Литературный Клуб, Читать: «Испытание. (С совершенно новой 4й главой)»

Короток зимний день в конце года. Не успеешь и порадоваться тому, что вопреки карканью злобной старой ведьмы, Косой Кузнечихи, с низких плотных туч так и не посыпался снег. И, к счастью, всё собиравшаяся вьюга, вопреки опасениям, так не завыла на улице, не загнала ребят в дома. Хорошо, да, и без того не слишком светлое из-за низких облаков небо, уже темнеет и приходится идти домой. Бросив игру на самом интересном месте. Сколько того зимнего дня для игр, если утром пришлось сначала маме в хлеву помогать. Пока скотницы навоз таскали, ему пришлось коров чистить. Будто боевых коней. «Вот бы на вражий строй на Милашке наскочить… точно бы все попадали. От смеха». Помогать скотницам тоже пришлось. Потом ещё с отцом перебирал и чинил стрелы для предстоящей охоты на лося. Впрочем, чего уж тут, с оружием возиться – это вам не коров драить, топчась по навозу. Медведко с удовольствием занимался бы этим (не уборкой навоза!) весь день, да кто ж ему даст. Говорят: «Сначала, Владимирович, вырасти и мужчиной стань. Взрослое имя получи». Обряд посвящения в воины, Медведку отец и в грядущем году не обещает. Не дорос, говорит, каши ещё мало съел.

- А при чём тут каша! Воину полагается мясо есть. Каша это – бабья еда. И совсем нельзя меня маленьким назвать. Вон Одноухий Хорёк, известный воин, не одного ворога уже успел убить, а ростом пониже меня будет. Как бы не на два пальца! И никто ему каши побольше есть не предлагает. Ну, правда, до высоченного отца мне ещё расти и расти. Не говоря о дяде, величайшем герое в мире. Тот вообще с тролля ростом. Если ждать, когда я его ростом догоню, то испытания мне вовек не видать. Так и умру, ни разу не подвесив к поясу меч.

Медведко растёр, начавший было неметь от мороза нос. Скучно сидеть без дела, когда твои товарищи штурмуют снежную крепость. И, может быть, именно твоего участия им не хватает для успешного завершения атаки. Он с тревогой глянул на небо. Оно, такое у него создавалось впечатление, темнело с такой скоростью, будто солнце не заходило за горизонт, а падало за него.

- Спрашивается, ради чего потратил весь вчерашний день? Трудился как муравей, сам снега целую гору для крепости приволок и других направлял. Намаялся к вечеру так, что еле доплёлся домой, поужинать сил не хватило, сразу спать завалился. Для чего? Для торжества этого рыжего … эээ… - Медведко затруднился с эпитетом для своего главного врага. Ругань в племени, мягко говоря, не приветствовалась. Если бы не старая Кузнечиха и ей подобные бабки, то ему было бы совсем нечем охарактеризовать оппонента.

Громкие крики со стороны крепости прервали его филологические мучения. И слышалось в криках оборонявшихся, как это не обидно, торжество. Нигде нападавшим не удалось взобраться на полуторасаженные стены. Вчистую они проиграли защитникам соревнование в метании снежков. Особенно выделялась на стене торчащая из-под сдвинутого на затылок треуха рыжая шевелюра Огневика.

Но, что поделаешь, если в самом начале штурма Медведко выбыл из игры. Метко и очень сильно запущенная ему в лоб ледышка (не будь на голове меховой шапки, худо бы лбу пришлось) означала «смерть». Медведко, конечно, в другой раз постарался бы сделать вид, что вражеский снаряд лишь чиркнул вскользь, «ранил». Однако, вот невезуха, в момент попадания проклятой ледышки, у него одна нога на льду стояла, а другую он задрал повыше, пытаясь утвердить её на крепостной стене. Ну, ясное дело, рухнул как подкошенный, под радостные крики обороняющихся. Никакие отмазки про ранение, после падения явно не прошли бы. Не иначе, конопатый Огневик расстарался. Кто другой, бросать ледышку вместо снежка, да ещё в сына вождя, не решился бы. А кузнецов сын ревновал к славе первого силача, завоёванной Медведком среди ровесников, на любую подлость был готов против него пойти.

Медведко почесал ушибленное место. Болело умеренно, но настроение его упало ещё больше. Штурм, как он и опасался, закончился полным разгромом его команды. А на переигровку времени уже не было. С ближайших к месту сражения дворов уже голосили мамки, зовя сынов к ужину. К тем же, кто жил подальше, начали прибывать сестрёнки младшие. С той же целью – разбить, прекратить игру. Парень тяжело вздохнул.

- Эх, испорчено настроение на весь следующий день. Если же, упаси боги, завоет таки на улице вьюга, то гадёныш Огневик будет несколько дней гоголем ходить, своей победой в нос тыкать.

Медведко встал и медленно, будто кто к валенкам гири пудовые привязал, поплёлся к ребятам. Уже перемешавшимся, атаковавшие с оборонявшимися, весело, не смотря на радостный или печальный, конкретно для них исход сражения, обсуждавших подробности закончившейся битвы. Ему самому, почему-то, встревать в эти споры-разговоры не хотелось. Обговаривались (без него!) и планы игры на завтра. Медведко поспешил вмешаться в эти переговоры. – Оглянуться не успеешь, как супротивники пакость какую-нибудь в условии всунут. За всем свой, личный глаз нужен. – Не заметив этого, мальчик воспроизвел про себя слова отца, не раз их ему повторявшего.

О завтрашней битве, оказывается, уже договорились. Без него. Не подождали для переговоров своего командира. Такая поспешность друзей добавила горчинки в настроение. Решив про себя обязательно, потом, им за это попенять, Медведко, чтоб не пустить слезу, постарался свернуть с тропы обиды на более приятную тему. Очередь защищать крепость была у ватаги Медведка и он, про себя начал прикидывать, какую каверзу нападающим можно соорудить поутру. Если удастся вырвать часок-другой от домашних дел. Но и тут проклятый Огневик не дал ему покоя. Самодовольно рисуясь своим баском, звучащим совсем по взрослому, с невероятной наглостью и ехидством, он предложил (почему-то глядя при этом, только на Медведка): - Ане позабавиться нам ещё чуток! Пока родители нас по домам не разогнали.

Вообще-то, Медведко кузнечонку из-за голоса завидовал. Совсем немного, само собой. У него самого, голос был ещё по-мальчишечьи тонкий, хотя ростом он превосходил Огневика на целую ладонь. И сил имел побольше, в чём тот уже не раз имел возможность убедиться. Однако слышать этот басок сейчас, было свыше его сил.

- И что же ты предлагаешь делать? – немедленно ощетинился Медведко. Он и сам был не прочь ещё поиграть, но с Огневиком, особенно после сегодняшнего, готов был спорить по любому поводу. – Построить за полчаса новую крепость или махнуть в лес играть в прятки? Там как раз летучие рыси и волчьи стаи на охоту вышли. Голо-одные. Вот тебе обрадуются.

- Не-е. В лес идти уже поздно, - будто и не заметил Медведковой издёвки Огневик. По-прежнему глядя только на него, ответил кузнечонок. Возмутительно поучительным тоном, кстати. У Медведка жутко зачесались кулаки, если бы не обещание избегать драк, данное отцу… Тот меж тем продолжил: - Давайте лучше на речку махнём. Посоревнуемся, кто с саженного разбега дольше по льду проскользит.

- Ничего себе лучше. До промёрзшего участка не менее получаса бежать. Тем самым лесом. Нам потом за такую выходку так всыпят, до весны на лавку не присядешь.

- А я на луг и не предлагаю бежать. Что, у нас на околице реки нет? Там и поскользим.

- Там же ключи бьют, лёд тонкий, - удивился Медведко. Никогда они, выполняя наказы родителей, там зимой не играли. И летом, если к месту вспомнить, там не купались. Кому охота сгинуть попусту, пойти в услужение к водяному? - Отец, если узнает…

- А кто ж ему скажет? Или, ты привык обо всём сразу бежать и ябедничать? – нагло прервал Медведка Огневик. – Мы быстренько, скользнём по паре раз и домой. А если кто трусит, то может с бережка посмотреть, храбрецов криком поддержать.

- Я не трус! Пошли, посмотрим, кто из нас двоих дальше скользнёт.

Ох, и не хотелось идти на лёд Медведке. Будто кто ему в ухо нашептывал, что беда там может случиться. Но прислушиваться к своему внутреннему голосу он ещё не научился. Как и не ловиться на «слабо». Со времени перехода с женской половины, на которой мальчики воспитывались вместе с девочками до семи лет, на мужскую, он ни разу не нарушил отцовских запретов. Хотя, иногда, ох как хотелось. И вряд ли кто об этом узнал бы. Но настоящий воин должен уметь подчиняться приказам своих вождей. Однако сейчас, получив прямой вызов своего главного соперника, он не сомневался ни единого мига. Считая, что, не приняв этого вызова, он навсегда опозорится в глазах друзей.

До крутого берега Говорухи добежали всей толпой в пять минут. Ребята, и девчата пришедшие звать братьев домой, но увязавшиеся на речку вместе со всеми, ещё скатывались с высоты к урезу берега, когда спорщики вышли на гладкий, прозрачный лёд. Медведко не задумался даже, откуда на реке может быть оголённый лёд, если с неделю назад был снегопад, а мало-мальски сильных ветров с того времени не было? Стоило приглядеться к поверхности реки до и после участка, на который они вышли. Там река была белой от снега, а не стеклянно-блестящей. Но думать Медведке ещё предстояло научиться. Он уверенно зашагал по льду, отойдя на пару шагов дальше от берега, чем Огневик. Пусть все знают, что Медведко, сын вождя Владимира Хитрого и племянник великого героя Вратислава Молота, ни кого и ничего не боится!

Самые медлительные из ребят ещё мыкались по берегу, пытаясь найти место с наилучшим обзором, когда спорщики заняли место на старте. Медведко искоса глянул на соперника. Не только со злостью, но и с удивлением. Сам он был высоким для своего двенадцатилетнего возраста, худой и ещё по-мальчишески узкоплечий. Огневик проигрывал ему в росте, зато был широкоплечим, с объёмистой грудью и приличной мускулатурой. Но кому как не ему было знать, что сил у тощего Медведка никак не меньше, а даже и побольше, чем у него.

- На что он рассчитывает? – мелькнула в голове гордого сына вождя мысль. – Ведь будучи тяжелее, он наверняка проскользит меньше и проиграет. Без какого-то чуда ему соревнования не выиграть. Зачем тогда огород городить? Странно он себя ведёт. Непонятно.

Впрочем, времени на размышление, уже не было. Соревнование началось. Спорщики дружно, по счёту три от лучшего друга Медведки Галчонка, единственного, кроме них осмелившегося сойти с надёжного берега, оттолкнулись правыми ногами от скользкого льда. Медведко сразу же, на разгоне, обогнал соперника. Он так был уверен в победе, что не старался выскочить из собственной шкуры, делая последний толчок у ограничительной черты.

- Эх, жаль, унты не одел, они куда лучше скользят. Кто ж знал. А какая обувь у Огневика?

Медведко скосил глаза налево, но соперника рядом с собой не обнаружил. Пришлось повернуть голову. Огневик отстал на несколько шагов и, почему-то, съехал с прямой, здорово сдав влево, к берегу. Обдумать странное поведение соперника Медведко не успел. Под ним громко, просто оглушительно громко, затрещал лёд. Ничего предпринять, чтоб не провалиться, он не успел. По льду во все стороны от него зазмеились трещины, ещё секунду назад твёрдая поверхность под ним стала вдруг зыбкой, и он обрушился в открывшуюся перед ним полынью.

Ухнул Медведко под воду с головой. Говоруха в этом месте была узка, но глубока. До дна, как бы не две сажени. Ему хватило бы, более чем, и одной.

– Дядя Вратислав прошёлся бы по дну до берега, играючи, ломая по пути лёд руками, - всплыла вдруг у Медведки мысль. Но в его положении надо было не прикидывать, чтоб на его месте сделал великий герой, а всплывать самому. Спасать свою жизнь. Никому он потом не признался, что в первые мгновения от страха буквально оцепенел, будто околдованный злым колдуном. Не мог пошевелить и пальцем. К счастью, он перед вынужденным нырком невольно вздохнул и задержал дыхание, поэтому не нахлебался холодной воды сразу же по погружению.

- Вот и всё, не видать мне больше мамочки. Не цеплять к поясу меча.

И такая обида его взяла, что оцепенение пропало, будто его и не было. Он сразу отчаянно заработал ногами и руками, пытаясь не допустить слишком глубокого погружения. – Главная опасность – быть затянутым под лёд! – вспомнил он наставления отца.

Оттолкнувшись-таки от дна одной ногой («глубоко погрузился? небольшая глубина?»), он сам смахнул с головы треух, чтоб лучше видеть, куда всплывать. Однако, прозрачный лёд просвечивался, и заметить полынью ему удалось не сразу. Поначалу он врезался лбом в лёд, не почувствовав при этом никакой боли. Грудь уже требовала глотка воздуха, быстро набравшиеся воды полушубок и валенки тянули на дно, открывая мозги для приступа паники. Дикой, вытесняющей всё мысли.

- Конец!

Тем не менее, Медведко не собирался так легко сдаваться. Невероятным волевым усилием он прогнал прочь панику, и продолжил бороться за жизнь. Краем глаза он заметил более светлый фон льда справа от себя и рванул из последних сил туда. И вынырнул!!! Пусть, даже здорово рассадив лоб, об неожиданно острую кромку льда. – Какое же это счастье – дышать вволю!

Первым, что он увидел, было лицо Огневика. Белое как снег, со ставшими вдруг заметными и издали, не смотря на зиму, конопушками. Кузнецов сын стоял на берегу ближе всех к покрывавшему реку льду и внимательнейшим образом всматривался как раз в то место, где вынырнул Медведко. Ребята встретились взглядами, и Медведко сразу понял, что приглашение на лёд было не случайным.

- Он нарочно меня на лёд заманил! Чтоб погубить, - сориентировался Медведко. – Да ничего у него не получится. Назло ему вылезу из реки и сразу набью ему морду.

Да вот беда, пообещать оказалось намного легче, чем выполнить это обещание. Пусть и не произнесённое вслух. При его попытке выскочить из воды, длинная, но узкая полоска льда, с краю, обломилась, и он соскользнул обратно в воду. К счастью, не так глубоко, как в первый раз. Попытавшись опереться подальше от хрупкого ледяного края, Медведко обнаружил, что, таким образом, опираясь на вытянутые вперёд руки, он из воды выбраться, не может. Не хватает сил. А на скользком и ровном льду уцепиться и подтянуться было не за что. Да и намокшие, резко потяжелевшие, полушубок и валенки сильно мешали. Сделав пару безуспешных попыток, ещё раз обломав краешек льда, понял, что таким образом ему не выбраться.

- Эх, жаль, что ломается лёд совсем по чуть-чуть. А то, обломал бы лёд до берега и спокойно на него вышел.

Впрочем, предаваться мечтаниям было не время и не место. Валенки и полушубок становились не просто тяжёлыми, а неподъёмными. Будто кто в карманы полушубка по булаве подложил. Богатырской. Да, в придачу, стельки в валенках свинцовыми подменил. Надо было срочно от них избавляться. Побарахтав ногами, Медведко сбросил валенки на дно.

- Пусть в них раки греются.

Но стремление снять полушубок чуть не кончилась для него печально. Во время этой попытки он опять погрузился в воду. И вынырнул, пожалуй, с большим трудом, чем в первый раз. Так и не сняв проклятой одёжки. Цепляясь за льдину, он обнаружил, что не чувствует кисти рук. Впервые со времени первого треска ломающегося льда, пожалуй, Медведко растерялся. Не понятно, что ему надо было делать, что бы выбраться из воды. Даже в этот момент ему и голову не пришло звать на помощь. Он спасался сам. Сыну вождя, племяннику величайшего из героев, стыдно просить помощи. Какой тогда из него воин будет? Весьма занятый, он за это время только раз-то и посмотрел на берег. В глаз предателя Огневика. – Надо спасаться самому, - считал Медведко. Да как это сделать?

Медведко завис, судорожно цепляясь за лёд непослушными, негнущимися руками. Даже такое, вроде бы лёгкое дело давалось ему с огромным трудом. Какая-то сила тянула его на дно.

- Уж не водяной ли пробудился? Или, русалка, какая балует? – потихоньку съезжая вниз, гадал Медведко. Помня о мучительном выныривании после попытки снять полушубок, он не решался предпринять ещё одно такое усилие. А что можно сделать в его положении ещё, не знал. Посему, когда его тягостные раздумья прервало шевеление левой руки, он удивился. Рука, вдруг, без его стараний, потянулась к берегу, от воды. Медведко с большим трудом открыл левый глаз, правый давно затёк кровью из разбитого лба и не раскрывался совсем. Руку его держал Галчонок, распластавшийся на льду.

- С ума парень сошёл! – вяло удивился без пяти минут утопленник, - как он думает меня тащить, при его скудных силёнках?

Тем не менее, выяснилось, что друг заранее обдумал и эту сторону спасения. Галчонок не тащил его. Он только вцепился в рукав друга, как гном в кусок золота. Не вырвешь ни какими силами. А тащили их обоих все другие ребята. За связанные кушаки, привязанные к поясу Галчонка. Сообразив, наконец, что его пытаются спасти, Медведко из себя героя-недотрогу разыгрывать не стал. Зашевелил, как мог, ногами, стал отталкиваться ото льда правой рукой. И медленно-медленно, будто растущий из жёлудя дубок, стал выбираться на лёд. К друзьям, не бросившим его в беде. К жизни.

Непонятно где, когда и было ли вообще.

Медведко то ли летел, то ли плыл в чём-то жарком и плотном. Похожем на недавно сваренный, не совсем остывший кисель из синеклюковки, только прозрачнее. Скорее, всё-таки, плыл. Крыльев у него не было, рыбы вокруг наблюдались. Плыл куда-то по очень важному делу, о котором так потом и не вспомнил. Непонятно, правда, как он в воде умудрялся дышать? Жабры вырастил? Вынырнуть, чтобы вздохнуть, он, за весь сон, не пробовал ни разу. Но, кто же вспоминает о таких мелочах во сне?

Вокруг сновали яркие, в жизни таких не видывал, рыбки и всяческие чудные существа. Порой самых удивительных и причудливых форм. За свои двенадцать лет (ну, почти двенадцать, до дня рождения всего полтора месяца осталось) Медведко в глаза моря не видел и о его обитателях имел самые смутные сведения. Из морских обитателей ему до этого довелось встречать два-три вида рыб, которых привозили в Кремлёвку сушёными или копчёными. Среди них, от речных сильно отличалась только одна, здоровенная, плоская, с глазами на макушке. Поэтому, увиденные во сне рыба-игла и огромный, с него самого ростом, морской конёк врезались ему в память. В последствии, он не раз, с большим успехом рассказывал об этом своём сне, со всеми деталями, которые смог вспомнить. Неизменно вызывая у родственников и одноплеменников реакцию типа: «Надо же, какая чушь может во время горячки померещится».

Постепенно вода, в которой он плыл, стала темнеть и менять оттенок, не становясь при этом менее прозрачной. Диковинные существа и красивые как бабочки, нет, более красивые, чем бабочки, рыбки исчезли. Вокруг него закружили в хороводе совсем другие рыбы. Все с плоской мордой, огромной, плотно усаженной странными треугольными зубами, пастью. Страшненькие, прямо скажем, рыбки. Отвратней щук и сомов. Впрочем, кружа вокруг Медведки, они благоразумно к нему не приближались, держались на порядочном расстоянии. Видно знали, что ему не нравятся и вблизи он их не потерпит. Присматривая за ними в полглаза, он продолжал свой, одному ему, тому, из сна, ведомый путь.

Кажется, где-то в это месте сна Медведко заметил, во что он одет в этом путешествии. Всего его покрывала блестящая, будто бы серебряная, но он точно знал – не серебряная, кольчуга. Не привычная железная рубаха, а одновременно, рубаха-штаны. Слово и само понятие: «комбинезон» ему в тот момент известны не были. Как естественные, он воспринял во сне, смахивающие на лягушечьи, с огромными ластами, свои ступни ног. Потом, выздоравливая, он долго прикидывал, как можно ходить по земле с такими ступнями? И только через несколько месяцев, ему пришло в голову, что Медведко из сна ноги имел нормальные, а ласты надел, как и кольчугу.

Окружающий мир из синего, стал фиолетовым, по-прежнему не утрачивая прозрачности. Зубастые его спутницы стали постепенно сужать и убыстрять свой зловещий хоровод вокруг него, не теряя, впрочем, осторожности. Медведко понял, непонятно, по каким приметам, что прибыл туда, куда стремился попасть. Повертев головой, он обнаружил хозяина этого места. Раньше он никогда не слышал о существовании хоть кого-то похожего. Не говоря уж о том, чтобы видеть. До этого сна Медведко и вообразить такое чудище не мог.

Оно было фиолетовым, в цвет воды. С мешкообразным туловищем, сразу видно, здоровенным. С целой кучей, поболе полудюжины, если не вся дюжина, невероятно гибких, гнущихся во все стороны (без костей, что ли?) рук, торчащих спереди. Или ног, пальцев, вроде видно не было? Ну, в общем, лап, водяной его забери. Если водяной осмелится к такому чуду подплыть. Ещё не известно, кто кого поборет. Посредине постоянно шевелящихся лап иногда проглядывал здоровенный, наподобие совиного, чёрный клюв. Всем клювам клюв. Таким не раковины морские, сундуки, обитые железом вскрывать. Во! Интересно, почему нигде, если это было море, не было видно раковин? Даже у самого Медведка была парочка, подарок от гостей отца. Таких в Кремлёвке ни у кого не было. Большущие, крупнее папиного кулака, а он у него здоровенный, причудливо закрученные, с многочисленными рогами-колючками по краю, многоцветные. Краси-и-вые… Они их специально для меня, его сына, привезли. Откуда-то с юга. У лужанских… то есть, бывших лужанских берегов таких не было. Ничего, Вот подрасту, соберёт папа рать, и отвоюем мы, лужане, свою землю у поганых людоедов. Давно, кстати, их не видал. Слямзил что ли кто? Сбоку на Медведка, того, из сна, смотрел огромный, в трактирный поднос глазище чудища. Аж мороз по коже, не смотря на жару вокруг.

Медведко (из сна) остановился, видно понимая, что с таким чудищем ему не справиться. То потаращилось на Медведка немного, рассматривая его, а потом взмахнуло одной из своих рук-ног. По этому взмаху одна из круживших рыбин, разинув зубастую пасть, ринулась на Медведка. Да не того напала! Медведко и во сне трусом не был. Выждал немного, да взмахнул сам рукой, а в ней меч откуда-то появился. Длинный, узкий, огненно-красный. Будто сотканный из лучей заходящего солнца. Вовремя взмахнул, меч рассёк голову рыбины почти посредине, не менее чем на пол-аршииа. Той сразу конец настал. Медведко быстро-быстро заработал ластами, удобная, оказывается вещь, уходя вверх и в право, чтобы не столкнуться с телом, уже мёртвой, но продолжавшей двигаться из-за разгона рыбы. Её рана от удара мечём, поначалу выглядевшая как тонкая полоска, разошлась, точно она открыла огромную пасть не поперёк, а вдоль головы. И только после этого рыбина начала медленно тонуть, испуская напоследок из раны целое облако крови.

