«Наташка, просыпайся! Верблюды!» Лялька орет, как оглашенная, на все купе. Я вскакиваю и бросаюсь к окну: по песчаной равнине, простирающейся за окном, медленно шествуют несколько верблюдов. Мы уже в Казахстане.

Откидываюсь на подушку и счастливо закрываю глаза: как хорошо, что меня взяли в экспедицию! Вспоминаю прошлогоднее лето и полевую практику по ботанике в деревне Перечицы Ленинградской области. Нас с Галкой, моей подругой и соседкой по комнате в общежитии, подзывает к себе руководитель практики и одновременно наш декан, Лев Александрович и говорит, что остались только две темы для курсовых работ: луга пойменные и луга суходольные. Пойма вот она, совсем рядом, а суходольные луга придется поискать по окрестностям. Ну, конечно, суходольные луга - мне, я люблю бродить по окрестностям, эта любовь мне от отца передалась. Как мне нравились тогда эти дальние походы! Ухожу утром из поселка, прохожу небольшой лесок, где на днях на занятии по орнитологии наблюдали за тем, как высиживает птенцов славка-завирушка. Обхожу болотце, белеющее зарослями пушицы, и выхожу на дорогу. Незнакомые деревни на холмах, ромашковые россыпи по склонам, шелестящие березы по околицам. В деревнях кусты уже отцветшей сирени, в палисадниках за низким штакетником оранжевые ноготки и «ситцевые» турецкие гвоздики. Сердитые гуси щиплют траву в тесных проулках. По узкой, глубоко протоптанной в густой траве тропке выхожу за околицу, и душа замирает – такой простор, такой свежий, теплый ветер! Небольшой луг, раскинувшийся на пологом склоне между деревней и реденькой осиновой рощицей, пестреет малиновыми звездочками дикой гвоздики. Белые ромашки проглядывают сквозь нежную коричневую дымку тонких стебельков полевицы, желтеют коробочки погремка. Намечаю учетную площадку и делаю геоботаническое описание. Потом ищу следующий луг и так – весь день. К вечеру ноги гудят, волосы растрепаны, лицо обветренно и загорело. Так происходит мое приобщение к Ботанике.

К концу практики Лев Александрович предложил мне писать дипломную работу на кафедре ботаники под его руководством, а тему делать в заповеднике на острове Барса Кельмес в Аральском море. Барса-Кельмес – Пойдешь-Не-Вернешься! И вот я еду туда…

Поезд медленно бежит по серо-желтой равнине. Дальние холмы искривляют линию горизонта, за проезжающими грузовиками тянутся хвосты пыли. Аральск встречает серыми улицами, редкими деревьями, с еще не распустившейся листвой, и пыльной поземкой. Здесь находим контору заповедника и, ожидая самолет, пару дней живем в этом маленьком городке, удивляя местных женщин видом наших ног в светлых капроновых чулках. На остров летим на рейсовом кукурузнике. Сижу на рюкзаке у круглого окошка и смотрю, не отрываясь, на мелкую рябь под крылом. Внизу под самолетом вода синяя, прозрачная, глубокая, а в стороне золотится мелкими солнечными зайчиками. Летим долго, от однообразного вида за окном начинаю дремать, как вдруг салон оживает! Барсак! Какой ты, долгожданный остров? С любопытством выглядываю в окно: желтая лента пляжа, кривая полоса барханов, закустаренная равнина, вот мелькает полосатый флажок – приземлились! Открывается дверь, нашариваю ногой ступеньку, жадно охватываю взглядом круглый ровный горизонт, серо-желтую степь, сливающуюся с бледно-голубым небом, незнакомых людей, смеющихся и машущих нам руками. Девчонки столпились у выхода из самолета, радостно выкрикивая незнакомые мне имена. Базаркуль, Казтай, здравствуйте! Антоныч, привет! Я вдыхаю полной грудью теплый ветер со знакомым и любимым полынным запахом и чувствую, что здесь мне будет хорошо.

Конец апреля, холодно и ветрено, ходим в свитерах и куртках. Пустыня еще спит и почти незаметно для нас готовится приход настоящей весны. Мы уже устроились в выделенном нам доме и сейчас каждая из нас занята закладкой опытов. Тема моей дипломной работы «Пырейники острова Барса-Кельмес». Мне нужно сделать описания зарослей пырея во всех частях острова и заложить учетные площадки, где я буду наблюдать за его развитием в течение полевого сезона.

Народу на острове неожиданно много. Директор заповедника Лидия Михайловна с матерью и двумя маленькими дочками занимает отдельный дом. Лидия Михайловна невысокая, полноватая, большеглазая и веселая. Мужа у нее нет, то есть, был когда-то, а теперь, как говорится, «весь вышел». Две тихие беленькие девочки играют в палисаднике около дома. Мать Лидии Михайловны - полная ее противоположность: высокая, статная, черноволосая казачка, громогласная и резкая. В соседнем доме живет многодетная семья фенолога Казтая: кроме жены Базаркуль, у него девять симпатичных, черноглазых, жизнерадостных детей. Доярка Клавдия, водитель Володя, егерь Валентин Антоныч с матерью, еще двое егерей, имена которых я забыла. Это персонал заповедника.

Кроме них ко времени нашего приезда на фактории проживают зоологи из Алма-Аты – всегда улыбающийся профессор Муса Исаевич и его лаборант Рашит, кареглазый парнишка с копной густых каштановых волос. Они изучают видовой состав паразитов на сусликах и бродят по острову в поисках сусличьих нор, возле которых ставят ловушки.

Приближаются майские праздники, обычно широко празднуемые на острове, поэтому мы спешим закончить подготовительные работы: заложить опыты, наметить учетные площадки. Мои опытные площадки должны располагаться в разных частях острова, добираться туда нужно будет верхом, и завтра мне предстоит первый выезд. Для меня приготовлен белый конь по имени Кобчик. Собственно говоря, именно ездой на белом коне и соблазнил меня на остров Лев Александрович, догадываясь о моих романтических наклонностях. Белый конь оказался старым доходягой, смирно стоящим у столба с понурой головой. Все жители фактории, не занятые делами, собрались у конюшни, посмотреть, как я впервые в жизни сяду верхом на лошадь. Я стесняюсь и неловко топчусь около Кобчика, не попадая ногой в стремя. Кобчик невозмутимо стоит, даже не повернув головы в мою сторону. Кто-то предлагает подвести коня к пустой бочке из-под солярки, мне влезть на бочку, а с нее запрыгнуть на коня. Оптимисты! Неуклюже влезаю в седло и замираю от страха: конь такой узкий, длинная и худая шея колышется передо мной, а до земли от этой шеи так далеко! Кобчик переступает ногами, и я, что есть сил, впиваюсь руками в луку седла. Упаду! Мужики смеются: не трусь, Наташка! Рядом Нина на Ветерке и Люда на Чиже нетерпеливо поглядывают на меня – пора! Трогаемся шагом. Через несколько минут я привыкаю к этому фыркающему зверю, отрываю взгляд от его шеи, и с удивлением вижу, как далеко раздвинулся горизонт! Большая желтовато-серая равнина, покрытая серебристыми лоскутами, заросшими полынью, темнеющая группами кустиков курчавки, простирается к югу от фактории как огромное плоское блюдо для плова. За крайними домами девчата пускают своих коней рысью, и мой Кобчик, смешно подпрыгивая, устремляется за ними. «Отпусти луку! Держи уздечку!»- кричат девчонки. Ага, как это отпустить луку – а если упаду? Судорожно хватаю одной рукой болтающуюся среди спутанных волос кобчиковой гривы уздечку, другой еще крепче впиваясь в луку. Меня учили, что когда конь идет рысью, нужно поймать ритм и пружинить ногами, упираясь в стремена. Какой там ритм! Трясусь в седле как мешок с зерном, валясь то на одну, то на другую сторону. Кобчик то и дело спотыкается о бугорки у сусличьих нор, и я начинаю бояться, что он попадет в нору ногой и упадет. Пытаюсь вспомнить, как в таких случаях падают каскадеры в фильмах, но вспоминаю только - «сгруппироваться». Пытаюсь сгруппироваться заранее, напрягаюсь и превращаюсь в мешок с цементом, причем застывшим. Голова мотается, зубы лязгают, волосы растрепались, из горла непроизвольно вырываются дикие звуки – но, я скачу! Мучение продолжается довольно долго, я молчу и терплю. Наконец вдали показалась полоска саксаула – Южный берег! Сваливаюсь с коняги, потирая отбитый зад, и с недоумением чувствую, что не могу свести коленки. Ноги колесом, колени вывернуты и болят. Девчонки смеются – не волнуйся, все через это прошли, привыкнешь.

