нет, всем селом искали передние передачи, да так и не нашли. Сообразили задом ездить, потому-то и мальчишка в будке с флажками. Если свои не нашли (каким-то боком к машине родные), чего самим-то искать? Решили оставить, как есть.

Снова забрались в этот искромсанный поверху бидон – края неровные, удачно понарезаны. Ощетинились через них стволами.

Сам Бригадир в эту канну не полез. Хочешь порадовать покойника? Купи ему красивый гроб. От пули, да от стрелки, ясно, защитит, а вот бросят внутрь килограммового липуна - повяжет всех, бери тепленькими… Сел поверх наваренной клетки.

По большаку, хоть и Большак, не разгонишься, еще с «той войны» ямы в асфальте каждые тридцать шагов, пока каждую первую объедешь, пока из каждой второй выползешь.

Пока грузились – пропал метропольский пленник – вот незадача! Как корова слизнула. Некоторые даже спросили: а был ли «мальчик»? мальчик? Ну, ясно – мальчик, было в нем что-то дитячье, не с наших мест, где всякий ребенок, как выглянет одним глазом промеж ног своей мамки – уже не ребенок, а кормилец – носи теперь корм на этого ненасытного и думай, стоило ли его строгать, чтобы так ломаться? Кто не портит, тот не делает. Без порчи и ребенка не сделаешь.

Спросили, а не может быть так, что потеряли с ним свою удачу? Кто виновен? И что с ним сделать? Если не знаешь, что сказать, а требуется – ври безбожно. На все это, на напраслицу Бригадир ответил свое: что раз удача ушла, значит, не их была. И нет ничего хуже, чем пользоваться чужой удачей: два раза провезет, а в третий – завезет. И только про себя досадовал, что не выковырял у головастого блестючку.

Можно попытаться догнать. Всяк ходящий свой след оставляет. Однако… Перепуганного долго не преследуй. Научишь храбрости, а оно тебе надо?

- Грузись! Поехали!

Как всегда, в какое бы дело не встрял, а в нем будет: где верхом, где пешком, где на карачках. Плохо, когда на карачках завершается. Много лучше такое в середке иметь, а к финалу опять начальный разгон набрать и лететь. Бригадир всегда удивлялся, как это слухи людей обгоняют? Вперед них летят. Не иначе, передает кто-то – мозги светит по всей трассе – что да как у них. Вычислил бы мудилу – мозги через ноздри высосал бы!

Понятно, что в городе, либо возле города такой же слухач – мозгами сцепились, присосались друг к другу, как уши с говорильней. Смотрящего «уши» (все сто) с базарной говорильней (тыща – не меньше!). По десять слухачей разом ему в одно ухо наговаривают, каждый свое. Как фильтрует-то? Как процеживает?

Пошли неприятности. Менты каким-то лихом проведали, что на трассу упакованные заладились. На ближайшем посту за проход по Большаку по трассе этой такую мзду зарядили, что даже Бригадир, видавший виды, крякнул в кулак и совсем уж было скомандовал – «вали!», как к этим подошел резерв, и расклад стал спорный. Подтянулись с соседних постов, как знали, да и жди, что и с городской базы…

Нетудыхата с неистребимой манерой вечно быть недовольным (как говаривал один из покойных знакомцев Бригадира) гнать негатив, при дурном расположении духа (что было, в общем-то, почти всегда), превращать хорошее в худое, а худое в катастрофу. Ни просьбы, ни тумаки исправить этого не могли. Не лучшее качество для товарища – нагонять тоску. Терпели его лишь за удивительное чутье на биологические мины, те, что невозможно уловить никаким прибором. Многие, правда, с нетерпением ожидали, когда он, наконец, напорется на что-то … но …

Зубы да губы, замок и ключ – удержу нет! Как засаду ментовскую увидел, сказал:

- Трындец! – объявил Нетудыхата: - Не в хату нам! Всем трындец!

Едва не угадал. Чуть не впакал, урод!

В ожидании конца света и крот себе глаза выжег – конец света, дескать. И теперь ему не докажешь, что ошибся. Тут Бригадир его, болтуна этого, и оглумил. Наконец-то соображение пришло, что не предугадывает он, не предсказывает вовсе - что будет, а притягивает дурное к себе! Негатив ходячий! Еще раз по голове дали и пинка в зад – иди теперь к тем, что напротив. Внушай им свою веру! Не дошел – пристрелили. Не всосал…

Не пророк, да и не угадчик. Дыра черная! Бывает такое, дремлет-дремлет в человеке, а потом проявляется. А еще говорят, что блуждает она от одного к другому. Понятно, что сейчас на кого-то перепрыгнула, может, что на самого Бригадира, но когда еще проявится…

Всякая гордость верхом выезжает, а возвращается пешком и ковыляя. Хотя бригада вполне всерьез предлагала начать местную межклановую войну: понятно, что за свои – за кровные! – чего только не отчебучишь! Так и этак бывает частенько: один залает впустую, остальные подхватят всерьез… Но Бригадир взялся урезонивать – не хрен было в «дурную вышибаловку» играть! Чтобы через такой заслон в Пустошку прорваться, тут надо даже не треть народа положить! - вот те проигрышные для этого дела и сгодились бы сейчас - для общего размену. А сейчас размен не на пользу, хочешь не хочешь, четверть, а то и треть, придется сдать, да побыстрее все обделать, пока еще и налоговики про это дело не чухнули. Прочухают - все поляжем на этом шоссе древнем. Потому сдавать будем общак и с доли Смотрящего – пусть сам разбирается и назад ее требует.

