Ты когда-нибудь пробовал проколоть палец степлером? Это совсем не трудно. Куда труднее поверить, что тебя нет. Куда труднее. Ах, Боже мой, как красив был белый мундир? (Хотя белая совесть куда скучнее!) Впрочем, не стоит упоминать здесь Бога. Между нами его не было. Никогда. Кто вспоминает Бога во время революции? Никто. Кому легко молитmся, стоя на коленях перед могилой? Никому.

Ты. Только ты был честен, твоя совесть осталась чиста, а вот белый мундир… Да кому он сейчас нужен! Сейчас пылится.

Хотя почему ты обратил на меня внимание, я так и не поняла. Говорят, если переспишь с рыжей – тебе семь грехов спишут. Кто последний в очереди на индульгенцию? Нельзя другие души чистить, оставаясь чистой. (А вот мой муж умрет безгрешным!) Тебе это все не нужно. Ты даже сказал:

- Теорией секса заниматься не будем!

- А если практикой?

- У тебя лекционная неделя!

Что еще ждать гимназистке от офицера? Честь и целомудрие не дорого стоят в наш неблагородный век. Только я могла встретить последнего романтика, певца последней пули, адепта последнего вздоха.

Потанцуем? Просто потанцуем! Вальс - это вполне в твоем духе. Нежно и бережно, почти не касаясь. Это, конечно, все только память. Так же как паркет, янтарь, зеркала, пары. Гостей было много. Нас никто и не заметил. Бог может быть тоже. Хотя разве может Любовь быть греховной*?

Любовь оставила мне визитку и сказала «Приходите завтра за счастьем!» Но если я приду, мне ответят «Сегодня – это сегодня. А вы приходите завтра!» И остается взламывать двери. Держать осаду в наш неблагородный век совсем не модно. Все решается с помощью визиток. Вот только я визитницу оставила дома. А к любви ходить – «Приходите завтра!»

Я так и не пришла.

Но вернемся к вальсу. Веер с каплями духов, платье шелковое, перчатки белые. Рыжая, дикая. Дамы косятся, господа косятся. А ты спокойный. Молчишь, не знаешь, что чернила на приговоре еще не высохли, а каблуки конвоя уже отбивают чужой рваный ритм. Кружимся. А вот и они. (И все же ночною порой мне снятся конвой и солдаты!**) Они позволили.

Позволили многое. И дотанцевать, и поцеловаться, и передать медальон. (Я заложила его во время голода, воспоминания, слава Богу, не заложишь!) И даже… Страшно сказать, последнюю пулю. Хотя, как бы им потом не словить такую же. Вот только их пули будут совсем другими, хотя и отлиты из одного металла. А мне бы пулю…

Нельзя, для гимназистки – это не подходящий конец! (двусмысленно, двусмысленно, двусмысленно!) Я докуриваю твою последнюю папиросу, дописываю последний листок из твоего кабинета, дожигаю последнюю свечу из твоей спальни. Интересно, кто омывает твое тело, кто расчесывает твои волосы, кто готовит тебя к заключению, последнему в жизни? (Нежизни?) Или революционеров, офицеров, любимых просто засыпают землей, бросают в прорубь, сжигают?

А вальс все звучит. Я еще помню его. А ты? Ты когда-нибудь пробовал проколоть палец степлером? Впрочем, в твое время их не было, а в мое время нет тебя…

Ах, Боже мой, мой милый, милый революционер в белом офицерском мундире! Как сладко мы танцевали в наш неблагородный век…

* Цитата Eisbrecher – “Kann den Liebe suende sein?”

** Неточная цитата “Агата Кристи” - “Танго Дельтаплана”.