Медведко из сна продолжал быстро отплывать от места схватки. Видно знал, что делал. Другие плоскомордные зубастые твари прекратив свой бешеный хоровод вокруг него, ринулись на убитую товарку и ни мгновеньем не задумавшись, стали рвать её на куски. Да с такой жадностью, что-то и дело стали выхватывать куски мяса из других своих товарок. Большой вопрос, спасла бы Медведка кольчуга, попади он в эту сумасшедшую кутерьму. Очень хорошо, что они про него забыли.

Тогда чудище, видно недовольное развитием событий, ещё раз взмахнуло своей лапой. Рядом с ним образовалась ещё одна зубастая рыбина. Намного, раза в три или четыре более крупная, чем рвавшие друг дружку твари. Но, хотите верьте, хотите нет, не с плоской, а похожей на молот мордой. С глазами по бокам. И эта жуткая рыбина направилась прямо к нему. Медведко из сна драться с ней не захотел, рванул вверх.

Медведко открыл глаза, и некоторое время не мог понять, где находится. Голова была тяжёлой, будто её кто свинцом залил. Странные звуки, раздражавшие слух, он через полминуты опознал как собственное дыхание. Громкое, со всхлипами, однако всё равно не дающее лёгким достаточного количества кислорода. Сумев, наконец, сфокусировать зрение, он увидел над собой ровную, разве что с меленькими бугорками и ямками, белую поверхность, покрытую кое-где чёрточками. И чем-то эта картина была ему знакома. Причём очень хорошо. Только чем?

- Если я утонул, то почему теплом снизу так греет? И, как я могу тогда дышать? Подо льдом ведь не воздух, а вода, сам недавно убедился. Странно и то, что цвет как у старого снега, а трещины по нему, как по льду. Фу, ты нечистый, это же побеленный мамой ещё прошлой весной потолок нашей хаты! Значит тепло от печи идёт. А где, интересно, все остальные?

Медведко попытался сесть. Но смог только приподнять голову и шею. Далее силы покинули его вместе с сознанием. Сон про своё удивительное подводное путешествие он, тем не менее, запомнил. Разнообразные сны, в основном, судя по обрывкам воспоминаний, снились ему и до, и после этого. Но полностью он запомнил только ещё один сон.

У того самого места, где он чуть было, не утонул, стоял ненавистный Огневик. Чтоб его, гада подколодного, водяной к себе забрал. Давно видно стоял, ждал кого-то. Судя по его вытанцовыванию ногами, да обхлопыванию себя руками, на дворе был добрый морозец. Наблюдавший это как бы со стороны Медведко мстительно подумал: - Так ему, предателю и надо! Чтоб у него все руки и ноги поотмораживались и отвалились!

Тут Огневик встрепенулся, развернулся в обратную сторону и потопал вдоль берега Говорухи. На речной лёд, он, даже у берега, становиться боялся. Идти далеко ему не пришлось. Уже через десяток шагов он встретился с, удивительное дело, дядей Вратиславом, и сразу же зачастил ему что-то рассказывать. Поражённого Медведка очень заинтересовало, о чём же они могут говорить, и он подлетел к ним поближе. Вдруг поблизости, он их не только видеть, но и слышать будет?

Ничего подслушать ему не удалось. Дядя Вратислав сторожко оглянулся, внимательно зыркнув и прямо на Медведка. У мальчишки душа в пятки ушла, хотя никаких пяток сейчас с ним не было. Одна душа. Ох, и злое лицо было у народного героя. Страшное. Видно именно с таким лицом он под Новым Кремлём полканов бил, а в Подгорье гномов крушил. Но бестелесного Медведка он не заметил. Не дослушав, судя по виноватому выражению Огневичьей рожи, его оправданий, Вратислав снял с правой руки рукавицу и молниеносным ударом костяшек пальцев в лоб, сшиб кузнечонка на снег. Ещё раз оглядевшись, дядя легко, как пушинку, поднял мальчишку и, сделав несколько шагов по льду, резко бросил его на затянувший полынью от падения Медведки тонкий лёд.

Ничего не услышал Медведко и в этот раз. Да и что там было слышать? Брошенное могучими руками тело Огневика, легко проломив всегда хрупкий в этом месте лёд, как грузило ушло в воду. Наверное, Огневик утонул, так и не придя в сознание. Дядя ещё раз огляделся, чуть задержав взгляд на Медведке, которого от этого, совершенно не родственного взгляда обдало холодом, но всё же его не увидел. После чего неспешно направился по берегу реки в сторону Злой чаши. Очень неприятный вид был у него. К такому Вратиславу, Медведко на руки точно не полез бы. Неправильный в этом сне был дядя. Не такой, к каким привык его видеть Медведко. В последний момент сна он заметил, что уходивший прочь богатырь обут в валенки. Настоящий Вратислав их никогда не носил.

Кремлёвка, 129 год от Исхода, лютый.

Здесь Медведко проснулся, но ещё некоторое время оставался под впечатлением сна.

- Хорошо, что это не мой дядя. Огневика, конечно, надо утопить, как слепого кутёнка. Смерть как раз по нему. Но нельзя это делать, словно тать в ночи. Даже этот гадёныш имеет право на публичную казнь. Заодно, помучился бы, предатель, перед смертью. Да и дядя смотрелся со стороны… не как великий герой.

Мысли в голове Медведки ворочались медленно, точно мельничные жернова от слабого ветра. Вроде, даже скрип слышен. Обычного для него желания вскочить сразу после выныривания из сна, не было и в помине. Во всём теле ощущалась слабость, словно он вчера весь день косил, а потом, в ночном, лошадей стерёг.

- Да сейчас же зима! – вспомнил он, - до косьбы и ночного, о-го-го, сколько времени осталось. Заболел, наверное.

Медведко открыл глаза и увидел родное мамино лицо. Почему-то осунувшееся, похудевшее, с встревоженными, уставшими глазами. Заметив, что он проснулся, мама неожиданно для него сморщилась и заплакала.

- Боги милосердные, очнулся. Наконец-то, очнулся. Хвала могучим богам и славным предкам, очнулся.

Крупные слёзы появлялись из уголков маминых глаз и, прочертив мокрые дорожки по её щекам, падали вниз. Медведко растерялся. Ему непонятна была мамина тирада, посвящённая его пробуждению.

- Откуда все эти переживания? И почему очнулся, а не проснулся?

А уж мамины слёзы… На его памяти гордая дочь вождя пригорян и старшая жена вождя луговичей позволила себе плакать только один раз. На поминках по младшей дружине, почти полностью полегшей под Красным Утёсом, столицей пригорян. В битве, где герой сражения с полканами под Новым Кремлём Вратислав (родной дядя, младший брат отца Медведки, между прочим), возглавлявший войско славов, в который раз снискал великую славу, в дребезги разбив, полностью, уничтожил войско закованных в непробиваемые стальные доспехи злобных карликов.

- Но тогда же погибло множество молодых луговичей, а сейчас, вроде, никто не погиб, - удивился он про себя. – Мамочка, ты чего? Ты зачем плачешь? Случилось что-то плохое?

- Нет, сыночек. Это я от радости плачу, не обращай внимания. Теперь всё будет хорошо.

- Разве от радости плачут? Так не бывает.

- Бывает, дитятко, бывает. От большой радости и умереть можно. Старые или больные люди, иногда, большой радости вынести не могут.

- Не надо умирать, мамочка, - испугался Медведко.

- Не буду, сыночек. Теперь, уж точно не буду, - улыбнулась, наконец, сквозь слёзы мама. – Не беспокойся. Я ведь ещё не старая.

Медведко имел по этому поводу серьёзные сомнения. Он знал, что уже исполнилось аж тридцать лет. С его точки зрения, это если не старость, то что-то близкое к ней. И болезни у мамы были. По крайней мере, одна, мешавшая ей иметь других детей. Папа даже был вынужден из-за этого взять двух младших жён, которые родили ему двух дочек. Забавных малышек, то и дело начинающих плакать по пустякам. Девчонки, что с них взять. Однако, вслух о своих сомнениях он распространяться не стал. Так, ненароком, можно и обидеть маму, а у неё и без того глаза на мокром месте. С чего, интересно? Во время всех этих колебаний, он почувствовал, что у него очень сильно пересохло горло. Мама, словно мысли подслушивала, тут же спросила: - Пить не хочешь, сынок?

- Хочу. Только не молоко с пенками.

- Нет-нет. Настойка на травах с мёдом.

- Ну, давай, - он попытался приподняться и с удивлением обнаружил, что его собственная голова, жуть какая тяжёлая, а мышцы, почему-то вялые, слабые и не послушные. Мама, как знала, что у него возникнут проблемы, успела подсунуть свою прохладную ладошку ему под голову и помогла её приподнять. От чего дурная башка вдруг закружилась, всё тело охватила слабость. Захотелось лечь обратно и закрыть глаза. Он, всё-таки, попил из маминых рук душистой, сладкой, но с горчинкой тёплой настойки. После чего лёг (не поддерживай его мама, рухнул бы), закрыл глаза и уже засыпая, пробормотал: - Не надо плакать, мамочка. При радости смеяться надо, а не плакать.

* * *

До этого случая, Медведко болел редко, легко, быстро выздоравливал. В этот раз всё было не так. Только на третий день, после первого возвращения в сознание, мама, ему рассказала, что он провалялся в забытьи более месяца. Многие уж и не чаяли, что он выздоровеет.

- Если бы не Ведун, кто знает, чтобы случилось, - вздохнула мама, - это он тебя из навьего царства вырвал. Всегда помни об этом.

Первые дни с начала выздоровления, Медведко проводил однообразно. Просыпался, пил настойку, ел сладкую кашку, с какими-то незнакомыми добавлениями (потом узнал, что питание во время беспамятства и выздоровления осуществлялось либо Ведуном, либо по его прямым указаниям), засыпал. В колдовских ведуньих настойках содержалось, среди прочего, и сильное снотворное. Видел он за это время, только маму и няньку.

Через неделю Ведун разрешил ему пободрствовать подольше. Медведко, наконец, увидел и мужские лица. Отца, в бороде и шевелюре которого, он заметил прибавление седых волос, и самого Ведуна. Чувствовал себя Медведко в этот раз куда лучше. Голова не болела и от слабости не кружилась. Смог даже поучаствовать в общей беседе.

- Будем надеяться, что болезнь пройдёт как ночной кошмар, - сказала мама в ответ отцу, выразившему шутливое неудовольствие Медведке, что он позволяет себе болеть подолгу.

- А я недавно сразу два сна видел, - похвастался он. И рассказал внимательно слушавшим его взрослым запомнившиеся сны.

Первый вызвал у всех неподдельный интерес, а Ведун, неожиданно для Медведки, заявил, что описанные им существа обитают-таки в морях, только не у берега занятого морянами, а южнее. И сон, видимо, ниспослан каким-то из богов. Но что он означает, пока неясно. Во время же пересказа второго сна, про утопление противного Огневика дядей Вратиславом, все вдруг замолкли и начали переглядываться. Молчание после рассказа прервал отец, бросивший Ведуну: - Ты тоже думаешь, что топил он его не из мести?

- Конечно. Заметал следы.

- Жаль нельзя найти покойника и отдать родителям. У Вратислава здорово бы убавилось сторонников.

- Почему, нельзя? В том месте приличное течение, но через три версты река резко мелеет и делает поворот. Тело, скорее всего там и застряло. Можно поискать.

- Э, вы чего, Огневика в реке искать собираетесь, что ли? – растерялся Медведко. Я же вам сон рассказал, гадёныш Огневик, небось, дома сидит.

- Огневик пропал на следующий день после твоего спасения из проруби, - серьёзно, как взрослому, ответил ему Ведун, - и я никак не мог определить, куда он делся. Его скрывала от меня какая-то волшба. Теперь попробую поискать в реке.

- Вы, чё, считаете, что великий герой мог утопить как кутёнка, какого-то мальчишку? – захлебнулся воздухом поражённый Медведка. – Я-то, жив остался. Зачем бы дяде руки пачкать такой местью? Выпороть поганца, чтоб подольше сесть не мог, а топить… не по-людски это.

- Прекратите этот разговор! – голос мамы звенел набатной медью. – У него и на обычную болтовню сил ещё нет, а вы…

- Прости милая, увлеклись, - сразу согласился с супругой отец. И, уже обращаясь к Медведке, пообещал: - Я тебе обо всём расскажу, но попозже, когда выздоровеешь. А то, видишь, мама наша гневается. И правильно, между прочим, делает. Так что выздоравливай побыстрее.

Спешно попрощавшись, отец и Ведун ушли. Медведко, засобиравшийся было поспорить, почувствовал опять проклятущую слабость и заводить дебаты не стал. Поел, попил и мгновенно заснул.

Своё слово отец выполнил. На памяти Медведка он всегда, во всех случаях, держал слово. Ни разу, чтобы ни случилось, от него не отказался. И его к этому приучал.

- Другое дело, - поучал он – что словом нельзя разбрасываться. Давать его часто нельзя, вес у него не тот будет. А скользкому человечешке, можно хитро дать слово. Чтоб если самому надо – выполнить, а если не надо, иметь повод отказаться.

Его не случайно Владимиром Хитрым прозвали, умел он это делать. У Медведка такие фокусы пока не получались. Да и душа его к ним не лежала. Медведко всегда накрепко запоминал наставления отца, но добавка о «хитрых» клятвах никогда не вошла в его привычки. Не осмеливаясь спорить, он, в порыве детского максимализма, про себя решил, что сам всегда будет говорить правду и только правду. Вспомнив о некоторых собственных шалостях, тут же сделал оговорку о необязательности вываливать всю правду. Такие приставки к имени, как Храбрый или Неустрашимый ещё долго ему нравились куда больше, чем Хитрый.

Однако, произошёл разговор, изменивший Медведка не менее болезни, произошёл много позже. Когда мама разрешила. Не получилось в этот раз быстрого выздоровления. Да и медленное было таким медленным, что любая улитка, по сравнению с ним, гляделась борзой на охоте. Болезнь отступала не шагами, а медленными шажками, то и дело, норовя отвоевать назад, всё, что уступила. Пришлось ему даже имя сменить. Превратился он из Медведки в Заморыша. Какой бледного из тощего, ветром качаемого задохлика, Медведко? Может и болячки к Заморышу меньше цепляться будут, им ведь побольше сил высосать хочется. А какие силы могут быть у Заморыша? Видимость одна. Только и переименование, детских имён-то у человека может быть много, как и взрослых прозвищ, помогало слабо.

Кремлёвка, дом и двор Владимира Хитрого

Весь 129 и начало 130 годов от Исхода.

Тяжело начинать жизнь заново. Пусть ты до этого прожил всего лишь неполных двенадцать лет. Всё делать совсем по иному, не так, как привык. Или, делать всё совершенно другое, совсем не то, что хочется. Начинать, сменив даже имя.

- Заморыш. Действительно, имя, куда более подходящее теперь для меня. Бледного, как гриб-поганка, медлительного как недокормленная улитка (или, перекормленная? - Заморыш засомневался, какая из них медлительнее, - в общем, самая медленная), слабого как дед, умирающий от старости. Хлюпика.

Мир Медведки был безграничен. Точнее, он воспринимал его как безграничный, потому как в реальности, естественно, ему было разрешено передвигаться в строго очерченном пространстве. Но у него не было ни малейшего сомнения, что по мере взросления (ох, быстрей бы!), он сможет путешествовать в самые отдалённые места. И он весьма интересовался новостями со всех сторон. А в Пригорье мама, с ним, конечно (попробовала бы она его не взять!), собирались ехать в ближайшее время. Они начали уже обговаривать подарки для пригорской родни. Не судилось.

Мир Заморыша, поначалу, был ограничен размерами комнаты, в которой он очнулся. И в первые дни у него не было сил на интерес к миру внешнему. Да и времени, тоже. Ведун приказал поить его укрепляюще-усыпляющими настойками, так что первую неделю после пробуждения от беспамятства, он почти всё время спал. Очнувшись от своего нездорового сна, он всегда видел родные лица мамы или няни. Когда же Ведун перестал усыплять его сразу по пробуждению, возникла проблема БОЛЬШОЙ СКУКИ. Энергичный, непоседливый Медведко сидеть-лежать на одном месте не любил. Разве что, мог задержаться, заслушавшись рассказов о походах и битвах. Особенно, об потрясающих, впору только богам, по крайне мере, полубогам, подвигах своего родного дяди, великого героя, Необоримого Вратислава.

Однако, не очень-то подпускавшие к его постели других людей, мама и няня говорить о войне не любили. Да и что они о ней могли знать? Женщины. К дяде же, к величайшему удивлению мальчика, обе относились очень плохо. Как к врагу. Мама, по-родственному дипломатично, переводила разговор на другую тему, но только совсем глупый не заметил бы, как ей неприятно вспоминать даже, о знаменитом родственнике. Нянюшка же, казавшаяся ему всегда доброй и ласковой, иначе как «Кровожадный пёс» или «Бешенный бык», его не называла. Тщетными оказались попытки Заморыша, объяснить ей всё величие подвигов Вратислава, к которым чувствовал себя, пусть совсем чуточку, причастным. Как близкий родственник. Но няня нечленораздельно шипела, махала руками, а раз даже сплюнула. В доме!

Да и папа, родной брат, между прочим, говорить о Вратиславе не захотел. Попросил подождать с этим разговором. Он теперь подсаживался к постели сына каждый вечер, и они много говорили о самых разных вещах. Как равные разговаривали. Ну, почти как равные. Вот с папой можно было поговорить и ратном деле. Знаменитый своими воинскими хитростями, он объяснял сыну, когда стоит набрасываться на врага, а когда лучше уклониться от схватки. Учил премудростям жизни и войны. Мальчик ждал этих разговоров весь день.

- Сегодня давай поговорим об умении вовремя отступить.

- А не стыдно ли уступать врагу? Разве не лучше упереться и отбить недруга?

- Нет, сынку. Вот представь, друзья пошли на охоту, а ты остался охранять лесную избушку, где девчата готовят обед. Одного. А тут вдруг, запомни, умный всегда старается напасть неожиданно, из лесу выскочил здоровенный, вроде меня, мужик с топором. Явно тать. Что ты будешь делать?

- Схвачу дрын и постараюсь прогнать его, - не замедлил с ответом мальчик.

- Очень храбрый поступок. И ещё более глупый. Подумай, ты сейчас крепкого мужчину в бою осилить сможешь?

Заморыш открыл рот, чтоб, не задумываясь, ответить, но, подержав его немного в открытом состоянии, закрыл. Осознал, что, действительно, глупо перед папой, знающим его как облупленного, так нагло хвастаться. С тяжёлым вздохом признал: - Не, наверное, не смогу.

- И, всё равно полезешь в драку?

- А как же! Я ж не трус!

- Да никто и не сомневается, что ты у нас храбрец. Причём, получается, безответственный. Тать тебя сметёт как игральные кости со стола. А потом пойдёт обижать девчат, охранять которых тебе доверили. И какой им толк от твоей храбрости, если ты валяешься мёртвым на траве, а тать делает с ними, что хочет? Тебе что поручили, девочек охранять или храбро умереть?

Заморыш глубоко задумался. Самый сильный среди сверстников, имея за спиной ТАКИХ отца и дядю, он отступать, не привык.

- А что же мне тогда делать? Не могу же я бросить девчат и убежать? Кем я тогда буду и зачем мне жить после такого?

- Думать! Всегда и везде, прежде всего надо думать. Бросать своих – действительно, поступок стыдный, горше честной смерти. Но и умирать в заведомо безнадёжном бою, дело бессмысленное. Значит, надо найти способ спасти подопечных. Победить. Если уж не будет другого способа, то и ценой своей жизни.

- А как?

- Вот и подумай до завтра. Вместе и обсудим, что ты за сутки надумаешь.

Об играх с друзьями пришлось забыть, если не навсегда, то на очень долгий срок. Да и какие к демонам игры, если ходить толком не можешь! Поначалу друзей к нему и не допускали, слишком уж он был болен. Приветы от них только передавали. Когда Ведун с мамой, наконец-то, смилостивились, то… лучше бы не разрешали. Первый же визит оказался последним на несколько месяцев. Уж очень не понравилось Заморышу, как смотрели на него друзья-товарищи. В их взглядах, он уловил не столько сочувствие попавшему в беду товарищу, сколько жалящую хуже острого копья, жалость.

- Чего меня жалеть!? Я, что, калека безногий?! – распалялся он от возмущения про себя. – К лету выздоровею и опять сильнее всех буду. Чего они так?

К тому же, на него совсем уж неприятное впечатление произвели пришедшие с ребятами девчата. Они так и не подошли к нему за всё время посещения, так и простояли, перешептываясь, ближе скорее к двери, чем к нему.

- И глядели они, не жалостливо даже, а… трудно выразить словами. Будто на необыкновенную, редкостную гадину. Страшную, противную, но тем и интересную. Я им что, змей заморский или червяк слизистый?

Опыт общения с девочками у мальчика был во много раз меньший, чем с ребятами. Возраст, когда начинает неудержимо тянуть к противоположенному полу, у него ещё не наступил. И быть объектом ТАКОГО интереса ему категорически не понравилось. Вне зависимости оттого, что, им в глупые головы (женщины же) взбрело.

- Померещилось. Точно померещилось. С чего им меня пугаться? Выгляжу я, конечно, не ахти как. Прямо скажем, паршиво выгляжу. Тощий, бледный квёлый, краше в гроб кладут. А раз слабый, значит – не опасный. Мне, ведь, в таком состоянии и таракана не одолеть, - по вполне мужской логике сделал он заключение. Естественно, из-за присутствия женщин, пусть и малолетних, совершенно неверное.

Осадок от встречи с друзьями, (даже с Галчонком и Трегубом!) был настолько тяжёлый, что он сам попросил маму больше друзей, пока он не выздоровеет, не пускать. И мама к его словам охотно прислушалась. Вероятно напрасно, так как испуг в девчачьих глазах Заморышу не померещился. Однако, слухи, его вызвавшие, дошли до него только летом. Родители, узнавшие о них своевременно, недооценили их вредоносность.

В последствии Заморыш узнал, что одновременное прояснение ситуации с Вратиславом для него, и гибелью Огневика для Кузнецов, запланировал Ведун. Он же и активно в ней участвовал, хотя не принадлежал ни к Кузнецам, ни к Брониславовичам. Странное, если не сказать сильнее, отношение родных к боготворимому им дяде, чрезвычайно тревожило Заморыша, вносило дополнительный разлад в его и без того плохое самочувствие. Однако, когда одним, совсем не прекрасным утром ему сообщили, что скоро придут Кузнецы и он узнает, почему его семья изменила отношение к Вратиславу, никакой радости по этому поводу он не ощутил. Наоборот, сердце у него, неожиданно дало сбой, предчувствуя беду. Его, даже в жар бросило. Хорошо, что не стали говорить заранее, вечером. Наверняка бы заснуть не смог.

