1.

Истина зависит от точки зависания мозга. Иногда она в этом положении умораживается, тогда ей необходима срочная перезагрузка, куляние, началом которой может служить приличный пинок. Вставай, отряхнись, ищи линию горизонта, намечай на ней точку и топай…

Бригадир ел и не чувствовал вкуса, не понимал, что ест, спал, потом мучался, что не может вспомнить нечто важно – то, что обычно прячется во сне, ходил лунем средь бела дня, ничто не радовало. Уже решил в хрычевне «глаза залить», уже и налили, и тут только сообразил – глаза! Они смотрели на него из щели сна, они запали. Стал вспоминать – где, откуда сглазили? – весь вчерашний день перебирать…

День начался, как обычно – скучно, хотя в какой-то момент была надежда поправить настроение. Поскандалил и «завернул носа» какому-то приезжему, отчего тот, роняя крупные капли побежал наверх - в номера (вроде как вооружаться), но обратно уже не вернулся. Некоторое время ждал и понял, что не дождется; приезжий, видимо, охладел. К этому времени упырь-побирушка слизал все капли с лестницы, шумно рыгнул и рассыпался благодарностями. И, уловив настроение Бригадира, посоветовал новую хрычевню - сходить развлечься.

Легко добыто, легко прожито.

Бригадир, после давнего и последнего крупного дела, помаленьку спустил все в тотализатор и, перебиваясь халтурками, старался брать нешумные. Заметным быть еще остерегался. Хоть Смотрящего в очередной раз сменили, и новый объявил амнистию, но каверз еще ждал - кто знает, что за отголоски от дел прошлых могут отфонить? Иное эхо несколько раз вернется, а в последний свой прилет так вдарить – лежи вверх лапами, хлопай глазами – смотри на собственных мусорщиков.

Прятался в делах навозных. Навоз и бога обманет. А все потому, что не божье дело в навоз заглядывать. Не от того ли, дела навозные самые прибыльные? Самый скорый гриб навозный, но чуть перерастет – в слизь. И срезанный - не успеешь обработать - тоже в слизь. И человек непривитый - в слизь, если не уберегся. Бригадир на этой работе и потел и холодел. Отработает на чешуйку или две и деру с этой работы… До следующего раза.

Жизнь, что луна: то полна, то на ущербе. Жил теперь на окраине – в «номерах».

Чтобы зайти, надо стал босыми ногами на специальную доску и вымыть, поливая на них из кувшина, а вышибала тем временем пальцы на ногах пересчитает. Прежде подобных гостиниц не было, теперь появились, и каждая, что люксовая, что номерная дурили по-своему. Но, если хочешь качественно отдохнуть, придерживайся правил, иногда нелегких. Зато сюда уже не каждого пустят, можно ощутить себя человеком значимым. Для всех – другие заведения – иди под тент у дороги, к гамакам или горизонтально натянутым канатам, к мухам, к покрытым уличной пылью столам…

Раньше до обеда валялся. Уже ходили с трещотками, призывая на жратву. Тоже нововведение Смотрящего. Теперь и каждая хрычевня кормила в одно и то же время. Пожрал – не засиживайся. Все остальное время на питие.

Смелых теперь ищи в тюрьме. Там же и глупых найдешь. Остальные – в хрычевне, свое пропивают, обсуждают смелых и глупых.

Слышал, что Мастер в штрафные грибники загремел – замели, а потом (шепнули люди знающие) метропольские его загребли на свой контракт. Бригадир в лихое время отсиделся, потому как, первым делом лик себе сменил, походку и в местах не появлялся, где любил. Потом из списков исчез – срок вышел, потом очередная амнистия со сменой очередного Смотрящего. Вздохнул свободнее. Хотя и привык к своим новым пухлым щекам, но накладки эти с рожи, что стоили ему изрядно, содрал и снес в ту самую комиссионку - до следующего раза. Туда же сдал и парик, после чего стало мерзнуть залысье – опять завел себе кепочку.

Комнатушка небольшая, но своя – снята на межсезонье, делил ее с одним мрачноватым следопытом, работающим на грибных людей. Сейчас тот был в экспедиции, но свою долю проплатил вперед, чтобы не потерять место, а сам еще неизвестно – вернется ли.

В свое время навел он страху на Бригадира.

Видел потравленные кислотой рожи, но таких… Будто специально пипеткой капали на привязанного, чтобы создать нечто особое. Потом попривык и даже закусывали вместе в номере, хотя по-первости кусок в глотку не лез. Это ж надо же так уделать человека!

Грибник этот пытался как-то рожу свою приукрасить – мочалу носил на голове (собственных волос не было) кепи на лоб, словно мэр какой-то, чью морду в три дня не обгадишь, воротник стоячий – подбородок прикрыть… Пень нарядишь, на пригляд и пень будет хорош. Но не к этому случаю.

Хорошо одному!

Старая древняя металлическая кровать с облупившейся краской, которой можно было насчитать не один десяток слоев. Ватный матрас на провисшей едва ли не до пола сетке, первый день, как вселился, так и не смог заснуть, бросил матрас рядом и полночи провоевал с черными напольными блохами-прыгунами. Наигрался с ними в прятки до такой же черной злости – загрыз бы! После первой же ночи сообразил доску, стало лучше, уже не вроде того гнезда, что не по размеру. Может для какого-то недомерка и удобно, но Бригадир принес и вторую доску под матрас – любил спать ровно.

Долго спать – долг наспать. Но раньше лежал много и даже думал – идти ли на жратву? Входило в стоимость номера, но разносолов не обещалось, те же самые грибы.

Опять спал днем, во сне ворочался лешаком. И сны были какие-то лешачьи. Он ли сам когда-то скреб матрас, пытался ковырять лапами для этого дела не приспособленными? Иное забилось? Старый ватный матрас – многое перевидал. Хотя и наслали поверх каких-то покрывал-одеял, в иные дни не спалось, ворочилось, точно чувствовал старое бесстыдство, словно буквально перед тем, как лег, кто-то зачал на этом месте детей, и все еще не выветрилось. А ком этот - сбитость от угарной… Эх! Бригадир ударил кулаком по выпуклости и приказал себе забыть. В очередной раз забыл. В очередной раз вспомнил. Опять ватный гвыль оказался под боком. Словно переместился под него. Попытался разбить его кулаком, но только сдвинул в сторону, лег – опять неудобно, уже по-новому. Достал нож, вспорол. Достал то, что внутри оказалось и озадачился… Никогда такого не видел. Домовенок ли в спячке, ленивый, как все гостиничные служки, иное «не поймешь что» закуклилось, булыжник с ногами или … уж и не знал, что подумать. Спешно оделся. Тут главное лохом не оказаться. Понес на толкучку, билет взял, пристроился, положил перед собой. Рожу сделал значительную.

От мелкой воды много шума. Так и множество мелких людей на торжище создают невообразимый шум, стараясь придать значимость своим мелким делам. А Бригадир молчит – смотрит перед собой и даже поверх, в глаза никому не заглядывает. Хороший товар сам себя хвалит. В руках тугое, причудливо сбитое, ножки торчат безвольно. Можно подумать, что дохлое, но не пахнет, а за ножку потянешь, ущипнешь, в себя втягивает.

Бригадир стоит, знай себе, за ножки пощипывает. На заумную вещь много любопытных.

- Что продаешь?

- Что видишь!

- А почем?

- Тебе не по карману!

- Это почему это?

- Вещь для человека знающего, а ты, вижу, не знаток.

Тот в маты, а это, как известно, еще больше клиентов привлекает. Обступили, но не гадают. Не хотят невежества своего показать. Никто не хочет. Так и стоят, ждут, но к выводу приходят, что вещь стоящая, поскольку больше ни у кого такой нет. Цену гадают и тут же сбрасывают. Но это на сегодня стоящая, а завтра, глядишь, понавезут, и цену сбросят. Потому лучше не брать.

Бригадир же свое спокойное слово загибает, что если не понавезут, то тот, кто сегодня не купил, завтра с носом останется.

Опять кто-то о цене спросил. И опять ответил, что дорого и только для знатока.

- По виду так типичная вша постельная, - проворчал недовольный.

- Где ты таких видел? Таких не бывает. Если вша, так на вес золота.

В руки не давал, сам крутил во всех ракурсах.

Наконец, какой-то приезжий протолкался, увидел, что у Бригадира в руках, удивился страшенно, брови на затылок вспрыгнули. Сразу видно – узнал товар!

- Бляха-муха! Откуда это здесь? Редкость-то какая! Всю жизнь искал! Знаешь хоть, что это?

И тут Бригадир, вдруг, возьми сам и брякни (неизвестно откуда взялось):

- Сонник это!

Пошел, словно сошедший с ума информер, выдавать такую инфу - все рты пораскрывали. И Бригадир бы раскрыл от изумления, но его хавальник чесал неостановочно, от него независяще.

Бригадир помнил за собой такие случаи. Когда рот точно также открывался непроизвольно и нес такую пургу, что приходилось срочно менять жизнь. И откуда что бралось? Вот попал! Добро бы по пьянке, тогда понятно было, но не тогда же, когда ни в одном глазу, и все видят, что как стеклышко? Вот попал!