Привязываю Кобчика в кружевной тени саксаула и подхожу к краю обрыва. Берег круто, почти отвесно спускается вниз, переходя в неширокую полоску пляжа, местами покрытую темно-зелеными, бугристыми, складчатыми листьями ревеня татарского, похожими на огромных зеленых черепах, ползущих по песку к воде. С кручи видно далеко-далеко, море неоглядное, неспокойное, мутно-зеленое. Волны разбиваются о темно-коричневую, ржавую баржу, стоящую у берега на мели. Спускаемся по крутизне к морю, забираемся на баржу: шаги гулко звучат в ее пустом внутреннем пространстве. Солнце стоит высоко, солнечные зайчики бьют в глаза, ветер шумит в ушах, треплет волосы, радость переполняет меня, и я пою я на весь берег: «Ах, ты, палуба, палуба, ты меня раскачай! Ты печаль мою, палуба, расколи о причал!». Ну, про печаль – это просто слова в песне такие, у меня нет печали, мне радостно оттого, что я на этом замечательном острове, среди своих подруг и новых знакомых, с которыми уже успела подружиться, нагретая палуба баржи греет мои босые ноги, а наверху, на крутом берегу меня ждет белый конь! Какое счастье!

Обратная дорога вновь лежит через знакомую равнину, но теперь она идет на снижение и мой Кобчик бежит чуть резвее. Вот уже далеко позади прозрачная, восточно-сказочная саксауловая роща с нежным мелким песком между узловатыми темно-серыми стволами. Тянется однообразная равнина, покрытая кустиками джузгуна, зелеными пятнами пырейников, переходящими в светло-серые острова полыни белоземельной. Artemisia terra-alba! Звучит как заклинание, как смутный призыв далекой, неизведанной земли, как приглашение в путешествие! Кое-где поблескивают редкие куртины волнующегося на ветру ковыля. Суслики весело посвистывают, суетятся возле норок, замирают столбиками при нашем приближении и быстро юркают внутрь. Вот уже тонкая линия саксауловой рощи размывается и сливается с небом, Южный берег окончательно скрывается из виду, но фактория в северной стороне, куда мы держим путь, еще не видна. Мы словно посреди огромного блюда, очерченного голубой каемкой горизонта. Лошади за день устали и идут шагом, но мы их и не торопим. Вот равнина слегка поднимется, лошади медленно взбираются по пологому возвышению, перед нами открывается широкая долина, а светлая линия горизонта на севере прерывается темными пятнами строений – фактория! Лошади раздувают ноздри и, почуяв близкий дом, устремляются к нему бодрой рысью. Мой Кобчик, хоть и не рысак, но не отстает, я трюхаюсь в седле чуть увереннее, чем с утра, но также неуклюже. При нашем появлении в поселке у конюшни появляется праздный люд, всем интересно, как я буду слезать с коня. Под любопытными взглядами пытаюсь молодцевато соскочить с седла, но не получается: зад отбит, ноги колесом. «Кавалерист! До дому-то дойдешь?» смеются мужики. Я на них не обижаюсь: развлечений на острове нет, да и смеются они не зло, скорее сочувственно, мол, ничего, привыкнешь! Только с некоторой досадой замечаю в толпе улыбающегося Рашита, вот перед ним почему-то неловко.

Первомай приближается и все заняты подготовкой к его празднованию. Мы упаковываем подарки, которые привезли с собой для островитян, они готовят угощение. В день праздника все наряжаются в праздничную одежду, мы надуваем разноцветные шарики и идем в гости к Казтаю и Базаркуль. Казтай в светлой рубашке под пиджаком, Базаркуль в ярком пестром платке, встречают нас. Детишки стреляют любопытными черными глазенками: что принесли? Быстро раздаем подарки, нас уже зовут, пора грузить бортовую машину. Помогаем Базаркуль вынести сумки с едой и скатертями, кто-то уже подает в машину самовары и свернутую толстым рулоном кошму. Шум, гам, детишки носятся с шариками вокруг машины и радостно визжат, настроение у всех приподнятое. Наконец трогаемся и едем в барханы около моря. Разворачиваем кошму, стелем скатерти, мужики разжигают самовары, Базаркуль достает свои знаменитые булочки, о которых я много наслышана. Клавдия ставит на скатерть кайсу со сметаной, которая настолько густа, что ее нужно отрезать ножом и намазывать на булочку, как масло. Сейчас, сейчас я все это отведаю! Первая рюмка вина, первый тост, естественно за Первомай и мир во всем мире, потом за здоровье всех и каждого, разговариваем громко и все разом, но все всех понимают, а вот и песню кто-то затянул. Рашитка сидит напротив, и его веселые карие глаза все чаще останавливаются на мне. Мне хорошо и радостно, потому, что я студентка, впереди у меня большая и, несомненно, счастливая жизнь, а сейчас я сижу на теплой кошме среди барханов, вокруг милые мне люди, мы поем песни и меня приятно волнует внимание этого мальчишки. Вечереет, меж барханов расстилается прохлада, тени от кустов ложатся на восток и удлиняются. Лидия Михайловна тихонько запевает песню, сложенную ею в студенческие годы. «Вей, ветерок, пой ветерок о том, что мой путь далек…» - разносится в тишине. Твердые волны золотистого песка извиваются в лучах заходящего солнца. Темно-синие, тяжелые облака укладываются на пурпурном закатном небе. На верхушке бархана легонько подрагивает ветками кустик джузгуна. Праздник окончен.

На следующее утро Антоныч, тихо ругаясь, подметает территорию фактории: вчера перегулял, за что и получил наказание от директора.