От Кузнецов на встречу пришли трое. Первым появился в светлице отец Огневика Стан. К стоявшим невдалеке от входа родителям Заморыша он подходить для приветствия не стал. Буркнув что-то себе под нос и кивнув, он сразу прошёл к лавке, у стола, сев в самый дальний её конец. Был он смугл, немногим выше среднего роста, но имел широченные плечи, бочкообразную грудь, огромные мышцы. Заморышу показалось, что от его тяжёлых шагов подрагивает лавка под его собственным задом. Лицо у Стана было мрачное, а единственный взгляд, брошенный им на Заморыша, не предвещал мальчику ничего доброго.

Вторым зашёл отец Стана, дед Огневика, Смысл. Пальца на три повыше сына, не уступающий ему шириной плеч, но менее массивный. На таком же смуглом, как у сына лице не было заметно ни злости, ни раздражения. Скорее, выражение лица было сосредоточенным. Первым делом он подошёл к Владимиру и Велимировне, уважительно поприветствовал их, спросил о здоровье. Вошедшая сразу за ним Кузнечиха, несуразно маленькая и тощая, по сравнению с сыном и мужем, разводить дипломатические политесы не пожелала, сразу проскользнула к столу и села рядом с сыном. Знаменитая на всю округу ведьма, о проделках и невероятных возможностях которой Заморыш наслушался немало жутких историй. В подтверждение их правдивости, на него от неё повеяло дикой злобой и большой опасностью. Задержавшийся возле хозяев Смысл сел рядом с ней. Напротив уселись Ведун, Владимир и Велимировна. Папа был одет так же просто, как и гости, в белую рубаху и чёрные порты. Про Ведуна, и говорить нечего, как всегда был в каком-то странном многокарманном тряпье. Только мама была одета нарядно. В красивую, с кружевами, кофту, шёлковую юбку, с ожерельем из блестящих красных камней на шее и с золотыми кольцами-перстнями на пальцах.

Заморыш, по настоянию Ведуна, сидел в сторонке, на отдельной лавочке, чему в данный момент радовался. Лестно, конечно, было бы посидеть за одним столом с уважаемыми людьми при решении серьёзного дела, но уж очень напряжённой там была атмосфера. В сторонке, на лавочке у печки, было не в пример спокойней.

Правила вежливости требовали долгой, неспешной беседы о пустяках прежде, чем начнётся разговор на важную тему. Ведун на эти правила плюнул, впрочем, как и первыми, нарушившие эти правила, Кузнечиха с сыном.

- Хотите знать, как погиб ваш Огневик?

- Значит, не случайно ты его в реке нашёл? – ядовитым, как укус горной гадюки голосом прошипела Кузнечиха. – Знал, где искать надо? И от кого же?

- Случайно? Я в случайности не верю. Совсем. Всё в этом мире предопределено. Богами ли, судьбой, которая и над богами властна. А об убийстве Огневика, мне рассказал присутствующий здесь человек.

- Кто?!! – тихо проревел Стан, мгновенно собравшись в тугой, готовый немедленно распрямиться, комок мышц. Заморыш потом долго ломал голову, как могут совместиться понятия «тихо» и «проревел»? Но, вот, совместились как-то. Стан не кричал, но в его голосе было столько силы и боли, что замены слову «проревел» Заморыш найти не смог. Правда, надо отметить, что словарный запас у него, на тот момент, был не из богатых.

- Заморыш, то есть, Медведко.

- Как, Медведко? – первой среагировала на ответ Ведуна Кузнечиха. – Он же тогда в беспамятстве лежал.

Набычившийся Стан растерянно захлопал глазами. Такого поворота событий он не ожидал, поэтому потерял не только боевой задор, но, на некоторое время, и способность мыслить вообще. В семье к числу интеллектуалов он не относился.

- Что же ты, Луна? Сама разные вещи о парне на всё село разносишь, и к тайным знаниям, вроде бы причастна, значит должна понимать, некоторые вещи только в беспамятстве или сне можно узнать.

В этом месте разговора, Заморыш чуть было не попал в оглоушенное положение, подобно отцу Огневика, готовившемуся излить свой гнев с помощь кулаков, но обнаружившему, что не на кого.

- Какая луна? При чём тут луна? – и только невероятным усилием мысли догадался, что Луна это – девичье имя Кузнечихи.

- Дитятко, а расскажи-ка ты нам ещё раз, да поподробней, свой второй сон. Ну, тот, о гибели Огневика.

Только сейчас Заморыш сообразил, что непростой то был сон.

- Так, значит.., это получается… - заколодило его мысли. Предчувствие чего-то плохого усилилось ещё больше.

- Ну, рассказывай, чего молчишь? Или забыл, что врать приказали? – сказала, как хлестнула Кузнечиха.

- Расскажи ещё раз, сыночек, - попросила мама, - как просил Ведун. Ничего не добавляя, и, как можно подробней.

Ласковый голос мамы успокоил немного Заморыша. Он собрался с духом и начал рассказывать. Ничего не добавляя (он, что, врун, чтоб привирать?), по возможности, подробно. Благо, сон и сейчас перед глазами стоял, будто только что его видел.

Выслушав рассказ, все немного помолчали. Обдумывали услышанное. Нарушил молчание Стан.

- Так если утопили его здесь, у села, почему нашли аж за десять вёрст? Не сходится!

- Тело течением уволокло, - ответил ему, соображавший несравненно лучше Смысл, - а в месте, где нашли, река заворачивает резко, и мелеет.

- Валенки у Вратислава ты точно рассмотрел, иль подсказал насчёт них кто? – впилась своим страшным взглядом в него Кузнечиха.

Заморыш трусом не был, но тут ему стало нехорошо. Однако он преодолел приступ страха и честно ответил: - Конечно сам. Я врать не люблю. Меня даже во сне это удивило. Все ведь знают, дядя Вратислав валенки не носит. Я тогда подумал, что хорошо, что это неправда, раз он в валенках. Хоть я на Огневика и был зол, но такой смерти ему не желал.

Кузнечиха кивнула и опустила глаза. Отреагировал на его рассказ, внимательно слушавший его, без сверления глазами, дед Смысл: - Спасибо, Заморыш. Мы тебе верим.

И, обращаясь уже к хозяевам: - Благодарствуем, хозяева. Утешили мою душеньку, рассказом о конце любимого внука. Воистину великое утешение, знать, как он погиб. Верю я рассказу вашего мальчика. Мы к вам претензий больше не имеем. Уж извините, если что не так было, - и выжидательно посмотрел на Владимира.

- Чего меж добрыми соседями не бывает, - кивнул Владимир, - и мы к вам претензий не имеем, убийцу, когда вы его найдёте, защищать не будем.

- Вот и ладно, - Смысл одним глотком выпил стоявший нетронутым всю встречу стакан с медовухой. – Спасибо за угощение. Мы пошли. Добра этому дому и здоровья его обитателям.

Не очень-то разобравшийся в происшедшем Стан открыл, было, рот, чтоб возразить, но, поймав повелительно-строгий взгляд отца, молча встал и пошёл за родителями к выходу.

- А свои рассказики-то, на известную тему, надо бы прекратить и опровергнуть. Ты меня понимаешь, Луна?

- Больше никаких новых рассказов не будет, - ответила, не оборачиваясь Кузнечиха.

О каких рассказах шла речь, Заморышу так и не объяснили. Да и не очень-то он на этом настаивал. Его волновало другое.

- Папа, я не понял, о каком убийце вы тут говорили?

- Об убийце Огневика. Он пропал на следующее утро, после того, как ты в полынью провалился. Где его искать, ты нам подсказал. Ведун и нашёл.

- Я-я? Я подсказал? Как я мог подсказать, если был всё время в беспамятстве? Я, что, бредил? Но тогда, как я сам мог узнать? В беспамятстве… - здесь голос Заморыша сел, наверное, от посетившей его догадки.

- Бредить-то ты бредил, но подсказал уже после, когда вышел из беспамятства. Когда свой вещий сон про убийство Огневика рассказал.

- А… Как же… Но… Валенки! Как же валенки! Дядя Вратислав их не носит!

- Раньше не носил. А чтоб своих следов при убийстве не оставить, надел. Когда Огневика искали, ходили и берег с той проклятой полынью осматривать. Кто-то глазастый там огромные следы валенок, ну совсем не детского размера, заметил. Но тогда, с Вратиславом эти следы никто связать не мог. Все знали, что он валенок не носит.

- Неужели вы готовы осудить родича только по моему сну?

- Нет, сынок. Не только по сну. О некоторых вещах тебе рано знать, но мы давно от него пакости ждали. Только не против тебя. Выздоровеешь, я тебе всё расскажу. А пока, ляг, отдохни.

- Боги милосердные! – поверил, наконец, в услышанное мальчик. – Как обидно и больно.

Сколько себя помнил, он воображал себя на ратном поле за левым плечом дяди. Против огромного войска нелюди. Не отца, который был знаменит, пожалуй, не менее младшего брата. Но не как воин, а как удачливый, изобретательный полководец. За левым же потому, что становиться за правым, считал он, бессмысленно. Правой рукой Вратислав орудовал своим знаменитым мечом, и по прикидке Медведко, славы там не добыть. Нелюди во снах и мечтах мальчика менялись. Полканы на гномов, гномы на орков, но левое плечо в чёрном, гномьей работы, доспехе снилось-мерещилось ему постоянно. Медведко твёрдо верил, что вырастет и займёт эту, такую желанную для него позицию в бою против каких-нибудь врагов. И вот, всё. Окончательный конец не только глупым мальчишеским мечтам, но и Медведке. Нет его больше. Теперь на белом свете живёт, точнее, пытается выжить, Заморыш. Совсем другой человек, на Медведку не очень-то похожий даже внешне.

Отдых Заморышу был, действительно необходим. Он был буквально прибит, осознанием мысли, что любимый дядя, весёлый и бесстрашный великан, оказывается, не только герой, но и предатель, и подлый убийца. На несколько дней ему стало плохо. Когда же возобновилось выздоровление, эту проблему заслонили многочисленные, каждодневно возникающие беды и неприятности.

Учиться пришлось заново, не только ходить, подниматься с постели. Мышцы, ранее самые сильные среди ровесников, не могли поднять тело в сидячее положение. Чтобы не позориться лишний раз, а свою слабость он воспринимал как нечто неприличное, стыдное, Заморыш разработал целую систему вставания. Для того, чтобы без посторонней помощи встать на ноги, ему было надо сначала свесить ноги с широкой лавки, на которой он теперь спал. Вспомнить страшно, какую словесную битву ему пришлось выдержать, чтоб переселиться с печной лежанки. – Я, что, дед столетний?!! – главным же в желании убраться с лежанки была невозможность в нынешних обстоятельствах ложиться и вставать самостоятельно, без посторонней помощи. Наверное, именно нежелание просить каждый раз помощи, помогло ему в первый раз в жизни переспорить маму.

Затем, уперев палочку, с помощью которой был вынужден теперь передвигаться, в углубление в полу, можно было сесть, не столько с помощью пресса, сколько с помощью мышц плечевого пояса и рук. Наконец, поставив, с помощью рук, ноги в нужное положение, упираясь левой рукой в постель, а правой отталкиваясь от пола с помощью палочки, можно было попытаться взгромоздиться на ноги. И ещё не факт, что это удастся сделать с первой попытки. Весьма вероятно, что непослушные мышцы, в который раз, подведут и он свалится обратно на постель. В приступе жуткого изнуряющего кашля. Хорошо, если на бок, тогда можно, откашлявшись, сразу же повторить попытку. Если же обвалишься на спину, придётся вертеться на спине, цепляясь и отталкиваясь конечностями. Ну, точь-в-точь, как та бедная черепаха, которую они поймали на лугу и перевернули на спину, когда были малышнёй. Теперь-то Заморыш её хорошо понимал и сочувствовал её бедственному положению. Испытывал, даже, стыд, за собственную бессмысленную тогдашнюю жестокость. Покрутившись так в первый раз, дал себе зарок, никогда впредь беззащитных не мучить. Беспомощность оказалась хуже боли. Много хуже. Боли, которых у Заморыша теперь тоже хватало, он переносил легче. Воину, которым он собирался стать, не смотря ни на что, стыдно бояться боли.

Много хуже, если при попытке вставания, падал на пол. Тогда, без вариантов, приходилось просить помощи. Встать с пола самостоятельно он пока не мог. Предательски ослабевшие мышцы, на такое усилие способны не были. А падать на пол или землю, приходилось часто. Ведун сказал, что чем больше он будет предпринимать разнообразных усилий, ходить, махать руками, наклоняться, тем быстрее мышцы восстановятся. Заморышу очень хотелось побыстрее стать здоровым. Вот он и ходил, то и дело падая. То от скольжения палки, на которую опирался, то, зацепившись неподъёмной ногой за что-то на земле. Чаще всего, от очередного приступа кашля.

- Воинская наука даже калеке в пользу идёт, – сделал вывод из очередного своего падения на вытоптанную, усеянную куриным помётом землю двора Заморыш. Упасть-то упал, в третий раз за день, нога подвернулась, да без существенного для себя вреда. Потому как его ещё совсем мальком правильно падать научили. Вот, надо же, теперь и пригодилось. Иначе, давно бы руки-ноги переломал. Тут, кстати, и дядька Секач невдалеке сбрую ладит, подымет без тягостных причитаний о бедном мальчике и необходимости поберечься.

- Я, что, девчонка, беречься от ушибов?! – возмутился про себя в который раз Заморыш, от воспоминаний об этих слезливых воплях.

Дядька Секач, помогавший в последнее время отцу по хозяйству, был опытным воином и понимал, что воину, пускай и ещё малолетнему, бояться падений и ушибов нельзя. Подойдёт, поставит на ноги и отходит к своим делам. – Все бы так! На няньку или младших жён отца уже нервов не хватает. Пока не накричишь на них, кудахчут, будто куры, углядевшие в небе орла. Особенно, если свалишься неудачно. Набив шишку, или «украсившись» синяком на видном месте. А такое, честно говоря, бывает. Про один случай самому страшно вспоминать.

В тот раз при падении, он очень неловко приложился головой об подвернувшуюся табуретку. «Домового, что ли, чем-то рассердил?» Само собой, белая рубашка из тонкого полотна вся пропиталась кровью. Вид у неё стал, как бы не хуже, чем у самого Заморыша. Не случайно он эти белые и тонкие рубашки с малолетства не любил. «Вечно пачкаются и рвутся! Вон, ребята в рубахах из неотбелённого толстого полотна бегают и куда меньше мороки имеют. И мамам их легче, рвутся у них рубахи реже, пачкаются меньше… по крайней мере, не так заметно пачкаются…»

Мама, увидев особенно живописную ссадину на его лбу, окровавленные рубаху со штанами, расстроилась до невозможности. Никогда её такой он не видел. Всегда спокойная как гранитная глыба, она, обычно, никогда не повышала голоса. Самые жестокие выволочки, делала тихо. И, не глядя на её спокойность, все слушали выговоры очень внимательно. Даже громкоголосый и совершенно бесстрашный гигант Вратислав, от них, словно меньше ростом становился. Но в тот раз она кричала так, что оконное стекло дребезжало. Не слушая никаких разумных возражений, она категорически запретила ему передвигаться самостоятельно, одному. Заморыш тогда совсем растерялся, чуть было не разревелся от бессилия.

- Вот позорище бы было! Разревевшийся от маминого выговора мальчишка. Такие, воинами не становятся!

От катастрофы его тогда спас пришедший домой обедать отец. Послушав немного хныканье сына (вспоминать стыдно!) и, удивительное дело, крики жены, он, впервые на памяти Заморыша, публично настоял на отмене ею, её же приказа. До этого он в её распоряжения по дому никогда не вмешивался. В доме единственной хозяйкой была она, старшая, безусловно любимая и уважаемая жена. Младшие жёны ходили у неё по струнке. Самый тупой заметил бы, что они её боятся как огня. О прислуге, кроме нянюшки, конечно, но она роднее многих родных, и говорить нечего.

- И чего мама тогда взбеленилась? Не первая же ссадина была. Ну, действительно, бровь и лоб здорово рассадил. Ясное дело, кровищи вылилось, будто кто в хате кабана резать вздумал. Место ж такое, кровопускательное. И приступ кашля проклятого, как назло. Вот и не смогли унять кровь сразу. Заштопали рану чуть позже. Так не в первый же раз! Ничего особенного в том случае не было. Вот и пойми этих женщин, если такая умная и выдержанная, как мама, от какой-то царапины истерику выдаёт. Ей же до этого, – Заморыш точно знал, - приходилось ухаживать и за смертельно раненными. Не одной слезинки она тогда не проронила. А тут…

Заморыш потёр пальцем роскошный, самого что ни на есть боевого вида шрам, оставшийся ему на память от того случая. Хоть какое-то утешение от жуткой нервотрёпки.

Ещё маму явно сильно тревожила никак не проходящая его болезнь. Во время одного из приступов мучившего его кашля, ему померещилось даже (в реальности такое вряд ли возможно), что в уголке её глаза сверкнула слезинка. А не могло этого быть потому, что никто не мог похвастаться, что видел гордую Велимировну, плачущей. Да из-за какого-то кашля. Правда, кашля, выворачивающего внутренности, вгоняющего в пот, лишающего последних сил. Ведуна этот кашель, хоть он и старался не подавать виду, тоже тревожил. Особенно лекарь боялся, что появится кровь при отхаркивании. Сколько же разных отваров и настоек, большей частью противнючих и горьких, Заморыш выпил за этот год! Одни боги знают, эти ли настойки, стремление ли его к выздоровлению, или ещё что-то, но кровь так и не появилась. А к зиме, медленно, будто раздумывая, кашель начал утихать. Болезнь, точно убедившись, что ей Заморыша не одолеть, стала отступать. Отступать неспешно, будто дисциплинированное войско, оставляющее поле боя, но не сломленное, не желающее показать врагу спину. Заморыш был согласен и на такую победу.

Но сколько же ему до первых примет отступления болезни пришлось вынести!

Много потерял Заморыш по сравнению с Медведко. Ох, много. Силу, свободу передвижения, любимые игры и развлечения. Общение с друзьями. Ощущение счастья в жизни. Когда просыпаешься и ждёшь от предстоящего дня чего-нибудь хорошего. Заморыш просыпаясь, чувствовал, первым делом, собственную слабость, свою сопливость, часто – жар. На него сразу нападал приступ кашля. Какая же тут радость? Теперь, продрав после сна глаза, он немедленно начинал готовиться к борьбе. Вся его жизнь превратилась в борьбу за возвращение к прошлой жизни.

Радости, конечно, у него и сейчас были. Но, очень отличные от прежних. Самостоятельно встал с постели и не упал. Не шлепнувшись, прошёл от лавки до печи. Смог без отдыха (пусть вспотев и чуть не потеряв сознание от усталости) обойти двор. Ему прежнему в голову бы не пришло, что можно радоваться способности дойти от лавки до печки. Тем более, он вообразить себе не мог, что можно испытывать настоящее счастье, самостоятельно сходив в сортир.

- Чему только может радоваться человек?! Уму непостижимо.

Однако, помимо потерь, были и приобретения. У него резко обострилась наблюдательность. Заморыш стал замечать вещи, ранее легко проходившие мимо его сознания. Несравненно лучше он стал ощущать отношение к себе других людей. Иногда, сам порой, не понимая, по каким признакам. В этом году он сделал переоценку не только дяди, многих людей. Куда большего числа людей, чем хотелось бы. Много большего. Ориентируясь на подлинное, а не словесно-показушное, отношение людей к нему самому и его родителям. Дополнительным камнем на его душу легло открытие, что доброжелательность и приветливость некоторых соседей и родственников маскирует их завистливость. А то и ненависть.

- Разве можно ненавидеть человека за то, что он выше тебя? Или, более уважаем другими людьми? Наверное, они ненормальные, эти завистники.

Воспоминание о дяде продолжало терзать его душу.

- Как герой, храбрец, великий воин и всеобщий любимец может быть, одновременно, ещё и предателем? Зачем ему было это делать?

Папа и Ведун смогли убедить Заморыша, что произошедшее на речке, действительно, покушение на его жизнь. И, что сгинувший в том самом месте, куда до этого заманил его, Огневик, был всего лишь исполнителем, а организовал всё Вратислав. До недавнего ещё времени, горячо любимый дядечка. Обожаемый всей ребятнёй племени. Огневик завидовал Медведке, он и сам об этом знал, наверное, поэтому поддался на уговоры великого воина, за что и расплатился собственной жизнью. Чтоб никто не узнал имени настоящего организатора. Да боги, видимо, рассудили иначе. Но вот зачем Вратислав пошёл на это ни папа, ни Ведун объяснить не могли. От него давно ждали выпада против старшего брата, причина подлой атаки на малолетнего племянника оставалась загадкой.

- Здесь, безусловно, присутствует могучая магия, - делился своими соображениями с Брониславичами, отцом и сыном, Ведун, - но чья, не пойму. Раньше он, Вратислав, мне был ясен, как чистая вода в кружке. А сейчас, я про него, ни в верхнем, ни в нижнем мире ничего узнать не могу. Кто его там прикрывает, ума не приложу.

Зато они объяснили Заморышу, почему нельзя о случившемся, говорить при посторонних. Это вынужденное умалчивание также жгло честную душу мальчика.

За весну на Вратислава было два неудачных покушения неизвестных личностей. В одном случае, его прикрыл собой один из молодых почитателей, поймавший грудью арбалетный болт. В другом, отравилась одна из его жён, тайком выпившая стаканчик его любимой медовухи. Узнать, кто покушался на его жизнь, так и не удалось. Слухи об этом ходили самые разные, в том числе, и совершенно дикие.

После купальской ночи разразился грандиозный скандал, связанный с кучкой кочевников уцелевших при разгроме их народа полканами и прибившимися к младшей дружине Вратислава. Поперва им обрадовались, уж очень не хватало в племени мужчин, почти поголовно сгинувших в битве под Новым Кремлём. Но чем дальше, тем больше их поведение, резко отличное от славского, стало раздражать людей. Сразу несколько из них были обвинены в изнасиловании малолетней девицы, признаны виновными и оскоплены. После чего все кочевники были изгнаны за пределы территории лужан. характерно, что только три женщины осмелились уйти в изгнание вместе с ними. Не смотря на страшную нехватку женихов в племени. Попытки Вратислава их защитить народное собрание игнорировало. Более того, многих юнцов из его окружения забрали родители. Это, а также нехорошие слухи о нём, очень сильно подорвали влияние богатыря на общественную жизнь лужан.

Ещё Заморыш открыл для себя во время болезни книги. Ранее уроки чтения и письма, были для него докучливой обузой. – В толстых фолиантах пускай ведуны копаются, - думал раньше Медведко, - воину надо получше мечом владеть, да из лука стрелять.

Теперь, прикованный к постели, он благодаря книгам смог найти интересное и полезное занятие. Часто заходивший к ним Ведун, пояснял непонятное в прочитанном, приучал обдумывать узнанное. Нередко к разговору присоединялись отец Заморыша, или мама. Случалось, они устраивали подробные обсуждения каких-нибудь важных тем. Правда, мальчику было очень тяжело, особенно поначалу, отстаивать своё мнение. Но уже к следующей зиме, он научился чесать языком почти также ловко, как до болезни метать из пращи. Чем стал немало гордиться.