Нарассказал всякого… Чего было и чего не было. И как не вздернули? А про «это» рассказал, что штуковина кормится снами, а потом отдает их. В цивилизованных местах давно разводят, теперь до нашего … добралось. Первый экземпляр в этих местах. Потом шныряют их представители-агенты по Провинциям, подсовывают в места, где … спят.

Бригадир рассказывал и одновременно успевал подумать, да поежиться, какие его могут быть сны? – таких врагу пожелаешь! Разве что, очень доставучему.

И закончил, вдруг, нескладно:

- Если заряженный - очень дорогой, этот еще не заряжен, потому дешевле, но дорого.

- Как активизировать?

- За все ноги дернуть и под затылок, когда спать ложишься

- А если это не сонник, а клоп-переросток?

- Тогда не выспишься! – сострил Бригадир, первый же заржал, показывая, что шутка это, и остальные должны понимать как шутку, но так получилось. Что смеялся единственный. – Точно не выспишься!

- Или не проснешься, - проворчал кто-то.

- Уже и во сне не прикрыться, не спрятаться! – мрачно изрек кто-то.

Стали смотреть неприятно.

Бригадир уже хотел по-тихому ускользнуть, затеряться. Придержали. Тот, кто постарше, высказал общее, надуманное

- Ты, паря, как хочешь, а от этой штуки избавься. Да так, чтобы она больше ни к чему пригодной не была. И слово об том обществу сейчас же на месте дай. А то общество обидится, и появишься здесь с этим, избавляться будет от всего разом – оптом.

Бригадир кивнул, даже не пытался смотреть по сторонам – на сколько и действительно ли готовы идти в обиду. Умылили! А все за язык поганый. Отрезать что ли? Прошмыгнул меж стоящих, потом дальше, напряженно вслушиваясь, не топчутся ли следом?

Один догнал-таки, напугал, пока не разглядел, что свой - подставной.

- Ну, ты даешь! На кой гриб, меня приглашал, если сам слова сказать не дал? Но это твои заморочки, а мне плати, как договаривались!

Расплатился…

Неловко получилось, а так все рассчитал красиво, и этого приезжего нанял кстати, чтобы впарить всем завлекалочку, и сдать товар незадешево какому-нибудь лоху-транзитнику.

А этот, что «приезжего» из себя корчил – цену набивал, все не уходил. Взялся делиться сомнениями, будто Бригадиру без них легко.

- Что мы им чуть впарили-то?

- Постельного клеща-переростка в спячке, так я думаю, - сказал Бригадир.

- А если?

- Что – если?

- А если действительно - «если»?

А если… Или… Или … И Бригадира вдруг опять «пробило» - второй раз за день – когда такое было?! Как принялся перечислять упущенное, что подсадной отступил в сторону и еще дальше, сказал озабочено:

- Сходил бы – проверился. Может это инфекция какая – мозговая. Может метропольские с собой занесли? Может, и не лечится. Вошиный твой сонник-то где?

Соврал, что только что стукнули по голове и забрали.

- Эх! Легко пришло, легко ушло! – изобразил радость Бригадир.

- Только одно в этом деле точно понятое, - сказал Подсадной: - Если тебя по голове бить, болтуха твоя не лечится.

И ушел. Показалось ли Бригадиру, что перед тем на карман внимательный взгляд бросил – выпирает ли?

Вот тогда, придя в номер, Бригадир тщательно ощупал весь матрас и… нашел детенышей.

Порядком тому было. Детеныши подросли… Его личный Чур любил ими играть, спал теперь не запазухой у Бригадира, а в коробке с «этими» - непонятно чем, на пригляд поздоровел, и даже, вдруг, стал обрастать шерсткой. Раньше мог, но боялся, что опять сдерут вместе со шкурой – мех чура всегда в цене - поговаривают, лечебный. Теперь, непонятно с чего, осмелел. Если Бригадир оставлял дома присмотреть за барахлом, то развлекался тем, что устраивал войну мухам, словно какой-то дешевый мухолов. Столь громко, что соседи жаловались. Потом отпросился на случку. И после этого повадился уже без спроса уходить на крыши – где жил какой-то иной жизнь.

Говорят же: «Пусти чура погулять, потом не доищешься!»

Бригадир видел странные чужие сны, а в своем собственном как-то размечтался – что одного «считывателя» непременно Смотрящему в подушку, еще ментам в диванную их начальства, и еще кое-куда... Сны сдают тайное, которое даже под пыткой не допросишься, не знаешь, что спрашивать. Сны то сдают, о чем их владелец сам не догадывается, что поутру вспомнить не может. Таков человеческий дар – моментально забывать, что скрытому принадлежит, тому, что не с ним, не про него, а рядом, поступками его руководит.

Но потом остыл – сообразил полную невозможность. Не блядюга же он, Бригадир, чтобы его так свободно к постелям подпустили? А любые вариации заставляют привлекать лицо постороннее. Нет такого лица, чтобы на всякий случай не работало на все стороны, не сдало, лишь бы не висеть самому, не вялиться в той самой клетке.

Нет дел хуже тайных.

Все это до «того» было. А потом? Что было потом? Вроде бы потом понесло по городу…

2.

Изредка ходил в город, надеясь подрубить нестандартный заказ, всегда бывает такое, что кто-то остро нуждается в услугах человека с ружьем. Постепенно осмелел, даже стал появляться в центре, но все еще держа голову не так как прежде, не дерзко, а буравя бороздки исключительно в пыли, только ожигал взглядом, если кому-то вдруг казалось, что это лох заезжий, и пытались покуситься на его ружье. Взгляда обычно и хватало - каждый, кто хотел жить долго, становился физиономистом.

Сейчас тоже зашел на биржу. На бланке, что подсунули, написал, что морально устойчив, стреляет хорошо и в правильную сторону, ну и про всякое остальное, с чем можно подойти к не последней экспедиции, когда у них запара. Но не сезон еще.

Разносчики информации, посредники дел всех категорий, ходили со своими нагрудными пиявками, что-то вроде зоба – только плати, ткнет пальцем в пиявку – все расскажет. Дерут много. Торгуют контрактами. Когда такое было?

Бригадир ходил искать контракта на новый сезон. Спросили чешуйку только за то, чтобы список огласил. Уединился со своим «информером».

- Поймать … двухлетку, зубы без изъянов. Беру 30 процентов.

- Сам лови! Дальше!

- Убить Шалого.

- А это что за хрень?

- Уточнение при подписке. Известное условие – убить надо в определенном месте, в определенное время. Дана цепочка вариантов – место, время. Беру 15 процентов.

- Сколько?

- Хорошо, десять.

Бригадир сразу отметил, легко долю сбавляет, подозрительно, не борется за свои комиссионные, значит, контракт с гнильцой.

С контрактами так, если взял – умри, но сделай. Только такой выбор дается – либо сделать, либо помереть, но еще чтобы все быстренько, потому как клиент ждать не может, подпирает его. Но можно и обойти. Пролистать заглавия, и по ним кое-что понять. Ходячие информеры столько мусора в голове имеют, что все закоулки забили, потому дополнительную пиявку на себя навешивают – то ли стимулятор поиска, то ли еще одни склад.

- Берешь?

- Буду думать. Дальше!

- Смотри, другие надумают.

Может и так, но все равно тухлым тянет, - подумал Бригадир, и неожиданно для себя спросил:

- Подбери мне все по теме: «Восемь» или «Восьмой».

- Все? – удивился информер.

Потеребил пиявку. Глаза закатились, стал выдавать инфу...

Бригадир послушал – загрустил, столько раз думал. сам то он что-то помнит, когда выложится, иссякнет? Не работает ли еще на кого?

Затосковал.

Убрать информера и деру из города – все равно вычислят, пришлют эроплан, и бомбу уронят на макушку – выжгут на километр. Так и называть будут – Пятно Бригадира.

Теперь не мог вспомнить: убил он информера или нет? По-другому договорился? И что было по теме… Какой теме? И на кой ему сдалась эта тема? Затер информер ему память? Или он информера затер? Только тоска и осталась. Почему? Никак не мог вспомнить, ничто не цепляло, за что стоило бы сильнее расстраиваться, едва ли не больше, чем за глаза из сна. Глаза? Какие глаза? Были чьи-то глаза!

Шел в центр спотыкаясь, думалось несуразное. Вроде бы взял контракт. А какой? Неужто «темный»? Из тех, которые сделаешь, а до конца не поймешь, что именно сделал? Никогда раньше не брался за подобное… Но ведь зачем-то рыскает по городу уже вторую неделю? Словно ноги сами несут, а глаза так и зыркают во все стороны – ищут несуразицы. Глаза?

Привезли метрополивскую пайку, разное шматье (в том числе и бабское) – ставили на довольствие тех, кто подписывался на «невмешательство». Разбросались широко – праздник глазу, а запах! Тут же, всем желающим, давали пробу снимать, но только не более двух укусов. Хорошо тем, у кого рот надрезан! На пробы была очередь большая, а вот на индульгенции шло не валко – в основном инвалиды стояли и побирушки. С тех, кто слово давал залоговое, подписывался, снимали слепки ушей и ступней – теперь, если поймают, пусть даже не на самом «деле», а лишь в зонах, определенных запретными, самым законным порядком лишат того и другого… Все законно, все согласно оставленной копии. Капали на документ с пальца. Кровь пути кажет. Теперь опознают, и не отвертишься.

