Теперь уже не то, но тоже, что не день, то явление. Пошла полоска. Возле хрычевни, забравшись по колено в лужу, жадно лакал воду покрытый дурным лишаем массаракш, явно смывшийся из лепрозория. Очень крупный экземпляр. Бригадир давно удивлялся Смотрящему и даже ворчал (там, где об этом поворчать можно) - ведь не война же, на что их содержать? Сейчас же выставился кассетником с картонными образками – распустил святых широким карточным веером - прикрылся. Теперь, если этот спиногрыз посмотрит в его сторону, защита (хоть и хиленькая) должна отвести взгляд, но боевой массаракш, в иных случаях весьма чуткий, даже не повернулся, возможно ночью ужрался каких-то хмельных проезжих и теперь мучался. Но все равно, обошел его как можно шире - сегодня уже покувыркался, дополнительных приключений на различные части тела не хотелось – такой запросто может руку откусить.

Ввалился, тщательно придавил дверь. Посетителей, понятно, не так много, как полагается на праздник. Кто подходил к хрычевне, видел больного на голову массаракша, тут же разворачивался, шел искать иной пищи, чтобы не стать ею самому.

Хрычмастер приходу Бригадира обрадовался. Пошел в суету. Лицом и характером тертый, хитрый, как труха в кармане, да и в разговоре любит рассыпаться трухой, мельчить и все на тему соскочить мелочную, не богатырскую. Например, зайдет разговор о бабах, как их надо уламывать, а он вдруг соскочит на войну. Добро бы моровую какую-нибудь, на которой люди дохнут, так не крыс же с помоечными чайками? Пусть крысы планировать научились, а чайки когти на крыльях вырастили – горы мусора разгребать. Вот сейчас небо и землю делят. А начнешь с ним о войне, он враз разговор на шлынданок переводит. И говорит так, будто сам себе не верит, на ходу теряет разумные слова. Неясный мужичишка. Словно газета дурной бумаги с маленькими буковками – попробуй такой в дождь укрыться, либо к чему-то дельному приспособить. И как только личного интереса касается, разговор начинается дельный, вразумительный.

- Черт те что делается! – взялся жаловаться Хрычмастер. - Не городишко, Вавилон стал – понаехало мигрантов. И ведь, что хотят делают, что хотят… Видел уже?

- Это массаракша на башку сдвинутого? Хочешь, чтобы прибил? Двадцать чешуек, и сам приберешь, что останется. Или тридцать пять – тогда шкуру и голову сдам без повреждений.

- За тридцать пять я сам свой зад оторву и его голову.

- Ты давно не практиковался, а массаракш злой, похмельный. Тридцать!

- Двадцать и выделка твоя!

- Двадцать пять и без выделки, - сказал свое последнее слово Бригадир. - И учти, в городе я последний трезвый, и долго им оставаться не намерен.

- Заметано.

Выглянули в окно.

- Вот урод! – сказал Хрычмастер расстроено, - А он уже и смылся.

- Може нырнул? Глубокая у тебя лужа?

- Може и так. Брось гранату!

- Жди! Граната дороже стоит. Скажи лучше своим, чтобы по всему городу разнесли - мы с тобой сторговались за шкуру.

- Это еще зачем?

- Некогда мне его искать, пусть сам ищет. Выведу на чистое - не из лужи же его вытаскивать?

- А если он не к исполнителю, а заказчику явится отношения выяснять?

- Тогда сэкономишь. Все-таки тридцать чешуек.

- Двадцать пять!

- Разве? – искренне удивился Бригадир. – Тридцать было.

- Двадцать пять! – не на шутку разозлился Хрычмастер.

- Двадцать пять – это когда он в твоей луже хлебал, а когда нырнул – дороже стало. Значит, он двоякодышащий. Сложно!

- А я думал – это он кровопийца, а вы оказывается побратимы.

- Аванс дашь?

- Ты мне и так задолжал.

- Ладно, нет, так нет. До вечера еще далеко. Буду ждать, пока сам вынырнет.

И заметил, что Хрычмастер вроде как мнется, словно вспомнил что-то.

- Чего?

- Теперь не вынырнет, - мрачно сказал Хрычмастер. – Забыл, что сегодня было?

- Туда, что ли, бросили бедолагу?

Хрычмастер еще более омрачнел.