Дни протекают со скоростью песка просыпающегося сквозь пальцы. Мы мотаемся из одной части острова в другую, успевая делать описания и учеты. Я уже вполне освоилась в седле, хотя в галоп своего Кобчика так и не пустила – страшно. Утром иду к прибрежным барханам, перед ними в зарослях пырейника белеют колышки учетных площадок моего опыта. Делаю замеры высоты растений, определяю проективное покрытие на учетной площадке. От фактории отделяется маленькая фигурка всадника, движется в направлении барханов, оставляя за собой легкий хвост пыли. Рашитка на полном скаку врывается в барханы, разворачивается и направляется ко мне: а что ты делаешь, а зачем это, а можно посмотреть? Вот мы уже сидим рядышком на теплом песке бархана и разговариваем. Оказывается ему тоже нравятся фокс-терьеры («У них такая мордуленция!»), причем он тоже полюбил эту породу собак после прочтения книги Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки. Надо же, его любимый писатель Джеральд Даррелл, вот это совпадение! Мы долго наперебой вспоминаем любимые места из его книг. Потом он рассказывает мне о своей маме и друзьях, оставшихся в Алма-ате. Спохватываемся, когда солнце уже стоит высоко и нужно спешить на обед. Я в замешательстве: нас двое, а конь один. Рашит, отвязав коня от куста, с места, одним прыжком вскакивает в седло и, охватив коня ногами, замирает, как вкопанный. Кивая на болтающееся, не нужное ему стремя, приглашает – садись! Я пристраиваюсь на круп позади седла, не зная, куда деть руки. Рашит оборачивается, копна волос проходится по моему лицу, теплая щека касается моего лица, горячий карий глаз полыхает так близко! Верхняя губа, изогнутая как лук, слегка нависает над нижней: «Обними меня!». Не успеваю неловко сомкнуть руки у него перед грудью, как он бьет коня ногами под бока, тот срывается с места в рысь, я судорожно хватаюсь за крепкий торс, обтянутый белой футболкой и прижимаюсь щекой к горячей шее. Что-то возникает, несомненно, между нами что-то возникает, я это чувствую уже несколько дней: наши притягивающиеся взгляды, непроизвольные улыбки при виде друг друга, эта теплая волна, окатывающая меня, когда слышу его имя. Я пытаюсь противиться этому робкому, нежному чувству: ведь я с нетерпением жду письма от другого, который служит в армии далеко на севере, и которого я обещала дождаться. Вечером играем в биллиард, и я опять ловлю на себе смеющийся Рашиткин взгляд.

У зоологов много работы и днем мы почти не видимся. Вот опять две фигуры, постепенно уменьшаясь, удалились вглубь острова ставить капканы, а мне, как говорится, в другую сторону. Сегодня я держу путь на восток, там, в неглубоких саях - это такие маленькие балочки- в восточных популяциях пырея тоже заложены учетные площадки. Направляю Кобчика вдоль кромки воды, слева лениво набегают на берег плоские волны, справа застыли неподвижные волны барханов, мой коняга неторопливо перебирает копытами, легкий ветерок смешивает запах моря и разогретого песка. День разгорается, утренняя свежесть быстро уступает место полуденному зною. Привязываю Кобчика к ветке прибарханного кустика и бросаюсь в теплую воду. Море обнимает меня всем своим теплым и соленым телом, ласкает и освежает, заманивает и выталкивает, оно играет со мной. Ложусь на кромке воды, волны окатывают меня с головой и сбегают, расплываясь по песку. Не отряхиваясь, прямо в мокром купальнике сажусь на коня и держу путь дальше. А вот и долгожданный колодец! Нажимаю несколько раз на рычаг, подставляю ведро под тугую струю, отталкивая Кобчика, нетерпеливо сующего морду в ведро. Наливаю воду в поилку, конь жадно сует в нее губы, и я слышу, как вода перекатывается у него в горле. Набираю еще одно ведро, становлюсь на колени и также как Кобчик, опускаю в воду лицо и пью, не останавливаясь, и также слышу, как вода перекатывается в моем горле и падает в желудке. Артезианская вода холодна, но солоновата, эту воду нам привозят каждый день на факторию, чай из нее невкусный, но как она хороша сейчас! Вечером, подъезжая к фактории, вижу Ляльку, выходящую из домика, где обычно пекут хлеб, с большим свертком в руках, напоминающим запелёнатого в одеяло ребенка. Как же это я забыла – сегодня Базаркуль и Клавдия пекут для всех хлеб! Хлебушек, свеженький, тепленький, вкусненький! Желудок голодно забурчал, я подъезжаю к Ляльке и пытаюсь уловить через толщу одеяла аромат свежеиспеченного хлеба. Вообще-то Лялька на самом деле – Людмила. Но все на ее курсе зовут ее Лялькой, а поскольку на острове и без нее две Людмилы, мы тоже зовем ее Лялькой. Других Людмил, во избежание недоразумений, решили называть тоже по-разному: Людмилой и Людой. Лялька невысокая, полноватая, круглолицая, коротко стриженая, с задатками неформального лидера. Держится независимо, говорит громко и внятно, глядя на тебя большими серыми серьезными глазами. Все это совершенно не вяжется с ее высказываниями, полными своеобразного юмора, и обычно вызывающими взрывы хохота.

Вечером едем к метеорологам, которые живут в восточной оконечности острова, у самого маяка. Трое молодых ребят, в прошлом году закончивших училище, приехали сюда вместе на работу. Один из них, начальник станции, с беременной женой. Ребята веселые, поют песни под гитару, и мы часто ездим друг к другу. Сегодня двое из них с синяками и ссадинами, и начальник слегка ворчит на них: вчера, будучи в легком подпитии, пытались покататься на верблюде. На острове живут в свободном режиме два верблюда, нервный Керзон и меланхоличная Дымка. Они разгуливают по острову, куда глаза глядят, питаясь подножным кормом, изредка подходя к фактории. Однажды, работая в восточной части острова, я выскочила из ложбинки и внезапно наткнулась на пасущуюся парочку. Керзон резко вскинул голову и сделал в мою сторону несколько шлепающих шагов, Дымка продолжала меланхолично жевать. Я замерла. Керзон остановился и уставился на меня злыми глазами. Я тихонько пятилась, пока снова не вошла в ложбинку и скрылась из поля зрения верблюда, там развернулась и пустилась наутек. Знаем, читали про нрав дикого верблюда! А эти ребятки решили прокатиться на нем! Ну, он их и покидал, хорошо, хоть не потоптал. Ребята заваривают крепкий кофе, добавляя в закипающую смесь горсть молотого черного перца, и утверждают, что это настоящий турецкий рецепт. Поем под гитару: «Косички, взгляд веселых глаз, спешит девчонка в первый класс…» Беременная жена с грустью смотрит на свое фотоизображение с прической и макияжем, вздыхает, сложив руки на животе. «И вот уже не с книжкою, с игрушкою, с сынишкою…» - поет ее муж. Выходим на обрывистый берег и долго смотрим на башню маяка, стоящую на камнях в волнах. Маяк, это что-то серьезное, из настоящей, взрослой жизни, наполненной опасностью, приключениями, штормами.

