Один из нас

            С.М.Соловьев 1 том, стр.193.
   «Упоминаются еще подвиги богатырей против разбойников; летопись говорит об умножении разбойников «сохранилось имя одного из них -
Могута, который был пойман в 1008 году и покаялся в доме Митрополита Иллариона.
   Митрополит Илларион, первый русский Митрополит. Был взят от родителей в младенчестве и вместе с другими детьми увезен учиться грамоте и богословию. По просьбе князя Владимира был назначен Митрополитом на Руси. Написал богословский труд «Слово о законе и благодати», который как он сам писал: «Этот труд написан не детям малым, а знающим в совершенстве Слово Божье». Эта работа до сих пор не может трактоваться однозначно. В христианском мире её почитают или за великую, или за ересь. Если бы не огромный вес Иллариона в истории и христианстве, то его вполне могли бы обвинить в постановке излишне прямых и нехристианских, вольнодумных вопросов в ней со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Соловьёв С.М том 2 стр.344
«…в летописях мы не встретим названий двоюродный или троюродный брат; русский язык до сих пор не выработал особых названий для этих степеней родства, как выработали языки других народов.»

Я обратился к самому себе, спросил.
Вот жил такой-то человек, Могут, и у него достало сил
Оставить о себе для нас в истории строку.
   Сейчас, в былые времена и в нынешнем веку
Охотников премного будет это повторить.
Понятно то, ведь каждому пожить
Как можно дольше хочется в сознании людском.
Но в ней, как в жизни водится, суть главное не в том,
Чтоб просто жизнь прожить, но главное в том как.
Один живёт её как сволочь или как дурак.
Другой и жил-то ничего всего, но славу заслужил.
Так и выходит, что одних казнил
Народ века в сей памяти своей, а коим жизнь давал.
Видать Могут, не просто подвиг совершил, коль я о нём узнал
И через тыщу лет, а чем-то поразил?
Что это были за слова такие, кои говорил
Митрополит Илларион? Как смог разубедить?
Чего во имя переоценить,
За столь короткий час, сумел Могут все ценности свои?
   Как в том далёком прошлом, так и в нынешние дни,
Вопросы, что задал митрополит ему не меньше в остроте стоят.
С одной лишь разницей, что тыщу лет назад,
Что было после с Русью в будущем, то прошлое сейчас.
Всё нижесказанное назовём «ОДИН ИЗ НАС»
И правда ль там написана, пусть каждый для себя решит.

