Сквозь маскировочную сеть пледа мир кажется таким приветливым. Но сбрасываешь с себя иллюзорную выбитую якобы солнечными цветочками ткань и ты - в темном полудне. Ты в нескольких шагах от бывшей линии огня лишней, как и все былое. Однако, сегодня опять повторится, вернется благодаря мне МУЗЫКА. Она возродится из груды покореженного металла, оживет в руках оцепеневших от аплодисментов музыкантов или музыковедов. Бойницы в рядах облаков, словно сорванные ветром на бис листы партитуры. Пока просто ржавые батареи. Спит оркестрант, спит солдат, прильнувши к прикладу излюбленного инструмента, опочив на заре, обессиленный симфонией боя. Тем и держится поныне пейзаж, что грустны эти стены без нот. Все превращается в метафору в лапах дилетанта. Ничего не сделаешь: мир бессмысленно невесом, как песочные часы, перевернутые, как эта беспокойная шутка. Мне не дает роздыха вчерашний вечерний мотив, там тутти в конце финала. Там, там, там... там.

Музыка - глубина. Звук. Единица времени, съевшего, съехавшего в пространство. Так и сосед, меломанствовавший от меня налево. Напоследок он пытался дозвониться, но сколь ни трогателен момент расставания, воскресная кантата, ставшая обязательной, писалась в те дни особенно трудно, не хотелось отвлекаться, и мы попрощались с ним через дверь. Шаркающей походкой разочарованного командора он удалился. Надо бы использовать идею в моем «Дон Жуане». Ад ниспровержен, унижен. Дон-Жуан торжествует, сжимая в объятиях бесовские прелести Доны Анны. «Ибо музыка сильнее любви»,- под занавес басит изваяние. «Да, музыка фантастична», - воркуют Гуан и Анна.

Итак, облака, облака. Погода прелюдирует. Зажигаются свечи, смерчи, вихри. Трубят заводские трубы. В раме картины. Муза. Муза Александровна, коснитесь лба. Что вы там лепечете? С ноты ля? Да не знаю я никаких нот. Я записываю музыку словами. Там, там, там... там. И «там» в конце финала.