О причинах странного поведения при посещении его весной, Заморыш узнал под конец Сенокосника. Притомившись от хождения по двору, он сидел в теньке под амбаром. Отдыхал новым путешествием от амбара до забора и обратно. День был тёплый, солнечный, но не слишком жаркий. Удачный. И кашель его редко терзал, и пройти удалось много совсем без падений. Хорошо! Даже запахи во дворе были Заморышеву сердцу милей, чем домашние. Хотя здесь пахло не только свежим сеном, но и навозом, а дома, в светлице висела красивая плетёнка с Золотой (по названию, не сделанной из металла) бабочкой, благоухающей, будто сноп самых пахучих цветов. Эльфийскую плетёнку, всю из себя ажурную, со здоровенной жёлтой бабочкой, ими же выведенной для облагораживания помещений, маме её папа, Заморышев дед, вождь пригорян, прислал. Ясное дело, ни у кого в Кремлёвке ничего похожего не было.

Прелесть дня оценил не только он. Вылезли из дому и младшие жёны отца, Надежда и Лилея. Заморыш узнал об этом, услышав их голоса. Они, видимо стали у того же амбара, но с другой стороны и расстрекотались, что твои сороки. Начало их болтовни он благополучно пропустил мимо ушей.

- Не хватало ещё пустопорожнюю бабскую болтовню слушать! Чего умного могут сказать эти глупые курицы? Только и толку от них, что иногда согревают отцу постель, да могут рожать детей. И то, пока родили обе по девке. Такой же крикливой и глупой, как они сами.

Услышав в тарахтенье собственное имя, невольно прислушался.

- А может Кузнечиха права, и Заморыш всё-таки упырь? Не случайно-то Ведун то и дело его слюну рассматривает, кровь в ней ищет.

- Не-е. По-моему, она со злости наговорила. За внучка своего, по приказу нашего мужа утопленного. Будь-то Заморыш упырём, давно б всех покусал.

- Уж очень, ты вспомни, бледный. Прям, до синевы. Живые люди такими не бывают, а вот, говорят, упыри как раз такие. И пока крови вволю не напьются, тоже тощие и прозрачные. А как напьются, становятся толстыми и красномордными.

- Походить-то походит. Да упыри-то, слышь, сильнее медведя. Никакому силачу с ними без заговорённого оружия не совладать. А наш-то, вот уж, воистину Заморыш, на ногах твёрдо стоять не может. Того и гляди, ветер его сдует. Не-е, не упырь.

- А как же тогда поиски Ведуном крови в его слюне? У кого, как не у упыря, в слюне кровь может быть?

- Ты чего? А чахоточники-то? Забыла-то, про чахоточников? Говорят, они-то, чахоточники, не только кровь, все свои лёгкие, прежде чем помереть, выблевать-то могут. Вот помню…

В этом месте, ставшую для Заморыша очень интересной болтовня прервалась. Он сам, невольно, вмешался в беззаботную болтовню. Давно сдерживаемый им приступ кашля прорвался наружу. Его, буквально скрутило на лавочке, хорошо, что в этот момент он сидел, а не стоял.

Откашлявшись, наконец, ничьих голосов он больше не услышал.

- Вот, досада! Спугнул. Трижды проклятый кашель, когда он только кончится. Глупые клуши, уж заврались, так заврались. И к убийству Огневика отец не имеет никакого отношения, и никакой чахотки у меня нет. Ведун, правда, подозревал, что она может начаться, но, вроде бы, - Заморыш трижды сплюнул через левое плечо и постучал костяшками пальцев по лавке, - пронесло. Вообще-то, нехорошо получилось. Ещё подумают, что подслушивал.

Заморыш поморщился. Мысль, что его могут заподозрить в таком, была ему очень неприятна. С его понятием чести такие действия никак не совмещались.

- Хотя… - Заморыш призадумался. Вспомнилась, уловленная во время разговора неестественность. – Уж очень громко, будто для кого-то, они говорили. Ненатурально, - блеснул в размышлениях сам перед собой, недавно узнанным словом, - обычно они стрекочут куда быстрее и менее внятно. Да ещё всё время перебивают друг дружку. Сейчас же говорили строго по очереди, не частя, разборчиво. Да и не могли они не знать, что я во дворе. Значит… болтали специально для меня.

Рука мальчика, сама собой, потянулась к затылку. – Зачем? Зачем им устраивать представление для меня, наговаривая кучу гадостей? Ведь, если я пересказал бы то, что они здесь настрекотали отцу, мало им бы, точно не показалось. А если маме… - Заморыш поёжился. То, что по его разумению, сделала бы с болтливыми дурами мама, было намного хуже самой жестокой порки. Обид гордая Велимировна никому не прощала.

- Поэтому никому ничего говорить не буду. Ничего плохого они мне не сделали. Наоборот, я теперь знаю, почему девчата, тогда, весной, ко мне боялись подойти. Ну, не очень-то и надо. Вон, Галчонок, вчера тайком во двор пробрался, и ничуть дурацких слухов не испугался. Наоборот, рисковал, пробираясь через забор. Поймали бы, наверняка бы наказали. Надо будет попросить маму, чтоб его ко мне пускали. Но зачем эти курицы тут мне гадостей наговорили, непонятно.

Не знал Заморыш, что есть люди способные, ради мелкой пакости своему обидчику, пойти на немалый риск. Он вообще не представлял, что младшие жёны отца могут его сильно не любить. Хотя бы за то, что он сын своей матери. И что люди могут притворяться не умными, а более глупыми, чем они есть, ещё не ведал. Многое ему предстояло узнать.

Кремлёвка, 130 год от Исхода.

«Интересно было бы посчитать, сколько раз я попусту на медлительность выздоровления сетую», - Заморыш в очередной раз поймал себя на недопустимых для настоящего воина мыслях. Невыносимым для него было отсутствие заметных следов возвращения былого здоровья. И опять попенял себе за бессмысленность подобных отвлечений от главного. А главным, на данный момент, было научиться, без промаха стрелять из самозарядного гномьего самострела. С упора, удавалось попадать в цель, небольшой чурбачок, десять раз из десяти. Но стоило тяжеленный самострел приподнять, как точность стрельбы исчезала подобно снежку на раскалённой сковородке. Даже быстрее. Как он ни тужился, руки предательски подводили его. Не могли удержать прицел, дрожали от напряжения. Из-за этого стрелы, большей частью, летели не в тополёвый чурбачок, а в землю, забор, ограждавший Владимиров огород. Или, большое синее небо. Хорошо, что за чурбачком, над которым они часто пролетали, был огород. Всегда можно было выбрать момент, когда там никто не работает.

Видимо в этот момент у кого-то из богов покровительствовавших юному стрелку кончилось терпение (или, может быть, он отлучился по своим, божьим, делам). Вывернувшийся из слабых рук тяжеленный самострел щёлкнул, посылая стрелу не в чурбачок на земле, а вдвое выше забора и, через короткое время, оттуда, из-за забора, раздался визгливый женский вопль.

- Ой, горенько, убивают!

Ребята переглянулись, и более быстрый Галчонок рванул по направлению к источнику звуков. Заморыш, в силу своих, куда меньших сейчас сил, последовал за ним. Оба, естественно, узнали голос бабы Сидихи. Между нами, на редкость нудной и болтливой особы. Её огород располагался за Владимировым.

Под очень громкие, на всю Кремлёвку, крики: - Ой-ёй-ёй, совсем убили! Ой-ёй, помираю! – ребята приникли к забору и убедились, что, надежда на случайное совпадение выстрела и криков, не оправдалась. Сидиха вопила, держась за свой объёмистый зад, в глубине собственного огорода. Оба понимали, надеяться на то, что причиной криков был укус шершня, глупо.

- Ой-ёй-ёй! Помогите, люди добрые! Совсем застрелили меня, бедную. Помираю! – продолжала орать, судя по оглушительности криков, далеко не умирающая баба.

- И чё она так разоралась? – оторвался от своей щелки Галчонок. – У неё же зад и срезнем (широкий, плоский наконечник стрелы) не прошибёшь. В таких телесах бронебойный болт застрянет, а ты щепкой стрелял.

Для поддержки друга Галчонок сильно преувеличил неуязвимость выдающейся части тела Сидихи. Преуменьшая, одновременно, ударную силу стрелы без наконечника. Попади она в глаз… К счастью, попала стрела много ниже и с другой стороны. Там, не заточенная дубовая щепка, действительно, большого вреда наделать не могла.

Заморыш, с одной стороны, мог спокойно вздохнуть, что не стал, по неосторожности, душегубом. На серьёзно пострадавшую, не смотря на свои вопли, точнее, благодаря им, Сидиха не походила. Но с другой стороны… Папа ведь предупреждал, что они обязательно должны проверять и Сидихин огород. А они с Галчонком забыли это сделать. Владимир, таких проступков без наказания никогда не оставлял.

- Неужто, опять с девками играть посадят? – легко уловил направление мыслей друга Галчонок. Недавно, они три дня провели, развлекая сестричек Заморыша. В наказание за совсем невинную, с их точки зрения, шалость. Вспоминать об этом оба не любили. Что только «невинные малютки» с ними не вытворяли… Большую часть времени, пришлось играть в куклы. Ужас!

- Не-е. Сейчас провина куда более тяжёлая. Боюсь, папа что-нибудь похуже придумает.

- Да куда уж, хуже?

Заморыш тяжело вздохнул. Чего-чего, а что-то более плохое и неприятное, всегда можно придумать. Хотя недавнее ползанье по земле на четвереньках, с расшалившейся всадницей на спине, без толку дергающей грязную веревку, имитирующую узду, зажатую в твоём собственном рту, вспоминалось как страшный сон. Первый раз тогда порадовался, что силёнок после болезни не хватает, руки-ноги скачек с сестрёнкой на спине не выдерживали.

И папа придумал. Владимир отвёл провинившихся ребят к пострадавшей и, в их присутствии, договорился о вире за рану и обиду. Щедрой вире. Заморыш удивлённо присвистнул про себя. Не отличавшийся склонностью к мотовству, отец предложил Сидихе цену тяжёлой раны. Сам предложил, она столько потребовать, ни за что не решилась бы. Услышав, сколько собирается дать ей Владимир, за пустяковое, в общем, повреждение, она, от избытка чувств, всплеснула руками и часто и мелко закивала, тряся толстыми щеками. Услышав же, что ребята ещё и отработают у неё неделю, пока ей не станет лучше, Сидиха рассыпалась в словах благодарности и любви к истинному вождю.

Заморыш потом спросил отца, зачем он дал так много за пустяковую ранку?

- Настоящий вождь должен вести за собой доверившихся ему. Следовательно, они, члены племени, должны его уважать и верить ему по-настоящему. Поэтому, из всего, даже из разгильдяйства собственного сына, нужно делать повод для уважения вождя. Запомни это. Сидиха теперь будет не проклинать нас с тобой, а возносить нам хвалу. Женщина она говорливая, её многие услышат. Для сохранения уважения – ничего не жалко. За всё приходится платить, сынок. Не обязательно какими-то материальными ценностями, но иначе в жизни ничего не даётся. Когда я призову людей на тяжёлое дело, или на бой, они должны сами идти за мной. Без плети. Иначе толку не будет.

Целую неделю они с Галчонком ухаживали за «больной» Сидихой. Убирались в её доме, копались на её огороде. И всё – под её пристальным вниманием. Под непрерывные поучения и воркотню, пусть и не злую. Жуть! Домой Заморыш приползал, разве что, не на четвереньках и наскоро умывшись, заваливался спать. И ни какие кошмары ему в эти дни не снились. Дрых без задних ног. Усталость за день накапливалась не от тяжёлой работы. Сидиха благоразумно тяжёлых заданий ребятам не давала. И не из-за плохого отношения к ним пострадавшей. Болтливая, крикливая, невероятно нудная баба при ближайшем рассмотрении оказалась женщиной доброй. Она всё сокрушалась по поводу худобы ребят, норовила их подкормить. После обеда у неё, оба неудачливых стрелка невольно, из-за перегруженных желудков, заваливались спать днём в её доме. Делать что-либо после такого обеда совершенно невозможно. Готовила она очень вкусно и сытно. Оба признались друг другу, что опасаются потолстеть подобно Сидихе и за неделю пребывания у неё.

Тягостным оказалось непрерывное выслушивание Сидихи, которая мыслила, если это можно было так назвать, вслух. Не замолкая, кажется, ни на минуту. Что на уме, то и на языке. Да ещё с манерой повторять, пережёвывать каждую мысль десять, двадцать, даже тридцать раз подряд. Такое у обоих было впечатление, будто Сидиха забралась им прямо в голову. И устроила там, в их головах, по отдельности, балаганы. Уже на второй день оба были готовы лезть на стену и выть на Луну. Пусть её днём не видно на небе.

«У-у-у-у! И не убежишь ведь!»

Ребята сами потом удивлялись, как у них хватило терпения выдержать всё это. А тут ещё к бабе Сидихе зачастили гостьи. Бабы. Старые и молодые, совсем юные девчонки. Все буквально сгорающие от любопытства. Причём, не только из Кремлёвки, но и из других сёл. Приходили посмотреть её «рану», послушать о случившейся с ней беде. Довольно скоро Заморыш понял, что Сидиха извлекает из всего происходящего, массу удовольствия. Но ребятам, в полном соответствии с задумкой Владимира, было совсем не весело. Как они тогда мечтали оглохнуть! На время, конечно.

Каждой из пришедших обязательно демонстрировалась пробитая (мизинец с трудом, до середины можно протолкнуть) и окровавленная (с пятнышком в ноготь большого пальца) юбка. Затем ребят просили отвернуться и дуры бабы начинали ахать, охать и цокать языком от вида «раны» полученной хозяйкой дома. Вот если бы можно было и уши в это время заткнуть. Караул!

Самым неприятным для Заморыша было ощущение злобы, а то и ненависти, исходящее на него от некоторых посетительниц.

«А им-то чего меня ненавидеть? В них я даже щепкой не попадал», - недоумевал мальчик. – «Неужели они так Сидихе сочувствуют?»

Хорошо, что все эти тяготы пришлось нести не одному, а с другом. А Галчонок оказался настоящим другом. Придя к Заморышу тайком, ещё в разгар его болезни, он с разрешения Велимировны, стал забегать почти каждый день. Не испугали его ни похожий на чахоточный кашель друга, ни страшные слухи о нём. Понимая, что ему, наверное, интереснее было бы бегать, со всей ребятнёй, на речку и в лес, Заморыш очень высоко ценил такое отношение. По его просьбе нянюшка выносила для угощения друга самые вкусные вещи. Иногда, редкие и для дома Владимира Хитрого. Часто приглашали Галчонка и за стол, обедать или ужинать. Можно сказать, как родича. Все понимали, что потерявшему отца под Новым Кремлём, ставшему приёмным сыном третьей, не любимой жены, в своём доме ему на вкусности рассчитывать не приходилось. Разве что, по большим праздникам. Впрочем, Галчонок ходил к другу не за вкусностями, Заморыш в это твёрдо верил. И, даже, не за те продукты, которые Владимир отдавал отчиму Галчонка в компенсацию за время, проводимое его приёмным сыном вне дома.

Другое дело, Пузырь. Тот, видимо прослышав про угощения для Галчонка, повадился, было, ходить к Заморышу перед обедом. С расчетом, что и его пригласят за стол. После обеда, он сразу вспоминал о каких-нибудь важных делах и убегал домой. Заморыш его быстро раскусил и сам попросил, Пузыря, чтоб больше он не приходил. Чем нажил в его лице лютого врага.

Второй закадычный дружок Медведки, Трегуб, после неудачного весеннего визита, больше в его доме не показывался. Как и большинство прежних приятелей Владимировича. Осмеливались приходить всего несколько старых товарищей по играм. Но долго сидеть с ним, им было неинтересно и он сам, скрепя сердцем, отправлял их гулять на улицу.

«Не ходят, ну и не надо»! – храбрился про себя Заморыш. – «Обойдусь без предателей. Прекрасно и без них проживу».

Однако, как он не надувал щёки, при воспоминании о старых друзьях его сердечко невольно сжималось. И на нём появился ещё один шрам.

Обговаривая наказание за ранение Сидихи, ребята радовались, что самострел им оставили. Видно какой-то завистливый мелкий дух услышал это и подгадил им. После первого же выстрела, они не услышали привычного шипения заряжающего устройства. Все попытки починить его самостоятельно, или с помощью всегда имевшихся на дворе воинов, результата не дали.

Пришедший на обед отец устроил совет. Заморыш и Галчонок, уже наловчившиеся точно стрелять с упора и мнившие себя бывалыми самострельщиками, в этом обговаривании поняли далеко не всё. Понятое же, их не порадовало. Конечно, они и сами раньше видели исключительную сложность самострела, состоявшего из множества разнообразных частей. Больших, не очень, совсем маленьких. Настоящим открытием для них было, важность тщательного ухода за самострелом. Мало было протирать его, хоть и тщательно, от пыли и влаги. Для добротного взаимодействия всех этих деталей и деталюшек, а, следовательно, и точного выстрела, необходимо было проявлять куда больше заботы о самостреле. Окончательно добила их информация, что, оказывается, всё это им уже говорили. Но, получив в свои руки такую новую, истинно мужскую забаву, они благополучно пропустили все поучения мимо ушей.

Заморыш чуть не сгорел со стыда, когда выслушивал упрёки. Судя по цвету лица, сравнимого с краснотой рака в кипятке, в таком же состоянии пребывал и Галчонок.

«Вот опростоволосились!» – вспомнилось Заморышу. – «Отец ведь действительно что-то говорил. Стыдоба, да и только».

Неприятности, однако, продолжались. Их обоих, по очереди ткнули носом в сломанную трубку воздухопровода зарядного устройства.

- Разве можно стукать обо что, попадя таким хрупким устройством? - возмущался Ратай, один из молодых помощников Владимира. При явной поддержке остальных воев.

А что тут скажешь в ответ? Сидишь, краснеешь, будто под снегиря решил замаскироваться, молчишь в тряпочку. Вспоминать, как они с Галчонком бросали самострел на стол, стукали им об брус-упор, самому тошно. И стыдно…

- И пружинка, вот видишь, в гнезде еле-еле держится, - указывали, в очередной раз, Заморышу на очередную неисправность в самостреле. – Не сломайся трубка, вылетела бы пружинка.

Заморыш мечтал провалиться сквозь землю, пусть к нави, только подальше отсюда. Лучше ему во дворе лицом в коровью лепёшку сунуться, чем в эту пружинку, чтоб её… Запомнилось ему это обсуждение поломки самострела, никак не меньше, чем купание в зимней речке. На всю жизнь, можно сказать, в память впечаталось. Никогда и ни у кого больше не было поводов упрекнуть его в небрежении при уходе за своими, оружием и снаряжением. Чего, собственно, устроивший такую выволочку сыну Владимир и добивался. Но не только этого.

- Починить трубочку мы здесь не сможем. Разве, какой другой самострел разберём и оттуда возьмём. Имей ввиду, сын, у гномов, частенько, детали в сходных вещах - взаимозаменяемы. В наших древних вещах тоже такое случалось, однако, пока мы потеряли в мастерстве куда больше гномов. Но, тогда тот, другой, с изъятой пружинкой, испорченным будет. Поэтому, отправляйтесь-ка завтра в кузню, попросите отремонтировать вам его. Заодно, пускай-ка, проверят весь механизм. Расходы по ремонту я им возмещу. Посоветуйтесь там, может какие детали лучше в запасе иметь. Пускай, для запаса, необходимые сделают.

Заморыш удивлённо распахнул на отца глаза. По зимней встрече с Кузнецами, ему показалось, что их роды сильно поссорились. Хорошо, кровными врагами не стали. Хотя, если вспомнить покушения на дядю Всеслава, так ещё вопрос, стали, или не стали? Ему трудно было забыть взгляды, которые на него бросал отец Огневика и шипение, воистину змеиное, ведьмы Кузнечихи.

Владимир чуть заметно поморщился. Удивительно, что сын это неудовольствие смог засечь. Ранее, он точно бы мимолётного изменения выражения глаз отца и легчайшего движения мышц на его лбу не засёк. Теперь же он сразу понял, что гримаса неудовольствия у отца появилась из-за лёгкой читаемости для других его, Заморыша, чувств. Не умел он, да и не хотел уметь, если честно, скрывать свои эмоции. Вслух, впрочем, удивляться, это он уж сообразил, Заморыш не стал. Раз отец сказал, что надо идти к Кузнецам им с Галчонком, значит, они пойдут.

Вышли сазу после завтрака. Не то, чтобы спозаранку, солнце уже поднялось над круговым хребтом. Зато, припекать по-летнему оно ещё не начало. Идти предстояло, прежде всего, для Заморыша, далеченько. Так далеко он, после болезни, пешком не выбирался. Собственно, он вообще со двора выходил редко и не надолго. О попутной телеге, и не попутной, тоже, Владимир не заикался. Значит, его сыну предстояло очередное испытание.

Кузнецы, Химики, Кожевники, легко понять почему, жили на отшибе. В отдельном слободе (районе поселения), фактически, в самостоятельном посёлке, отделённом от основной Кремлёвки Пожухлой рощей. Заморыш, не смотря на все свои тренировки, беспокоился, хватит ли у него сил дойти туда из центра села. На сей раз, он и рад бы был скрыть своё беспокойство, да вряд ли это у него получилось.

«Пожалуй, отец, как всегда прав. Надо будет, потом потренироваться строить троллью рожу. Не дело, когда всем видна любая перемена у меня на душе».

Самострел понёс, само собой, Галчонок. Как не хотелось Заморышу, по старой, ещё Медведковой, привычке взять на себя большую часть тяжести, здравый смысл возобладал. Пришлось ему удовлетвориться заплечным мешком с двумя зарядными цилиндрами.

«Если есть сомнение, что дошкандыбаешь до Вонючей слободы вообще, глупо взваливать на себя лишний груз. Сначала необходимо полностью выздороветь. Совсем дураком надо быть, чтобы из себя богатыря разыгрывать, когда тебя ветром, порой, качает».

Ноги Медведки преодолевали пространство с вполне удовлетворявшей его скоростью и похвальной неутомимостью. Вспоминал он о них лишь тогда, когда в кровь разбивал. Впрочем, раны у него зарастали как у собаки. Заморыш любое путешествие, начиная с вояжа от лавки до печи, должен был рассчитывать заранее. Иначе, при малейшей переоценке своих сил, ошибке при установке ноги на пол, ему приходилось с позором (так он считал) просить помощи. Пусть, даже, не просить, а получать её ввиду явной бедственности положения, в которое попал. Для его гордости каждый такой случай был болезненным щелчком, чуть ли не раной на сердце (определять важность или незначимость событий он только учился). Поэтому неизбежность подобных событий на первом этапе выздоровления, его очень раздражала и огорчала.

В последнее время по дому и двору он передвигался без проблем. Но, то же по дому и двору! Сейчас предстояло идти на расстояние в несколько тысяч шагов. Взрослого мужчины, шагов. Естественно, он волновался. Сколь-нибудь сравнимых вылазок со двора Заморыш ещё не совершал. Мама предлагала как-то сходить на речку, половить с берега рыбу. Ближайшим к его дому местом на реке было именно то, где он тонул. Тащиться туда для отдыха? Он ещё не сошёл с ума. Да и не понимал Заморыш любителей посидеть с удочкой. Скучно же! Искать на улице старых приятелей по играм ему не хотелось. До полного выздоровления, по крайней мере.