Вот входит князь и говорит:
     - Твое Святейшество Митрополит,
   Разбойник пойман, враг Могут,
Его сейчас к тебе ведут,
Как ты просил.
Скажи Илларион, зачем тебе он, я ведь много сил
Потратил, чтоб его поймать.
Теперь отдать
Тебе его ты просишь. Но зачем?
Твою мудрёность мыслей тяжело понять.
   Я воин, и, привыкший убивать
Врага на поле боя, в битве не жалею.
   От вида крови, боя я слегка хмелею,
Как от вина,
А ты пощады для врага
Своею властью просишь у меня.
Коль пощажу я одного,
   Другие сразу будут это знать,
Что можно безнаказанно разбой творить и убивать
   Твоих монахов и людей моих.
Заметь, Илларион, моих людей, твоих,
А ты его собою защищаешь.
Он кто тебе? Твой брат, отец?
Он ведь давно уж не юнец
И ты его не перевоспитаешь.
Таких, как он, чем дольше убиваешь
И дольше мучается он,
Тем лучше для благого дела нашего,
Что делаем с тобою мы во имя Славы и любви Христа.
   Здесь простота нужна и сила,
А не мудрёность вся твоя.
Она мне по сердцу мила,
Но разуменью непонятна.
Прошу тебя ответ держать,
Но перед тем подумай, может быть, принять
Всвой план всё ж стоило моё, другое предложенье?
   Сейчас Могута я убью, прилюдно, и без промедленья,
Той долгой страшной смертью, что в уме сложу.
   Потом уж в очередь свою,
Других я приведу к тебе,
Чтоб ты мог приступить к предназначенью своему:
Учить их по-христиански жить,
Бояться Бога и любить,
Послать им всем благословенье.
Ну, вообщем, что там говорить, ты знаешь сам.
Тебя ведь этому так долго терпеливо обучали,
Митрополитом для Руси назвали
С моей великой просьбы.
   Так тому и быть. Я слушаю тебя, Илларион.
   Митрополит, казалось, в думы погружен,
Не слушал князя. Он молчал.
Молчал он долго, а потом тихонько встал
И к князю подошел, и молвил:
- Ты великий князь, Владимир выслушай меня.
Всю эту вязь мою понять не сложно. Будет в этом прок.
   Потом ты, подведя всему итог,
   Всё сам увидишь и поймешь,
Что я был прав.
Сейчас Могута отдаёшь ты мне,
Твое стремленье к крови, смерти не по мне,
Сей гордый нрав я всё же попытаюсь усмирить.
Хочу тебя благодарить,
Что просьбу выполнил мою.
И тех, других, которых приведут, я тоже их приму.
Могут мертвец мне ни к чему.
Его ни я, ни даже наш Отец
На путь на истинный не сможет силою наставить.
   Мечом, огнем ты можешь лишь его заставить
   Немного застонать и усладить свой взор.
Поверь, врага убить, возможно, и не так, но по-иному.
Тут ни копью и ничему другому
Такое не под силу.
   Ведь главное для нас не просто плоть его сгубить,
   А уничтожить, память изменить о нем в народе.
   И этим утопить
Его в презрении людском,
   возникшим в каждом роде, к нему.
И лишь потом,
Когда он будет нам негоден,
Его ты сможешь сам убить,
Коль после этого ты всё же это пожелаешь.
Когда ты человека убиваешь своею властью – ты ничтожный раб,
   Он – господин по воле, разуму и духу своему.
Тупому кровожадному уму
Такого не понять.
А если сделать так,
чтоб он принять мог сам твои идеи –
Это будет нам желанный факт,
И это будет та победа,
которая не снилась никому.
Он будет делать всё, что ты ему прикажешь.
Он будет стойко выносить
И духу своему прикажет
Терпеть лишения, невзгоды, зной или пургу.
Он сможет долго сам ни есть, ни пить
И защищать тебя он будет, коль народы
Несметным войском на тебя пойдут.
Его убьют,
Так сын его обучен и воспитан
Тебя любить, работать, защищать
И верить бесконечно долго,
А если надо, то пойдёт и умирать.
Зачем же этого всего себя непониманием лишать?
Коль будем думать, значит, будем жить.
А ты «Давай убить, скорее резать и губить».
Зачем? Умнее нужно быть.
- Ну, голова, Илларион.
Не зря тебя я выбрал вместо грека,
Что прочили на это место. Мысль твоя верна.
Признаюсь, думал я,
Что так своих ты хочешь тайно защищать.
Не ожидал…
Лукава мысль моя сегодня подвела меня.
Прости, что о тебе подумал плохо я, прости.
И зла ты в сердце не держи.
Еще последнее, скажи,
Неужто сможешь ты сие, воистину, создать?
Ну, вообщем, сможешь совладать
С его мятежным духом?
Знаю я его.
Чтобы Могута так переломать,
Чтоб изменить его, не знаю, что и надо.
И силюсь я, а не могу понять.
А чтобы он еще и захотел принять...?
Тут, видит Бог, что нужно только чудо.
   Ну, ладно, так тому и быть,
   Коль сможешь ты его уговорить,
Поверю в то, что ты святой.
И не какой-нибудь пустой из греческих,
А настоящий, свой.
Всем миром буду твое имя прославлять.
Ну, а не сможешь, что ж…
Я буду убивать
Его мучительно и долго.
Сегодня, знаешь, для меня ты стал почти как брат.
   Ведь в прошлом мы язычники, ведь так.
А брат, коль помнишь, у язычника есть каждый русский.
Что ж, ладно, я пошел, прощай мой друг Илларион,
Дел много у тебя и у меня .
   Велю скорей Могута привести к тебе сюда.
- Поднялся князь, ушел. Немного времени спустя,
Ввели четыре мужика могучего, израненного человека.
Встал митрополит:
- Оставьте нас, ступайте и пока
Я вас не позову, не смейте заходить.
И не впускайте никого сюда,
Пока я не закончу говорить.
Свободны, всё.
Садись, Могут.
Сейчас я развяжу тебя от пут,
Ты выслушай меня.
Своими чувствами и разумом схватить
Попробуй речь мою,
   Только для тебя она, мой брат Могут.
- Какой тебе я брат?
   Не нужно своей речью утруждаться,
   Вели скорей монахов созывать сюда,
Над моей казнью потешаться.
Послушай ты меня вначале, как тебя, по-новому, Илларион?
   Так вот, как можешь ты, Илларион,
Мне говорить такие речи?!
   Ведь ты ведрусом, как и я рожден,
А значит, как и я, судьбой помечен
Быть вольным и любить свой род,
Которым был и навсегда останется народ,
Который твоим богом не отмечен как избранный народ.
   Какой смешной я произнес сейчас словесный оборот:
   «Не богом избранный народ».
Какого бога сей народ,
И кто его для вас придумал?
Молчи, Илларион, я долго думал
Там, прятавшись, в лесу.
Я воин, на своей земле несу
Я крест, не легче чем Христос пронёс,
Так горячо любимый всеми вами.
Я своему народу, Богу клятву произнес,
Я не хочу богатства, славы и награды,
Я лишь хочу всегда свободным быть,
Хочу народ свой защитить,
И если надо будет утопить
Вас всех в крови Руси,
Я буду вас топить.
Меня вы сможете сейчас убить,
   Но меч возмездия не сможет отразить,
   Иль отдалить ваш жалкий бог.
- Пожалуйста, Могут. Христа не трогай
   И в Его чертог
С такою речью не входи.
Тебя я понял.
- Погоди,
Дослушай до конца ты речь мою, Митрополит.
Да, ты сегодня знаменит,
Как слышал я.
   Как мог забыть ты мать свою?