Попутно слушали благодарственные речи.

- Задача администрации заставить каждого работать не только на себя, но и на общество!

«То есть, на Смотрящего и на его шестерок-администрантов» - мысленно переводил Бригадир.

Первые индульгенции выдавал сам городской Смотрящий. С ненормальной (даже на взгляд привычного ко всему Бригадира) волосятостью, торчащей со всех щелей – седой и пышной. Дурен, но фигурен. Каков ни есть – все при нем.

Глядя на него, человеку образованному разом вспоминались уроки геометрии. Лицо – четырехугольник, накрепко присаженное тем цилиндрическим недоразумением, что называется шеей, на четырехугольник более крупных размеров. Толстые люди обычно напоминают небрежно сработанные бочонки – там повело, здесь выпирает – этот же скорее тщательно вырезанный квадратный комод-бюро, струганный самым путевым инструментом. Взгляд невольно останавливался, искал ручки и гадал, а не выдвигаются ли у него вместо карманов маленькие ящички? Но это по корпусу, а вот по всему остальному… Оставалось впечатление, будто мастер запил на середине работы, либо доделывал не сам, а его непутевые подмастерье; руки получились разные (на одну либо взял от чужого, либо не хватило материала), но более всего не повезло обладателю с ногами - дело было даже не в их кривизне, а складывалось ощущение, что ноги от корпуса начинают рости прямо с колен (если только не предположить, что они вдавились внутрь фигуры), и можно было высказать сомнение, что эти свои колени Смотрящий когда-либо видел иначе, как особым образом выставив пару зеркал. Огромные его красные глаза, будто очертаные головешкой из костра, на самом деле подбиты по краю мелким густым волосом, и так плотно, что не различить отдельных волосинок. Не было в них ни проблеска женского – мужской был глаз, богатырский. И не жалили они людей в поверхность, а придавливали – не шелохнись! Иные спотыкались под ними... Тяжело под таким взглядом, неповоротливо. За глазом этим и погрешностей тела не замечалось – какое оно на самом деле, для чего предназначено – никто не смел острить…

Новый Смотрящий нравом крут и ликом лют, на иного так глянет, рявкнет: враз обделается – вонища. Рассказывают: первым сошло, грех сняли. Посмеялись. Некоторые ухватили, пользоваться стали, чтобы собственные мелкие грехи списать, взялись специально на разносе обсераться. Думали – по нраву, оказалось – нет. Но про это рассказывать не хочется… Стали поговаривать, что Смотрящий лести не любит. Но Бригадир знал, что таких людей или нелюдей на свете не бывает. К каждому подходец можно найти и крутить свои дела. Ортодокс же опять нашел?

Бригадир терпеть не мог стоять в очередях. В таких местах обчистят «на раз», подцепишь какую-нибудь заразу и наслушаешься такой похабени, что вера в человечество исчезнет окончательно.

Забросил словесную мульку, что он, Бригадир, собирает новую шарашку на дело стоящее. Но растекалось вяло. С прошлого раза напрашивалась такая швалина, такие доходяги, что хоть на себе тащи. Да и не было стоящего контракта – это он мозги пудрил, надеялся, что под группу и работа найдется. Дырой дыры латал.

- А грибного Феди чего не видно? Он же вроде бы тоже попенсионерить собирался?

- Не дождался праздника. Ушел гондольерить на Большую Клоаку – говорят, лихая работенка, на некоторых участках не одно изгрызанное весло сменишь.

- Где это?

- Далеко. Возможно, что даже не в нашей реальности.

- Василь? Который василиск бывший?

- А помер.

- Неужели в зеркало посмотрелся?

- Нет, комариной смертью. Собственной.

Бригадир расстроился. Василь-василиск – единственный, кто помнил то давнее его лихое дело – последний свидетель, так сказать. Теперь, и все сроки секретные пройди на ту давнюю операцию, а расскажешь – не поверят. Как брали те вражьи биолаборатории. Насиловали голяшек и жгли все подряд. Всякий раз, когда об этом вспоминал, волны прокатывалась по коже до пят, словно массаж – еще и от конца в самое его начало – все словно привитыми заново мурашами. И его личный чур-защитничек начинал волноваться, шевелился пластырем в том месте, где ребра отсутствовали, грозился проснуться и на плечо выползти… Ушел, значит, и Василь-василиск – кусил таки и его кладбищенский комар…

Обсуждали Смотрящего, но тихонько. Чтобы сам он не услышал, и чужие не донесли. Кругом были люди на злословьях проверенные, каждый про друг дружку мог всякое порассказать, доложиться. Круговой порукой держались. Сошлись, что спеси в нем - не на одно ведро браги можно нацедить. Дела его не ругали. Это, может, в иных местах и принято правление ругать – у туточки нет, тут положено разом под ноготь и распиндорить. А кого? Так, как придется. Кто победил – тот и прав. Свободный город, он свободный и есть.

Новый лозунг над смотрильней тоже никому не нравился: «Береги свое тело для военного дела!». Войны не ожидалось, но множились слухи, что Метрополии требуются волонтеры, и на это дело будут отряжать каждого десятого.

Шальной гусляр-балабошник (должно быть, пьяный, неместный и дурак) бесшабашно подвывал свое и в голос:

«Мы мочили, их мочили, потом начали сушить…

Мы сушили, их сушили, нас те взялися мочить…

Отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая!..»

И Бригадир понял, что гусляр не доживет до вечера. Когда ты во власти, терпеть чужое слово невозможно. Как вошел Смотрящий в должность, убедились - чаша терпения его настолько мала, что достаточно пары капель, чтобы она наполнилась, и уже водопадами лило через края.

- А как красуется! Раздобрел! Опять баллотироваться будет – не пикни. Жди, заставят всех кровь сдавать, как в Неволе…

- Ну, с моей крови им прибытку не будет, - сказал Бригадир. - Ее еще метропольские пытались сцедить, да не осилили – настолько загустилась. Я среди вас единственный кто два раза под Большую Раздачу попадал, да из ума не выжил.

- Из Неволя, говорят, опять вырвались – сейчас рассказывают новости – что, да как там сейчас. Это в шестой хрычовне. Сходим?

- Своих мраков хватает, потом спать не будешь, - отказался Бригадир.

Город Пустошь недостаточно большой, чтобы разбиться, развалиться на районы и устраивать меж ними войны. Но чтобы отрядить стоящую бригаду в соседний Неволь – пограбить от души – цельности тоже не хватало. Со своей внутренний грабильней не совладать. Потомственные менты пиявили - поставили под оброк с добычи, да такой, что сразу делало экспедицию невыгодной. Но с этими не совладать, эти, пусть на какое-то время, но могли поставить на уши всех, да заставить на них – этих обрезанках - топтаться. Может, удалось бы прищучить, если бы не подлая манера брать заложников, да расстреливать в собственном дворе из расчета двадцать к одному за каждую милицейскую душу. Расклад для любой группировки невыгодный. Задраться же по-настоящему, это всех обиженных поднимать, а значит, на все то лихое время лишиться транзита – пойдет, на радость конкурентам, другой стороной, а потом еще неизвестно - наладится ли? Остановится ли буча? А во вкус народишко войдет? От ментов на лабазы свернет? А так и будет, если сразу нахрапом не взять ментовку и весь их комплекс, те запросто могли отсидеться в своем кооперативе на берегу озера - хорошо укрепились. Единственное, что до сих пор удавалось им качественно попортить, так только огороды. Хозяйки ментовские большие мастерицы огородных и кухонных дел, устраивали головомойку мужьям – слабое утешение.

Детишки, пусть самые подорвыши (и даже с крайних выселок!) тоже молоденьких ментенков сторонились - по жизни и воспитанию отмороженных, каждый играл сам по себе.

Что нас здесь держит? – подумал Бригадир. - Весь город держит?

Мысль соблазную закопал поглубже. Не ко времени она пришла. Хотя, прямо-таки увидел, как весь город, словно в древности, снимается с места и по дороге укатывает со всеми своими лабазами. А вот ментовская крепость, в незапамятные времена вросшая, остается. И чиновничьи муниципальные конторы остаются, и все они смотрят вслед озадачено и думают – как же так, кому-то они были нужны? Чешут собственные загривки в кровь. Бригадир увидел это столь явственно, что даже перекрестился, чего уже не делал много лет, и теперь озабочено шевелил пальцами, опасаясь не отсохнет ли рука, как предсказывали, действительно ли немеют пальцы или только кажется?..

Город раз в три года выбирал себе «смотрящего» (мэра, по-новому) с правом казнить и миловать. Но уже не из ментов – эти давно вне игрищ, они вне, или над ними (как считали сами). Иногда, до истечения срока, вешали Смотрящего, особо, если новый много чего обещал на его костях понаделать. Но бывало, что на похмелье вешали и этого рядом – как бы в качестве извинения, что погорячились. Много чего было раньше, теперь во времена новые все как-то упокоилось, поблекло, жизнь стала не столь яркой, хотя продолжительность ее (у чиновничьего племени – точно) увеличилась. Были такие, кто горевал по этому поводу вслух, потом находили их в закутках порезанными на куски – новый Смотрящий был крутенек и собственную кодлу уже в обиду не давал. Все говорило, что сидеть ему в Смотрящих (вне правил) и второй срок, и третий. Вряд ли найдется такая глотка, чтобы гаркнуть на пересмотр.