- И не его одного. Только ты ушел, опять задрались, уже без услуг судника. Он к тому времени ужрался – вон лежит.

- Тоже за игру спорили?

- Из-за бабы!

- Да, - согласился Бригадир: - Из-за баб нас больше гибнет.

И омрачнел по своему – не по-хрычмастерски.

Гни дерево, пока гнется, а попала баба в профсоюз, враз «задумела» на одной своей мысле – что притесняют… Правильно, иногда, бывает, тискаешь, но ведь, им этакое по нраву? Никто не помнит, с чего собственно началось, нажрались ли бешенных тараканов, но случилось это меж двух войн – вернулись, а бабы живут в отдельной слободке, оборону держат. И только те, кто из интересного возраста деторождения вышел, шляются и на рынке торгуют всяким, да еще тех редких можно встретить, кто древних обычаев решил придерживаться - у них свой домострой. Дом блюсти, не мотней трясти. Женатый мужик голова, а баба его шея, куда хочет, туда и поворачивает. А уж молодки… У иной бешенной овцы, смотришь, отец как отец, ничем от остальных баранов не отличается. Как же такое народиться могло? Еще секты всякие… но в их смысл жизни вникать - инструмент свой кривить, либо укорачивать. Обидно, однако - как-то быстро смирились, привыкли. Те, кому горизонтальное баловство по-прежнему нравилось, копили денежку от субботы до субботы. До дня открытых дверей.

Каждый имеет, может защемить свое право налево, но не каждый в состоянии после этого очухаться.

Горестно смотрел Бригадир на пьющих – некоторые уже ушли в грезы – теперь не догнать. А тут еще рядом зашумели непристойно. Поморщился.

- Скажи своему Венику – пусть выметет уродов. Думать мешают.

Веник-вышибала, выслушал, взял ориентиры – сгеографил кратчайшие направления и исполнил: четко быстро, как умел только он.

Веник прославился по истории, когда однажды, рассвирепев на что-то, вынес из хрычевне всех, в том числе и самого хозяина – начисто вымел площадь, не разбирая правых и виноватых. Хоть с горошину умишко, а свой - независимый. Дурной хозяин его самого выставил бы с волчьим билетом – в волонтеры, да такой припиской, что и там подумали, остереглись – брать или не брать? Но Хрычмастер был себе на уме, охая и причитая, да за примочками, только выговора вышибале сделал – чтобы глаза разул в следующий раз, не застилался так яростью, да тем и ограничился. Да и слава хрычевне, где всегда порядок, где без дела не обидят. Почище стало в окрестных подворотнях. Шалить, конечно, шалили. Но уже не до смертоубийства, максимум – легкого калеченья.

Бригадир начесывал загривок, не замечая чура, отчего тот благостно урчал, распластался во всю ширь и подставлял нечесаное. Массаракша сквасить… Легче сказать, чем сделать. Два патрона. Есть нарубленый бронзовый образок, которым бить, дороже стоит, чем заказ на битье. Есть древний рубль с лысым – можно им перезарядить. Жалко! Но рублем можно так стрельнуть, что сберечь – лишь бы о кости не попортился. Еще выстрел вымерить, чтобы препятствие позади оказалось, тогда рубль сразу найти можно, а то еще залетит на чужое, доказывай потом, что твое.

- А! Была не была! Купи гранату! Остальное мои расходы.

Уселись с Хрычмастером покоренастее, взялись торговаться за гранату… Обмозговали так и этак – не получается. Как ни крути, как из кармана в карман не перекладывай, а все равно дорого массаракш обходится, невыгодное дело. Но Хрычмастер тут же придумал – половину за гранату Бригадиру сам выплатит (сошлись на том - как раз старый долг получился), а за остальное возьмет как за аукцион-зрелище, где оплата на пригляд.

Дело быстро развернули. Кто хочет увидеть, как на воздух лужу будут поднимать вместе с массаракшем и последними самими свежими покойниками – выходи и смотри! Но за просмотр денежка, а остальным в хрычевне сидеть при занавешенных окнах. Для этого дела даже окна досками заложили, благо нашлись такие – но это не потому, чтобы не подглядывали, а чтобы не побило.