- Я и сейчас ее люблю, - Митрополит ответил.

- Ложь! О чем ты говоришь?
Ты лицемеришь предо мной, твердишь,
   Что любишь.
Это лишь слова.
   Как видишь, я еще не стар,
   Но голова и борода моя седа
И помню я, когда беда
В твой дом родимый и другие постучала.
Я слышу и сейчас, как мать твоя кричала
И волосы рвала, одежды на себе.
Как к человечности дружинников взывала
   И говорила им для душ их русских русские слова.
Но разве этим защитить она тебя могла?
Не понимал тогда я, почему она
   Так сильно горем убивалась,
   Ведь лишь хорошее судьбою намечалось,
Тебя вели учиться грамоте, труду,
Быть может, только несколько иному.
Во имя Бога и какого-то Христа.
Но и тогда я знал, что это неспроста,
она тебя как мёртвого тогда похоронила.
Я понял это всё сейчас,
и время прояснило эту связь,
всю глубину последствий для тебя,
что видела и знала мать твоя.
В её ребенке уводили убивать
   Ведруса память, идеалы предков.
Хоть ты успел ее впитать
С рожденья, с материнским молоком,
Но осознание основ её,
Своим умом не научился ты
В сознаньи, волей пробуждать.
И умирать тебе по жизни
предстояло очень долго.
   Как же должна была душа её стонать!
Как же должна была кричать она,
   Коль я, мужчина, но такое вспоминать
Мне даже в мыслях непосильно больно.
И вот я на тебя сейчас смотрю,
Глазами вижу я ведруса, слышу речь твою,
   Но ты чужой по духу мне.
   Ты есть итог их подлого искусства,
Которое в смирении, в нужде
Воспитывает в человеке только лишь раба.
Ты предал свой народ, меня,
Но что страшней всего, ты предал самого себя.
И нет прощенья у меня к тебе,
А только лишь презренье.
Всё.
Я всё тебе сказал.
   Не нужно утруждать себя ненужными речами.
   Отцом своим и предками-отцами,
Народом я обучен умирать,
   Достойно плотью, с мужеством и честью.
   Поверь, не соблазнюсь я сладкой лестью
Твоих или других речей.
Вели огонь разжечь погорячей
И созывай народ.
Пора.
Пришёл черёд
Мне смерть принять.
Уже не буду потешать
Ваш черный сброд монахов лицемерных
   Ни криком я, ни стоном на устах.
Ты, как они мой лютый враг.
Я воин, и умею усмирять
   От боли волей плоть свою.
Мне смерти не известен страх.
Да, я умру,
   Но ни тебе, ни князю твоему
   В его дому
   Иль в церкви вашей не удастся скрыться.
   Коль даже захотите утопиться, удавиться
    Вам от возмездия народа не уйти.
   А крест свой до конца я донесу,
   И смерть достойно я приму.
А эту необычную войну,
Пускай не я,
Но выиграют, идущие, за мною.
И в памяти своей меня храня,
Такие же по духу, как и я
             Ведрусы – русские другие помянут меня.
Победа будет не легка,
Боюсь, что и цена неизмеримо будет высока,
   Но мы не постоим и за ценою.
А я еще вернусь.
Ты знаешь, что пока способен в мысль свою я смерть не допустить,
То с новой жизнью буду приходить на эту землю.
   И тогда я буду вас казнить.
А воскресить меня в родной земле народ сумеет памятью своей.
   И дух мой призовут,
И плоть мою в любви и вдохновеньи создадут
Грядущие отцы и матери России.
Всё.
   Говорить закончил я.
Чего молчишь? Зови на казнь.