Прежний Смотрящий Бригадиру нравился больше. Весельем своим, куражом. Можно было под настрой и про жизнь поговорить. Допускал к телу. Весь на виду был (почти совсем, как и сейчас – подсох уже в своей клетке, не попахивает). Живым носился с проектами облагораживания местности - через то и пострадал. Любил собрать чуть ли не весь город, и речи толкать, заводить про трудовой подвиг. Про то, что городскую поляну неплохо бы расширить.

- Всяческая лесная ли, озерная, болотная ли хренотень чего больше всего боится!? – орал в смотрильне, да так, что и на площади было слышно.

- Муниципалов?

- Чушь! Денег! Денег все боятся до судорог. Деньгой порабощают и уродуют! Потому, мокни мы нашего ростовщика-ортодокса какую-нибудь прудку, что произойдет? Вода станет, как бы, святой – все русалки передохнут и вверх писями всплывут! Слишком много денег через него прошло, чтобы воду не отравить…

Хороший был Смотрящий… Много нового ввел. И о бюджете заботился, экономил, где выдумки хватало. Знали, к примеру, что у города святых ортодоксов (умеющих накладывать рубеж и запреты лепить) целых двое. Долгополый и еще отец Серафим. Бывало, что и на пару работают – вдвоем рубеж-дорогу освящают, это чтобы лес со своей живностью не наползал. Бюджету вдвойне накладно, но без собственных святых городу никак нельзя. А они цену ломят.

- Так нахрена нам двое? – придумал Смотрящий.

Проголосовали одного списать. Воздержавшихся не было. Серафима решили распылить над городом для пущей его и своей святости (и чтобы конкурентам не достался), и взялись экономить дальше. Про деньги рассуждать – хорошее охранение, но не будешь же ими гвоздить рубежи?

- Через что енто прошло?

- Что про что через что?

- Через что у долгополых деньга проходит для святости? Чего касается? Через кишечник пропускают?

- А шут их знает, как они им молятся. Думается, по любому, через руки тоже. Даже, если только с начала и с конца.

- Тогда… и на кой нам целый ортодокс?

Выиграли вдвое. Одна рука (пустили в дело) «пошла влево» – «скрести землю когтями», вторую отправили вправо – повязали ее на святое колесо и взялись катать по дальнему рубежу. В тот год освятили все очень быстро. Ортодокс выжил и опять стал первым советником у Смотрящего. Теперь у этого, что совсем неулыбчивый. Ко всякому человеку прямиком одна дорога, но ползком – десять. И не заметит, как яд в уши влили. Всякий яд лучше с медом мешать. А Смотрящий этот, похоже, прямым и раньше не был. Широким – да, но только не на душу. Речи – мед, дела – полынь. За Смотрящим и Ортодоксом теперь глаз да глаз нужен – как бы чего не отчебучили. Был бы Бригадир при деньгах, приставил им глазастиков…

3.

По утру пар изо рта. Над торжищем вроде облака – издалека видно. День обещался ясный.

Худ торжок, но пуст и горшок. Бригадир еще чуток потолкался в очереди, выхватывая крупицы. Все может сгодиться, когда жизнь впроголодь.

- Нанялся рыхлить разделительную полосу – вот где страстей набрался, страху-то, страху-то сколько! Ты рыхлишь, а они на тебя смотрят – глаза горят! Кровь в себе начинаешь чувствовать, сколько ее и какая она, а те уже слюной исходят, подвывают и сербают, слюни сглатывают – ей-ей не вру! Ну ее к лешакам ту работу! Особенно, когда город жмется и сопровождал не выделяет.

- Альтернатива – только Свалка. Подпишемся?

- Рановато нам туда. Живым не вернешься - оттуда еще никто живым не возвращался.

- А иным?

- Иными возвращались. Но это хуже смерти.

- А где на них посмотреть?

- Шутишь?

- Не расположен…

Тогда первый взялся в ухо нашептывать, а второй глаза круглить.

В иные времена Бригадир бы и сам полюбопытствовал, но сейчас другое занимало. Не про то был его сон, но отсюда – шнырял глазами во все стороны.

Кто-то, распинаясь в своей косности, старости и давней фортуны, за счет которой «претерпел», которая так обломала, что теперь лишь в петлю или стукачи, огорчался и огорчал других:

- И нечисть-то была понятная! А сейчас, куда не шагни, разряды полагаются, категории, лицензии. Заигрались! Уж на всяком задрыпаном болоте, где и - … Пукеныши, которым … и два мозга с горошину, карьеры лепят

- А в городе? – спросил Бригадир. - Кто казенного козла за хвост ухватит, тот и шубу себе правит не козлиную! Кого обдирает? Не суд страшен, судья. Не закон, а подзаконие.

Возразили, оглядываясь.

- При новых порядках наше дело телячье – обосрался и стой, - сказал один.

- На всех не угодишь, но всем и солнышко не светит. Каждый бок ему разом не подставишь, - подтвердил второй.

Много трусости стало в народе. Вот еще один заговаривается:

- Не нам ортодоксов судить, на то черти есть. Они приберут, рано или поздно, тогда спросят – начто людей объегоривали?

Плюнул Бригадир под ноги – отошел от людишек.

Везде собственный копеечный интерес. Тут знакомые водилы-почтари (народ отчаянный) встретились, разборы привычные устроили, насквозь родные.

- Я вправо, и ты вправо, я влево и ты влево… Как разошлись-то?! Ты меня хоть видел, гад!

- Не-а…

- А чего ж ты… бл… !

- Люблю по-пьяне с ветерком прокатиться…

Это местные перевозки – короткие, быстрые. У этих по всякому бывает, часто от быстроты своей - на тот свет. А дальние караванами ходят большими. Порядков местных не знают, потому для них столик выставлен с законником – разъяснять в чем не правы. Вот сейчас столпились и у законника и спорят, защемить пытаются свое право на право:

- Мы же друг дружку режем, а не их – им-то какое дело? Чего придираются?

- Не в своей вотчине.

- Мы и трупы с собой увозим, не мусорим.

- Здесь поляна не ваша. Зарезал? Плати налогу!

- За что?

- За то! Здесь со всякого пошлина за теплообмен. Привезлись-то теплыми? Увозитесь какими? Кроме того, с вас еще штраф и за неаккуратность. Из-за вас нашим городским вурлакам, опять вакцины колоть.

Тут же дежурят бомжеватого вида вампиры в нарукавных повязках – новая общественная дружа, набранная из тех доходяг, что только мечтают дождаться драки, в которой будет разбит ни один нос, и можно будет остаться слизывать капли крови с перегревшегося асфальта.

Тут же лечили от здоровья. Здоровый человек подозрителен.

Лето – припасиха, зима – подбериха. Летнее прожорство не так в глаза бросается, убыло да прибыло, а зимой только одно: убыло, убыло, убыло… Потом соси кулак. Вот тогда и начинаются дворовые войны. Страшное это дело, когда шатающиеся на ползающих идут войной.

Теперь времена иные. Киша кишке кукиш показывает, а терпишь. Край? Иди в рабы городские, рабы Смотрящего – он накормит, возьмет на довольствие, но отрабатывать на грибных плантациях каждый кусок придется – пищевых грибов сушеными сдать столько, сколько сам Смотрящий весит. И не второсортицу какую-нибудь. Потом еще спецгрибочки есть – этих плантаций все боятся…

В сторонке прильнули друг к другу два торгаша и что-то нашептывали… Знаток обычаев, определил бы сразу, что клялись самой страшной торгашеской, клялись в том, что не обманут, дав «свое» и держась, в качестве поручительства искренности намерений, за «чужое», вручив друг дружке едва ли не самое дорогое, что может быть у мужчин подвижного возраста – собственные придатки. При этом оба обильно потели и боролись с искушением припомнить прежние финансовые обиды.

Эти еще ничего. Эти вдвоем, без третьего посередке. А бывают настолько недружны, что (вынужденные, как и прежде, торговать «по-соседски») товары между собой пропускают через «третью руку», что в убыток тем и другим. Говорить им меж собой через посредника, словно не понимая: чтобы передавал одному слово другого, попутно очищая от скверны. Хотя говорят на одном языке, как так получилось, что действительно перестали понимать? Должно быть, что-то психическое, наваждение от войны, морок.

Прошли суровые. Все перед ними и даже транзитники расступались уважительно. Лица в крапинках-ожогах, на руках объеденные пальцами. Вольные промысловики – профессия вымирающая. Таков грибной человек старых времен – главные составляющие разведка и промысел.