В обратный путь машина срывается прямо в пустыню, не разбирая дороги. Похоже, ребятки напоили водителя не только турецким кофе. Эх, бедовые головушки, что же вы делаете? Молодость так беспечна и не ждет от жизни ничего плохого! Машину бросает из стороны в сторону, нас тоже, и чтобы не выпасть за борт, мы хватаемся друг за друга и за борт машины. Одной рукой я держусь за шершавый темно-зеленый угол борта грузовика, за другую меня крепко держит Рашит, сильно сжимая мою ладонь, когда грузовик подпрыгивает на ухабах. Тушканчики, попавшие в свет фар, сначала испуганно прыгают впереди машины, как маленькие кенгуру, потом отскакивают в сторону и пропадают в темноте. Неожиданно сбоку пристраивается спугнутая стайка сайгаков, они долго несутся под наши крики и улюлюканье рядом с машиной. Рогатый сайгак, бегущий впереди, делает отворот и, резко увеличив скорость, бросается наперерез машине. Уловка, выработанная веками в борьбе за жизнь, в стремлении уйти от погони и увести от гибели самок и детенышей, срабатывает: водитель резко сбрасывает скорость, и стадо быстро скрывается из глаз. Небо над нами огромное, темное и глубокое. Звезд много-много и все такие яркие и живые, мерцающие и переливающиеся. Вдруг одна из них ярко вспыхивает, срывается и, медленно прочертив длинный зеленый след, гаснет, не долетев до земли. И эта горящая зеленая звезда еще больше утверждает меня в сознании моего молодого счастья. На сердце становится горячо, меня переполняет такая большая любовь к этой нереальной дороге в ночи, к теплой живой пустыне вокруг, к бескрайнему небу! В избытке чувств я крепко сжимаю Рашиткину ладонь и чувствую ответное пожатие. Куда все ушло, растерялось? Где же ты, безмятежное чувство безоблачной радости, безусловного счастья?

Будни Барсака состоят из множества мелких дел, без которых невозможно обойтись. Одна из ежедневных задач – пресная вода. Хотя ледник и забит льдом, для чая он растапливается в исключительных случаях. Лето долгое, холодильников – по причине отсутствия постоянного электроснабжения – на острове нет, а продукты хранить где-то надо. Поэтому за водой ездят на артезианский колодец, запрягая лошадь в телегу с бочкой. Сегодня за водой едет Казтай, и я пристраиваюсь к нему на телегу. Колодец расположен по дороге на метеорологическую станцию, к востоку от поселка. Приехав на колодец, наполняем бочку водой и везем воду в поселок. Мне нравится это маленькое путешествие, когда так хорошо думается под глухой стук копыт и колес по плотной наезженной дороге и неутихающий шум ветра в ушах. Неугомонные вездесущие суслики столбиками выстраиваются у норок, их посвист сливается с пением мелких птичек, суетящихся в кустиках, ящерицы разбегаются во все стороны от дороги. Отцветают тюльпаны. Небольшие, на невысоких стеблях, ярко-желтые остролепестные бокальчики цветков украсили пустыню. Изредка попадается красный тюльпан, он виден издалека, горит под солнцем, споря с ним яркостью. Невдалеке пасется стадо куланов, можно разглядеть их светло-кофейные бока и спины с полоской темной шерсти, тянущейся вдоль хребта и переходящей в хвост. Куланы – такой же охраняемый объект заповедника, как сайгаки и джейраны. Они пасутся в долинах острова, передвигаясь из одной части в другую, изредка подходят к поселку. Один из них почти ручной, даже имеет кличку – Ратмир. Рашитка недавно заманил его куском хлеба в проулок между домами.

Другое будничное дело – рубка дров для растопки печи и приготовление обеда. Загвоздка в том, что дрова – саксауловые, а древесина у саксаула вязкая, твердая и тяжелая. Это дерево тонет в воде. Рубить его в том смысле, как рубят дрова из других пород дерева – невозможно, потому, что топор или отскакивает от куска саксаула или увязает в нем. Для получения саксауловых дров у дома лежит огромный камень, о который нужно просто колотить ствол, пока он не распадется на узловатые куски, пригодные для топки. Обычно эта процедура проходит под бурное веселье окружающих. Продукты для приготовления еды частично привозим на остров с собой, но что-то покупаем и на местном складе. Лидия Михайловна отмыкает большой замок и впускает нас в тесное помещение, забитое коробками с продуктами. Кроме круп и макарон, простенького печенья и карамелек к чаю, здесь есть такие деликатесы, как растворимый кофе. Именно здесь впервые в жизни я его и попробовала.

…

Наши уехали на Западный кордон на машине. Я осталась дежурить. Почему-то и Рашит не ушел в тот день с Мусой Исаевичем за сусликами. Быстро переделав домашние дела, принимаю приглашение Рашита проехаться верхом. В конюшне направляюсь к знакомому стойлу, где смирно стоит Кобчик, но Рашитка, войдя вслед за мной, останавливает – возьми Ветерка! Ну, сколько можно трястись на этом дряхлом Кобчике, надо же учиться ездить верхом по-настоящему! Эх, была, не была! Вывожу Ветерка из конюшни, бодро вскакиваю в седло и пускаю коня рысью. Рашитка уже на Чиже и носится в галопе вокруг меня большими кругами. Как клещ впился ногами в бока Чижа, руки - как крылья, одной едва держит уздечку, другой машет призывно, мол, давай, вперед! Белая футболка, синие джинсы, каштановая грива волос – залюбуешься! Заходит к моему коню сбоку и как хлестанет его! Ветерок срывается в галоп, меня резко откидывает назад, я вскрикиваю и захлебываюсь ветром! Но уже через несколько секунд ноги в стременах напряглись и поймали нужный ритм, пригибаю корпус к шее лошади, и меня захлестывает восторг – скачу! Пустыня стелется под ноги Ветерку, кустики полыни сливаются в светлые серые полосы, ветер шумит в ушах. Отрываю взгляд от шеи коня и осматриваюсь. Недалеко скачет Рашит, хохочет, глядя на меня, длинные волосы колышутся в одном ритме с гривой Чижа. Оба они такие красивые, сильные, такие уместные среди этой широкой равнины, под этим большим небом! «Ната-а-шка-а-а!»- слышу я и кричу в ответ: «Раши-и-тка-а!». Мы не видим, как на горизонте появляется наша машина, возвращающаяся с Западного кордона.

С восторгом врываюсь в дом, спеша поделиться переполняющими меня впечатлениями от скачки, и с удивлением вижу недовольные лица Нины и Люды. Они с машины увидели скачки в пустыне и долго не могли понять, с кем это скачет Рашит. Когда разглядели меня, то подняли шум: кто разрешил? А если разобьется? Ей еще на Кобчике ездить и ездить, а она на Ветерке вздумала? Я, ожидавшая похвалы, стою, словно облитая холодной водой. Как же так? Да неужели Кобчик – мой удел? Неужели всю экспедицию на нем проездить? Ну, смогла же на Ветерке проскакать, ничего же не случилось, ну я же способная! Что вы, в самом деле? Да что же вы ведете себя, как старые бабки! Обиженная, выскакиваю из дома и ухожу в небольшую балку, заросшую тамариском. Облокачиваюсь на остатки изгороди возле роскошных метельчатых кустов с нежно-розовыми кистями перистых соцветий и долго смотрю на закат. Высокая густая синева, спускаясь к горизонту, переходит в нежную зеленую широкую полосу, стекающую золотом к земле и, не доходя до нее, наливается горячим красным цветом. Редкие облака плоскими клочками темнеют на высоте, ближе к горизонту постепенно густеют и тяжелеют. Солнца уже не видно. Вокруг тихо, только какая-то птица покрикивает да ритмично стучит движок подстанции. Постепенно зеленая полоса в небе растворяется, золото тяжелеет, густеет, наливается сверху синевой и сплющивается, прижавшись к темно- красной полоске у самой земли. Вот и она темнеет и вскоре исчезает совсем, и только легкая просветленность неба обозначает закатную сторону горизонта. Резко и ярко высвечиваются звезды, искрятся и трепещут, огромная Вселенная смотрит на меня, летит мне навстречу, принимает меня, и я доверчиво распахиваю ей свое сердце. Как хорошо - жить! Как хорошо быть молодой, полной надежд и веры в то, что среди этой звездной россыпи есть и моя звезда! А девчонки… Да, ладно! Завтра они перестанут дуться. А на Ветерке я все-таки проскакала, да еще галопом!