       - Постой.
Тебя я слушал и сейчас
   Уж очередь моя, мне слово молвить. Выслушать меня прошу.
   Перед тобою ложью я не согрешу,
Лишь только милости тебя прошу,
   Послушай.
Он немного помолчал, потом промолвил.
- Ты могуч, Могут.
   Могуч и телом и душой.
И переход в мученьях в мир иной
Тебя не устрашит,
   Я знаю.
   Я так же знаю,
Что меня и ты, и многие другие проклинают.
   Наверно, знать судьба такая у меня.
Они меня не понимают.
И, слава Богу.
Пусть пока.…
А ты, коль сможешь,
Постарайся всё ж меня понять.
Тебя не буду утруждать
   Ни просьбой о прощении меня, ни лестными словами.
Ты речь мою, дослушав до конца,
Уж дальше будешь сам решать.
По-прежнему ты будешь презирать меня,
Иль по-другому сможешь на меня взглянуть.
Ты прав, с тех страшных дней спокойно больше я не мог уснуть,
Когда меня и остальных детей,
Забрав от горячо любимых матерей,
Послали в дальний путь.
   Как жжет мне грудь,
Лишь только вспоминаю я,
Как мать моя, скорбя, кричала, волосы рвала, одежды на себе.
И слезы горькие лились с её красивых глаз.
   А что до нас,
То толком мы понять всего тогда и не могли.
Потом нас погрузили в лодки, корабли
И отвезли учиться.
Так прошли
Чредой невидимые годы в обученьи.
Где мы до самоотреченья
Должны были постичь заветы Ветхий и Христа.
   Образовалась страшная, уничтожающая пустота,
   Когда я стал оторванным от родовых корней,
От матери, отца,
   И лишь любовь Христа мне грела душу.
   Её я не предам.
Но в моем сердце вместе с ней,
Живет любовь к земле моей.
   Я клятву дал в тот страшный день, что я вернусь, я устою.
   Я слабости в себе не допущу, я воин, я ведрус.
   И буду я последний трус,
Коль я не отомщу.

- Красиво говоришь, Илларион,
Но я твоею речью утомлен.
   Словами, искренностью твоего лица меня не проведешь.