Получилось даже лучше, чем расписывали. Когда жахнуло, массаракш вылетел даже не на полкорпуса - весь показался, во всей своей оглушенной красе. Бригадир его влет взял – перевернуло и отбросило, очень красиво получилось, празднично. А то, что всех с ног до головы дерьмом лужным забросало, так на это даже не обижались, теплой воды с хрычевни принесли и, кто хотел, обмылся. Не бесплатно, конечно.

Удивлялись только – куда покойники делись? И Бригадир удивлялся, но потом решили, что их в дно вбило, что заряд между ними и массаракшем лег каким-то дурным-чудесным образом. Ну и хорошо - уборки меньше.

Теперь оставалось только лунохода ждать от Смотрящего. И Бригадир, как рубль из деревяхи вынул, с чистой совестью взялся допивать, что недопил. Но Отрезвлянту велел сидеть рядом, на расстоянии полумаха, и, по прибывшим по его душу, либо уже по самому позднему утру, как бы он, Бригадир, не сопротивлялся, а протрезвлять по самой полной (если понадобится, даже и связать). И Венику-вышибале в том ему способствовать. Договорился через Хрычмастера, чтобы помогал он Отрезвлянту – ломал кайф. И чтобы не отпускали его сразу, потому как он, резко протрезвевший буйный становится, но держали его, Бригадира, мягко, чтобы не повредился. И чтобы не разбегаться никому, когда на ноги поставят, оптовый заказ будет от Смотрящего – протрезвлять всех, кого той ночью луноходом соберут - бумаги надо будет подписать на добровольное волонтерство. Для того вытрезвлять в два этапа: первый руки, чтобы двигать мог, а отмахиваться - нет. Второй – ноги, чтобы дотопали, куда укажут. А голову можно не протрезвлять. Но Отрезвлянту, Венику, да и Хрычмастеру со своим заработанным лучше, на всякий случай, хрычевню закрыть на санитарный день и ждать, пока бригада из города свалит. Поскольку волонтеры своими контрактами очень недовольны бывают, обвиноватят и разорвут на сувениры. Но справятся, Смотрящий в обиду не даст, а, напротив, возьмет под тень своей руки – налоговики на какое-то время дорогу забудут. Пусть только денек сами продержатся. Как снарядят, выведут контрактников из города, можно вылазить и шиковать.

Опрокинул в себя стопарик. Кто пьян, да умен, два угодья в нем. Повитал в мыслях (очень недалеко, как казалось, от реального) - представил себя правой рукой Смотрящего… Еще пару стопариков. Теперь самим Смотрящим – (ишь ты! гляди-ка кто пошел! Смотрящий Бригадир! – Бригадир Смотрящий!) …понравилось, огляделся, увидел, что многое следовало бы поправить…

Велик человек в пьянстве.

Мух спасать – не первой важности занятие. Но, когда не уснуть, а та, попав в божницу, воет на все лады и так жалобно, словно чья-то неприкаянная душа - поневоле встанешь. Бригадир думал про эроплан…

Эропланы на древесном спирте далеко летать не могут. Да и кто столь ценный продукт так неосмотрительно расходовать будет? Летают только по богатым делам. «Пробитыми» опробованными маршрутами, частыми «подскоками», всякий подскок тайный для всех. Либо цепочка охранных полян, или маршрут по полянам тайным, про которые даже пилот до старта не в курсе, только пред самым вылетом дают вторую спецкарту, а там уже выбор. Покажет чутье, что на маршруте в каком-то звене цепочке что-то не так, поляна не нравится, отворачивает тут же. У каждого пилота чутье на это дело болезное, как и он сам. Вне эроплана это вовсе не герой, чем-то дохлую нежить напоминает, дунешь – качается. А вот в воздухе, кто летал, говорят, что не человек он, а кость. Посмотришь неправильно, подумаешь про это летающее корыто плохо - моргнет, и тут же тебя из него выбросят. Даже на то не посмотрят, что этим бортовую балансировку подпортят, ту, что на предназначенном месте своим телом должен удерживать – потому, лучше сиди в той точке, что отвели, дышать не в общий такт бойся. Иначе, уловят тебя, недотепу, на худую мысль – учись летать отдельно.