…

«Вася, Вася!»- зовет Люда. Он действительно похож на Васю, этот теплый, мягкий, желтовато-серый зверек с блестящими навыкате глазами. Суслик испуганно дергается в руках, верещит, обнажая длинные острые передние резцы. Рашит дал нам подержать попавшего в ловушку грызуна. Этот экземпляр ему не интересен – на нем почти нет паразитов. «Хороший Вася, здоровый Вася, беги!»- Люда опускает суслика на землю и тот, как толстенький мешочек заколыхался в сторону ближайших кустиков. Мы идем среди барханов, растянувшихся вдоль берега моря. При подъеме на вершину бархана песок осыпается под ногами и струится тонкими полосками меж твердых зеленых стеблей вейника. При спуске ноги зарываются в песок, песок набивается в кеды, носки, но это неважно. Так и хочется упасть на этот горячий бархан и всем телом впитать в себя силу и энергию солнца, которую тот вобрал в себя за весь долгий, жаркий день. Из-под кустика метнулась тонкая изящная змейка. Это стрелка, она вообще-то ядовита, но для человека неопасна: у нее настолько мало ротовое отверстие, что схватить и укусить она может только мелких насекомых, которыми и питается. Рашит ловит змейку, и Люда тотчас берет ее в руки. Смелая! Я не решаюсь – а вдруг именно у этой змейки произошла мутация и рот у нее такой, что она схватит меня за палец? Люда среднего роста, с крепко сбитой, слегка приземистой фигурой. У нее тонкая талия, широкие бедра, длинные золотистые волосы, которые она собирает на затылке «тюльпаном», и такие же золотистые русалочьи глаза. В глазах плещется радость: в прошлом году по пути на остров она познакомилась в поезде с парнем, проходящим военную службу, они полюбили друг друга, и теперь она получает от него письма. Она здорово плавает, хорошо ездит верхом и, похоже, ничего не боится.

Мы ищем Людмилу, чтобы позвать ее купаться. Вскоре находим ее среди барханов: она возится со своими предметными стеклами, покрытыми специальным составом для улавливания пыльцы цветущих растений, которые ставила утром на специальных подставках. Людмила невысокая, изящная, голубоглазая, всегда со вкусом и аккуратно одетая. Даже здесь, в пустыне на ней белая кофточка, отделанная синим шелком, и такая же синяя лента в длинных прямых волосах, которые она красит «под красное дерево». Живет вдвоем с мамой, достаток невелик, но она всегда очень хорошо выглядит, потому, что большая рукодельница и хорошая хозяйка. Ее квартира украшена всевозможными поделками собственного изготовления, которые делают интерьер дома очень современным и изысканным. На острове она как-то тоже сразу ненавязчиво стала хозяйкой, и хотя дежурим мы все по очереди, но ее совета спрашиваем часто.

Вчетвером минуем полосу барханов, спугнув стайку желтых овсянок, примостившихся было на ветках на ночлег, и выходим на берег. Всякий раз, когда видишь море, не перестаешь удивляться – какое оно разное! Вот и сейчас мы замерли, глядя на мелкие и длинные серебристые волны, исполосованные темными горизонтальными полосками собственных теней, с искрящимися на солнце верхушками. Полоса берега уходит вдаль и загибается в море, темнеет и истаивает в далеких, неразличимых волнах. Мы входим в море и плаваем в тихой, теплой воде, глядя на опускающееся солнце. Людмила щеголяет в немыслимо красивом купальнике, связанном крючком из ниток «ирис» всех цветов радуги. Вода забирает жар из наших тел, наполняет спокойствием и прохладой. Быстро темнеет, звуки дня стихают, в поселке включается движок, и зажигаются лампочки на нескольких столбах, освещая поселок. День, еще один большой, яркий, насыщенный день, закончен.

В течение нескольких дней сотрудники заповедника колесят по острову в поисках места, которое сайгачихи и джейранихи выбрали в этом году под «родильный дом». Каждый год это новое место на территории острова. Этой весной будущие матери облюбовали закустаренную равнину в западной части острова: маленькими группками подтягиваются сюда со всего острова. Вот появился первый новорожденный и это сигнал – завтра на рассвете состоится массовый окот, а это значит, что все взрослое население острова, и мы в том числе, выходим на кольцевание молодняка. Рано утром, наскоро позавтракав, садимся в бортовую машину, егеря – на лошадей и потихоньку трогаемся. Подъезжаем к краю долины, еще по-утреннему прохладно и тихо, день ясный, невысокие кустики отбрасывают на землю извилистые, сетчатые тени. Сайгаков не видно, но они где-то неподалеку, кормятся и ожидают нашего ухода, чтобы вернуться и покормить малышей. Детки здесь, под этими кустиками, замерли, прижавшись к земле, слились с песком и травинками, замаскированные негустой тенью веток. Нам нужно только внимательно глядеть под ноги, чтобы раньше времени не вспугнуть сайгачонка. Рассыпаемся цепью по равнине и медленно продвигаемся к западу. Есть! Вот он! Неподвижно лежит, неслышно дышит, положил головку на тоненькие, сложенные вместе передние ножки с чистенькими копытцами и смотрит влажными глазками. Кажется таким беспомощным! Беру его на руки, теплого, беззащитного, пресекаю его попытку вырваться, глажу мягкую нежную шерстку и несу Казтаю, который замеряет длину детеныша, определяет его пол, взвешивает в весах, в виде сетки-авоськи и записывает данные в тетрадь. Потом снова передает сайгачонка мне, берет специальный инструмент и делает в тонкой, замшевой ушной раковине круглое отверстие. К моему удивлению малыш на эту инквизиторскую пытку никак не реагирует. Мне объясняют, что в этой части уха практически нет нервных окончаний, поэтому сайгачонку не больно. В это отверстие вставляется алюминиевое кольцо-серьга с номером – все, малыш окольцован! Подходит Люда с сайгачонком на руках, мы фотографируемся «на память». Потом передаю малыша Нине и фотографирую ее. Через тридцать девять лет (!) я выставлю эти фотографии в альбоме сообщества «Барсак» на сайте “vkontakte.ru” в сети Интернет и с нежностью и болью буду вглядываться в наши молодые, счастливые лица, и снова почувствую тяжесть сайгачонка на руках и дуновение теплого полынного ветра на лице. Ставлю сайгачонка на землю, его тоненькие ножки подрагивают, он делает первые неуверенные шажочки и тихонько кричит, смешно мотает головкой с характерным «кавказским» носом, вздыхает и вдруг, неожиданно для нас, быстро убегает в кусты. Буквально через несколько часов после рождения сайгачонок самостоятельно движется вслед за стадом, не отставая от взрослых животных, и догнать его, не будучи верхом или на машине, практически невозможно. Беги, малыш! Здесь, на этом острове, у тебя есть шанс прожить долгую, по-сайгачьи счастливую жизнь. Так же, как у всех твоих ровесников, встретивших сегодня свой первый в жизни рассвет в этой долине. Казтаю то и дело подносят новых малышей, он едва успевает снимать данные и кольцевать. Кроме сайгачат попадаются и джейранята, изящные коричневые детеныши газели. Gasella subgaturicus! Чувствуете, как звучит? Просто Шехерезада из тысячи и одной ночи! Люда берет джейраненка на руки и ласково зовет его: «Жора, Жора!» Имя удивительно идет к выражению этих влажных, слегка удлиненных «армянских» глаз. Почему бы и нет? Мог же быть у Шехерезады сынок Жорик! Солнце поднимается все выше, становится жарче, все реже попадается молодняк. Все устали, одурели от жары, от яркого слепящего солнца, от сухого ветра. Наконец достигаем края долины, малышей больше не находим и понимаем, что и этот долгий, полный впечатлений день, подходит к концу.