- Прошу, Могут, дослушай до конца.
   Я клятвы не нарушил и отца
   Я память не предал.
   А если бы ты знал, сколь я узнал,
Ты б по-другому понимал, с чем Русь столкнулась.
   Если бы ты только знал,
Что, сколько б ты не умирал,
Мечом рубил, зубами рвал,
Топил в крови, как ты сказал,
Всё будет тщетно.
   Русь ты не спасешь.
Хоть крест ты свой нелегкий донесешь,
И смерть твоя достойна будет подражанья.
   От князя слышал я, ты храбро воевал.
Не скрою, это я ему сказал,
Чтобы отдал тебя он мне для покаянья.
Но если бы он только знал,
что я сейчас тебе сказал и что поведаю еще,
Меня не пощадил бы так же, как тебя.
     Да, клятву дал я, что я отомщу.
   Но месть моя сменилась, злость ушла,
На смену ей в трудах и размышлениях пришла осознанность.
И ею я ищу,
Как мне полезным быть моей земле, народу своему.
   Не жду я ни наград, ни добрых слов
Ка свой такой же ратный труд как твой,
Но он иной.
Услышь меня, мой брат.
Мне слово «честь» по духу стало ближе слова «месть».
   Христос воскрес не потому, чтоб мстить,
Но чтоб учить людей, как человечней быть,
Как быть мудрей, сильней слепой и ярой злобы.
Как мне жаль Христа…
Он воин, он боец.
Он мудр и добр как наш Отец,
Я понял это
И поэтому несу я свой венец
По жизни со смирением и верой.
   Нет, нет, я не ропщу,
Что я не понимаем, презираем русскими, иными.
Я не ищу любви к себе.
Я вынесу, я устою.
Ведь мне народ, Христос прозренье дал
И чести удостоил,
Чтоб я повоевал со злом
Не в столь понятном для тебя бою,
   Но в битве страшной.
- Если бы ты только знал,
Как просто было бы сейчас вот так: сутану снял,
   Сел на коня с тобой и в поле ускакал.
А там, в строю одном мечом повоевал
   С другими русскими плечом к плечу
   И с честью пал
В бою за Родину, за Русь свою.
   Но нет. Моё сегодня слово посильней меча.
   Я действовать не буду сгоряча,
   А изнутри сей черный маскарад собой разрушу.
   Поверь, Могут, я клятвы не нарушу
И доведу свой подвиг до конца.
   Я не забыл, я помню своего отца и помню мать, Бог упокой их душу. Но также ясно понимаю я,
Что лбом я стену не разрушу,
   Что надвигается на нас
   Не только и не столько лишь с мечом в руках,
   Но и с крестом.
Их цель – не русские тела,
А цель страшнее по коварству – души.
   Взяв силу, мощь в словах Христа.
Присущая им мудрость, простота
Понятна каждому.
   И этой мудрой простотой и бьют они не в бровь, а в глаз,
Стремясь скорей создать из нас
Рабов без воли и ума.
Поэтому и строятся дома
Для этих целей, чтоб сильней вязать.
Чтоб мы не успевали замечать,
Не успевали взор свой обращать
На светлое, живое. На Бога, на Творца-Отца во всём, что есть в миру.
   Чтоб, в ими же придуманное царство стали верить, по-иному жить. Поэтому, пока я не умру,
Я против слова их стремиться буду находить
Слова такие же по силе.
   Я буду, словом их же слово бить.
Стремиться буду воскресить
   Уменье у людей лишь по плодам судить
О всех речах, душою пониманье.
Чтобы Христа любовь достигла осознанья их чувствами.
   Его Слова…
Они чтоб растопили сердце грешных в честном покаяньи.
   И сострадание я буду проявлять
   Не столько, чтобы слезы утирать
   И успокаивать детей и немощных великим словом Божьим,
   Но веру и любовь к земле родной я буду пробуждать
И главное поймут.
А если надо в руки меч давать
Идущим в смертный бой тем русским многим,
Что после нас придут.
   Я буду мечь давать.
За души их молиться буду,
Чтобы сумели совладать с любым врагом.
И Русь не отдадут.
   Мои старанья, верю я, не пропадут,
   И дети будущие наши не дадут
Пропасть тем зернам истинного знанья,
Что им оставили отцы.
Любовь к земле и мира пониманье,
И уважение к себе.
       - Я выбор сделал, ну а ты решай.
Еще добавлю я немного, знай,
   Что и в среде монахов черных светлые подвижники придут.
   Они с достоинством и с честью понесут,
Что начал я, в душе соединив,
Свой русский дух и святость слов Христа.
   Христианство станет русским, и тогда,
Собою всё, впитав в себя, что было светлое в Его мечтах,
Его любовь в Его делах…
Понятна будет истина, доступна и проста.
   Сейчас ты до конца понять всего и не сумеешь,
Как и из чего возникла роковая пустота,
Куда забили клин в душе.
Сегодня не так важно нам уже
Кто первым был из тех отцов, что, усомнившись в истине,
На миг один забылись в тот далёкий час.
   А после так же, как сейчас,
   К словам «пророков» приобщившись,
Чредой высокопарных фраз
Прикрыл свою гордыню, что сгубила нас.
   Потом, наверное, напишет летописец,
Что стало так, как будто кошка пробежала меж родами.
Не стали как-то понимать своих свои славяне.
Веками понимали всё,
А тут вдруг перестали понимать.
   Ведь выше чести рода меж родами
Была народа честь
И это умудрялся знать любой ребёнок.
Но видать
Была так лесть сладка,
Что кошка эта источала,
Видать была и не одна,
Да и к тому ж как и смоль черна,
Как ненавистные тебе сейчас снующие кругом монахи.
- Теперь немного поздновато «охи», «ахи»
Твои, мои, народа делу не помогут.
Здесь не поможет также меч. Им можешь ты чуть-чуть отвлечь
   И время оттянуть.
Всё ж рано или поздно, но тебя убьют.
   А что потом?
Потом сначала строй сомнут,
А после просто будут резать и к дубам припнут,
   Которыми гордились мы веками.
А дети как?
Как детям быть, живущим рядом с нами?
   Кто обеспечит им уют,
   Когда не будет с ними тех, кого убьют?
Кто им расскажет? Кто?
Каков их род, кто предки их? Что за народ
В них всех живет?
Кто зерна эти вбросит в их незрелый дух,
Кто сказки русские расскажет на ночь вслух,
   Обучит танцам нашим, творчеству души?
   Кто сделает все это, ты, Могут, скажи!
   Чего молчишь?
   Я знаю, ты не веришь мне.
   Но я с тобою говорю лишь о цене,
   Которую достойно будет заплатить не только мне,
   Но и тебе, во имя будущего нашего народа.
   Пойми, борьба иного рода
   Тебе отныне предстоит.
   Здесь только сильный русским духом устоит,
   Такой как ты, Могут.
- Да, я не спорю, тяжек этот труд.
   Потомки наши нас, уверен я, поймут, Могут,
   И должное нам отдадут,
   Когда придут иные времена.
   И, чтобы заплатить сполна
И к жизни в будущем иную жизнь вернуть,
Тебе и многим, выбравшим твой путь,
Придется, как бы частью из себя уснуть.
Я сделал это сам, когда остался там один,
   И это требует немало сил,
Чтоб чувства внешние железной волей взять.
   Своею речью, видом смог бы дать понять,
   Что, будто сдался ты и силой усмирен.
   Но дух твой будет не порабощен
   И это будет видно лишь из блеска глаз,
   И слышно будет из последних фраз,
Когда на поле боя будешь ты за Родину стоять.
   И это не дано понять
   Не будет никому.
   Ни одному коварному врагу,
   Кто будет на твоей земле тебя же убивать
. Он будет лишь обличие менять,
   Иной раз, даже приходя в личине русских.
Суть их всех одна,
   Им нужен ты, твоя душа,
Поэтому он будет, не спеша
   Искать, где слаб ты, чтоб в узде тебя держать.
   Стремиться будет уничтожить русский дух.
   И этим только приближать
Лишь свой конец.
Он никогда спокойно не сумеет спать,
   Никто и никогда не будет побеждать народа нашего.
   Вот истинный венец, достойный для тебя, Могут.
   И пусть меня всем миром трижды проклянут,
   Коль я перед тобою лицемерил.
   Я эту глубину труда сего собой измерил,
   Я выстрадал ее, я понял, осознал.
Чего молчишь?
Ты многое из моих уст узнал,
   Тебе ответ держать.
Что выбрал ты?
По прежнему в вершине красоты,
Как воин, смерть свою принять
   Или продолжишь по-иному воевать,
Сменив свой острый меч на силу духа?
Знаю, тяжело тебе решать,
   И до конца не смог ты сразу осознать,
Как по-иному надо воевать,
   Но главное ты понял.
   Надо защищать,
   Любить детей и воспитать их в нашем духе.
   Знает только мать,
   Как с молоком в сознание впитать
   Ребенку знание веков.
Спасти сегодня от оков, способных мыслить – значит Родину спасти. Услышь меня, пойми, прости.
   Ну, а не сможешь, Бог тебе судья
   И эта проповедь моя
   Была скорее к духу твоему, чем к разуму, уму.
   Ответ как должное приму
   И за тебя молиться буду я не только и не столько потому,
   Что человек ты просто божий,
   Потому что брат.

