Ее звали Умца. Все звали ее Умца. Всегда звали: «Умца». Только и делали, что звали ее – Умца.

Тучи взбирались на остывшие, белые члены вершин, таяли, стекали к подножью мутным семенем бесплодных исполинов. Никакого непорочного зачатия, просто секс. Деревья кормились семенем, росли, корчились над потоком, склонялись к нему, жадным взглядом будили волны и вихри. А как вы думали, только деревья и рождают волны, без них не бывает даже легкой ряби. Рыбы. Плавали, нюхали волны и смотрели на деревья в поисках своего отражения, корчились, росли в семени, а, вырастая, отдавали ему свое. Умца.

Когда Умца никому не была нужна, она уходила к потоку, смотрела на волны и гладила по стволам деревья. Рыбы прятались за камни, семя шуршало в песочном ложе, уносилось вниз, видимо, в лужу, оглядываясь, плакало в себя, но не замечало этого. Оно только видело, что Умца на берегу, и постоянно переносило свои глаза к тому месту, где она сидела, скручивало призывно жадные руки в тугие водоворотики, желая ее. Но Умца не шла, потому что была она Умца.

Птицы пели по утрам и плакали по вечерам – в окно, за которым пряталась Умца. Умца слышала их, улыбалась, но ей всегда чего-то не хватало. За это ее боялись и шикали, но все равно всегда и всегда звали ее: «Умца» - потому что всем она была нужна, потому что была она Умца.

Небо эхом жужжало «Умца», море издалека шипело «Умца», лес за домом ухал «Умца», земля дрожала «Умца», космос молчал «У…», впрочем довольно… хватит.

«Хватит», - подумала Умца. Она взяла узелок и, не сказав никому ни слова, ушла в горы, туда, где тучи сидели верхом на белоснежных, холодных членах. Умца взошла на гору замерзшая и в ожидании. Подойдя к тому месту, где туча, охая, прикасалась к снегу, а тот таял, она почувствовала что-то теплое, липкое и возбуждение. Это напугало ее и разочаровало ее. Она вернулась вниз и пошла вдоль потока. Деревья корчились, глядя на нее, рыбы выглядывали из-за камней.

Придя к людям, она сказала, что поток – это семя, а семя – это растаявший снег и раскисшая туча. Но люди пожали плечами и сказали: «Умца». Затем взяли ее за руку и привели к человеку, который сидел на песке, в километре от моря, глядя на него, и спиной к горам, лесу, солнцу. Ветер дул сбоку. Человек был мужчиной, с густой колючей бородой и серыми глазами. Он посмотрел ей в глаза, затем осмотрел с ног до головы, затем достал из кармана белый гладкий камень – такой, каких на земле валяется множество и которые никому не нужны – и протянул ей, сказав при этом приблизившимся людям, отрицательно качая головой в их сторону: «УМЦЕ».

УМЦЕ

УМЦЕ

УМЦЕ

УМЦЕ, - запрыгало в душе той, которую звали Умца, запрыгало, зазвучало, застонало, заклокотало, тысячу новых звучаний заискрилось в ее голове, спелись сотни песен, и мерно отбивал секунды до роковой минуты там-там.

УМЦЕ?! – вопросительно пожали плечами люди и ушли. У них никогда больше не было детей. Им нужна была Умца, и даже в голову не приходило, что на самом деле все это время среди них была УМЦЕ.

А УМЦЕ осталась с мужчиной на берегу, боком к ветру они построили пирамидальной формы хижину, и всю оставшуюся вечную жизнь занимались тем, чем занимаются горы с тучами, и в море из хижины истек ручей, ставший потом рекой, и не было никакого змея, и не было грехов, и не было яблок.

И в конце начала нового конца мужчина сказал: «Раньше ты была Ум-ни-ца, я пришел и отдал что-то УМ-ни-ЦЕ, я отдал что-то свое УМ-ни-ЦЕ, с этого момент есть УМЦЕ, и нет больше ничего, и посмотри же, как радуется этому факту все вокруг, потому что они знают, что Умца это пустота, а УМЦЕ это любовь».