Так что, все врут, не потому летают коротко, что пилоты спирт выпивают раньше, чем движок, не хватает его, дозаправляться надо, а потом и пилота надо в чувство приводить, либо менять и сколько пилотов с собой не бери… Вранье все! Пилот – кость в небе, та самая, что поперек ему. Их выращивают с самим эропланом – они часть его. Плоть от крови – в воздухе рулем не откупишься, потому не отпустит рычагов, пока капля жизни теплится. Только на земле такое возможно – в чувство самого себя привести. Иных с рулями и вынимают – придумана такая закавырка.

Смотрящий показывал рисованную карту – вот, смотри: с этой поляны ушел, а на эту, ни на эту, ни на дубль от этой не прибыл. Вот здесь должна быть смена на пилота – однояйцевого близнеца, здесь разгрузка-дозагрузка, подзарядка охранных амулетов. Значит, пропал где-то вот в этом кругу, на большее его бы не хватило - обрисовал длинный овал от после последнего подскока, куда тот мог дотянуть без дозаправки.

- Где-то здесь!

А в этом «где-то здесь» верст не перемерять, иными местами вовсе не пройти (иначе, какого черта летать приходится?) И Бригадир еще раз удивился человеческому безрассудству. Летать с четверга на пятницу? Когда и в остальные дни, приснись какому-нибудь пассажиру дурной вещий сон, постесняйся он в нем признаться, точно не долетишь. Еще, известно, охранные образки с четверга плохо действуют, конфликтуют между собой. А тут должен быть четкий баланс на всех крыльях. Легко ли пилоту, если охранная дева-девственница правого четвертого крыла второго (нижнего) уровня, вдруг, в своей святости решает переспорить одного из тех Георгиев, что разом отвечает за два крыла левой стороны? Какое тут может быть равновесие! Тут, если сами пилоты того Георгия не сообразят подменить, такое может начаться…

Еще может такое, что это механик-недоумок – стажер придурошный, на образок Николы спиртиком брызнул – его же праздник! - и того «повело», баланс эропланный нарушился. Всякое может случиться с четверга на пятницу. Не хрен в воздухе делать, если и по земле ноги зигзагами норовят пройтись, морок нападает и водит человека от хрычевни до хрычевни. Хуже для полета только понедельник может быть. В этот день всякий умный дома сидит, новых дел не начинает…

Хоть какой хороший праздник, а нет такого пира, чтобы ему конец не пришел. Самые маятные дни перед праздниками и после. Но в «перед» знаешь, чего ожидаешь, а после-то ждать чего? Чего хорошего после праздника?

Не трудно собрать бригаду, трудно по этому времени найти трезвых. Отрезвлянту своих ингредиентов не хватило, велено было протрезвлять только ноги. До границы подлеска Бригадир даже оружие не раздавал, чтобы не начали с него прикуривать, обвешался, что елка презервативами – с двумя рабами Смотрящего тащил все смертоносное на себе и даже за собой - короба на колесах.

Кто идет на большое дело, на всякий лай вслед не оглядывается.

Пьяные радости быстро проходят, настают похмельные горести. Первым делом подсчитываешь сколько пропил и после этого так хочется заново запить, что прямо – край! Хоть вешайся! Но на тебе к этому времени и так много весит, не дадут, вынут и накостыляют. Первым делом иди – исполни заказ, что взял, а то повесим, но уже сами. А это уже большая разница. Одно дело – самому, здесь, вроде как, свободу изъявляешь – собственный выбор, другое – если чужие. Это уже мерзостно…

У первых деревьев контрактники протрезвели разом, и задумались на что собственно подписались. Погрустнели. Оглядываться стали чаще… Бригадир скомандовал привал и провел политагитацию. Врал безбожно, в том числе и про то, будто в том «эроплане» везли лучший синий кислотный «план» – «улетай мозги» - еще бухло в резиновых бутылях. Что бригаде полагается законная четверть с уцелевшего груза, а сколько чего уцелело будут определять на месте - проверить их некому. Дело верное! Подобные речи могли поддерживать энтузиазм достаточно долго, а нет, так Бригадир верил, что способен выдать другие, сообразно текущему моменту. В резиновые бутыли поверили накрепко, такого не выдумаешь – аэроплан ведь, каким там бутылям быть, кроме резиновых?

На общем энтузиазме достал пакет. Бригадир следовал одному правилу: заставлял перед делом натираться ядовитой зеленой пылью – медным окислом.

- Для профилактики! – объявлял Бригадир. – От холеры!