Грибные ряды отдельные – туда ходить, только себя расстраивать. А вот на Транзитке (в транзитной зоне) торговали не только дельное, но и всяческую похерень, как-то; наряды бабские, пластиковую дребедень - ту, что погорячке ломается, но не сжечь – обдаст вонью, полгода потом обходи то порченое место. Раньше купцы честнее были, если дырка от бублика, то настоящая, без затей, хоть клеймо ставь, а теперь такая завлекаловка – понимаешь, что дурят, но так дешево, такой опт прет, что рука сама отстегивает. Бригадир на этом деле уже тлел не раз, и встретились бы ему те, что… Но такие транзитники два раза одним маршрутом не ходят – знают, что кое-кого обрадуют безмерно, что многое на них уже намылено...

На Блошке тоже торговали всякой ненужностью. Но уже без затей. Ненужности были надежные, проверенные… Мешки для ловли солнышка. Миски, в которых воду толкут до пыли. Здесь же практиковали и накрытие медным тазом - едва ли не всяк был готов торговать водой с гуся и специальными ежовыми рукавицами, чтобы чесать языки. Бригадир был не из тех, кто к найденной подкове страуса подбирает, но потолкаться средь балабольства любил.

Мошеннику ярмарка в покос! Бригадир таких на расстоянии вычислял и сторонился. Один раз ухватили за рукав, принялись что-то втюривать, не стал бить по рукам, по тем местам откуда что росло, в самый центр и выше, а только посмотрел в глаза, как умел только он – тяжело, недобро – отстали.

Бабуля в кроссовках (небось, еще от добиологического периода! – решил Бригадир) торговала тяжеленными ботинками рейнджеров, со стальными вставками в подошве, теми, что теоретически предохраняют от пальчиковых мин, и в которых невозможно драпать с позиций, отчего те рейнджеры кому они предназначались и несли столь огромные потери. А на нововведение откликнулись моментально - пальчиковые пошли с усиленным зарядом, уже, если и спасало ступни, то только тем, что вбивало их в задницы. Тут Бригадир подумал о Смотрящем - а не могло такое быть, что он лицо некоторым образом пострадавшее? Ноги, вона, как глубоко сидят…

Бабуля явно знавала и лучшие годы, раз закрепила за собой такой самоходный драндулет – работы не иначе как самого Миколы-Шорника. Поискать бы клеймо. Тертая бабуля. Наверняка могли бы многое друг другу порассказать. Бригадир и сам в Первую, да и Вторую МежПараллельные ходил в дезертирах – (тогда еще не вешали). А вот когда Био начались, пришлось похлебать, тогда вербовщики прошли по земле словно гребнем, вычесали с местности всех. Не только кто мог носить оружие, но и тех, кто хотя бы тайное кодовое слово вякнуть - припечатать врага к земле матерно. С этого и стал обрастать всяким. Понес с собой и на себе многие знания.

Пол жизни прошагал в «поршнях» - обувке из покрышек.

Высокий короб для насыпного товара был прилажен во времена новейшие. Ботинки кучей, навалом, иные связанные попарно. Иные, ношеные вразброс, такие, если потрясти, можно было вытряхнуть и мелкие кости пальцев ног. Бригадир когда-то тоже подумывал, что бы сделал с тем умником, который придумал такую обувку, а еще более с тем, кто поставлял или заказывал в их подразделения, а потом и о теперешних торгашах… Понятно, с чего так берегутся. Бригадир свое ружье носил на укороченном плечном ремне - приклад в подмышку. А сам ствол – длинный (не по городу «прибор») – голенище цеплял при ходьбе, отметина пропечаталась, и уже была заплатка.

У этой вроде так же, но уже ствол–обрезанка висит у юбки… Возможно, неплохой когда-то ствол, если бы не видно было, что приклад к нему неродной, струганный каким-то умельцем, да и то треснул по всей длине, теперь замотан проволокой – обычное дело, когда пользуются усиленным зельем и не умеют соизмерять заряд – тут либо это, либо хуже: ствол в одном из мест вздувает, а то и рвет. Потому часто и режут его, чтобы покороче был, сплевывался быстрее. Но сам приклад, в отличии от ствола, обрезан не был. Соображает, что с упора лучше. И сама стоит грамотно, так, чтобы (если что) сразу шагнуть за прикрытие телеги, а деревянный борт у нее, не иначе как фальшивый, имеется позади стальной лист и крупняк выдержит. Фермерство многому учит. Держит свой обрез также, как и Бригадир ружье, словно дождь идет, стволом вниз, пропустив ремень через плечо и голову. Но, поскольку это обрез, то уже вроде невзначай его и наискосок можно повернуть: в результате, с кем ни разговаривает, получается, что дуло смотрит мужику в пах - тому спорить о цене неудобно.

Бригадир сам умел стрелять из-под локтя, забросив левую руку за спину к куркам, а правой быстро «подать ствол» куда надо.

Еще раз присмотрелся к бабуле – что-то знакомое… Возможно, что раньше была хороша и даже (определенными местами) красива. А теперь от всей красы – только складки, да усы! – подумал Бригадир и похвалил себя за рифму. Складки? Точно! Они самые!

Всякого дурного бывало. Хорошее так не запоминается.

Как-то не успел респиратор нацепить - попал в «раздувку». Раздуло. Иные лопались, а он выдержал. После болезни кожа висела складками и никак не хотела стягиваться, обратно к скелету возвращаться, к поджарости. Особенно раздражали складки на боках, напоминающие огромные уши – заправлять их под ремень или поверх? Но потом кожа, худо-бедно, стянулась… А вот у этой кожа висит, будто так и не получила вакцинацию от подобного. Та газовая атака закордонников… Где же она была? Бригадир не страдал склерозом, а тут попыхтел до поту, но подробностей не вспомнил – все перемешалось. Одно понятно, бабуля явно раньше торговала не семечками. И наверняка помнила еще первую торговлю, когда каждая обставлялась такими тактическими ухищрениями, что на саму торговлю уже не хватало пыла, и шла она ни шатко ни валко. Да и чем тогда было торговать? То ли дело сейчас!

Здесь было. Точно здесь! Про это место его сон! Вот и клетка накрытая…

- Покажи!

- Некоторые платют, чтобы поглядеть! – проворчала, но на мгновение приоткрыла.

Пропал Бригадир!

Смотрела на него бездонными глазами его непохожесть. Такая, что кроме как в душе, еще что-то шевельнулось – из того, что не шевелилось давно. О чем и не думал про это после того, как их бригаду, локализированную в мокролесье Энского урочища, посыпали с эропланов желтым дустом.

Час ходил потерянный, опять пришел – не купил никто? Вздохнул с облегчением, хотя и удивлялся. Неужели так много ломит, что даже транзитникам не по карману?

- За что продаешь?

Не ответила, будто и не заметила.

- Почем? – уже настырнее, да и металлу в голосе добавил.

- Тебе не по карману!

Бригадир держал ухо востро и, нет-нет, трубочкой его сворачивал, чтобы не ухватили. Страшны разъяренные женщины. Если есть возможность укусить – клочья полетят. Неистовой силы они в тот момент. Это от отчаянья, что не сложилась очередная комбинация, что разгадали.

Вспоминал раннее, где и когда ему могли так начудить на глаза.

Была одна ведьма, вроде бы прикормленная, но вечно недовольная. Та раз совсем озверела, с катушек сошла, грозилась в ухо плюнуть – отчего должны были непременно завестись в черепе неведомые тараканы, и плюнула-таки, но не получилось у нее. Пока держали ее служки, Бригадир, рисуя на лице улыбку доброго идиота, расслабил мышцы, на обман пошел, а потом резко дернулся, увернулся, в ухо к себе не пустил, но на левый глаз плевок все-таки словил. Слюны у ведьмачки только на один хватило – выдохлась, уже никакая была, видно, вложилась в это последнее... Действительно последнее, потому как бригада навалилась, подоспела, и через мгновение уже висела как положено и тыркали в нее…

А с глазом получилось диво как хорошо, сперва чесалось а потом и стало давить во все стороны глазное яблоко, будто не помешалось, не хватало ему места в своей лунке. Бригадир, сколько мог, не обращал внимания, но потом и на свет стало смотреть больно, щурился. Обнаружил, что ночное зрение стало улучшаться, правда видел все в одном зеленоватом свете, без других красок. И даже кровь видел в ночи как зеленую – специально проверил. Зато второй глаз был вполне, только на ночь отключался, словно решал отдохнуть от дневных забот. Бригадир тогда-то, как обнаружил, стал жалеть, что ту бабу повесили, можно было слюной торговать. Подумаешь, полуночная ведьма - Бригадир тоже не под утро деланный!

- Ты - одуванчик от Матвея - мои карманы не щупай, они очень даже способны удивлять! – сказал Бригадир.

Врал. Сейчас и мышь серую не удивил бы куском сухаря - сам жил в долг, в хрычевне кормили «до заказа», под слово.

Не купилась на хвальбу, не поверила – буркнула что-то под нос, явно обидное. Скользнул рукой по ложу до ствола – оскорбления не снес бы даже от Смотрящего, а тут неизвестно что… Зловредная старуха, словно невзначай, отшагнула в сторону. И фальшивый сучок на коробе сдвинулся – кто-то глянул из секретки, и ствол вымастрячил. Хоронился до времени среди товара, под фальшивым днищем. Может статься, что и дедок этой старухи, а может и внук, предосторожность по нынешним временам, пожалуй, лишняя.