Илларион умолк, лишь было слышно – топоры стучат,
   Случайно попадая в такт.
   Град князя рос.
Огромной важности вопрос решал Могут.
Он понимал, не все его поймут.
   Он так же знал – не все за ним пойдут,
Но также понял он и то, что прав митрополит.
   Но как же быть?
Среди своих изменником прослыть
За то, что дал себя водой крестить
Или достойно с честью смерть принять.
Но дети русские…
Нет. Надо выбирать.
   И надо тех идти спасать,
Кто это сможет осознать,
   А значит, надлежит принять мне выбор, - чувства усмирить.
И молвил вслух:
- Илларион. Твоею речью поражен. Не в праве я тебя винить.
   Я выбор сделал, и просить
   Хочу тебя лишь об одном – прошу меня благословить.
   Как ты сказал, усну я долгим сном,
Чтоб наши корни сохранить,
Чтоб вырасти могли потом побеги новые на выжженной земле.
И дело даже не во мне, ты прав,
Готов я заплатить своею жизнью за родную Русь.
Да, знают все, что я не трус
И смерть хотел принять я на коне в бою.
Но видно мне в другом строю престало насмерть постоять.
Нет, нет, судьбу я не корю за выбор, что начертан мне.
   Ты говорил все больше о цене,
   Что за победу нужно заплатить.
   Не думал я, что положить придется на алтарь победы столько мне.
И честь свою, и имя доброе,
Что невозможно будет обелить в столь долгой памяти народа.