И тех, кто отказывался от предрассудка этого, не неволил, но штрафовал крепко – на будущие доходы накладывал мзду. Натирались все. Иные острили, но шутки шуткам, а от «газовой шипучки» у него не дохли, и от «неостановочного дристуна» тоже…

Бригадир после горячего похмельного, которое успел проглотить (в досыл к пойлу отрезвлянта), чувствовал себя еще не огурцом, но уже человеком, через пот дурное выходит быстро, и головой мог болтать на все стороны без риска, что глаза вывалятся, мозг через уши не хлынет. Остальные себя так не чувствовали, и он их понимал. Потому и команды отдавал щадящие.

Разобрали оружие, амуницию. Определяли, кому тащить тяжелое…

Солдаты стараются облегчить, а частью и продлить собственную жизнь, переподчиняя себе в рабство таких же как они. И с этим мирится большинство командиров, хотя во время боевых действий пули частенько летают не туда – устанавливая иное статус-кво. Но во всем видимом мире под шумок сводится множество счетов. Но теперь солдаты иные (старые повывелись) неизвестно с каких пьяных тараканов набравшиеся наглости вести себя так, будто собрались жить вечно.

У людей без фантазии чистилище незатейливое, но и шут с ними! Верят, что бродит по мирам некий джокер, что вносит сумятицу в умы – так ли они «бредут жизнь свою»? Бригадиру в этой проповеди больше всего нравилось слово «бредут». Он его и так обыгрывал и этак – на все лады. Почти каждый верит, что есть мир правой и левой руки, а еще множество миров-провинций впереди и сзади. Бесконечная цепочка. Но тому подтверждения встречаются. А остальное? Что только не носят в собственных душах? – каждый свое собственное, считай, сам же его, свой мирок, и выстраивает, не нуждаясь ни в проводниках, ни в посредниках.

Только вот Метрополия в это дело никак не вписывалась. Откуда взялась, чего надо? Но иногда казалось, словно чья-то огромная длань охватывает, примеряется, вот-вот сожмет, и опять отпускает. И как эти пальцы не коли, только оттягиваешь то, чего не миновать.

А пока мысли отбрось - новый контракт. Пошло дело, покатило, полетело – с собой потащило, сам не рад. Давай, работай! Работай, давай!

В знакомых местах пользовался устаревшей, но надежной системой «парных дозорных». Тут, в этих местах, скорее от «своих» пострадаешь - бывших городских, которых вышибли за что-то, от одичавших, но сколотивших свои бригадки в заросших предместьях, еще и от «откидных», которых можно было встретить где угодно, с мандатом ли демобилизации, с листком ли инвалидности – с чем угодно. Ксивы, снимающие многие грехи. Ну и вконец одичавшие обиженные на всех дезертиры. Эти везде могут быть. Об этих думать не хотелось.

Весь этот винегрет, от которого мозги пучит, может встретиться и дальше, в недавно отвоеванном подлеске, разбитом на сектора, порезанном на клетками новыми дорогами, на которых прокатили святое колесо, традиционные места поселений обиженных – тех, кому в общем празднике жизни, как всегда, не хватило места. Не каждый готов довольствоваться откидным, не каждый… потому остерегайся. Хоть группа и большая, но волокли на себе много всякого - дорогого, а слухи далеко опережают.

Бригадир командой недоволен… Все, что наспех, к беде. Проскочит только с шального везенья.

Вот один пинает себя в брюхо, чтобы не урчало. Пинает от души, не шутя, только не слишком помогает. Разве поставишь такого в секрет? А от того пахнет. Как разволнуется, идет характерный запах копченостей – пол леса сбежится, как к передвижной лавке! Никак нельзя такого в засаду. Ему и в лагере в целлофане сидеть, оглядываться с подозрением на своих, если на поясных ремнях придется дополнительные дырочки крутить с голодухи… А того икота донимает – уже третьи сутки пошли – измучился. Хоть и не заснет на посту, но куда такого?

На первый взгляд не команда – доходяги. Но это только на первый. Всему есть цена. Иной ловок, но мелок. Хотя… Ловкий комар и вурлака в пропасть загонит. Обкатаются… Только злился, что от городского сидения некоторые разучились ходить. Как на марше прогрелись до пота, скомандовал:

- Рот нараспашку, язык на плечо!

И погнал и погнал…