Без усмешки показал гранату, переделку из древней навесной блин-мины – 5 кило прекрасной взрывчатки, 2400 осколков – достаточно, чтобы основательно проредить всю Блошку и уж точно перепортить всю обувь на возу.

- Меняю бабу на место в базарном ряду, - неохотно сказала бабуля. – Продай гранату! Две пары дам – лучшие – нулевки! Или даже три!

- Это на первом, что ли? – на всякий случай переспросил Бригадир, понимая, что цена безнадежная.

Блошиный рынок самостийно образовывался у транзитной полосы, за первым рядом торговли, там имели застолбленные потомственные места, всякий транзитник невольно притормаживал, глядел с высоты своего бронированного передвижного семейного городка и, бывало, что останавливался, отправляя младшенького прикупить понравившуюся безделицу.

- Моя рука первая – придержишь! – сказал Бригадир, стараясь не обращать внимания на оскорбительное сомнение, отобразившееся на физиономии старухи.

Порядком собирался с духом, потом озлился на себя, что обмельчал так, подошел решительно.

- Сдвигайся! – сказал долговязому.

- Куда еще?

- На длину кисти.

- Вот еще! – возмутился долгун и, конечно же (как без этого!) показал ствол. Бригадир – свой. Измерили... У Бригадира оказался толще. Постоял, дождался, пока долговязый сместится. Перешел к следующему.

- Прими вправо!

- Чего ради?

- Новские?

- Ну?

- В прошлом году с ваших выселок соседей лох донимал?

- Ну…

- Сами справиться не могли? Кого вызывали?

- Так то у соседей, а у нас тихо, да и шкуру видели, значит – сдох!

- Чеши репу дальше - твой зуб даю на то, если в этом году у вас же не объявится! Детенышей я не прибрал, на них заказа не было – как раз должны подрасти. Так что лучше сейчас начинай думать, сдвигаться или нет. Думайте!

Сдвинулись. Бригадир, между прочим, не врал. Сам бы не пошел и других бы не пустил – разнес молву, какие там уроды насчет слов зарочных, что не держат их в куче. И пришлось бы им не воз сдвигать, как сейчас, а саму деревню переносить.

Уже с полтора локтя расстояние выиграл. Первый ряд – славный ряд – торговля идет бойко. Пироги с глазами, их едят – они глядят, и другие глядят, завидуют, потому как, пироги те дорогие. А поевший сам становится глазаст до чужой копейки. Сквозь карман видит. Первое лакомство шнырей-карманников и налоговиков.

Пока одних оставлял думать, отправлялся в другой конец расталкивать – так три машины сдвинул. На том краю с аптечного закутка начал – явно примазавшихся к празднику жизни. Ряженые под долгополых, но по рожам видно – не они. Этим, ясно дело – самое место на Блошке, а вовсе не здесь. Лекари, бля! Спорным продуктом торговали. Как, например, слезами святой замужницы, пролитыми по случаю возвращения ее мужа из похода трезвым и с добычей. С ними решил просто. Только принялись возражать, так нечаянно уронил банку, наделал звона и запаха, да ругал хозяев, что с прошлого их лечения поплохело…

Дальше пошло проще, только в одном месте уперлись, пришлось оплатить услугой впрок, собственную зарубуку оставил на жерди – обязательство. И в другом месте наобещать, но уже без залога и угроз. Так через пень, колоду и иные муки за пару часов уломал всех, добыл пространство по центру в первом ряду…

- Ахтеньки! Вот уж не думала! Завести надо! – суетилась бабуля – бригадирская протеже. – Котел разогреть!

- Развоняешься на всю торговую поляну! На руках выкатим.

Все быстро сорганизовал. Старуха только ахала и зыркала во все два глаза, не считая выбитого, чтобы бичи, что толкали крытку, не растащили товар, а из товара высунулся дедок, да и сам стал строго зырить по сторонам.

- Клетку с бабой не открывай! – шепнул Бригадир. - Ни погляделки, ни прочее. Вечером заберу – «по темному».

На всякое хотенье наберись терпенья. Иначе будет тебе лесная каторга! Таких баб «по светлому» водить, значит, неприятности на себя приманивать. Без стрельб никак не обойдется. Да и прибраться решил у себя в номерной комнатушке – непрезентабельнейшей гостиницы «Для Охотных Людей»… Утешайся легкомыслием.

Несчастье на крыльях, счастье на костылях – друг с другом соревнуются – кто первым к человеку прибежит. Больше дано? Больший изыск.

В жизни всякого говна хватает. Иной раз не успеваешь удивляться – от чего и этот тоже нагадить норовит? Всяк на всякого, сами не успевают утираться, а туда же. Торопятся. Лишь бы выше сесть и уже оттуда. Иные и снизу умудряются…

Штатный мозгоклюй из какого-то нового секретного отдела Смотрящего (иных просто не бывает – тут, как не коснешься, кругом дела секретные) не черный мозгоклюй, не в форме – «не пикни», а так себе - серенький – халтурящий на полставки, считающий что застраховался, что с ним грубо теперь нельзя, заносчиво, как все неумные, стал требовать у Бригадира отчета по списку немаленькому. Первым желанием было – нож под сосок воткнуть (реакция нормальная всякого пуганного жизнью человека), но сдержал свои бригадирские нервы. После подобного только на нелегальщину. Однако, тревожно на сердце, щемит. Раньше Бригадир и не догадывался, что у него сердце есть и так давить на него может.

- Тут праздники, а ты турусы разводишь. Интересуются тобой те, которым ты, вроде бы, должен быть без интереса. Доложили, ты на прошлых днях животиной торговал неправильной. Где животина твоя?

- Сдохла! – не моргнув глазом соврал Бригадир.

- Подозрительного тебе ничего в последнее время не снилось?

- Бабы!

Мозгоклюй хохотнул.

- Вот это и подозрительно! После того как вашу роту облучили, да дустом посыпал. Ха! Скажешь тоже…

Мозгоклюй, хоть и серенький, хоть и не сам Смотрящий, а откуда-то в курсе проблем прошлого Бригадира. Прошлых проблем, но не нынешних. Иной дохлую крысу к поясу подвязал, в своих глазах уже охотник.

Для глухого весь мир глух, кроме собственного голоса: чтобы себя слышать слух не нужен. Слепому всякие цвета одинаковы кроме красного: потому как, красный – это боль, ее не глазами видишь.

Эх, а хорошо бы под сосок его! – опять подумал Бригадир, желая свою боль чужой снять.

Серый мозгоклюй неприметный, невзрачненький – именно такой, каким им положено быть. А вот мозгоклюи черные, звались черными не за цвет, не за форму, а за делишки их собственного бессменного начальника. Был он человеком с толстыми губами и глазами навыкате, возможно обязанный цветом кожи тому, что где-то в здешних местах был жестоко облучен, но врал, что из африканеров. Возможно ли, что в самом деле уцелел, унаследовал породу по мужской? Бригадир не верил, что мог уцелеть кто-то природный. Говорили, что когда Метрополии для каких-то нужд понадобился тот отшибок, тех жителей быстренько заразили особой ураганной формой нехотючки, когда даже мысль о трахе вызывает летальный исход. И, как исчезло последнее из их развлечений, население взяло и враз вымерло - должно быть, со скуки.

- Зачем пришел?

- А то не знаешь?

- Сперва на рынок схожу.

- Брось! - отмахнулся Мозгоклюй - Из-за рыночных дел и вызывают.

- Схожу! – заупрямился Бригадир. – Я бригадир вольный! Понял? Последний вольный бригадир!

- Вот-вот, и я про то же. Грустно, если ни одного не останется из вашей породы. Смотрящий ждать не любит. И поздно на рынок ходить. Там уже побывали…

Доля слабого – остатки. Иногда и их нет.

- Плачь по себе! – сказал Бригадир. - Самое время…

Мозгоклюй открыл рот – завыть, но не успел. Бригадир обманул – вдарил раньше. Как и думал - по мечтам своим. Под левый сосок в междуреберье. Пошевелил там, крутанул, чтобы расширить, одновременно и отстранясь, чтобы дымящаяся струя выплеснула на пол…

Посмотрел в глаза, загадывая, чтобы предсмертная правда вышла – на него, на Бригадира. Самое верное в таких случаях гадание.

- От Сафари уйдешь, от глюколова – нет! – выдохнул свое смертное бывший мозгоклюй.

Бригадир пожал плечами: два непонятных слова на фразу – это перебор. Побросал в наплечный ранец все свое небогатое барахлишко. Первым делом «сонников», которые порядком подросли и уже смотрелись не дохленькими мышатами с множеством хвостов, а плотными круглыми шариками с кулак ребенка..

Выскочил, словно ошпаренный, про Чура забыл, про неоплату комнаты и сданные в стирку носки. До торговых рядов-палаток буквально долетел. Даже не почувствовал, как дорогой Чур прыгнул на ранец и оттуда, скользнув через плечо, забрался за пазуху. Уже ни что не грело – только распаляло…

…Ворвался, откинул покрывало с клетки.