Главная улица за время вынужденного затворничества почти не изменилась. Не мощёная, разбитая колеями от тележных колёс, пыльная, с кучами лошадиного навоза. Безлюдная. Прозрачные для взгляда тыны из жердей. После Исхода, дерево славы берегли, плотные заборы из досок в Кремлёвке имели, благодаря занимаемому положению и лично завоёванному авторитету, только Владимир Хитрый и Ведун. В это время суток большинство было на полях и лугах. Во дворах заметны были куры и собаки, да возились в пыли играясь, совсем уж малолетние малыши. Наподобие сестричек Заморыша. Само собой, часть женщин, никуда не ушла, они готовили в домах и летних кухнях обеды.

Начало путешествия далась Заморышу легко, но расслабиться он по этому поводу не успел. Вскоре у него появилось стойкое ощущение, что за ним кто-то наблюдает. И был этот кто-то определённо настроен к нему далеко не дружелюбно. Потом неприятное чувство исчезло. Через несколько десятков шагов, появилось вновь, с другой стороны.

- Слушай, ты никакого постороннего внимания не чувствуешь? - поинтересовался он у друга.

- Какого такого внимания? – остановился удивлённый Галчонок.

- Значит, не чувствуешь, - констатировал Заморыш. – Знаешь, мне кажется, что за нами кто-то подглядывает.

Не выдержав, он резко обернулся назад-вправо, откуда, по его ощущениям, исходил буравящий спину взгляд. За недалёким тыном обнаружилась русая девичья макушка. Поняв, видимо, что обнаружена, девчонка, судя по двору, Любка, дочь верховного жреца Велеса, прыснула прочь от тына, вглубь своего двора.

- Слушай, а Любка за что меня не любить может? Я вроде, ничего плохого ей не делал.

- Какая Любка? – не понял телодвижений друга Галчонок.

- Да дочь Верховного Велеса (Верховного жреца Велеса), Любка Журавель.

- А… С чего ты взял, что она к тебе плохо относится?

- Она своим взглядом мне спину чуть не прожгла.

- Так… Ну… Может она в тебя… это… влюбилась. Или… там… соскучилась… - спрятал взгляд при ответе Галчонок.

Заморыш насторожился. Галчонок имел привычку мямлить и запинаться, когда хотел что-то скрыть.

- А ну, колись. Настоящий друг своего друга обманывать не может.

- Я тебя не обманывал! – вскинулся Галчонок.

- Может, и не обманывал, - не стал спорить Заморыш, - но сейчас явно что-то не договариваешь. Признавайся.

- Ну… понимаешь… кто-то объявил тебя вурдалаком. Мол, ты вернулся на этот свет…

Не дождавшись продолжения, несчастного Галчонка совсем заколодило, Заморыш поторопил его с ответом.

- Ну да ну! Хватит нукать и телиться. Бычком всё равно не разродишься. Про слухи я знаю. Даже знаю, кто их распустил. Но этот кто-то обещал новых слухов не распускать. Точно знаю. А с тех пор прошло столько времени. Все давно могли убедиться, что я ни у кого кровь не пью.

- Да? И кто же этот кто-то?

- Много будешь знать, скоро состаришься. Извини, Галчонок, это не моя тайна.

- Так я ж не кто-нибудь, а твой лучший друг! Сам говорил, что от друга секретов не может быть.

- Ну, тьфу! – сплюнул в пыль дороги Заморыш, - и я вслед за тобой нукать стал. Не могу я рассказывать секреты отца. Никому не могу. Сам должен понимать. Не увиливай от ответа. Что там с моим возвращением на этот свет? И при чём тут дура Любка?

- В общем… был слух, что ты вернулся на этот свет, чтобы пить кровь у добрых людей. Превращать их в вурдалаков. Только не подумай, что я этому хоть на миг поверил!

- Да… что, много было таких, что поверили? – вспомнил, в который раз, странное поведение девчат прошлой зимой Заморыш. Он уже об этой глупости успел подзабыть. Какой из него вурдалак?

- Ну… Да. Были. И… сейчас, тоже… есть.

- Постой-ка. Слухи пошли года полтора назад. Если бы я был настоящим вурдалаком, всю Кремлёвку успел бы перекусать. Давно были бы вурдалачьим селом. На страх врагам. Как можно верить в такую чушь?

- Не знаю. Умные люди и не верили. Или… быстро перестали верить. Только… некоторые до сих пор… верят.

- И дура Любка в их числе?

- Ну… точно не знаю. Наверное. Тогда, прошлой зимой, против тебя её отец выступал. Призывал бросить тебя обратно в прорубь, чтоб посмотреть, выплывешь или нет.

- Но таким образом колдунов выявляют, а не вурдалаков! Жрец Велеса об этом не может не знать!

- Я тоже знаю. Но, вот, предлагал. Дочь против тебя, наверное, тоже он настроил.

Заморыш постоял немного, пытаясь сообразить, как мог ошибаться в таком деле верховный жрец Велеса? И не находил ответа. Понятие: «грязная политика» ему известно не было. А борьбу за власть он представлял как схватку на мечах, а не как провокации против членов семьи оппонента. Ничего путного не придумав, он вспомнил про ещё одну деталь услышанного.

- И много, таких… против меня настроенных?

- Э… честно говоря, хватает.

Такая глупость вообще выходила за рамки его воображения. Поэтому он предложил продолжить путь. Улица была длинная и за время ходьбы по ней, Заморыш ещё пару раз ощущал неприятные взгляды в спину. Но оборачиваться и выяснять, кто там ещё его не любит, больше не стал.

Пожухлая роща настроение Заморышу не улучшила. Неприятное это место. Где это видано, чтоб в середине лета почти четверть деревьев стояла желтая. Встречались и полностью сбросившие листья деревья. Почти не слышно было птичьей суеты. Навозюковшись в прошлом году в птичьем дерьме, Заморыш стал эту пернатую сволочь недолюбливать. Но, ненормально и тревожно, когда в летнем лесу почти не чирикают птицы.

Зато мелкого зверья в кустах шуршало, никак не меньше, чем в лесу обычном. Пожалуй, вели они себя куда более шумно, чем мыши и бурундуки обычного леса. Заморыш вдруг осознал, что слышит, или, умеет слышать, много лучше, чем до болезни. И запахи различает более тонко. Не раз ему приходилось проходить этими местами, но никогда он не мучился от местной вони так сильно.

И грибов в роще было более чем достаточно. Не только мухоморов, но и самых разнообразных съедобных. В других местах, съедобных, но не здесь. Ведуны настрого запретили собирать не только грибы и ягоды, но и хворост в Пожухлой роще. Несколько смертей посмевших нарушить запрет в первый год переселения в эти места, сделали его очень соблюдаемым. В отличии от Заморыша, любивший грибы Галчонок к такому изобилию любимого продукта спокойно относиться не смог. Не выдержав искуса, он сорвал огромный, никогда Заморыш таких больших не видел, радужный гриб и разломил его.

- Смотри, Заморыш, не червивый, - с придыханием произнёс Галчонок. – Эх, пару-тройку таких грибов, да на сковородку!

- Сначала домовину построй. Не соображаешь, почему не червивый? Черви в этой земле не живут. Брось эту пакость на землю и хорошенько вытри руки об штаны.

Тяжело вздохнув, с большой неохотой, Галчонок выполнил распоряжение друга. Видно было, как сильно ему хочется плюнуть на все запреты ведунов и, завязав рубаху узлом, набить её грибами. До осени было далеченько и во многих семьях, в том числе и Галчонковой, с сытной едой была напряжёнка. Голода у лужан, летом-то, не было. Но определённое недоедание наблюдалось. Заморыш вчера слышал, как отец советовался с его мамой, как бы побыстрей преодолеть нехватку продуктов без забоя скотины.

Чем ближе к Вонючему слободе, тем заметней становился неприятный запах. Собственно, при сильном южном ветре, особенно летом, вонищу можно было унюхать и за обратным концом Кремлёвки. Однако сегодня, ветер был северо-восточный, а пахла Пожухлая роща совсем не лесной свежестью. Плохое место.

Кузнецкий конец располагался сразу за Пожухлой рощей, с самого края Вонючей слободы. Заморыш никакой особенной радости по этому поводу не испытал. Все те мучения по тренировке мышц, которым он себя подвергал, сказались самым благоприятным образом. Он почти не устал от перехода. Ну, устал совсем немного. Пот появился только на лбу, да чуть участилось дыхание. Чепуха на деревянном масле. Ещё в бытность Медведкой, ему приходилось уставать куда больше.

Ещё до подхода к Вонючей слободе, можно было заметить её отличие от остальной Кремлёвки. Не только запахом. Уже в Пожухлой роще её стало слышно. Здесь и утром бурлила жизнь. Гудели на ветру крылья ветряков, Заморышу напоминавшие огромные лепестки неведомых цветов. На улицах, особенно во дворах, легко было заметить множество народа всех возрастов. Кроме малышни. Её, по старому постановлению совета племени, ежедневно, отвозили на время рабочего дня, из Вонючей слободы в специально построенный подальше от неё детский двор. Несколько смотрительниц, обычно из старших сестёр, присматривали там за ними. Сделали это для здоровья подрастающей детворы Вонючей слободы.

Во всю стучали и дымили кузнецы. Дымили, но совершенно по-другому, алхимики. А ещё, работая, они бахкали и производили шипение. Заморыш задумался, - можно ли сказать: «Производили шипение? Но, сами-то они, не шипели! Надо будет у Ведуна спросить», - решил он.

Как всегда воняли, гадостно-тошнотворно, но не сильнее, чем в Пожухлой роще, кожевники. То есть, они, конечно, отмачивали и обрабатывали кожи, но за шумом соседей их не было слышно. Зато запахи от их чанов шли отвратные.

Людей вокруг было много, а вот неприятных взглядов в спину Заморыш не ощущал. На двух пацанят попросту не обращали внимания. Люди здесь работали, а не глазели по сторонам.

Ещё на подходе ко двору Смысла, Заморыш услышал его командный голос. Чему, честно говоря, обрадовался. Идти-то надо было, обязательно, именно к нему, главе Кузнецов, а из приходивших прошлой зимой, Смысл показался ему единственным, кто не затаил на Брониславичей обиду. По крайней мере, на ВСЕХ Брониславичей. Объясняться со Станом, тем более, с ведьмой Кузнечихой, ему не хотелось. А как его встретят другие сыновья-племянники главы рода Кузнецов, не знал.

Смысл, вопреки существовавшим, таки, опасениям, встретил ребят как дорогих гостей. Будто ждал и действительно рад видеть. Он отложил продолжение разноса одного из своих племянников по поводу какой-то волочильни. Выслушал, посочувствовал. Сам смотреть сломанный самострел не стал.

- И не доставайте! Из-за разных недоумков, - бросил он рассерженный взгляд на переминавшегося с ноги на ногу родственника с ярко-красным, не смотря на загар и закопчённость, лицом, - давно из мастера в надзирателя превратился. Лучше идите-ка к настоящему мастеру. Уж если он не сможет вам вашу игрушку починить, то вряд ли и сами гномы её отремонтируют.

Смысл направил их в соседний двор. К знаменитому на все славские племена, Тонкоделу. Данный в провожатые один из его внуков, семилетний Шустрик, оторванный от какого-то дела у наковальни, быстро довёл их к мастеру, сидевшему в странной, с большущими окнами комнате, за не менее странным столом. Представив их, мальчишка, передав просьбу Смысла помочь просителям, убежал обратно.

Обезножившийся после удара полканьей палицы под Новым Кремлём, сухощавый, узкоплечий Тонкодел разительно отличался от родственников. Здоровенных, мускулистых, прокопчённых.

- Ну, показывайте, что у вас стряслось. Наверное, шейка воздухопровода сломалась? Или пружина возвратного устройства вылетела?

- Ой, как вы догадались? – непритворно поразился Галчонок, - и трубка, наверное, можно её шейкой назвать, сломалась. И пружина, действительно, на соплях уже держится.

- Зачем мне гадать. Этот вид самострела к нам впервые попал только после битвы у Красного Утёса. Видимо они его недавно придумали. Придумать-то, хорошо придумали, да отладить до совершенства ещё не успели. Есть у него слабые места.

Продолжая разговаривать с ребятами, мастер быстро разобрал сломанный самострел.

- Так и есть. А смазывать-то, его нельзя забывать. Разве вам об этом не говорили?

Ребята переглянулись и потупились. И здесь их небрежение к оружию незамеченным не осталось. К их счастью, продолжать эту тему Тонкодел не стал.

- Могу заменить вам сломанную шейку и наскоро укрепить пружину. Это займёт немного времени. Только после такого ремонта ваш самострел скоро опять сломается. А могу внести сюда придуманные мной усовершенствования. Тогда вам за ним придётся к завтрашнему обеду подойти. Раньше мне не управиться, у меня и другая срочная работа есть. Так как делать, быстро или хорошо?

Галчонок благоразумно лезть с ответом не стал, а Заморыш, как ему ни хотелось возобновить тренировки в стрельбе побыстрее, не задумываясь, ответил: - Лучше делайте хорошо. Подождём, сколько надо. Чего стоит воин не умеющий терпеть?

Домой, во двор Владимира, добрались так же легко, как и перед этим до Вонючей слободы. Ежедневные тренировки действительно добавили сил и выносливости мышцам. Только вот раньше, Медведко пробежал бы туда и обратно без всяких ежедневных самомучений. От которых, впрочем, в последнее время Заморыш начал получать удовольствие. Как это ни было удивительным для него самого.

На следующий день прогулка в Вонючую слободу, уже под лучами дневного, жаркого солнышка, прошла почти также легко, как и накануне по утренней прохладце. Разве что, Заморыш во время ходьбы порядочно вспотел. Отчего чувствовал себя неуютно. Неприлично приходить к человеку, да ещё уважаемому, воняя, как раздавленный скунс. Но тут уж ничего не поделаешь. Искать в окрестностях Вонючей слободы воду, которой можно без неприятных последствий умыться, - заведомо напрасный труд. Для неё изначально плохое место подбирали, а уж после нескольких лет работы здесь алхимиков… к счастью, для Кузнецов необходимость умыться – дело обыденное. Заморышу не понадобилось даже никого просить, увидев его мокрую от пота рубаху, жена Тонкодела сразу предложила им пройти к умывальнику. Заверив по пути, что воду для умывания получают из очень глубокого колодца, из-под слоя глины, препятствующего отравлению водоносного слоя.

После умывания, ребят попросили пройти за дом, где их уже ждал хозяин. На куда лучше, чем у Владимира оборудованном стрельбище. Когда ребята подошли к нему поздороваться, Заморыш почувствовал неудобство оттого, что смотрит на мастера, сидящего на своей знаменитой доске с колёсиками, сверху вниз.

«Неправильно это, когда такие люди выглядят слабыми и…» - Заморыш затруднился найти слова для формулирования возникшей у него мысли. – «Несправедливо это».

Сам испытавший в полной мере проблемы со здоровьем и далёкий от полного выздоровления, о котором пока только мечталось, он начал очень остро сопереживать людям со сходными проблемами. Особенно, сумевшим и при таких ударах судьбы, сделаться уважаемыми и нужными соплеменникам.

Самострел к их приходу был уже отремонтирован, отлажен и обстрелян. Ребята с удовольствием отстреляли по обойме в пять болтов, убедившись в высоком качестве ремонта. Самострел, пожалуй, перезаряжался чуть быстрее и тише, чем до поломки. Мастер показал им, какие изменения он внёс в конструкцию, рассказал, как надо за оружием ухаживать. И в этот раз ребята слушали поучения очень внимательно.

Закончив объяснения, Тонкодел пригласил ребят на обед. Да так, что они не могли отказаться. Зачем он это сделал, Заморыш понял, когда к ним за обеденным столом присоединился Смысл, глава рода Кузнецов.

- Смысл хочет что-то передать отцу, иначе, зачем двум уважаемым и занятым людям тратить время на развлечение двух малолетних (ох, как медленно идёт взросление, не говоря уж, о выздоровлении!) пацанят?

Смыл, славившийся в племени умом и рассудительностью, легко преодолел естественную ребячью скованность. Выказав при этом большую осведомлённость в их проблемах. Заморышу он рассказал о способе быстрейшего увеличения мускулатуры. Галчонку, не отличавшемуся ростом и силой, порекомендовал осваивать не тяжёлый славский, а лёгкий, эльфийский клинок.

Тонкодел вдруг вспомнил, что забыл отдать запасные части для арбалета и попросил Галчонка сходить с ним за ними. Когда они вышли в мастерскую, Смысл наклонился к Заморышу и тихим голосом попросил:

- Передай отцу, только без лишних ушей, что для предотвращения очень большой несправедливости, мы согласны отложить воплощение справедливого возмездия на потом. Не отказаться, а отложить. Ты меня понял?

- Да, конечно. Обязательно передам.

Весь остаток дня Заморыш провёл как на иголках. Отца дома не оказалось, уехал по каким-то своим делам на кольцевой хребет. Туда и Медведко быстро сгонять бы не смог. Далеко. Пришлось его ждать. И это ожидание здорово испортило ему удовольствие от стрельбы из исправленного самострела. И промахивался он в этот день, к удивлению Галчонка, много больше, чем обычно. Отговорился усталостью после похода в Вонючую слободу и обратно.

За ужином Заморыш совсем извёлся, отбрасывая всё новые и новые способы пригласить отца к разговору один на один, чтоб другие, которых, как всегда, вокруг было полным-полно, ничего не заподозрили. Отец его мучения заметил и правильно оценил.

- Малыши идут спать, а мы с Заморышем пойдём во двор. Хочу посмотреть, как он с отремонтированным самострелом обращается.

- Так темнеет уже на дворе! – непритворно поразилась Надежда, одна из младших жён отца. – Что ж вы там рассмотрите?

- Молчи, женщина. Не твоего, бабьего ума это дело.

Заморыш очень постарался сделать при таком ответе отца, троллью рожу. Чтоб никто не заметил его злорадства по поводу очередного унижения противной бабы. Младших жён он не любил. Кстати, ему подумалось, что его матери так ответить никто бы не посмел.

Владимир прихватил самострел, и они вышли на крыльцо, после чего, обойдя дом, направились к забору. К тому самому месту, откуда ребята наблюдали за поражённой стрелой Сидихой.

Заморыш быстро, но тихо, оттараторил, слово в слово, то, что просил передать Смысл. Ни разу не запнувшись и не переврав ни единого слова. Он был в этом уверен. Раньше такое ему вряд ли бы удалось. Сказывались частые занятия с Ведуном и заучивание наизусть больших текстов.

Отец сообщению не удивился.

- Спасибо, сынок. Должен признаться, я этого сообщения ждал, точнее, верил, что оно будет именно таким. Раз уж ты оказался втянутым в эти дела, расскажу тебе, в чём дело. Но только тебе! Даже Галчонку – ни полслова!

Владимир помолчал немного, видимо собираясь с мыслями, вертя в это время в руках самострел.

- Ты, наверное, догадывался, что покушения на жизнь твоего дяди – дело рук Кузнецов?

- Да, конечно. Четыре покушения за полтора года. Все неудачные, будто его какой-то бог бережёт.

- На самом деле, семь покушений от Кузнецов, одному я поспособствовал, и ещё одно – непонятно чьё. И, по крайней мере, три из них, без реальной божественной помощи не могли быть неудачными. Его действительно бережёт какой-то бог.

- Бог войны, наверняка. Нет в этом мире воина более сильного и удачливого.

- Может быть. Божественные отношения – дело тёмное. Ведун наш, правда, утверждает, что бог войны к Вратиславу охладел. Но не в том наша проблема. – Владимир запнулся, наверное подбирая нужные слова. Потом продолжил. – Дело в том, что дремличи, предоставившие нам эту землю после нашего ухода… c Лужской земли… потребовали, вдруг, войти нашим родам в их племя. Мол, нас мало для племени осталось. Обещают полное равноправие для всех родов, новых и старых. Мне сообщили, что это требование связано с тем, что они узнали о лишении Вратислава звания воеводы младшей дружины.

- Но как они посмели! Это не справедливо!

- У кого дружина больше, на того стороне и справедливость. У нас крепких мужиков раз в семь или восемь меньше, чем у них. Я тебе рассказывал, кто в этом виноват. Много толку от баб в ополчении будет? Чтоб этому самому Вратиславу!

Владимир сплюнул, что в племени категорически не поощрялось, и продолжил: - Зато все этого … боятся. Если примиримся с ним, пусть на короткий срок, не навсегда, дремличи свои загребущие лапы сразу отдёрнут, как от огня.

- Папа, он же меня убить хотел, а Огневика, так совсем утопил. Как же теперь делать вид, что ничего этого не было?

Владимир, редчайший случай, до этого, на сына во время разговора, почти не смотревший, поднял от самострела в руках взгляд. Выглядел он при этом, будто в чём-то провинился.

- Вот так и будем смотреть, да ещё улыбаться. Показывать всем семейное единство. С близким родственничком, чтоб его… У которого и без покушения на тебя прегрешений, как у больной собаки блох. Жизнь вообще штука не справедливая, запомни это, сынок. Но переселяться от дремличей на восток, как предлагает Ведун… Здесь ведь только-только начали осваиваться. Пусть и место поганое. Но жить-то можно! И опять срываться с места? Да меня в три шеи со всех должностей погонят. Не-ет, лучше я этому гаду поулыбаюсь и на уступки пойду. Ради общей пользы. И тебе придётся… тоже, улыбаться, сынок. Уж прости старика-отца, что не смог от этого уберечь. Пошли в дом, а то домашние начнут волноваться.

- Пап, а почему ты для разговора сюда вышел, а не закрылся в одной из комнат?

- У стен иногда уши вырастают, а здесь нас разве что сова подслушать может*. Пошли.

__________________________________________________________________

* - Прошу прощение у тени Дюма-отца за невольное использование идеи из описанного им эпизода из «Трёх мушкетёров». Но люди, что во Франции семнадцатого века, что на фантастической планете, в общем-то, отличаются мало.

Средень, второй четверти жатеня, года Дракона,

Или, 134 года от переселения с прародины.

Больше двух суток висел Заморыш на священном ясене, но боги так и не снизошли к нему. Он, по-прежнему, оставался Заморышем. Вещих снов не было. Да что там вещих, за всё это время Заморыш лишь несколько раз проваливался на короткое время в обычную, не дающую доброго отдыха, дремоту. Тягостную, с головной болью после выныривания из неё, ни капли не освежающую. Откуда у него брались силы на бодрствование, он и сам понять не мог. Не случайно, ведь, его нарекли Заморышем. После перенесённой в детстве лихорадки, он долго был слабее всех ребят и почти всех девчат племени своего поколения. Да и мальчишки на два-три года младше, легко его бороли ещё год назад. За последние месяцы, правда, он немного поднакопил мясца в мышцах, но не настолько же…

Силы кончились давным-давно, их не осталось и на мольбу к духам предков об окончании этой пытки. Но солнце палило во всю, будто собираясь запечь славского парня и конца-края этому видно не было. На его лбу, наверное, яичницу можно было жарить. Мухи, слепни и неизвестные ему по названию мошки, не давали ему покоя днём, а по ночам их сменяли комары как, сговорившись, норовили выпить его кровушку, глаза нельзя было открыть. Странно, что за эти дни-ночи, они не высосали его досуха. Заморыш уже не был уверен, точно ли их было всего двое, ему начинало казаться, что висит он здесь с начала времён.

