В некотором царстве-государстве жил-был царь Леопольд. Не царек и не князек, как хотелось бы думать недоброжелателями, а именно Царь, Великий Государь и Создатель. Потому что это он создал Царство, по ночам колдуя волшебной палочкой. Но что делать с Царством, сверкающими новыми мегаполисами и агрогородками, портами и аэродромами, погранконтролем и таможней, Леопольд до конца не знал. Что во славу Его Величества – это он хорошо знал, а остальное, думал, само собой приложится. Но пустым и мертвым оставалось царство.

И придумал тогда Леопольд приманить из соседних государств народ. Зазывную рекламу развесил, конституцию либеральную по нынешней моде написал, о дарованных свободах, демократиях и самоуправлениях указов наиздавал. И пошел народ, уставший от своих прежних царьков и князьков, обживаться, и добро свое принес, сады и палисадники в мертвом царстве разбил, и цветов насажал, благодаря Создателя за дармовые сотки.

Был Леопольд малолетним, но смышленым. Первым делом набрал он из народа бояр, дабы управлять Царством было сподручнее. В любом народе всегда ведь найдутся люди, охочие до власти. Перебор, правда, с боярами вышел: так толпились вокруг трона, толкая друг дружку и злобно шипя, что самого Царя порой народ разглядеть не мог.

И снова проявил Леопольд дальновидность. Одних бояр к сердцу прижимал, землями награждал и орденами, других отдалял, иных даже в ссылку отправлял и велел рубить головы диссидентам. Как водится, заговоры с дворцовыми интригами окружали царя, но Леопольд мужественно покусывал посох и ставил строптивых бояр на место высочайшими указами с царской печатью.

Наконец добился Царь своего: остались у трона лишь самые проверенные, самые верные бояре: тишайший худородный Пламенев и говорливая боярыня Груднева. Не успевал Леопольд надумать очередную реформу, как любимые бояре голосили в унисон, горячо поддерживая и одобряя очередной взлет царской мысли. Их гибкие позвоночники всегда шустро колебались вместе с колебаниями генеральной линии и царской воли.

Боярин Пламенев тихо плел свои интриги под ковром и всегда ходил с расшибленным лбом - от низких поклонов Создателю. Он чувствовал себя регентом при малолетнем монархе, и значимость высокого поста придавала ему педагогической уверенности.

Боярыня Груднева была на самом деле барышней на выданье. Быть всегда при высокой должности – это быть на виду и привлекать внимание потенциальных женихов. На каждого избранника она обычно кидалась со страстью, заглядывала в глаза, поправляя декольте, и всем давала мудрейшие советы, которые неблагодарный народ почему-то не хотел слушать, а женихи прятались. В конце концов, она так надоела народу своим количеством, не говоря уж о качестве, что слова ее девальвировались до уровня тугрика.

Еще в окружении Леопольда всегда были несколько тайных агентов – добровольных сексотов. Особенно выделялся дьяк Очкарев. Не давал он спуску диссидентам своими регулярными доносами. А царь доносы любил. Казнит какого ослушника, и в указе напишет, что, мол, по многочисленным просьбам трудящихся. Ибо воля народа для Леопольда превыше всего.

Любимой игрушкой царя было вече, которое он созывал, когда ему болела голова вследствие заминок с очередными указами. После ритуальной лести народ на вече старался донести до Его Величества свои проблемы и заботы. Леопольд, зазывно помахивая волшебной палочкой, напускал на себя благостный вид реформатора и много обещал неблагодарному народу. «Я дал вам возможность жить!» - напоминал Создатель. «А можно еще вот тут цветочек посадить?» - спрашивал очередной наивный. «Я дал вам возможность жить!» - отвечал царь. «А можно отправить боярыню на заслуженный отдых?» - «Я дал вам возможность жить!» - «А можно…?» - «Конечно, можно, только нельзя».

«И вообще, давайте жить дружно, а не то…» - строго помахивал верховный правитель попеременно волшебной палочкой и посохом. Он утомленно прикрывал глаза и видел себя дирижером симфонического оркестра, а в руках у него была батута, и хор мальчиков и девочек исполнял ангельскими голосами осанну в честь Создателя. Затем Леопольд выходил на сцену в свете юпитеров, и благодарный народ бросал к его ногам цветы. И все вокруг было розово-розовым, даже сопли, и таким благостным, что даже по щекам злобных недоброжелателей струились слезы…