- Где?! – спрашивал, нутром свирепея, держа руку на рукояти, то и дело подтягивал и опускал, громко щелкая ножнами.

- Пришли налоговики, потребовали заплатить за место, потом забрали залог – сказали, побалуются и вернут.

- Говорила? – даже не взъярился, а потемнел только. – Скажи, говорила, что уже не твое, а сторговано?!

- А как же! Первым делом! – старуха суетилась, потому что чувствовала – виновата. – Сказали, что с тебя - кто бы ты не был – не убудет.

Если налоговики по собственному желанию, то где же их теперь искать? Но если (что редко бывает) по верхнему приказу, то в конторке, а ее только штурмом.

Но ее, бывало, едва ли целым городом пытались взять и то не справились…

4.

Не прошлые годы - к Смотрящему теперь не придешь, когда вздумается. Уйдешь, когда позволят, не раньше – дверью не хлопни: мол - пошел ты! Что бы не решил тебе выдать Смотрящий, схаваешь «от и до», и попробуй только мину сделать – заставят то же самое дерьмо хлебать по второму разу. Попал Бригадир под раздачу!

Отсутствующий всегда будет признан виновным, потому, при разборе присутствуй и гавкай за себя громче всех. Новое время – новые песни и танцы. Под рычание вурлака танцы неважнецкие…

Злой человек словно уголь. Если не жжет, то чернит по всякому, тем и счастлив. А тут Ортодокс так распалился, что едва сам себя не пережег. Взялся внушать какой Бригадир нехороший человек и какие за ним нехорошие дела. Бригадир иное бы за похвалу принял бы, если бы тот всякий раз так не поворачивал, что он Метрополии первый враг и всякое, даже случайное, задумывал с дальним прицелом – ей, Метрополии, вреда нанести. И так складно у него получалось, что Бригадир подумал, что живым ему отсюда, пожалуй, и не уйти.

Один из метропольских слушал-слушал. А потом, вдруг, стал заливисто хохотать.

- Вот, спасибо! Вот отрекомендовал! Прямо производи его в сами небесные!

Бригадир про «небесных» не понял, да и никто, должно быть, кроме Смотрящего не понял, потому как тот нахмурился и вурлаком на Бригадира взглянул – должно быть, подумал, что тот его подсиживает.

Смотрящий не в духе. Ему быть иным не положено - он должен смущать. Чтобы все, на кого бы не посмотрел мрачно в коленках подогнулся и затрепетал душонкой. Перебирая все грехи – знает не знает?

Хрычхитрости Смотрящему не подходят. С лица читаемо: иной Бригадир, как прыщ на спине, который чешется, а не дотянуться. Злобная ли муха, коровий ли червяк? Давануть бы, рассмотреть, что за живность завелась, промеж ногтей бы ее, а как-то несподручно. Так иной человек, хоть тресни, хоть разорвись надвое, не то, чтобы недостать, но руки на тот момент иным заняты, не оторваться, остается это зудящее беспокойство. Потом пропадет, и забываешь, чтобы опять в самый неподходящий момент о себе заявить, напомнить. Бригадир – прыщ наследный, еще от предыдущего смотрилы достался – Ортодокс много про них порассказал. Хотя всех дел, меж ними, ясно дело, не знал, пусть даже и божился собственным личным прикормленным богом, что насчет всего прошлого здесь в курсе…

Почему так получилось, что неожиданно на первой блошиной линии появился походно-военный товар и разошелся, как говорили, мигом? И все потому, что прошел слух будто ожидается большой поход по тем старым местам, где остались натыркаными пальчиковые мины, что каждый район должен выставить добровольцев, а обувки на всех не хватит, потому должна она взлететь в цене. Выяснилось, что Бригадир к этим слухам приложил язык…

Никак не думал, что угадает будущее. Вопрос – почему угадал, подсказал кто-то?

Бригадир маялся у Смотрящего «на ковре». Разноса ему не устраивали, но стоять заставили не вольно. Косился на гостей Смотрящего. На поясе не старье, не самоделы, а самые всамделишные пушки-многозарядки. Сразу видно – фирма! Из Метрополии.

Прежде, чем сесть, оглянись – не подкрадываются ли? На что хочешь сесть – это тоже прощупай, нет ли травленых шипов. Так и слова. На иное слово сел – не слезешь. Потому каждое щупай – нужное ли, к месту, ко времени? Как чужое, так и твое собственное. Пойми наперво – по тебе ли бросать словом? Самому не отрикошетит? Крюком не вцепится? Будь готов ко всему.

- Зачем? – спросил Бригадир, не уточняя, но Смотрящий понял.

- Затем, что за тобой бегать замучаешься, вдруг не придешь, проще за залогом послать – сам явишься. Откуда про поход узнал? От тебя исходило! Вычислили, откуда пошел понос-разнос! Кто из моих сболтнул?

Бригадир самым дорогим побожился – яйцами (что недавно заработали), что – не по умыслу получилось. Рассказал, как было дело.

Вот так совпадалово! – удивлялся Смотрящий. Секреться сколько хочешь, а защиты от дурака не выставишь. Такую операцию раскрыли, такое дело накрылось… Эх!

Первый вопрос уже выяснили, но было что-то еще. Словно ждали что-то. И Смотрящий, поглядывал в сторону двери.

- Как компенсировать думаешь?

- Сначала налоговиков повешу! – угрюмо буркнул Бригадир.

Личный чур забился за спину - оттуда легче соскользнуть в штанину, когда самого Бригадира будут вешать за одни такие мысли. Но не до смерти, поскольку вкрутую положено варить за их озвучание. А тут Бригадир взял да еще раз это и вслух повторил, тут даже Смотрящий рот разинул от удивления. На святотатство.

Бригадир смотрел не нагло, но и не покорно. Зная, что всякий Смотрящий дела вершит властью дум своих. И задумок. А также мыслишек совсем мелких. Опасаться надо мелких мыслишек и мелких людишек.

Смотрящий размышлял о новой категории неизвестного в общей игре. Ликвидировать ее или попробовать использовать? Тот, кто ничего не боится, более могуществен, чем тот, кого боятся все.

Бригадир что-то прочитал с глаз, буркнул: - Я же повинился!

- Да, повинную голову меч не сечет… а вот петелька ей будет в самый раз.

- Голову отрезать немудрено, попробуй потом обратно приставить.

- Ба! – удивился Смотрящий. - Как же я могу проверить – могу ли ее приставить, если я ее не отрезал?

- Опыт всему голова – даже твоя собственная, - сказал Бригадир.

(Пошли бодаться мыслями.)

- Стой, где стоишь. Твое дело десятое! – обсуровил слова Смотрящий

- Не десятое! – попытался оспорить, показать свой характер Бригадир.

- Ну, так – восьмое! И не более! Дальше восьмых в любом деле не продвинешься.

И тут же умолкнул, словно язык прикусил. Будто выболтал что-то лишнее. С подозрением исподлобья метнул взгляд.

Новый Смотрящий, хотя и метропольский назначенец, не поставленный по обычаю на должность криком, но из здешних, а это значит в рот ему ничего не клади и даже не показывай.

И Смотрящий, должно быть, думал свое, глядя на Бригадира.

- Повешу! – опять сказал Бригадир, сбивая с мысли. Просящие иногда и получают, но никогда им не овладеть ничем – характер напрочь сломлен. Ничего не проси! Требуй свое кровное.

- Только если снасильничали. Хотя, не должны, не велено было.

- Даже если и не снасильничали, – упрямо подтвердил Бригадир. – Для авторитету повешу! Иначе бригады будет не собрать, не пойдут ко мне больше.

- Хорошо, - неожиданно легко огласился Смотрящий. - Вешай, действительно грань перешли. Я тихо велел, а они… Уроды!

И подумал о Бригадире. Скажет вдоль, а сделает поперек. Веры нет.

- Без контроля ходить теперь не будешь.

Бригадир похолодел. Дождался-таки привязи! Надо было раньше смываться. Есть такие ходоки, которые на цепи ходят. И даже в лес на цепи. Окованные вокруг пояса, а второй конец к паре сопровождал. Почему к паре? Одного еще можно прищучить и на себе уволочь, потом в укромном месте либо цепь располовинить, либо сопровождалу, и освободиться. А когда двое при тебе? Да еще глаза? Бригадир, как такие порядки завелись, что-то о побегах штрафных ходоков не слыхал.

Забыл, попрал Смотрящий старую мудрость, едва ли не закон: «Нельзя насильно натравливать бригадира на охоту…»

- Сомнения?

Бригадир тут же на роже изобразил почтительное: Скажешь тоже! Какие тут могут быть сомнения?

- Кому служу, тому и пляшу. Когда на бабе комбинезон горел, мой дед пришел и руки грел!

Смотрящий хохотнул.

- Коль дед свинья, то и внук – порося?

- Да, чего-чего, а грязи найду и вываляюсь.

И будто невзначай повел глазами по сторонам.

- Но-но! Шуткуй, да не очень!

Погрозил кулаком, но не сурово. Кулачек же – дай боже, размером с голову Бригадира. Вот и побадайся с таким!

Бригадир, когда чувствовал, что жареным пахнет, сам на жердочку прыгал и разгуливал.

- Свинье дано рыло, чтоб оно рыло.