«Может они, предки, за что-то прогневались на него? Или, даже это боги… Хотя, чем, малолетний и незначительный мальчишка, мог прогневать обитателей неба»?

Уж настолько больших грехов Заморыш за собой не знал. За всеми болячками и бедами, обрушившимися на него после того, рокового выхода на лёд, у него и грешить-то особых возможностей не было. А до купания в ледяной воде он был обычным, ничем не примечательным пацаном.

«Какие там великие грехи я мог совершить? Соврать по мелочи маме? Не принести вовремя жертву божеству? Чепуха на деревянном масле!»

Заморыш перенёс вес тела с левой ноги на правую. Естественно, он все эти дни не столько висел, сколько стоял на вбитых в ствол священного ясеня сучьях. Иначе ремни, привязывавшие его к дереву, давно бы его задавили насмерть.

«Может, не заметил»? – продолжил поиски такой несуразной длительности собственного висения Заморыш. «Но какие? Не-е… Скорее всего, всё-таки, духи предков. Говорят, среди них есть, жуть, какие сварливые и злопамятные. Предки-то, они, тоже… разные были. Видно кого-то из них чем-то я нечаянно обидел. Знать бы только чем и кого, принёс бы жертву, попросил о прощении… Авось и смилостивились бы».

Мысли в голове Заморыша ворочались как тяжёлые камни, выкатываемые с поля слабыми руками. Медленно, с натугой, то и дело, виляя в сторону. Голова перегрелась, будто её в растопленный очаг сунули. Язык распух и мешал дышать, сухим, шершавым кляпом перегораживая глотку. Зато нос, ещё в первую ночь, заложило напрочь. Может и к лучшему, потому как во время Испытания, в кустики не отбежишь. С забитым носом, хоть вонищи не чуешь. Что, при обострённом обонянии, было бы ещё одной мукой. Давно не чуял он и собственных ног, коими опирался на колышки, вбитые в дерево. Но попытки повисеть на ремнях, прикреплявших его к дереву, заканчивались быстро. Ремни немедленно начинали, причём болезненно, мешать ему дышать. Стоило чуть-чуть задержать возвращение в стоячее положение, голова начинала кружиться, сознание мутнеть. И вспоминалось предупреждение Ведуна о смертельной опасности такого положения. Приходилось снова опираться на колышки. Он устал, как не уставал никогда в жизни и, в который уж раз молить богов о милосердии.

«Не хотите дать имени, заберите у меня душу совсем! Только поскорее»!

Умереть от сдавливания ремнями было стыдно, такая смерть была бы смертью от слабости. А быть умерщвлённым богом – почётно. Но не слышали боги крика души славского паренька. Или, не хотели снизойти к его мольбам. Видимо, не интересовали их ни он сам, ни его душа. С небес, беспощадно бледно-голубых, без единой тучки, по-прежнему лились лучи солнца. Для большинства - животворные, для Заморыша – иссушающие, выматывающие, жгучие. Хорошо, по совету Ведуна, озаботился заранее загаром для кожи, иначе сгорел бы ко всем злым демонам.

Солнце (наконец-то!!!) скрылось за пышными кронами могучих дубов, росшими на закат от священного ясеня. У Заморыша появилась возможность держать голову прямо, а не отворачиваться всё время на север, пряча от солнечных лучей глаза. Часа два, наверное, а по ощущениям… несравненно дольше, он был вынужден выкручивать собственную шею до предела. От чего она стала болеть почти так же, как многострадальные ноги. Но, что тут поделаешь? Получить право на меч ослепнув… не хотелось. Зачем слепцу меч?

В тени стало полегче даже дышать. Совсем не намного, но легче. Странное дело, нос полностью забило ещё в первую ночь, а горло пересохло, будто его специально высушивали на костре. С каждым часом оно становилось всё горячее и горячее. «Как бы таким образом в огнедышащего дракона не превратиться…» - Улыбнулся мысленно сам себе Заморыш. Удивительно, но пить уже хотелось меньше, чем утром.

Глаз зацепился о что-то напротив и Заморыш долго, мучительно ворочая сплавившимися мозгами, пытался сообразить: «Что же, всё-таки, там было не так»?

Мысли, по-прежнему, возвращаться на обычную, «галопную» скорость не спешили. Ворочались в его голове медленно, как мельничные жернова при слабом ветре. Пейзаж перед ним был, вроде бы, привычным, всё виденным-перевиденным, успевшим надоесть до адских демонов.

«Глаза б на эту дубраву, пусть она трижды священная, не смотрели. Да смотреть особо больше некуда. Вот стемнеет совсем, можно будет полюбоваться звёздным небом. Под комариное пение, чтоб их, кровососов, всех до одного, стрекозы сожрали»!

С большим опозданием, будто эту мысль в его голове везла самая ленивая улитка, Заморыш понял, что привлекло его внимание недавно. На самом ближнем к нему дубе распустилась цепочка бледно-розовых цветочков. И в нынешнем своём состоянии, он легко догадался, что это цветы лианы-муравьедки, выбравшей для опоры ствол могучего дерева. Жрецы и ведуны муравьедку в священной роще не трогали, так как она деревьям не вредила. В отличие от лианы-древодушительницы. Впрочем, у древодушительницы цветы красные, да и никто ей бы в священной роще расти, не позволил. Распускались цветы муравьедки, где-то, за час до заката. Приближение которого, не могло не радовать Заморыша, высушенного солнышком, как вяленая рыба.

Заморыш попытался найти у себя во рту хоть капельку слюны, чтоб смочить слишком сухое и для дыхания горло. Попытка окончилась неудачно. В горле было суше, чем в безводной песчаной пустыне, которая по рассказам знатоков простиралась южнее степей.

«Сегодня всё решится, - понял Заморыш, совершив напрасное, глотать было нечего, но при этом весьма болезненное глотательное движение. – Или боги смилостивятся и дадут таки мне имя, или… я умру. Да, или Заморыш станет кем-то, или его не станет совсем. По крайней мере, на этом свете. Ещё одну ночь на дереве, без воды и питья, собственно... без еды, демоны с ней, обойдусь ещё, и есть-то сейчас, не хочется, но без воды мне точно не выжить. Странно, что протянул так долго. Не напрасно видно мучил себя разными нагрузками. Или, напрасно?»

Правая нога, на которую опирался в этот момент Заморыш, вдруг, ни с того, ни с сего, подломилась и он резко обвис на ремнях. От чего они, ремни, буквально выдавили у него дух, то есть дыхание. В голове Заморыша помутилось, в глазах – потемнело, в ушах – зашумело. Только нос на выбрык ноги не отреагировал совсем. Как был непроходимо заложен, так и о стался забитым.

Перенеся вес тела на левую ногу, приподнявшись немного, Заморыш с наслаждением отдышался. Дышать было, не смотря на все болезненные ощущения, радостно и удивительно приятно. К нави*, вопреки недавнему обращению к богам, ему не хотелось категорически.

«Надо же», - почему-то подумалось ему, - «Во рту, где жидкость нужна позарез, влаги – ни капли. А в носу, где она не просто не нужна, а здорово мешает, её полным-полно. Только в таком виде, что не сглотнешь, ни, без помощи рук, не высморкаешься. Боги на испытания во время Испытания не жадничают. Выделяют полной мерой».

Темнота накрыла священную рощу неожиданно быстро. Вроде бы, вот, совсем недавно, Заморыш заметил распустившиеся цветы муравьедки, а вокруг уже совершенно темно. Он даже удивился:

«Будто старая, загнанная кляча, еле-еле волочившая ноги вдруг превратилась в крылатого пегаса и, каким-то образом незаметно для всадника, совершила полёт».

О том, что провёл «пропавшее» время в забытье, он тогда не догадался. А темнота в эту ночь должна была быть особенной. На небе могли появиться только звёзды, пусть и особо многочисленные, из-за отсутствия лун. Наступала ночь двойного новолуния, как ему объяснял недавно Ведун, такие ночи бывали раз в несколько десятилетий, считалось, что несут они миру великие беды. Собственно, чтоб избежать влияния грядущей безлунной ночи, и начали они испытание за двое с лишним суток до неё. Кто ж мог знать, что испытание так затянется?

«Интересно, что же, всё-таки, втирал мне в кожу Ведун перед испытанием, если комары и мухи летят на меня, как на праздничный пир? Неужто, мазь от солнечных ожогов? Непохоже… Тогда от чего же он хотел меня защитить»?

Ответ на свой не высказанный вслух вопрос, Заморыш получил через несколько минут. На фоне уже тёмного, но ещё не чёрного по ночному неба, он заметил несколько кружащихся вокруг Священного ясеня летучих мышей. Сначала обрадовался: «О, хорошо, комарья меньше будет». - Но присмотревшись к их дёрганному полёту, заметив, что они не охотятся за насекомыми, а целенаправленно кружат вокруг Священного ясеня, понял: «Вампиры»!** - Кровососы, а не обычные летучие мыши, страшные только для насекомых и пугливых девчонок. Твари, вполне способные высосать жизнь и из крупного животного, почему-то не могущего оказать им сопротивление. Связанный, совершенно беззащитный человек, был для них лёгкой и желанной добычей. Возможно, всю кровь они и не выпьют, но кровопотеря и действие яда, которым вампиры разжижают кровь жертвы, гарантировали ему смерть.

Сказать, что Заморыш испугался, когда осознал, кто вокруг него кружит, даже сильно испугался – значит сильно смягчить его реакцию. Да не будь его мочевой пузырь пуст, как дождевая бочка в разгар сильной засухи… а то и совсем бы… Уж очень неприятный, да что там, страшные ходили слухи о смерти от укусов вампиров и посмертии после такого ухода из жизни. Нет, нет, он, конечно же, верил Ведуну, который объяснял ему вздорность этих слухов, но… от ужаса впал в состояние прострации. Не безобидная, оказывается, это вещь, страшилки у ночного костра.

Сколько он пробыл в оцепенении от страха, ведают только боги. Когда способность соображать к нему вернулась, небо было уже по настоящему ночным, чёрным. Судя по положению звёзд, дело шло к полуночи. Не будь у него нос так забит, наверняка смог бы унюхать, даже вися на Священном ясене, запах раскрывающихся в это время, звездоцветов, обильно произраставших в священной роще. Цветов маленьких, невзрачных, но очень пахучих.

«И чего мне эти звездоцветы вспомнились?! Тут вокруг ТАКОЕ твориться, а я об цветочках вспоминаю…Проклятье, стоять сил нету, а пугаться, так пожалте, на стадо зубров достанет».

Заморыш попытался сплюнуть, но не преуспел в таком естественном и лёгком деле. Вокруг продолжали летать вампиры. Целая стая, может, стайка. Никуда они за время его беспамятства не делись, продолжали кружить, на некотором отдалении, вокруг Священного ясеня. Их можно было засечь, не смотря на их чёрный цвет, когда они заслоняли во время полёта звёзды. Однако, судя по всему, ближе пяти сажен они к дереву не приближались. Он понаблюдал за их полётом: «Похоже, может с перепугу, у меня обострилось ночное зрение, вроде бы, их что-то не пускает к Священному ясеню или, ко мне, висящему на нём. То ли они не могут преодолеть защиту священного дерева, то ли их отпугивает та самая мазь, которую втирал мне в кожу Ведун».

Мысли у Заморыша, кстати, после выхода из ступора, двигались очень шустро, хотя и несколько беспорядочно. Будто стайка вспугнутых кошкой воробьёв. Такая ассоциация возникла у него после того, как одного из вампиров на лету поймала (только пискнуть успел!) и утащила сова. Породу ночной хищницы, возможно, его спасительницы, Заморыш не опознал. Точно, что не гигант филин и не малышка неясыть. Остальные кровососы в испуге брызнули во все стороны.

Вспомнив соответствующие наставления, Заморыш навёл порядок (хотя бы относительный) в своей голове и огляделся. Вампиров рядом больше не было. Как и каких-нибудь других животных или людей. Звёзды показывали скорое наступление полночи. Его сердце, после треволнений из-за вампиров стало успокаиваться, возбуждение спадать.

«Удивительно, и тревожно, что кровососы вообще появились в священной роще. Ни разу не приходилось слышать о подобных случаях», - он попробовал ещё раз расслабить мышцы ног, дав им отдохнуть. Но дать отдых обеим ногам сразу опять не получилось. Ремни почти не чувствовавшиеся, пока стоял хотя бы на одной из ног, сдавили грудь, мешая дыханию. Пришлось выпрямить колени и делать вид, что боль в мышцах не так уж докучлива и, даже, терпима. Боги знают почему, может, из-за пережитого волнения и успокоения после него, Заморыш начал вываливаться из состояния бодрствования, но не в сон, а… он не знал слова для такого состояния. Ведь, если спишь, то, что видишь, считаешь реальностью, даже видишь глупость какую-то. Если же не спишь, то никак не можешь видеть происходящее в другом месте. Заморыш ЗНАЛ, что именно видит происходящее где-то по настоящему, а не бредит. Кстати, о том, что висит в это время на Священном ясене, он тоже помнил. Ведун потом объяснил ему, что правильно называть ЭТО видением.

«Видение, так видение, а по мне так больше похоже на подглядки".

Дело происходило на какой-то каменистой пустоши. Совершенно безжизненной, там не было ни одного, самого маленького росточка, ни одно зверушки или пичужки. Конечно, можно сказать, что в темноте-то, целую рощу можно проглядеть. Но, увидев это место, он, опять-таки, ЗНАЛ, что ничего живого здесь быть не может. Смотрел Заморыш на открывавшуюся ему сцену, как бы со стороны, никем не замечаемый, что было удивительно. Потому как если первым, кого он увидел, был его дядя, необоримый воин Вратислав, то его собеседником было чудище из второго, «подводного» сна. По стоявшему рядом гиганту Брониславичу, было видно, какое оно огромное. Тело – не менее двух зубровых туш, глаза величиной с поднос, клюв – человека можно за раз перекусить, а многочисленные руки… особая песня. Длинной почти с само чудище, невероятно гибкие, видно действительно, без костей, как человеческий язык. «А ведь это не просто чудо-юдо подводное, а демон. Или, даже, какой-то злой бог». – Решил вдруг Заморыш. Или понял? – «Обычному то чудищу на суше туго пришлось бы, даже самому огромному, оно сразу бы в воду полезло бы. А это спокойно валяется себе на камнях и о чём-то с Вратиславом беседует. О чём»? - Заморыш, по-прежнему никем не замечаемый, приблизился к странной парочке. «Очень интересно было бы знать, с кем это дорогой дядечка сговаривается, против кого, я и так знаю».

Подобравшись к ним ближе Заморыш смог лучше рассмотреть чудище. Выглядело оно… глаза б не смотрели. Ещё более отвратительно, ужасно и устрашающе, чем издали. Попутно он отметил приниженный вид Вратислава. Великий воин, всегда ходивший с гордо поднятой головой и без страха глядящими на мир глазами, сейчас стоял на коленях, с понурой спиной, опущенными глазами. Да, такого, раболепного и униженного Вратислава до этого не только его племянник, но и вряд ли кто ещё мог видеть. Заморышу приходилось видеть, как дядя приносил жертву своему покровителю, скорее всего уже бывшему, богу Битв Барру. Там Вратислав вёл себя как воин пришедший отдать положенную долю своему командиру. У Барра было много титулов: Даритель смерти, Великий Разрушитель, Берущий кровь, но ни от кого он не требовал унижений. В любимчиках у него всегда числились гордецы и первый среди них – Вратислав. «И вдруг, такое превращение… И что ж ему это чудище пообещало, чтоб он сменил покровительство бога Битв на пресмыкание перед этим уродом? А ведь Барр может и обидеться… Неужто чудище сможет защитить Вратислава от гнева Барра»?

Заморыш тщательно перерыл в памяти известных ему богов, но никого похожего не вспомнил. «Наверное, это демон недавно появившийся в этом мире. И очень могучий, иначе Вратислав не стал бы с ним связываться. Даже злейшие враги, дураком богатыря не числили».

Заморышу крайне захотелось узнать, о чём же они сговариваются? Полюбоваться, если можно так выразиться, на что-то выклянчивающего у чудища дядечку он смог, а вот подслушать их не удалось. Звука в этом видении, к его великому сожалению, не было. Когда парень, уверившись в своей полной невидимости, завертелся совсем уж рядом с ними, чудище заворочало и завращало глазами, явно пытаясь кого-то высмотреть. Видно почуяло славский дух и стало высматривать наглеца, посмевшего его без спросу потревожить. Заморыш не решился проверять, сможет ли оно его, невидимого и, вроде бы, бестелесного, выглядеть и поймать. Потихоньку отлетел назад и в сторону, выходя из-под жуткого взгляда гигантских глаз пришельца.

«Ну его, ну его… Кто знает, на что этот страшненький демон способен? Схватиться с таким на кулачки – глупость несусветная, а не храбрость. Главное я узнал: дядечка, чтоб его паралич разбил и вши насмерть загрызли, опять затеял какую-то пакость. Учитывая, с кем он здесь шушукается, неприятности наверняка грозят не только отцу и мне, а и многим другим славам. Такому чудищу двоих сожрать – всё равно, что медведю пару перепелят слопать, аппетит только разыграется. То-то в последнее время стали случаться пропажи ребят и девчат… уж не их ли рук дело? А дядечка-то, о как поклоны земные бьёт, на земле перед каким-то уродом валяется… и это Брониславич»!

Заморыш, отлетев сажен на двадцать, остановился и принялся наблюдать за подозрительной парочкой издали.

«Интересно, а как это я передвигаюсь? Летаю туда-сюда без крыльев или рук, хотя бы плавников, как в старом сне, будто обычное дело, будто всегда так летал куда хотел. Каким образом, интересно»?

Заморыш попытался осмотреть себя, но у него ничего не вышло. С таким же успехом он мог попробовать развернуть глаза в собственной голове зрачками внутрь. Сделав круг вокруг самого себя, он обратил свой взор на дядю с чудищем. У них разговор, судя по всему, подходил к концу. Вратислав, не вставая, на брюхе, отползал от демона.

«Брониславич! Герой! Тьфу!..» - вскипела в племяннике кровь. Кстати, в видении плевок у него получился. Смачный. Правда, никому не видимый и не слышимый.

Демон же, и без того огромный, стал раздуваться, увеличиваясь в размерах. Затем, неожиданно для Заморыша, медленно приподнялся над поверхностью, взлетел над землёй на высоту где-то около аршина, удивив и в видении. «Такая туша и парит над землёй!»

Чудище зависло на некоторое время неподвижно, перебирая только своими непривычного вида руками. Заморыш, не отрывавший, теперь от него взгляда, успел даже подумать: «Если здесь могу, без всяких крыльев я летать, простой и не очень здоровый слав, то почему не может это делать демон? Пусть он сколь угодно здоровенный. Зато, наверняка, колдовать умеет».

Демон же распрямил во все стороны свои многочисленные руки и закружился вокруг своей оси, постепенно убыстряясь. Его дынеобразное тело задралось при этом, вверх.

«Или, голова? Тогда где у него тело? А если тело, то, что, он совсем без головы»? – Наблюдая за вертящимся всё быстрее и быстрее чудищем, задался вопросом его анатомии Заморыш. – «Никто ведь не может же существовать совсем без брюха. Или, может? Ну, например, весь из себя волшебный. А как же он тогда питается? Вроде бы и богам, своя, божественная, пища нужна. Чем же он её переваривает? Надо будет Ведуна спросить».

Пока парень размышлял на такую «важную» для него тему как физиология сверхъестественных существ, ситуация развивалась дальше. Гибкие демонские руки простирались на немалое расстояние от туши. Заморышу такое сближение с демоном не понравилось: «Невидимость невидимостью, а от такого чудища, да ещё колдующего, лучше находиться подальше. Руки у чудища, похоже, уж очень загребущие, даже на вид».

Он благоразумно отлетел ещё на десяток саженей и поднялся повыше, воспарив на уровень верхушек деревьев, хотя никаких деревьев вокруг не было. Впрочем, многие, вряд ли посчитали бы лишний десяток саженей достаточной формой благоразумия. Демон, тем временем, раскрутился до скорости хорошо разогнанного волчка, руки его, практически, слились в круг, потом из него, вдруг брызнули во все стороны лучики чёрного цвета… По глазам Заморыша ударило ярчайшим светом, много, много ярче солнечного.

Пришёл в себя он на Священном ясене. Очнуться то, он очнулся, да не совсем. Уж очень странные, удивительные, на редкость… реальные события ему пришлось наблюдать в видении. «Да и световая колдовская вспышка… кстати, разве может свет быть чёрным»? - при всей своей невесомости, глушанула его весьма существенно. Особенно если вспомнить, в каком состоянии пребывал его истощённый, измученный организм.

«Интересно, меня оттуда одним из чёрных лучиков вышибло? Тогда почему в глазах вспышка солнечного цвета была? И чёрный цвет, только у колдовской, или и звёзды такие бывают, чёрные? И где всё происходило»?

Послышался какой-то не естественный для ночной рощи звук. Заморыш прислушался и скоро понял, что по священной роще идёт человек, причём, то ли пьяный, то ли раненый. Уж очень шаги были нетвёрдые, передвижение – прерывистым. Нормальные люди так не ходят. К тому же, пришедший часто останавливался. Один раз чуткое ухо парня, («хвала всем богам, в ушах сопли не заводятся!») уловило звук падения неизвестного на землю. И очень медленное, судя по звукам, вставание. Направлялся он, определённо, как раз к Священному ясеню. Спустя сколько-то минут, чувство времени на дереве у Заморыша притупилось, удалось рассмотреть плохо видную в темноте фигуру, шедшую, действительно, шатаясь. Каково же было удивление Заморыша, когда он смог рассмотреть, кто нарушил его уединение!

* * *

«Ведуны не должны вмешиваться в дела вождей» - так гласил один из заветов. Пожалуй, наименее соблюдаемых. Случалось ведунам втягиваться в борьбу в племенном совете. Как на стороне какого-нибудь одного из числа вождей против другого, так и выступая против решений всего совета. Всегда вмешивались, однако, помня о завете, старались делать это осторожно. И серьёзного противостояния у ведунов с вождями не было. Поэтому явное предпочтение корпорации старшего брата младшему никого не удивило и, по большому счёту, не возмутило. Всё постепенно шло к вытеснению Вратислава из общественной жизни племени. Воин он, конечно, был великий, но как человек, слишком непредсказуем и заточен на войну. Вреда от него для людей, было несравненно больше, чем пользы.

Ведун тяжело вздохнул, вспоминая, сколько удобных моментов было им самим упущено по уничтожению богатыря, пока это можно было сделать. Барр своих любимцев никогда не охранял, считая, что воина должны хранить его навыки и заслуженная им слава. Принесли бы богу Битв обильные жертвы, устроили бы, в его честь, набег на полкан, он бы смилостивился. Да тогда сам ведун относился к Вратиславу не очень серьёзно. Ну, да, здоровый и сильный как тролль. К тому же, не смотря на рост и вес, быстрый и ловкий. Но уж очень легко читались на его лице все эмоции и обуревавшие его желания. И о последствиях своих поступков он, как показала практика, не задумывался и впредь ломать голову не собирался.