Вечером, по случаю благополучно проведенной плановой компании, как-то сами собой организуются посиделки. Накрывается нехитрый стол, ставится бутылочка винца, звенит негромко гитара, звучат песни. Общий разговор разбивается на диалоги, несколько задушевных бесед ведутся в разных углах комнаты. Я тихонько бренчу на гитаре, что-то пою себе под нос. Ко мне подсаживается Клавдия. «Наташка, ты мне так нравишься, пойдем, я тебя угощу!» Она заговорщески смотрит на меня и тянет за руку к себе в комнату. С любопытством захожу в комнату, побеленную известкой и очень скромно обставленную. Клавдия, невысокая, худенькая женщина средних лет, числится в штате заповедника дояркой: на фазенде держат небольшое стадо коров для снабжения служащих свежим молоком. У Клавдии есть сын-подросток, но он заканчивает школу, и поэтому живет в Аральске, так что, Клавдия живет на острове одна. Частенько ее можно видеть пьяненькой и мне это совершенно не понятно, потому, что магазина на острове нет, все необходимые продукты хранятся на складе. Вино, по распоряжению Лидии Михайловны, отпускают только по праздничным дням и только в ограниченном количестве. Ходят слухи о какой-то «кислушке», но, что это такое, я не знаю.

Пока я оглядываю обстановку Клавдиного жилья, она достает с полки поллитровую эмалированную кружку, открывает большую алюминиевую флягу, одну из тех, в которых хранят и перевозят свежее молоко, зачерпывает что-то из фляги и протягивает мне – пей! Отхлебываю глоток мутновато-белой жидкости с кисловатым вкусом и непонятным хвойным запахом. «Кислушка!» – осеняет меня. Так вот ты какой – легендарный напиток Барсака! Клавдия увлеченно рассказывает мне, как нужно готовить «настоящую» кислушку. Сначала нужно пойти в ледник. Ледник – это глубокий погреб, доверху набитый льдом, который собирают в конце зимы с поверхности Аральского моря и на грузовике возят в поселок. На леднике хранят молоко, масло, мясо, здесь берут лед для чая на праздничные чаепития. И, оказывается, на кислушку. Затем лед нужно растопить и заполнить флягу водой, положить туда сахар и дрожжи и поставить в теплое место. Через несколько дней, когда начнется брожение, классическая кислушка готова. Изыском считается добавить во флягу плодов эфедры, собранных с невысоких кустиков, растущих вокруг поселка. Эфедра – это вечнозеленый кустарничек с редуцированными до чешуек листьями и съедобными красными сладкими шишкоягодами. Это растение относится к ботаническому семейству Хвойниковых, и ей присущ запах, напоминающий хвойный, вот откуда своеобразный аромат клавдиной кислушки! Для многих на острове кислушка – это спасение от скуки, одиночества, жизненной неустроенности.

Иногда мы тоже устраиваем себе вечера отдыха и покупаем на складе бутылочку сладкого кагора. Но вот что интересно – этой «поллитры» нам хватает на нашу компанию на весь вечер и веселье бурлит через край. Привлеченные нашими веселыми голосами и звонким смехом, заходят на огонек Рашит и Валентин Антоныч. У высокого худого Валентина лицо, словно вышедшее из под резца скульптора, очень загорелое, выгодно оттеняющее его почти голубые глаза. Голову он обвязывает красным ситцевым платком – от солнца – что делает его похожим на пирата. Некоторое время был женат, но сейчас разведен, что произошло, по словам Лидии Михайловны, не без участия его склочной матери. В заповеднике он числится егерем, но это чисто номинально: единственная работа, которую он выполнял по своей специальности за все время нашего пребывания на острове, заключалась только в кольцевании новорожденных сайгачат. Ну, так и мы тоже принимали в этом участие, так что тоже можем считать себя егерями. Обычно Валентин слоняется по фактории, выполняя мелкие поручения. Когда Лидия Михайловна теряет бдительность, он напивается и шатается пьяный, приставая к встречным. На следующий день получает нагоняй и условные «пятнадцать суток», потому условные, что Лидия Михайловна отходчивая и, пользуясь этим, Валентин метет пустыню между домами поселка только один день. Опохмелиться ему обычно нечем и он «окрасномачивается», то есть, выпивает флакон одеколона «Красный мак». Однажды в таком состоянии он увязался с нами на Западный кордон, но не удержался в машине и выпал за борт недалеко от поселка в самом начале пути. И смех, и грех! Себя Валентин считает неотразимым мужчиной и первым парнем на деревне, что вполне могло бы быть правдой, потому, что Валентин на самом деле красивый, если бы не его пьянки и постепенная деградация. Он обладает качествами, присущими первому парню: играет на гитаре, неплохо поет и глубокомысленно произносит загадочные фразы: «Пять метров!», «Так в чем же дело?» и «Конец подкрался!». Рашит назвал его как-то «Акула Додсон», имея в виду героя рассказа О'Генри, но Валентин не понял и с тех пор называет себя «Акула Доцан». Каждой из нас он по очереди жалуется на неустроенную жизнь, одиночество и тоску, съедающую его на этом скучном острове, и зовет прогуляться в саксауловую рощу. Мы со смехом уклоняется от этих заманчивых предложений, на что обиженный Валентин отвечает, что, мол, такие мужчины, как Антоныч, на улице не валяются, и уходит. На следующий вечер он появляется снова, причем с гитарой, устраивается на табуретке у стола и заводит свою любимую: «Каюр погоняет собак, как тысячу лет назад…». Поет он душевно, мы устраиваемся поблизости со своими тетрадками, что-то доделываем, досчитываем, чертим и слушаем Валентина. Глаза его туманятся, взгляд уходит куда-то далеко, наверное, туда, где по бескрайней снежной пустыне свора собак тащит нарты с одиноким каюром, таким же горемычным, как и сам Антоныч. Всласть пожалев себя и растрогав нас, он меняет репертуар. «…и лежала на руках Ланка…» выводит он, настраиваясь на свою обычную волну, наводящую на мысль о прогулках в саксауловой роще. И все же его жаль – пропадает человек! Почему это происходит, по чьей вине жизнь человека тратится впустую, прожигается ни за что? Что он, молодой крепкий мужик, делает здесь, почему не направит жизнь в другое русло? У каждого свой Путь – но почему именно такой, и что он дает для совершенствования души? Это если иметь в виду, что мы пришли в этот мир, чтобы улучшить себя.