Характер у него такой заводной, чем страшнее, тем больше балагурства. Никогда не льстил Смотрящим. Понимал, что умны, на такой должности простак не удержится. На лесть лохов ловят, а Смотрящий змею в цветах разглядит. Рисковал, но понимал, что прямодушных любят - за недалеких их принимают. Лесть, да месть дружбу водят. Заглазных дел сторонился, и, должно быть, едва ли не каждый Смотрящий на этот счет Бригадира проверял, потому относились едва ли не благодушно.

Бригадир часто поступал не по течению смысла, набившего изрядную колею (уже столь глубокую, что не видящую из нее окрестностей), а вопреки ему. Выныривал из проторенного, осматривался и сам себе удивлялся – стоило ли того?

Этим и отличался от других, потому и носил свое бригадирское с заглавной, а все остальные с маленькой. Но потом и те, что с маленькой повывелись.

- Сперва найдешь им одного человечка на Свалке. Это не у нас, – вроде как даже успокоил Бригадира: - У нас свалок – спаси-сохрани тебя Джокер! - нет. Мы под то постоянные гарантии получаем.

Совсем озадачил Бригадира. Какие гарантии? Под что? Про Свалку он слыхал - есть где-то подобное безобразие, и что, периодически туда работников набирают. Но не слышал, чтобы кто-нибудь возвращался. Впрочем, сие не удивительно, если где-то жизнь лучше, на кой возвращаться?

«Вот и смертушка пришла», - подумал Бригадир.

Еще раз присмотрелся к купцам, понял, что живым не отпустят. Сделает ли дело, не сделает – тут неважно - срок его пришел. Бригадиру вдруг стало небезразлично – где помирать. Стал думать дерзкое. Что пора бы сваливать от всех этих дел, но только не на свалку. Слово не нравится – пахнет плохо, смысл в нем заложенный не нравится. Не может быть дурнее того места. Нельзя помирать под плохим словом. Это что же такое скажут потом? На свалке подох?

Бригадир, когда волновался, думал короткими предложениями, но говорить старался длинно, витиевато, чтобы похоронить мысль под потоком слов. Всяк по всякому умен: кто до, кто после. Задний ум силен, но не к месту.

Сообразил, что Смотрящий на веревочках Метрополии – она его дергает, как хочет.

Не нравилось Бригадиру, что город его отходит под тень чужой руки. Теперь чужая рука будет щелбаны раздавать и пихать туда, куда идти не хочется.

Ясно, что война. Ясно, что Метрополия обещала помочь. Непонятно только - с кем война, зачем и про что? Еще непонятно, во сколько каждый мертвец станет. Такое обычно те барыги, что войны начинают, просчитывают наперед. Раньше Бригадир думал, что бардак от того, что не берутся во внимание подсчеты другой стороны. А потом понял, что барыги с той и другой стороны сговариваются – на себя работают, на корпорацию. Когда понял, к войнам охладел.

- Можешь забирать своего хамелеона, - в очередной раз сказал Смотрящий, как в пустое.

- Хамелеона?

- Ну, да… А ты, что не знал?

И, действительно, откуда взяться настоящей женщине в клетке? Говорили же ему, настоящих женщин не существует, повывелись – все обманка! А сам рот разинул и только удивлялся, почему никто не видит, не разглядел… Купился на Хамелеона Бригадир. Купился, как последний… Сумел купить дойную бабу, сумей и прокормить! Хамелеон - это не баба вовсе. Это – кто угодно. Это под желания твои, потому многие считают, что не настоящее. Обманка!

- Что квелый такой? – подал голос один из гостей.

- На хамелеона купился – объяснил Смотрящий.

- На кого?

- На биомодель естественной мутации – регистрационная серия ай-би16.

- А! – только и сказал второй гость, и тоже стал ухмыляться. Словно знал что-то скабрезное и с трудом удерживал это в себе.

- Хамелеон? – недоуменно переспросил один из гостей Смотрящего.

- Разновидность лахудры-сапиенс, – сказал третий на звонком и чуточку свистящем языке, в котором человек древнеобразованный признал бы латынь и добавил с уважительным удивлением: - Даже сюда занесло!

Смотрящий оживился и, словно был средь них свой, перешел на ученую речь: слова стал выплевывать мудрено-мутные, хотя и так, да через так, да через этак, приправляя наипоследнейшими матюгами. Но по матюгам, средь всей другой иностранщины, смысла не составишь, кроме того, что недоволен он своим здешним положением.

Бригадир пару чужих слов запомнил. Но решил, если выживет, если выпустят его отсюда с целыми придатками, такими словами в хрычевне не бросаться. Побьют!

Смотрящий, наконец, про Бригадира вспомнил, что он тоже тут – дал ему новейшее распределение.

- Им следопыт нужен на Сафари, - пояснил Смотрящий Бригадиру. - Сафари пройдет в наших местах. – И ухмыльнулся во весь свой мелкозубый оскал: - Не возражаешь?

Все пути неправильные, но каждый имеет выход. Больше говоришь – больше согрешишь! Бригадир враз мертвого мозгоклюя вспомнил, его пророчество. Как раз тот самый случай, когда надо лицо держать, пускать на нем волнами другое, тайную мысль фальшивыми мыслями убалтывать, прятать под ней собственное решение. Пустой бочонок гремит громче, потому Бригадир сообразил, что тут лучше гулкую пустоту изображать, будто нет в нем никакой личной наполнености. Многое про Сафари (только называлось это безобразие по другому) слышал – эту дикую метропольскую охоту, но ничего хорошего. Каждую пятилетку где-нибудь, да лес и мнут, людишек давят. Значит, и до их мест добрались.

- Есть выбор? – с трудом выдавил из себя.

- Есть, – серьезно сказал Смотрящий. - Смотрителем в лепрозорий!

Сладкого заклюют, кислого выплюнут – держись середины, чтобы соседствовать. На пути лжи все тропы неправедные, но каждая имеет свой выход. Былой славой боя не выиграть, особо, если некие «новые» с твоей славой не знакомы. Да и старым, бывает, хочется переиначить прошлое заново. Каждому хочется от твоей славы отщипнуть. Потому тут лучше не светиться, не орать о победах, которым свидетелей не оставил. А быть в делах темненьким для всех. Сереньким быть. Есть возможность проскочить не ввязываясь – проскакивай по быстрому.

- Что ж, - сказал Бригадир, - повожу за грибочками!

- За грибами у нас ходят нескромно! – рассыпался любезностями перед гостями Смотрящий. И пошел чесать басню за побасенкой, одновременно по-смотрячески отмахивая Бригадиру, мол, проваливай – врать не мешай.

Бригадир враз про собственное замолчал, чтобы разлад не устроить. Хоть и говорят: «Молчать – дело не скончать», а всякое дурное дело лучше доделывать молча, не манить к нему посторонних, чтобы рассудили правильность. А грибные дела, так и вовсе дела темные. Здесь ты не средь тех, кто собирает и мелким оптом рулит – это самый верх. Лучше бы уши заткнуть и выходить потихоньку, чтобы лишнего не услышать. А то, вдруг, не сойдется у них что-то - начнут коситься, соображать – кто сглазил? По опыту знал, на всякого одного (действительно виновного) исходящим реквизитом до пяти персон уходит. Только какой-то стороной к делу прикоснись, а судить начнут не по мере виновности. Тот недосмотрел, этот не замазался… кто в чем виноват! Кто души кусок, кто лапку сунул, кто только рыло, вин много, на каждого своя найдется…

На кривде куда хочешь можно ускакать, только назад не воротишься – дожидаются тебя там, ссадят. По своей правде поступят за твою кривду. Перекроят! Всякая кривда – дуга. Середку спрячешь – концы торчат, концы в воду – середка всплывет, тебя самого покажет. Потому, садись на кривду, скачи туда, где тебя не знает. И много таких мест на свете? Мир невелик.

Жди войны. В войне кривые дрова горят прямо и даже лучше всяких прямых – ярче и дольше, должно быть, от той смолы, что в себе накопили. За горением никто их кривизны больше и не замечает - ко двору пришлись, к общей печке. Все в уголь пережигается, все души.

От Смотрящего вышел налитым такой злобой, что охранные змеи, еще до хруста гальки под ногой, до собственного бригадирского ядовитого плевка, расползались с пути, не пытаясь поддразнивать вслед своими раздвоенными язычками.

Бригадир в своей жизни видел всяких гадов. И даже верующих в Бритву Ора, что каждый восьмой год разрезает кожу миров. Из-за чего всякие восемь лет творили собственные безобразия в ожидании всеобщего конца, который должен был то ли на них «наступить», истолочь всех в одной ступе. А потом, не дождавшись, спорили о точке отсчета – точно ли это восьмой год?

Мир слоист. Мы ходим одними и теми же путями по разным дорогам…

…От яда ядом лечись. От любви – блядством. И не будет тебе больше яда и любви.

Когда отпускал, спросила:

- Хочешь, навсегда такой останусь? Такой, какой кажусь?

Помотал головой…

В тот же день Бригадир повесил даже не двух, а трех налоговиков, и событие это совпало с одним древним преданием, про которое потом было много разговоров.