- Гордыню нужно усмирить.

- Ну, ладно честь моя. А рода?
   Как с родом быть,
Ведь род весь проклянут.

- Когда поймут, что сделал ты во имя целого народа.
   Когда постигнут подвиг твой, то помянут тебя и мудрость рода
Лишь словом добрым.
   А потом…
Зачем об этом говорить,
Ты сделал главное – гордыню усмирить не каждому дано.
   А честь…
   Сегодня видно суждено тебе постичь и смысл слова «честь».
   Пойми одно, есть человека честь,
   Есть честь великого народа.
   Ты только говорил о чести рода
И это тоже входит в смысл слова «честь».
   И слово то одно, но как взрастает сила в нём.
Смирив гордыню, ты лишаешься оков
   Пределов личных, собственного рода.
Вся сила, мощь великого народа
В твои слова, деянья будет восходить.
   И честь твоя сольется с честью рода и народа.
   И чудеса способен будешь ты творить.
   Не нужно больше нам об этом говорить.
   Ты уяснил, всю сказанную, суть. Я вижу.
   Как просил, сими словами мне позволь тебя,
   Как друг, на бой благословить.
Предвижу я, немало сил нам всем придется положить,
   Чтоб осознали люди на Руси.
Помилуй Господи их грешных и спаси,
И повзрослели духом до Отца.
Тогда не будет места среди них для гнили подлеца,
   Не будет веять от живых тем смрадом мертвеца,
   Что схоронил свой дух в угоду слабости, гордыни.
   Как хочется, чтоб это было ныне,
   Но видно, нам придется через многое по жизни каждому пройти
   И много думать, чтобы осознать…
   Ну, что ж, пошли, пора и князя звать.
Последнее, что я хотел еще сказать.
   Душой услышь слова Христа и полюби Его, Он брат нам.
   Истина проста.
Ее не будет искажать бесчувственность и пустота
   Речей о ней людей,
Что будут называть себя служителями Бога.
Действенность речей, людей собой определяй
И веру понемногу лишь премудростью своей
   В себе рождай и укрепляй её внутри себя.
Она ребенок твой, его расти.
Ну, все, пора идти.