Привычка легко брать всё, что захочется, сыграла с богатырём плохую шутку. Когда он захотел не смазливую девку, могучего жеребца или доспех гномьей выделки, а власти над племенем, у него ничего не получилось. Власть потребовала больших трудов, унижений и каждодневной работы, а Вратислав к этому не привык. Даже самые его громкие победы скорее, отделяли Вратислава от власти над лужичами, чем приближали к ней. Бару были по сердцу кровавые победы, чья кровь проливалась на землю, ему было безразлично. Именно такие победы Вратислав и одерживал обычно. Лужичи же, видя, как много соплеменников гибнет под началом Вратислава, относились к нему всё прохладней и прохладней. Всё было понятно и предсказуемо. Раньше.

Изменение поведения младшего из Брониславичей Ведун заметил несколько лет назад. «Года три? Или, четыре? Да, пожалуй, четыре, да с большим хвостиком. Кажись весной 128 года, бросилась ведь в глаза хитрая интрига, затеянная Вратиславом в племенном совете. Вот именно тогда надо было вцепиться в эту странность зубами и когтями и разузнать, откуда она взялась».

Ведун опять по-стариковски тяжело вздохнул. У главного ведуна племени много разных забот и дел. Каждый день. Будь в дне не двадцать шесть часов, а все пятьдесят два, всё равно со всеми делами и хлопотами не разобраться. приходилось выбирать важнейшие. Тогда он ошибся, посчитал интригу Вратислава случайностью, малозначительным событием. Что поделать, ошибаются даже боги.

Первую серьёзную попытку разгадать тайну нового покровителя Вратислава, Ведун предпринял после чудесного спасения Медведки. Узнав от него о сне с гибелью Огневика, сон наверняка кто-то из богов наслал, Ведун приложил всё своё умение, потратил массу времени и сил, но так и не смог узнать, кто стал покровителем Вратислава. Духи предков сообщить ничего не могли, так как он и от них отгородился. Шушера из Верхнего и Нижнего миров, которую он смог вызвать, тоже ничего не знала. Боги на запросы, даже с самыми обильными жертвами, не ответили. Мать Сыра Земля, покровительница всех славов, разобидевшись на своих подопечных, ни на какие призывы после войны с полканами не отвечала. Другие же боги, до которых удалось ему за это время достучаться, кто уклонялся от конкретного ответа, отдлываясь непонятными ему намёками, а кто прямо оказался отвечать. Сил эта разведка требовала целую прорву, ничего добиться толком так и не удалось и он тогда, отступил.

Этой, особой ночью, Ведун решил попробовать раскрыть тайну Вратислава ещё раз. Не посмотрел на свой преклонный возраст, вышел из тела с закатом и, наконец-то, смог всё разузнать. Но лучше бы ему этих новостей не слышать никогда.

* * *

У дерева стояла знакомая фигура! Вроде бы… Так, по крайней мере, виделось в неярком свете звёзд Заморышевым глазам. Остановившийся у Священного дерева Ведун, если это был действительно он, на сиплое хрипение Заморыша не обратил внимания (на другие звуки горло Заморыша, в нынешнем состоянии, способно не было). Крикнуть с пересохшим горлом ему не удалось.

Ведун (?), тем временем, извлёк что-то из одежды и в его руке загорелся неяркий, будто от свечки, огонёк. Присмотревшись к лицу стоявшего под деревом человека, Заморыш усомнился, что это именно Ведун. Старый голами, Ведун выглядел всегда, сколько он его помнил, мужчиной лет сорока. Разве что немногим старше собственного отца Заморыша, Владимира. Под деревом же, стоял старик. Худой, осунувшийся, вялый какой-то.

«Неужели он мог постареть так сильно за два дня»? – Заморыш поднапряг глаза, но испещрённое морщинами лицо не разгладилось.

Рассмотрев что-то в траве, Ведун погасил свой волшебный (или, запретный?) огонёк. На некоторое время Заморыш почти ослеп, но вскоре его глаза приспособились к неверному звёздному свету, и он смог, не так чётко, но вполне терпимо видя, рассматривать пришедшего.

«Кстати, как я могу в тёмную безлунную ночь, рассматривать лицо человека с расстояния не менее двух сажен»? – Он глянул на небо, желая убедиться, что там не появилась ни одна из лун, или редких небесных хвостатых гостий, комет. Естественно, ничего, кроме звёзд, он не увидел.

«Наверно, опять морок мерещится. Вроде того чудища, только странно, что ноги ноют и горло болит. И пить просто нестерпимо хочется».

Заморыш прислушался: слышны ли звуки вокруг? В недавнем мороке и старых вещих снах, кажется, никаких звуков не было. Никаких птичьих трелей или треска сверчкового он, как ни старался, не услышал. Для летней ночи такое беззвучие было чрезвычайно странным.

«Точно морок», - решил Заморыш, когда услышал, таки, звуки. Звуки собственного дыхания. Из-за заложенного носа и больного горла, дышал он довольно шумно. Тут же он вспомнил, что старика он сначала услышал, а потом уж рассмотрел. Осознание собственной несообразительности, выбило его из колеи. «Так значит, старючий Ведун – не морок? Это как же… Или, всё-таки, морок, только со звуком?» - со скоростью соображения у него снова начались проблемы.

Тем временем Ведун, или человек похожий на Ведуна, как самый что ни на есть древний старик, с явной натугой поднял с земли лестницу и приставил её к Священному ясеню. Очень неловко, больно ударив Заморыша по косточке на правой ступне. Заморыш попытался зашипеть, но получился у него только тихий хрип. Боль убедила его, что он находится не в мороке, а в действительности, в реальном мире.

«Тогда, значит, и старик, скорее всего, настоящий Ведун»?

Оглядев, как стоит лестница, пришедший, будем считать, Ведун, что-то пробормотал себе под нос и переставил её. Стукнув теперь верхним концом по тощей ляжке заморыша, не так больно, как по косточке, но всё равно… обидно. Подёргав лестницу, проверяя, надёжно ли стоит, Ведун полез по ней вверх.

Лез он, тоже… как-то, не по ведунски. Неловко, медленно, неуклюже переставляя ноги с одной перекладины на другую. На середине подъёма заметно пошатнулся, чуть было, не свалившись на землю. С трудом удержавшись от падения, по-стариковски медленно, стал перерезать ремни, притягивавшие ноги Заморыша к дереву.

«Как можно так долго резать обычные мягкие кожаные ремни знаменитым, бритвенно острым резаком из небесного металла»?

Заморыш сам видел, всего с месяц назад, как Ведун одним ударом своего резака, перерубил здоровенный гвоздь. Долгое перерезание, похожее на перепиливание, естественно, вызвало у него приступ раздражения. Висение на дереве характера не улучшает. Не только у Заморыша, это уже по Одину можно было заметить.

«Да что такое с ним случилось?! Какая беда? Почему он молчит»?

Ведун, по-прежнему не говоря ни слова, допилил, наконец, ремень внизу, поднялся на одну ступеньку и начал возню с ремнём на бёдрах Заморыша. Парень невольно потесней прижался к дереву, напрягся и втянул посильней живот, хотя после двух суток висения на дереве, там и втягивать-то было нечего, а орудовал Ведун ножом заметно ниже пупка. Но, как тут не разволноваться, когда действуют ножом рядом с… очень уж уязвимым местом. Всё его внимание, все мысли, если можно назвать мыслями бессвязные обрывки предложений и образов, крутившиеся в это время в его голове, всё его естество сосредоточилось в районе мерно двигавшегося ножа. Наконец («какое облегченье!»), распался и этот ремень! Заморыш вздохнул, будто с плеч тяжелейшую ношу сбросил, сообразив, что последнюю минуту не дышал. Вернулась к нему и способность видеть, а не только пялиться, выпучив глаза.

«Да это же не резак Ведуна, а обычный нож! Как бы не кухонный, из дрянного железа. Так, может… и орудует им… не Ведун? Тогда кто?!»

Старик, будто услышал мысли Заморыша, отозвался, хорошо знакомым ему с детства голосом. Безусловно, Ведунским.

- Сейчас, сейчас, подожди… - начал пилить ремень, прижимавший правую руку к боку. Также медленно и неловко, как ремни на ногах. Заморыш заметил даже, что во время частых отдыхов, у Ведуна, совсем по-стариковски, трясутся руки.

«Ну, что же с ним такое случилось!? Двое суток назад он выглядел, когда приматывал меня этими самыми ремнями, кстати, крепким, совсем не старым мужчиной. Какая жуть с ним за это время приключилась? Или, всё-таки, я сейчас не в Священной роще, а… то есть в Священной роще, но ненастоящей… тьфу! В мороке, в общем,» - мысленно сплюнуть Заморыш мог. Благо, слюна на это не нужна.

Таинственное и не доброе преображение, да не кого-нибудь, самого Ведуна, окончательно взбаламутило мысли парня. В которых и до появления наставника, сумбура хватало. Ведуна он считал самым сильным в племени человеком. Пусть не физически, хотя и мышцы у него, были ого-ого какие не слабые, но, так сказать, по совокупности качеств. Сила ведь, не только в мышцах и длинном мече, она и в глубоком уме и тайных знаниях может быть. Ведуна, не без основания, наверное, самым сильным колдуном славских племён числили. ВСЕХ племён. Он, когда кто-то, в том числе и сам Заморыш, его об этом спрашивал, от славы колдуна отнекивался. Но, как-то неубедительно. Притом, что убедительным умел быть, как никто другой из известных Заморышу людей.

«Неужто, Ведун помирать собрался? Вот не вовремя! Без него одолеть дядечку будем много трудней. Кстати, уж не против ли Ведуна Вратислав козни строил? В мороке… то есть, видении с демоном. Так получается… мне это… не привиделось? То есть… дядечка, таки слыгался где-то с демоном. Странно только, почему против Ведуна? Почему не против отца, или, на худой конец, меня? Или, меня Священная роща защитила? А отец!? Что с отцом!?»

Ведун, наконец-то, ремень державший руку Заморыша перерезал и, отдышавшись, будто после тяжёлой работы, вытер его рукоять об рубаху (от пота?), сунул её в его руку.

- На, режь дальше сам. Только поосторожней, не вырони невзначай нож. Сам видишь, подбирать его с земли и возвращать тебе, в нынешних обстоятельствах мне будет затруднительно.

Заморыш каркнул, иначе не скажешь, что-то и самому непонятное, пытаясь спросить Ведуна о судьбе отца, но, поняв, что до питья говорить не сможет, принялся пилить (гадство, неужели Ведун не мог прихватить с собой что-то более острое?) ремень на груди. Надёжно державший его эти дни ремень, будто не хотел отпускать своего пленника, перерезанию поддавался плохо. Трижды сменив подход к перерезанию, ему удалось, наконец, допилить ремень. Распавшись на две половинки, он соскользнул вниз. Заморыш вздохнул полной грудью и… чуть было, не полетел за ремнём. Тело привыкло к опоре-ремню, и её исчезновение стало для него неожиданностью. Спас от падения Заморыша другой ремень, державший его левую руку. Рванувшись, без малейшего намерения это делать, телом вперёд, он потерял опору под правой ногой, взмахнул освобождённой, правой рукой (нож рыбкой нырнул во тьму), задел, слава всем богам, не лезвием, а кулаком, лицо Ведуна, чуть не сбив его с лестницы, чудом удержался на опоре для левой ноги. Помахав, для сохранения равновесия, правой рукой, каким-то чудом, нащупал правой стопой до боли знакомую полочку. С огромным трудом, вернувшись, в ставшую привычной за последние дни, позу. Стояние спиной к Священному дереву.

Передать словами мысли Заморыша в этот момент… весьма затруднительно. Потому как, эти самые мысли в момент падения, слава всем богам, несостоявшегося, разлетелись из его головы. И способность мыслить к нему вернулась не мгновенно. Хотя и раньше, чем восстановило свою нормальную скорость зачастившее сердце. Может быть, благодаря услышанному замечанию.

- И чем ты собираешься резать последний ремень? – и, прежде чем Заморыш успел испугаться всерьёз, послышалось спасительное: - На, держи запасной нож. И не вздумай ронять его. Третьего у меня нет.

Заморыш мёртвой хваткой вцепился в сунутый в его руку нож. Ещё более тупой, с коротким лезвием, неудобной для хвата рукоятью. Последний ремень он пилил не спеша, боясь потерять равновесие. А уж как спускался… вспоминать стыдно. Ноги норовили отказать, в руках не хватало сил твёрдо держаться за перекладины лестницы… ужас. Да и на земле стало не намного легче. Разве, что, немножко менее страшно. Падать не так боязно. И Ведун, спасибо ему огромное, вовремя поддержал вынужденного древолаза за локоть, не дал свалиться на землю.

- Да… грозную мы с тобой сейчас представляем парочку. Настоящие богатыри в походе. А биться то, всё равно придётся. На, попей, совсем иссох, наверное.

Ведун отпустил Заморышев локоть и сунул ему в руки маленький туесок***, волшебно булькнувший при этом.

«Вода!!!» - понял парень и присосался к заветному туеску. Вода, точнее, какой-то отвар, но всё равно, невероятно вкусный, проявил неуместное коварство и полился, почему-то, не в то горло, вызвав у Заморыша приступ кашля. Откашлявшись, он допил таки жидкость из туеска.

- А почему так мало? – к крайнему огорчению Заморыша воды там было с обычную кружку. Для утоления жажды после такого воздержания, воды требовалось существенно больше. - Ещё есть?

- Сколько надо, столько и налито. А ещё попьёшь в убежище, куда нам обоим стоило бы поспешить.

- Каком-таком, убежище? Зачем поспешить? От кого?

- Каком надо, убежище. Подробности расскажу в нём. Пошли.

Заморышу очень хотелось поспорить, но ещё больше ему хотелось пить. А также, сесть, лучше же, лечь, предоставив долгожданный отдых усталым мышцам ног. Придавив в себе дух противоречия и любопытство, мешавшие достичь желаемого, он двинулся в путь, направляемый рукой Ведуна. Нетвёрдой, кстати, и подрагивающей. Но и такая поддержка Заморышу была крайне необходима. Уж очень ненадёжно он держался на ногах.

«Боги милостивые! Только не возвращайте мне болезнь! Во второй раз я тех мучений могу и не пережить, ох… - он понимал, конечно же, что слабость ног у него временная, однако страх перед возвращением слабости и беспомощности накатил и не уходил. Вопреки всем доводам разума. – Только не проклятая слабость опять. Лучше совсем душу заберите!»

Будто перебравшая на празднике хмельных медов парочка, поддерживая друг друга, Заморыш с Ведуном шли к ведомой только одному из них цели. Слава всем богам, недолго шли. Потому, как не только Заморыша ноги плохо держали, долго идти у них обоих вряд ли получилось бы.

Остановку у самого большого дерева в роще, парень поначалу воспринял как передышку перед продолжением пути. Переведя дух, глянул на наставника, и его бешено бившееся сердце дало краткий сбой. На лице Ведуна не только появились ранее незаметные морщины, оно ещё и было белым, как отбеленное полотно.

«Порой, краше в гроб кладут, - вспомнилась ему невольно поговорка. – Оказывается, это не только про раненных в голову можно сказать. Ох! А ведь…»

Накрутить себя по поводу возможных несчастий с Ведуном Заморыш, по счастью, не успел. Ведун открыл глаза и его лицо потеряло сходство с ликами умерших. Видимо заметив испуг в глазах парня, Ведун, отдышавшись, успокоил его:

- Не беспокойся, сегодня – не мой день умирать. Не имею я права умирать сейчас. Точнее, мы оба, с тобой, не имеем права на смерть. Но об этом, потом. Пошли в убежище.

И, пока Заморыш пытался сообразить, о чём, собственно, говорит Ведун, тот сунул палец на уровне своей головы в кору дерева, нажав на что-то там. В дереве («Внутри! Будто в сундуке!») что-то стукнуло, грюкнуло и… в коре образовался проход. Высотой почти в рост Заморыша (немалый, кстати, и по меркам взрослых славов), шириной… где-то около локтя. Около – не потому, что Заморыш не мог точно определить эту самую ширину, а потому, что проём был неровный, извилистый какой-то. И мрачный как логово страшного зверя, чёрный-чёрный. Даже своим обострившимся ночным зрением Заморыш ничего внутри не рассмотрел. Ничего не дала и его попытка прислушаться к происходящему.

«Подозрительно это. То стукало да грюкало, а теперь тишина. С чего бы это?»

Попытался, было, Заморыш, к открывшемуся проёму и принюхаться, но с намертво забитым носом сделать такое простейшее дело оказалось невозможно. Пришлось смириться, что одно из важнейших человеческих чувств у него временно не работает. Лезть в непроглядную темноту, да ещё после всех, в крайней степени непонятных и странных событий последнего времени, Заморышу не хотелось.

- Чего застыл, будто в камень превратился? – обозвался ставший не только старым, но и нетерпеливым, чего раньше за ним не водилось, Ведун. - Пролазь быстрей, нельзя нам мешкать.

И Заморыш стал осторожненько протискиваться внутрь подозрительной темноты, тщательно прощупывая носком поверхность, на которую приходилось ставить ногу. Было у него подозрение, что если упадёт, споткнувшись, то встать сам, из-за слабости, не сможет. А переживать подобные моменты снова ему не хотелось… ну, ОЧЕНЬ сильно. Опасаясь проходить вглубь, он, войдя, сразу стал смещаться влево вдоль стены («или, правильнее сказать, коры?»), маленькими шашками вбок, придерживаясь рукой за стену. На ощупь это была именно стена. Гладкая и деревянная, на шершавую кору совсем не похожая.

Вокруг вдруг стало светло и, от неожиданности, Заморыш чуть было не шлёпнулся на землю. Вошедший в дерево («Как звучит, а? Вошедший в дерево. Будто в сказку попал, чтоб её… Предупреждать же надо!») вслед за ним Ведун, держал в руке что-то вроде сучка, из конца которого изливался белый, неяркий, но много более сильный, чем от свечи, свет. Неприятный какой-то, мёртвый.

«Нет, на пол. Падать бы пришлось на пол. Деревянный, но не составной, из досок, а цельный. Можно сказать и дно. Выровненное и выскобленное дно дупла. Всем дуплам дупла. Да-а… такое нарочно не придумаешь, дупло в дереве величиной с комнату. А Ведун совсем обнаглел, будто пёс с цепи сорвавшийся. Опять Запретные знания, да ещё без серьёзного повода. Да что же случилось, пока я на дереве висел?»

Привалившись лопатками к стене, чем, собственно, и спасся от падения, Заморыш, инстинктивно прижмурившись, наблюдал за наставником. Сильно постаревшим и очень обеспокоенным. Усталость непереносимым грузом навалилась на его плечи, силы стремительно убывали, ноги дрожали, он почувствовал, ещё немного и даже подпорка в виде стены не поможет ему сохранить стоячее положение.

«Завалюсь сейчас на пол и гори всё, синим пламенем. С искорками. Благо, здесь есть чему гореть. Всё равно ноги меня уже не держат. Вот, только, попить бы… и не капелюшечку, а всерьёз, побольше…»

Будто почуяв его состояние, Ведун глянул на него недовольно и ехидно осведомился: - Ну, что стоишь как не родной? Присаживайся, ложе перед твоим носом. А сейчас тебе попить дам.

Второго приглашения Заморыш ждать не стал, сел сразу. Да вот в его состоянии, даже такое простое дело, как сесть на лежанку, оказывается, не самое лёгкое. Вместо того, чтоб спокойно присесть на край лежанки, он позорно обрушился поперёк неё, больно ударившись головой о стенку и раскорячившись в непонятной, полусидя, полулёжа, позе. Самое обидное, силы тут же окончательно его покинули, он и не пытался пересесть, принять более удобное положение. Знал, не сможет. Опыт по беспомощности у него был богатый, захочешь, не забудешь.

Подошедший Ведун понял причину странной позы парня и молча помог ему сесть нормально. Заморыш, надеясь, что наставник не заметил влаги, появившейся в уголках его глаз, также молча, немедленно присосался к фляжке из тонкого серебра, соблюдая при питье осторожность. Наполовину выкашлянная предыдущая порция жидкости, вынуждала к осторожности. Проливать питьё, пусть совсем немного, не хотелось категорически. Напрасный расход воды воспринимался сейчас Заморышем как святотатство. Кстати, и на сей раз, Ведун дал ему не воду, а отвар каких-то трав. Других, не тех, что в первый раз.

Сколько не растягивай удовольствие, а долго пить из маленькой фляжки не удастся. Если, конечно, пьёшь по настоящему, а не притворяешься.

«А Ведун, кажись, стал не только старючим, но и жаднючим. Воды ему жалко дать вволю напиться. Человек тут на солнышке похлеще тарани высох, а он… - додумать сравнение Заморыш не успел, так как Ведун сунул ему в руки маленькую деревянную мисочку с густой, кашеобразной массой. – Откуда он эту миску достал? Вроде бы, когда фляжку с отваром подавал, ничего больше у него в руках не было…»

Но обнаруженная глазами еда, немедленно была затребована желудком. И отринув мысли о её непонятном появлении, парень взялся за ложку, торчавшую из предложенной еды. Состоявшей из мёда, с добавкой трав и ещё чего-то.

«И с едой пожадничал. Ну что такая маленькая порция – для человека, не бравшего в рот ни маковой зернинки целых два дня? Да, можно сказать, ничего! Даже меньше, чем ничего! Только аппетит раззадорить. Да я за это время проголодался так, что телёнка в один присест слопаю!»

Вылизав миску (хорошо – мама не видит!), Заморыш вопросительно уставился на Ведуна.

- На первый раз – хватит! – ответил на невысказанную просьбу наставник. - Тебе сейчас больше нельзя.

И, пресекая попытку уже открывшего рот Заморыша, оспорить его слова, перейдя на свой командный тон, не громкий, как у воинов, а притишенный и замедленный, произнёс: - Я сказал нельзя, значит нельзя! – и, уже спокойно – Да и не нужно тебе больше сейчас. Отдохнешь, тогда и подкрепишься капитальнее.

«Совсем дед с ума сошёл. После таких мучений полдня можно есть и пить без остановки, всё равно не переешь и не перепьёшь. А он дал кружку воды и горсточку еды… Как же, хватит! Ой, а отдохнуть действительно хочется. Можно прилечь, а, немного погодя, потребовать у него добавки».

Заморыш, с немалым трудом, мышцы ног и рук работали еле-еле, лёг на лежанку. И заснул, кажется, не успев положить голову. Будто оглоушенный. Собственно, для лишения человека сознания, не обязательно бить его по голове, достаточно дать сильное снотворное.

Проснулся Заморыш от нытья косточки на левой стопе. Или, может, от давления в мочевом пузыре? Хотя, вполне возможно, и от чувства дискомфорта в отлёжанном правом плече. Да и забитый нос немедленно потребовал очистки. В общем, для продолжения сна надо было встать и совершить ряд действий. Он открыл глаза и не увидел ничего. То есть, совсем НИЧЕГО. Сердце сжалось от страха, но, слава всем богам, Заморыш тут же вспомнил, где находится. Для закрытого наглухо дупла темнота – нормальная вещь.

«Однако, нормально это, или, совсем не нормально, а если нос почистить или на другой бок перевернуться, помощь Ведуна не нужна, сам справлюсь, то для опорожнения мочевого пузыря… не лить же мне на пол. Чай, не привязанный уже. Кстати, а ведь имени от богов я так, вроде бы… и не получил. Или, может… получил, но не понял? Тем более надо Ведуна спросить! А где он? Уж не ушёл ли!? – Заморыш вслушался в темноту. К великому его облегчению, услышать сопение спящего наставника труда не составило.