Самолет прилетает на остров раз в неделю и это – событие. Все стараются влезть в машину и попасть на аэродром – просто ровный кусок пустыни, отмеченный полосатыми флажками. Самолет привозит продукты, почту, заказанные товары и новых людей. Я жду писем из далекой воинской части, поэтому тоже спешу к самолету от своих опытных площадок, расположенных неподалеку. Когда я подхожу к самолету, его уже оккупировали местные жители. Летчики разрешают влезть вовнутрь, пускают даже в кабину, и я фотографирую выглядывающую оттуда смеющуюся Нину. Прилетело какое-то начальство, и они уходят с Лидией Михайловной в дом и долго о чем-то говорят. Иногда к островитянам прилетают родственники, или кто-то из сотрудников собирается в Аральск и приезжает к самолету принаряженный.

Получаем с почтой пачку писем для нас. Я нетерпеливо хватаю долгожданное письмо, но не читаю на ходу, берегу для вечера, чтобы спокойно, когда ничто не будет мешать, прочесть, пообщаться душой. Нина тоже получает конверт и счастливо улыбается. Мне любопытно – от кого? И никому невдомек, что это именно ее приходил проводить на Московский вокзал зоолог Димка, высокий, кареглазый, бледнолицый, серьезный и очень интересный в своем темно-синем берете студент, перешедший недавно на наш факультет из Ленинградского университета. Вечером, за чаем, читаем вслух несколько писем от «шефа», то бишь, Льва Александровича. Последний раз мы виделись в Москве, где Лев Александрович был в командировке, а у нас была пересадка на казахстанский поезд. Времени до вечера было много, мы долго гуляли по какому-то саду, «шеф» раздавал последние наставления. Высокий, полноватый, в очках с темной оправой, из-под которых на тебя глядят добрые, почти всегда улыбающиеся глаза, Лев Александрович - наш преподаватель и декан факультета. Он неистощим на шутки, всегда в хорошем настроении и называет нас «братцы». Нам очень жаль, что он не смог поехать с нами на остров, поэтому очень ждем писем от него и сами пишем ему длинные коллективные послания. Его письма очень интересные, наполненные не только указаниями каждой из нас и его неповторимым юмором, но и - щемящей тоской по острову, так и веющей из каждой строчки.

Сегодня на остров привезли свежие куриные яйца, и нам перепадает десяток. К сожалению, пока добираемся до дома, одно из них раскалывается, и хотя не вытекает, хранить его нельзя. «Наташ, съешь яичко – свеженькое!» - Люда протягивает мне колотое яйцо. Я, не думая, практически на «автомате» говорю первое, что приходит в голову, а приходит мне, к сожалению дурацкая фраза, практикуемая у нас в общежитии: «Что ли я помойка?». Люда недоуменно смотрит на меня и уходит на кухню. Я и сама не понимаю, зачем сказала эту глупость, тем более непонятно, что люблю пить сырые яйца, слегка присыпав нутро солью через раскол в скорлупе. Но, как говорится, слово – не воробей! Вылетела и пошла гулять по нашей островной компании эта фраза, встревая к месту и ни к месту! Еще одна крылатая фраза родилась на кухне. Кто-то выронил из рук лакомый кусочек, который упал не на пол, а на кусок газеты, выпавший из стопки гербарных прокладок. Так не хотелось выбрасывать этот вкусный кусок, поэтому со словами «Хорошо, что на газетку…» кусок был поднят с пола и съеден. С тех пор эта фраза всегда звучала, если что-то ронялось на пол, даже если и не еда и совсем не на газетку. А однажды я, придя уставшая и голодная на обед, начинаю есть приготовленную Людмилой солянку и к великому моему изумлению обнаруживаю в тарелке маленькую улитку, правда без раковины. Я стараюсь незаметно выловить желеобразное тельце из бульона и положить на стол поближе к миске, чтобы не портить окружающим аппетита. Сама же, убеждаю себя, что улитки – существа милые, едят травку, вреда от них нет, просто мне неприятно их есть, правда, на востоке и не это едят, но, опять же – « что ли я помойка!». Но, голод не тетка, доедаю солянку, обнаружив еще несколько улиточек, которых и складываю рядком у своей миски. Людмила, убирая посуду, с удивлением спрашивает, почему я не съела грибы? Грибы? Где вы видите грибы? Это же улитки! Какие улитки? Да это же маслята! На складе обнаружилась баночка, и Людмила положила их в солянку! А я, выросшая в пустыне Апшерона и не видавшая до сих пор грибов, приняла мелкие, мягкие круглые шляпки маслят за тельца улиточек! Вот ведь опростоволосилась! Долго хохочем надо мной и заканчиваем обед чаепитием с «трюфелями и бисквитами» - фруктовыми карамельками и сухим печеньем. В это время заглядывает водитель Володя и спрашивает, кто из нас потерял «трубочку и резиночкой». Ответом недоуменное молчание – пипетку, что ли? Так у нас ее вроде бы и не было. Или была? В аптечке? Да она на месте. Володя уходит и приносит…. бигуди! Опять долго хохочем, и с тех пор мы и бигуди, и пипетку называем «трубочкой с резиночкой»!

Вечером у нас намечается рыбалка. Большой кампанией выходим из поселка: почему-то не видно удочек, в руках только ведра. На мой недоуменный вопрос все загадочно улыбаются: скоро сама увидишь. Вечернее море тихое, теплое, уютное. Выбираем самое мелкое место, осторожно входим в воду. Мне показывают на дно – «Приглядись!». Светлый песок, как всегда на мелководье, сформирован в рельефные плотные волны, намытыми волнами морскими. Вглядываюсь пристальней в монотонный рисунок и замечаю, что местами он нарушен бугорками, из которых как будто выглядывают глазки. Да это и есть настоящие глазки! Лялька осторожно накрывает бугорок ладошкой и вынимает из воды небольшого трепещущего бычка. Так вот почему не нужны удочки! Бычки вечером устраиваются на отдых, зарываясь в песок, и их очень легко поймать! Немного неловко перед бычками, но охотничий азарт берет свое, и вот уже рыбки одна за другой плюхаются в ведро. Между тем солнце садится. На море, песок пляжа и барханы опускается вечер. Вокруг тихо и спокойно, веет легкой, едва уловимой прохладой. Наши длинноногие тени движутся с нами по мелководью. Ведро полное – пора возвращаться! Вечером меня ждет еще один сюрприз, корейское блюдо под названием «хе». Мы потрошим бычков, а Люда и Нина делают на спинах рыбок несколько надрезов до хребта. Потом рыб складывают в миску, посыпают солью и перцем, добавляют уксуса и рыба маринуется некоторое время, после чего это блюдо едят в сыром виде. Между прочим, очень вкусно!