В палаты к князю входят вместе,
Говорит Митрополит:
- Великий князь, за мной сейчас стоит Могут.
   Дружинники твои пускай уйдут.
   Он не язычник более, а божий раб.
   Мятежный дух его ослаб по воле Господа. Прозрение пришло. Благословение господне снизошло
И я безмерно этому всем сердцем рад.
По вере нашей он нам скоро будет брат.
Я сам с другими вместе окрещу его Отца во имя, Сына и Святого Духа.
Он осенил знаменьем крестным светлое чело,
   Князь это повторил и дальше слушал.
- Ступай, Могут, и жди, монахи за тобой придут,
Я таинство крещения свершу.
Грехи твои в смиреньи отпущу по воле Господа.
Могут ушел.
С Митрополитом князь продолжил разговор.

- Как удалось тебе, Илларион, - промолвил князь.
   – Я поражен и восхищен.
   Сколь скоро дух мятежный укрощен,
   Я вижу чудо в этом.
Да, ты говорил,
   Что Бог тебя благословил
   На подвиг сей…
   А я грешён.
   В мирских соблазнах искушён,
   Поэтому вопрос чудесности сей будет не решён
   До веку для меня.
По мне так слишком велика цена,
   Что платишь ты, за сей ответ.
   Я не хочу на склоне лет жалеть,
   Что жизнь моя прошла
   Без золота и сладкого вина, без женщин…
   Жизнь моя грешна.
Она такая мне мила. Таков уж я…
   Но я и Бога свято чту,
Молитвы, книги все прочту,
   Как ты просил и научал.
Прости, я в битвах одичал,
И Бога в слове прославлял
я очень редко…

- Бог тебя простит, - сказал в ответ Митрополит,
- Он видит всё и он решит,
   Кто милости его достоин, а кто кары.

- Всё не случалось как-то у тебя спросить, - продолжил князь,
   - Не знаю я как дальше быть,
   Все чаще мучают меня кошмары.
И страшно мне порой похлеще, чем в бою,
   И страх другой какой-то, дикий, непонятный.
   Что даже иногда во сне кричу,
   Но что пугает так, не вижу ясно,
Как ребенок плачу.
Что скажешь на сие, митрополит?
Мне может новый храм построить?
Средства я затрачу,
   Какие только скажешь, в долг везде займу.
Во славу Господу молебны в нем назначу.

Илларион ответил:
- Так тому и быть.
А сам слегка глазами чуть заметно усмехнулся. Затем к двери на выход повернулся и поспешил к Днепру язычников крестить.

« Как можно знать такое?»-может кто-нибудь спросить.
   Кто в силах это опровергнуть, подтвердить?
   Коль если что случается не с нами,
Наверняка об этом невозможно говорить
   Иначе только, как со ссылкой «может быть».
   Но это все не так,
   И человек способен знать неизмеримо больше,
Коль по-иному знания захочет получать.
   И этому искусству обучать
   Не так уж сложно самого себя.
Слова истории умеют искажать
   Значение различных, значимых событий.
   Порой одною жизнью удается отмечать,
Как норовят ее переписать
В угоду чьих-то интересов, образов, амбиций.
   Но никогда никто не сможет из нее изъять
   Тех чувств и жизней, что события вершили.
   Во все века детей рожали и растили,
   Мечтали, верили, любили Родину, стремились защищать.
Сравни строку истории, раскопок артефакт,
   Чужие мнения отбрось, научный взгляд
   И чувством оживи, как будто ты тогда живешь.
Ты видишь этот день и в нем живешь,
   И мыслишь чувством, как тот человек,
Стремящийся прожить свой этот век
   Достойно, иль себя любя.
   За Родину сражаясь иль ее, губя
В угоду личных, меркантильных интересов.
Туманность прошлого уйдёт, откроется завеса
   лишь главному в тебе.
   Его включи.
   Настройся чувством, внутренне молчи
   И ощути присутствие себя в тот столь далекий миг.
   Не ухом, сердцем улови прощальный крик
   Или раздумье человеческой души.
   Не торопи себя, и не спеши.
С ней вместе проживи тот миг,
И для себя реши, что более правдиво для тебя.
   Слова, что писаны в тиши монастыря
   Или порывы собственной души.
В созвучьи чувств ответ ищи.
Проснись и сердцем ощути,
Что русский ты
И это Родина твоя.

   С меня за труд сей сильно не взыщи,
Благодарю тебя, что выслушал меня