Что не ментовская это доля, которую отслюнявили, а Смотрящего, сказать, разумеется, забыли – это теперь их собственные хлопоты. Самим лишь бы до города добраться, да раствориться в нем, свое кровное прикопать. Откупились. Решали настолько полюбовно – что наняли сверх две мусоровозки - уговорились, что менты охранение до самого города выделят - сопровождаловку.

На следующих постах опять попытались, было, напрячь: мол, за общий договор ничего не знаем, а проездную мзду плати, как положено, но тут уж мертво стали. Глаза поверх стволов такие, кого хошь проймет. Уже не кодла - подразделение! Молчат и смотрят. Пересмотрели. Проняли. Бригадир загордился – сколотил-таки бригаду! Можно дела делать…

А вот дальше…

Ни одной транзитной машины навстречу, ни одного двуногого, а это о чем такое говорит? Призадумались. Либо засада впереди по всем правилам, и полгорода в ней, либо городу и ментам теперь не до них.

У моста не оказалось патруля… Совсем никого! Такого в страшном сне присниться не могло – самая стратегическая точка перед городом! Сопровождалка тоже напугалась – не могло ли такое случиться, что город на них поднялся? Но ментов на месте не нашли даже прищученных. И крови не нашли. С чего смылись? Разом одно подумали. Переворот! Пересмотр дел Смотрящего! Такое и раньше бывало, потому многие знали – что делать. Тут по здоровьюсобственному и материальному благополучию: встревать или ховаться? В иное время многие бы поучаствовали, но не сейчас же, когда богатые?

Теперь всякий, кто ни встретиться – враг. По ходу пленного взяли, Бригадир его сам допрашивал – пытал, что за херня? Почему закон ушел? Ответчик нагнал тумана, должно быть, сам слухами питался, но подтвердил – Смотрящего порешили.

Теперь понятно – что дальше.

Меты, понятно, у себя будут отсиживаться, а город, понятно, собственным занят. И кругом понятливый Бригадир решил, что в город ему никак нельзя. Чужая гроза целит в то, что повыше. Падающий дворец не подпирай бревнышками. Близ Смотрящего – близ смерти. С ним ли, по его делам-хотениям, а от такого лучше держаться подальше, чтобы не оказаться впутанным… Чтобы не стать тем самым крайним, на которого центр переведут.

Лестницу метут сверху вниз, начисто (чтобы спину не подставить), до той ступени, где Бригадир, рано или поздно, а доберутся. Хотя там без него еще столько углов неповыметено, но иные пропустят. Первым делом - отстрел шестерок Смотрящего. И тут его могут запросто неправильно посчитать. Встречь пущенной стрелы камня не бросай – не попадешь, а подставишься. Заройся, стань никем в его глазах, пропусти стрелка мимо себя и… камнем в затылок. Жаль, бригадка сложилась хорошая, а придется бросить. Пора зарываться по самые жабры и ни гу-гу…

Нервотрепочный поход. Так и думалось, что с этим эропланом Смотрящий подведет под горячее…

Что тут удивительного было, кроме груза? Пленник! Да - с ним связанное. Не может ли такое быть, что не без Метрополии это затевается? Пошли слоиться странности, одна на другую. Мастер заманчивое предложение сделал, только, вот, по рукам ударить не успели. Закрутилось, вдруг, началось с ментовскими. Сейчас, вдруг, разом вспомнилось.

- Все доли от моей семерки против твоего ножа. Идет?

- Какого ножа? - не понял Бригадир.

- Что в сапоге.

А в сапоге тот самый нож, которым фантомов резал. Вернее, не резал, а через него в землю пропускал. Надо же… И не думал, что может ему быть такая огромная цена. Хоть запасайся ножами, да жди второй такой грозы. Или он больше на ту блестючку метит, что в шкатулке нашел, да в рукоять вправил вместо глаза? Такая же блестючка из башки пленника торчала, но ее не выковырял, не успел, хотел, а теперь даже казнился по этому поводу. Еще вспомнил, что тот метропольский пленник тоже, прежде чем исчезнуть, сказал непонятное:

- Если тебя когда-нибудь глюколов будет ловить – беги на край света. Даже такой нож не выручит.

И показал пальцем на этот же, заслуженный фантомный.

- Что им до моего ножа? – думалось Бригадиру.

Ножа не отдал, не сменял, а обещал подумать. Бойся поступков от первой мысли. Первая мысль – самая искренняя и самая нерасчетливая. Вот и сейчас еще раз подумал: а не с грибов ли ему эти глюки?..

Ушел тихо. И тихо пересидел события до мора. И мор пересидел, когда великая уравнительница смерть, вышла на большак и стала цепляться к проезжающим, разнося себя во все концы. В медных тазах на широком крытом крыльце городской смотрильни жгли сухой навоз, окуривая всех входящих, но Бригадир туда не ходил, так, посмотрел издали.

Во времена мора с работой худо, и ждали только морозов, которые должны были убить эту напасть - по крайней мере, так происходило всегда…