С утра мы с Ниной едем на юго-восточную оконечность острова. По утренней прохладе оседлали коней: Нина Чижа, я – Ветерка (!) и покинули поселок. Мы с ней так похожи, что незнакомые принимают нас за сестер: обе высокие, длинноногие, сероглазые и светловолосые. Мы одинаково коротко подстрижены и одинаково одеты - в шорты цвета выцветшей морской волны и голубые, в мелкую белую клеточку мужские рубашки. На голове у Нины кепка, у меня ситцевый платок. Долго едем по равнине. Весна в самом разгаре и пустыня вошла в самую красивую, самую яркую свою пору. Кое-где доцветают тюльпаны, вовсю зеленеют кустики курчавки и джузгуна, серебристая полынь, такая, густая и мягкая в эту пору, стелется под ноги коню. Слева остаются две одинаковые возвышенности, ровные, округлые - «Груди девичьи»! Вспоминаем, как впервые в эту весну ехали на метеостанцию, и Лялька вдруг закричала: «Нина, покажи Наташке груди девичьи!». Я недоуменно уставилась на Нинину грудь под свитером, а все вокруг уже смеялись, и кто-то хватал меня за лицо, поворачивал мою голову и показывал на виднеющиеся вдали холмы.

Ближе к юго-востоку ландшафт меняется: равнину в разных направлениях перерезают длинные, неглубокие балки, влажные и зеленые от покрывающего их пырея. Вдали показался табун лошадей. Вообще-то это домашние лошади, но живут они свободно, образовав два табуна. Вожак одного – Казбек, другого – Беломордый, водят свои группы по зеленым пастбищам острова. В случае необходимости, что случается крайне редко, егеря садятся в машину и отлавливают пару лошадей для хозяйственных работ. Табун далеко от нас, но мы замечаем среди взрослых лошадей несколько маленьких жеребят. Похоже, мы тоже не остались незамеченными: вожак замер, вытянув шею в нашу сторону. Нам даже кажется, что мы слышим его тревожное фырканье. Вот он делает несколько быстрых скачков в нашу сторону, и мы спешим отвернуть своих коней к югу и прибавить ходу. Не стоит тревожить табун. С другой стороны не знаешь, что придет в голову выросшим на воле, может быть, в этом табуне, Чижу и Ветерку? В одной из дальних балок спешиваемся, привязываем лошадей к саксаулу и долго работаем. У Нины тема, требующая поездок по всему острову: «Флора острова Барса-Кельмес». Она из всех нас самая рассудительная, серьезная, целеустремленная, уже бывала в экспедициях с настоящими учеными. Всего лишь два месяца назад мы с ней усиленно занимались у нее дома, в огромной комнате коммунальной квартиры на Васильевском острове, где она проживает с родителями и старшим братом. Чтобы уехать на остров, нужно было сдать весеннюю сессию досрочно, и мы учились, как проклятые. После занятий в институте ехали к ней домой, и садились за книги, читая параллельно один и тот же текст по двум учебникам органической химии. Потом закрывали учебник и рассказывали, что запомнили, поправляя и дополняя друг друга. Прерывались на еду, которую готовила ее мама, и снова занимались. Когда темнело, Нина провожала меня до метро, и я ехала к себе в общежитие на станцию метро «Площадь Победы». Зато сейчас в Ленинграде у всех сессия, а мы стоим на крутом берегу и любуемся волнующимся внизу морем! Закончив работу, отвязываем лошадей, и пока я держу их за уздечки, Нина торопливо фотографирует меня. Вот она, эта фотография. Мы находимся в балке, лошади стоят, опустив головы, я в пол-оборота устало смотрю в объектив. И как мне хочется вновь оказаться в этой балке, стоять в пырее, сжимая в руках кожаные уздечки, которые дергают нетерпеливо пофыркивающие, проголодавшиеся лошади, слышать плеск волн, долетающий из-под обрывистого берега, ощущать легкую усталость в молодом теле, смотреть на свою подружку и ждать, когда она, закрыв чехол фотоаппарата, скажет: «Ну, что Наташка, поехали?». Уже не скажет. Никогда.

Негромко потрескивает костерок, сложенный из веток прибрежного кустарника в небольшом углублении между барханами. Ветки, серые, извилистые и сухие, слегка присыпанные тонким светлым песком, лежат рядом большой небрежной охапкой. Время от времени кто-нибудь берет из нее несколько корявых сучьев и подбрасывает их в огонь. Потревоженный костер отзывается ворохом искр, улетающих в темное, высокое небо и теряющихся в россыпи звезд. Блики от огня бегают по склонам барханов, окрашивая песок в желто-розовый цвет. Темные тени, привязанные к основаниям кустов, прыгают из стороны в сторону, словно пытаясь оторваться от них. Вдалеке слышится негромкий, печальный крик ночной птицы авдотки. Мимо костра боком пробегает крупная мохнатая фаланга, розовая и блестящая в свете костра. Тихий шорох волн доносится со стороны близкого берега. Легкий ветерок струится меж барханов. «Вей, ветерок…». Песня тихо льется, не нарушая гармонии ночи, вплетаясь в потрескивание веток, гул огня, легкое покачивание редких стеблей вейника. «…пой, ветерок…» - больше мы не услышим твоего легкого шороха в изысканно-изогнутых ветках саксауловой рощи, тонкого пения в песках барханов. «…о том, что путь мой далек…». Мы и представить себе не можем, насколько он далек, этот только намечающийся, только вырисовывающийся Путь! Клубок наших, переплетенных институтом и островом судеб, стремительно распадается на ниточки. Мы еще рядом и вместе, но каждая из нас уже видит среди искр, улетающих в высокое небо, свой Путь, и слышит в шуме ночного ветра его зов. «Далек мой Путь…» - поет каждая о своем, долгом, наполненном трудностями, но, несомненно, интересном и счастливом Пути.

Сегодня мы улетаем. Вещи уже погружены в самолет, но мы выпрашиваем последнее купание в Арале. Купальники упакованы, поэтому снимаем всю одежду и обнаженные бросаемся в воду. Прощай, ласковое море! Прощайте, медовые барханы и голубое небо! Мы улетаем… и мы остаемся! Да, мы остались здесь, молодые, задорные, смешливые, счастливые: Нина, Люда, Людмила, Лялька и я. Мы бродим меж барханов, где испуганные нами ящерицы юркают в тень кустов. Смеющийся Антоныч выходит из саксауловой рощи и машет рукой. Базаркуль доит корову, Клавдия вливает молоко в сепаратор, а потом кладет в нашу банку густую, как масло сметану. «И ей никак не верится, что шар назад не вертится!» - поют метеорологи, а волны с брызгами бурлят вокруг маяка. Усталый Казтай распрягает лошадь, а вокруг привезенной им бочки с водой прыгают веселые ребятишки. Лидия Михайловна выходит из научного домика с папкой в руках. Володя заводит машину и мы, крепко взявшись за руки и за борт машины, мчимся по пустыне, распугивая сусликов. Неподалеку скачет на Чиже смеющийся Рашит и кричит «Ната-а-шка-а-а-а!». Мы все остались там навсегда, на этом, уже несуществующем острове. Потому, что это остров Барса-Кельмес. Пойдешь-Не-Вернешься…..