Посомневавшись немного, нехорошо пожилого, как выяснилось, даже старого, человека будить, Заморыш прокашлялся и окликнул наставника.

- Наставник! Наставник!

Ведун на зов не отреагировал. Сопение продолжалось в прежнем ключе.

- Наставник! – уже во весь голос заорал Заморыш.

- А! Что случилось? Чего кричишь? Совсем с ума сошёл, мальчишка. Нельзя сейчас нам шуметь. Никак нельзя.

Заморыш удивился и встревожился больше прежнего: «Почему это, интересно, мне нельзя кричать? Всегда было можно, а сейчас, вдруг, нельзя. И, почему мальчишка? Неужто, все мучения были напрасными?» - объяснил наставнику причину его побудки.

- Оправиться захотел? – в голосе умнейшего в племени человека слышались изумление и растерянность. Будто он увидел пролетающего по небу зайца. – Так это сколько времени прошло? Неужели я…

Речь Ведуна превратилась в неразборчивое и для чуткого заморышевого уха бормотание, послышалась возня и дупло залил яркий, для отвыкших от него глаз, нестерпимый, белый свет. Заморыш зажмурился и что там делал дальше наставник, не видел.

- Надо же, и правда срок прошёл. О-хо-хо, старость не радость, проспал. Медленно, ох, как медленно, силы возвращаются, придётся, видимо…- речь Ведуна опять превратилась в невнятное бормотание себе под нос.

Заморыш, прикрыв от света глаза рукой, смог из приоткрыть. Ведун копался в какой-то торбе, потихоньку разговаривая сам с собой. Чего с ним раньше никогда, на памяти Заморыша, не случалось. О причине своей побудки, кажись, он уже забыл. Что, тоже, для него прежнего, было удивительно. Парень отметил эти изменения, но обдумывать их решил позже. В связи с куда более насущной потребностью.

- Наставник!!! Ты, что, совсем замучить меня решил? Или, может, здесь можно оправляться прямо на пол?

- Цыц! Сказал же, нельзя нам шуметь. Совсем нельзя. Голова от мыслей раскалывается, вот и забыл про тебя. Я тебе покажу, на пол. Вон, видишь бочонок с крышкой, туда и оправляйся. А я нам подкрепиться приготовлю. Нам обоим сейчас силы понадобятся. Ох, как понадобятся, где бы их набраться…

Пока дед, по внешнему виду – точно, дед, выкладывал из сундучка на ровно, параллельно земле на уровне бёдер Заморыша срезанный, выступ из дерева кулёчки, свёрточки и туески, он успел не только оправиться, но и вычистить свой нос. О чём тут же пожалел. Потому как унюхал своим чутким нюхом, насколько сильно и гадостно то него самого воняет. Преотвратно. И, хотя в желудке парня засосало со страшной силой от одного упоминания о необходимости подкрепиться, ещё больше ему захотелось вымыться. О чём он наставнику и сказал.

Вопреки опасениям, Ведун на эту просьбу не заругался, а, глянув на него своим внимательным, цепким, прежним, взглядом, улыбнулся.

- Молодец, что чистоту выше желания поесть ставишь. Помыться здесь, сам видишь, негде. Но грязь с тела убрать можно и нужно. И тебе, и мне.

После обтирания влажными губками, смоченными не водой, а чем-то пахнущим травами, Заморыш наконец-то сменил штаны, вонявшие выгребной ямой даже из дальнего угла. Впрочем, в дупле, пусть и большом, понятие «дальность» - штука относительная. Пришлось смириться с этим запахом. Благо, ждавшие его еда и питьё, здорово улучшали настроение, ещё до их принятия внутрь.

«Странное дело, кулёчков, пакетиков и узелков с туесками, Ведун достал, вроде бы, много, а закончились еда и питьё очень быстро. Ещё более странно то, что есть больше, кажется, и не хочется. А до еды казалось, что могу поросёнка целиком съесть и ведро воды выпить».

- Ну, вот, подкрепились, теперь можно… - начавший было говорить Ведун вдруг умолк. Будто забыл, что хотел сказать. Или, не знал, как точнее выразить свою мысль. Заморыш, невольно, ожидая продолжения, вгляделся в лицо наставника и обнаружил, что сон и еда здорово пошли ему на пользу. Ведун явно помолодел, по сравнению с вчерашним днём, точнее, ночью. Хоть и не полностью. Вернуться в доиспытательные времёна ему, пока, не удалось. Выглядел он и теперь стариком, но не таким древним, как при снятии Заморыша с дерева.

- Н-да… значит, можно, и даже, нужно нам с тобой поговорить. Видишь ли, пока ты проходил Испытание, у нас случилось… случилась… беда. Большая беда. Страшная, можно сказать. Катастрофа.

На Заморыша мнущийся, сомневающийся, не знающий, как выразить свою мысль Ведун, произвёл очень тягостное впечатление. В племени ходило множество рассказов и баек про его наставника, порой совершенно неправдоподобных, но нерешительным, его не описывали ни в одной из них.

«Значит, случилось действительно что-то страшное, если невозмутимый всегда Ведун ведёт себя так… странно. Уж, не с мамой ли что случилось?» - сердце парня дало сбой и сжалось в предчувствии плохой новости.

- В общем, нет больше нашего племени. То есть, почти нет. Или…

- То есть, как это, нет племени? – прервал наставника ошарашенный Заморыш. – А куда оно делось? Как это, почти нет? Ничего не понимаю.

Ведун тяжело вздохнул, как-то жалостливо глядя на Заморыша.

- Да я и сам только этой ночью всё узнал и понял. Н-да… слишком поздно. Демоны проклятые, слишком поздно! По крайней мере, для моего вмешательства. Лежат все в зачарованном сне, мороком накрытые и ничего я сделать для их спасения не могу.

- Каким, таким, мороком? А мама и папа? И где, лежат? – у Заморыша забрезжила надежда, что Ведун, обожравшись своих грибочков, сошёл с ума.

- А вот твои родители… и сестрёнки… тоже… они не под мороком. Убитые они. Совсем. Родственничек твой постарался, мёрзнуть ему в нижнем мире до скончания веков. Он всё и затеял. Власти захотел.

«Мама и папа… мёртвые? Да старик точно с ума сошёл! Их охраняли лучше, чем кого бы то ни было! А уж сестрёнок сопливых убивать… Дядька, конечно, сволочь, но пачкать руки убийством маленьких девочек…»

- Постой, постой, как убитые? А стража?

- Стража Вратиславу помешать никак не могла, потому, что валялась, да и сейчас валяется, заколдованная.

- Да кем, заколдованная? Дядька ведь не колдун!

- Не колдун, да. Чтоб ему… Да, вот, исхитрился. Не сам, конечно, с помощью злого демона, которому, оказывается, земля внутри кольцевых гор принадлежит. Вот… договорились они как-то. Уж не знаю, как.

- Как, земля принадлежит? «Какой демон? Как мы могли не один здесь жить и не знать, что живём на земле какого-то демона? Точно Ведун умом повредился. Может, из-за грибочков своих, может, от внезапного постарения… – поверить в гибель всей своей семьи, вот так, сразу, парень не мог и, наверное, поэтому, легко переключился на другую тему. – А как же наша богиня-покровительница, Макошь? Она то куда смотрела?

- Ааа… Макошь, ба… - махнул явно расстроенный Ведун, проглотив характеристику богини. - Отреклась она от нас, лужан. Обиделась на нас. За протащенные тайком и в этот мир запретные знания, что мы против полкан использовали. Вздор… эх… даже не предупредила никого об этом демоне. Чтоб…

«Точно с ума сошёл. Как мы все могли не знать, что богиня от нас отректись? Определённо он не в себе».

- А я, старый дурак, - продолжил Ведун, после небольшой паузы, - всё гадал, кто ж Вратислава от покушений прикрывает, жизнь ему спасает. Ни одна тварь ни в верхнем, ни в нижнем мире прямо не отвечала. Всё намёками отделывались, а мелочь, пожалуй, и сама не знала. Вот и выявилось: демон. Да не из последних, такие, бывает, и богами становятся. Да, может, он раньше и был богом.

Заморышу сразу вспомнились сны. Или видения? Ну, в общем, где он жуктоватого монстра видел. Один раз, последний, вместе с дядей.

- Наставник, скажи, а этот демон не… - описать неведомое и необычное чудище оказалось не так-то и легко, Заморыш задумался, подбирая слова. – Ну… не такое… с мешкообразным туловом величиной в две зубриные туши, огромными, в большой поднос глазищами, страшнючими, аж жуть, и целой кучей рук впереди, гибких-гибких. А посреди них здоровенный клюв, навроде филинова, но на-амного больше. И без ног совсем, но, если захочет, летать умеет.

- Постой-ка, а ты то откуда знаешь, как он выглядит?

Заморыш объяснил. Заодно напомнил, что о своём сне, во время болезни после купания в проруби, он уже рассказывал. А о втором рассказать никак не мог, потому, как видел его недавно.

- Не сны это были. Видения. Видение – не сон. Не иначе, как кем-то из богов насланные. Я вот, только сегодня удостоился об этом демоне узнать. Видно, кто-то из богов тебе покровительствует. Иначе и ты лёг бы, как всё племя, в зачарованный сон. Они, гады ползучие, заколдовали всех кто спит и всех, кто бодрствует. Только мы с тобой, вот, не поддались. Ты на Священном дереве насланные богами видения смотрел, а я по верхнему миру путешествовал, как раз по поводу странностей с Вратиславом.

- Так, может… и ещё кто-нибудь, остался не зачарованным?

- Может. И да помогут ему боги избежать глаз демоновых ищеек. Впрочем, обычные наши одноплеменники их не интересуют. Они тебя ищут.

- Почему меня? – сообщение о таком интересе к своей особе Заморыша не порадовало даже в его нынешнем, ошарашенном состоянии. – А может, тебя?

- Не-ет, я им сейчас совсем не интересен. Хотя, конечно, поймай меня Вратислав, живым мне не уйти. Моего отказа помогать ему он мне не простит. Дело в том, что по божественным законам, договор о перемене небесного покровителя может заключать либо совет племени, либо его вождь. Совет, сам понимаешь, с бухты-барахты на такое не пойдёт, да и трудно заключать добровольно, договор, валясь бревном заколдованным.

- Как, бревном?! Их, что, в брёвна превратили?

- Да нет, это я так, иносказательно. Все лежат в обычном виде, будто крепко спят. И только ты можешь им помочь. Спасти от этого проклятого демона. Ты меня не дослушал. Я ведь сказал, что заключать договор о перемене покровителя может либо племенной совет, либо вождь.

- Ну.

- Не нукай, не запряг. А твой дядечка любимый, вождь?

- Никакой он не любимый. И, действительно, он же не вождь и никогда вождём не был! Вождь – мой папа!

- Был, к сожалению. Вот поэтому его, зачарованного, а заодно и твою маму, и сестричек, Вратислав и поубивал.

- А может и они, не спали и не бодрствовали? – с надеждой посмотрел на наставника Заморыш. - Может, и они… или кто-нибудь из них... ещё живы?

Ведун покачал головой. – Нет, к сожалению, нет. Ты сам сказал, что вождём Вратислав не был, возглавлял он только младшую дружину, да и то раньше. Зато он сын вождя, хоть и младший. Значит, если старший сын гибнет, со всей своей семьёй, младший может выступать как наследник. Только, вот…

- Какой наследник? У нас вождь избирается!

- Так боги судят не по нашим, а по своим законам. По ним, этим законам, он, если вся семья брата мертва, может выступать как наследник.

Глупым или медленно соображающим Заморыш никогда не был. Но в последнюю пору на него свалилось столько всего разного, что ему потребовалось некоторое время, чтоб увидеть в сообщении Ведуна несообразность. Да и успокаивающее средство, подмешанное в еду, повышению сообразительности не способствовало.

- Так я же, жив! Я же наследник папы! Я тоже, ведь, сын вождя, причём, старший.

- Вот поэтому мы с тобой здесь и прячемся. Чтоб дожить до божьего суда, который будет сегодня вечером. Ты, действительно, имеешь больше прав быть наследником своего деда. Даже по их, божественным законам. Ох, представляю, и бесился твой дядечка, не найдя тебя в усадьбе отца. Слава всем богам, никто, кроме самых доверенных людей, не знал, что ты проходишь в эти дни посвящение.

- Около полуночи вокруг меня летали мыши-кровососы. Они, разве, не доложили этому демону? Их, правда, какая-то сова потом прогнала.

- Сова? Какая сова?

- Не знаю. Не сплюшка и не филин. Не рассмотрел в темноте. А это важно?

- Важно? Наверное. Я то думал… да бог с ней, этой божественной помощью. Пусть и демону о тебе на дереве доложили, да куда ты делся, он не догадается. Не знает он об этом убежище.

- Как, так, не знает? Это же, ты сам говорил, его земля. И почему никто в племени не знал, что от нас Мокошь отреклась, а поселились мы на землях какого-то демона? Отвратного, надо сказать, демона и страшненького. У дяди точно с головой не в порядке, если связался с таким чудищем. И как это вообще может быть, вдруг, не с того, не с сего, менять небесного покровителя? Это что, прохудившийся башмак?

- Тра-та-та, тра-та-та… Правильно говорят, что один дурак легко назадаёт столько вопросов, что и сотня мудрецов не ответит. Да нам спешить некуда, до вечера ещё далеко. Слушай внимательно и не перебивай.

Вопреки только что сказанным словам, Ведун замолчал, видимо собираясь с мыслями, налил себе в глиняную кружку из кувшина что-то пахнущее мёдом и травами. Заморышу почему-то вспомнилось, что во время болезни поили чем-то с похожим запахом. Ведун, возможно, заметив, как парень шевелит ноздрями, возможно, и без всякой связи с этим, подвинул к себе пустую кружку Заморыша и налил питьё и ему. Оно и на вкус оказалось, действительно, очень похожим на то, лечебное.

- И так, во-первых, кто тебе сказал, что никто в племени не знал, что Макошь от нас отреклась? Кому надо, все знали. А трезвонить всем и каждому, ясное дело, не стали. И так люди пострадали страшно, все кучу родни потеряли, родную землю оставили, от голода страдали… Не хватало их ещё и божьим гневом пугать. Меньше знаешь, спокойней спишь.

Во-вторых, с демоном – дело тёмное. Есть у меня подозрение, что его появление и для многих богов – большая неожиданность. Вроде бы, до недавнего времени спал этот демон беспробудным сном, только потихоньку болью подпитывался. Чтоб ты знал, питается он именно болью. Звериной, древесной, рыбной, но больше всего по нраву ему боль разумных существ. А поблизости из разумных, никого кроме нас, людей, нет. Но, мучая, на дружбу с мучимыми он не рассчитывает. Вот нам и удалось, подлечив деревья в священной роще, уничтожив вредителей, вырвать этот участок из под его контроля.

- И могучий демон ничего не заметил и не попробовал даже вам помешать? – удивился Заморыш, старавшийся внимательно вслушиваться в рассказ наставника, хотя в голове набатным звоном звучало: «Мамы больше нет! Мамы больше нет…»

- Разумное сомнение, - Ведун почесал бровь и подвигал губами – да, демон должен был бы почувствовать… Ха! Пожалуй, я знаю, почему он не отреагировал. В священной роще приносились жертвоприношения богам и гадания, в том числе на внутренностях животных. Так что боли отсюда шло к нему не меньше, а, скорее всего, даже больше, чем раньше. Молодец, умеешь думать. Так, бишь, о чем ты там ещё спрашивал? А, вспомнил, мыши-кровососы. Раз сова, не иначе, как посланная кем-то из богов, прогнала их до моего прихода, значит, они ничего, кроме тебя, висящего на дереве, не видели. Если кто явился в Священную рощу после того, как мы спрятались, порыскает тут, порыскает и убежит несолоно хлебавши.

«Если все родные погибли, то мстить за них мне. Мамочка! Я отомщу. Обязательно отомщу. Мне только подрасти и воинских умений набраться надо. Сейчас мне его не одолеть, уж очень он здоров и опытен в бою. Лучший воин среди славов за все времена. Жизнь положу, но научусь драться лучше. Я стану лучшим».

- Чего пригорюнился? О погибших родных вспомнил? Беда, конечно, страшная, да сейчас у нас с тобой дело поважнее есть. – И, не дав возможности возразить вскинувшемуся от таких слов Заморышу, придавил его словами: - А о лежащих заколдованными одноплеменниках, забыл? Кто, кроме нас с тобой их спасать от власти демона питающегося болью будет? А?

Заморыш вытаращился на Ведуна.

«Это как он собирается демона жуткого и воина непобедимого одолеть? Ох, правильно мне подумалось, не в порядке у него что-то с головой. Ох, не в порядке. Хотя, с другой стороны, а куда денешься? Не попытаться спасти одноплеменников, отомстить за родных… лучше и не жить совсем».

- Твои родные уже в вирии (4*), мы ничем их судьбу изменить не можем. А за соплеменников, по всем законам, божеским и человеческим, мы должны жизнь, если надо, отдать. Вот с таким настроем надо идти на божий суд. Иначе, беда. Боги трусов и рохлей не любят. А твоего дядю можно обвинить в чём угодно, но не в трусости или нерешительности. Давай-ка помолчим, подумаем, что можно сказать богам, что бы они решили дело в нашу пользу. Есть у меня плохое предчувствие, что на предстоящем суде нам придётся нелегко.

- А как же с переходом племени к поклонению демону? Если никто не захочет, так ведь и поклоняться не будет. Не захотят, и не будут!

Ведун печально как-то посмотрел на Заморыша, вздохнул, и, с грустью, если не с отчаяньем ответил: - Да их спрашивать будет. Для того они в сон-морок погружены, не будь в этом мире других богов, кроме Мокоши, давно уже своего нового бога бы все славили. Не хочу губы пачкать его именем. А кто бы мороку-внушению не поддался, того бы принесли новому божеству в жертву.

* * *

- Чего надулся, как мышь на крупу? Даже не возмущаешься.

- А чего возмущаться. Нет, видно, в мире справедливости. Если уж чуть ли не все светлые боги встали на сторону предателя, обрекли целое племя на муки мученические, то какой смыл возмущаться? Ни-ка-ко-го. Вот я и не возмущаюсь.

- Так уж и прямо нет справедливости? Вон сколько богов нас поддержало. Ещё немного и развоплотили бы твоего дядечку, ахнуть бы не успел.

- А… Какие боги нас поддержали, ты на это внимание обратил? Почти сплошь – тёмные. Или, сомнительные. Получается, мы все плохие, а предатель дядечка – хороший! – от возмущения Заморыш перешёл на крик и дал петуха, взвизгнув на последнем слове.

- Тёмные, сомнительные… главное, боги. А тёмными или светлыми мы, люди, их обзываем. По тому, что можем от них получить. Жаль, конечно, что меньше половины. Но отсрочку-то нам выторговали? А светлые боги на нас обиделись за применение запретных знаний. Да досадить своим тёмным собратьям им, наверное, хотелось. Тёмным-то появление нового тёмного – совсем не в радость.

- Но, наставник, как может светлая богиня отдавать своих подопечных, людей ей поклонявшихся, такому чудищу, как этот демон? Какая же она после этого, светлая? Да…

- Цыц! Боги, особенно некоторые, очень не любят хулу на себя. И могут за неё жестоко наказать.

- Подумаешь, наказать. Не боюсь я смерти. Всё равно, за четыре седьмицы, мне для поединка с дядей, ни сил, ни умения не набраться. А жить под этим демоном я сам не хочу. Да, даже, и не под демоном, но, зная, что всё племя попало к нему в рабство, а заправляет там предатель, убивший моих родных… не хочу. Так, что, не боюсь я божественного гнева.

- Цыц, я сказал! Есть ещё у нас шанс его одолеть. Неверный, призрачный, можно сказать, но есть.

- Какой шанс?! Ты что, всерьёз будешь утверждать, что я могу набраться сил и воинских умений для поединка с самым лучшим воином славов за всю их историю? А колдовство в поединке, за честностью которого будут наблюдать боги, не применишь.

- И не нужно нам колдовство. Ну, почти не нужно. За четыре седьмицы научиться драться на мечах, оно, конечно, мудрено. Про силу мышц и не говорю. А вот за четыре года, пожалуй, можно попробовать. А?

- При чём тут четыре года? В приговоре богов ведь ясно сказано, что поединок состоится через четыре седьмицы.

- В том-то и фокус, поединок состоится через четыре седьмицы, а ты можешь за это время прожить четыре года, да не здесь, а в другом мире.

- Каком другом мире? Откуда он возьмётся? Как я туда попаду? И кто меня там будет учить?

- Пошли-ка ко мне, в мой лесной домик. Такие вещи на ходу трудно объяснить да рассказать. Сядем там рядком, да поговорим ладком.

Услышав в устах наставника нехарактерные для него обороты речи, Заморыш поднял глаза и удивлённо захлопал ресницами, когда Ведун ему подмигнул.

«С горя с ума сошёл? Да, нет, вроде бы. Взгляд ясный, и… бодрый. Может… действительно, шанс на победу есть?» – от такой мысли, у совсем было приунывшего парня, дало сбой сердце. Кратковременный, к счастью. «А мигает, видно, потому, что не хочет говорить здесь. Но как можно превратить четыре седьмицы в четыре года? Да ещё без колдовства. Что-то тут не то.»

Не смотря на сомнения, Заморыш послушно пошёл за наставником. В сильном душевном волнении, но уже не в мировой скорби, которой предавался ещё несколько минут назад.

В доме Ведун, первым делом, тщательно закрыл дверь, зажёг много свечек, на взгляд парня, в явно излишнем количестве, затем достал пучок каких-то пахучих веток и начал обкуривать дымом всё помещение. Дым показался Заморышу не ядовитым, даже приятным для обоняния. От всех этих действий так и веяло колдовством, поэтому парень предпочёл помалкивать.

Однако, неядовитым дым был не для всех. В углу под лавкой кто-то от него закашлял и завыл. Взбаламутив облачко, туда занесённое, этот кто-то попытался оттуда вырваться, да не успел. Ведун, вероятно ждавший чего-то подобного, взмахнул левой рукой и проткнул неведомое существо тонкой деревянной штуковиной. То ли щепкой, то ли спицей. Оно жалобно всхлипнуло и замолкло. Не сомневавшийся в исходе своего броска, Ведун продолжил поиск и обнаружил ещё двух невидимых, но уязвимых для дыма и его метательных палочек, существ. Одно возле окна, наглухо затворенного, второе у порога, закрытой же двери. Их постигла та же, что и первое, судя по всему, печальная участь.

Не успокоившись на достигнутом, Ведун ещё раз обошёл всю комнату, но никаких существ в ней больше не обнаружил. Тогда он потушил, третий уже, веничек из душистых, нюхом Заморыша так и не опознанных, веток.

- Теперь и поговорить можно. Без чужих ушей. Нам они сейчас не нужны.

- А кто это был? Ну, те, кого ты поизничтожал.

- Не суть важно. Мелочь мелкопакостная. На большой вред, сама по себе не способная, но опасная способностью подслушивать и подглядывать для своих хозяев. Первую, ясно дело, прислал хозяин этих мест, вторую, пожалуй, наша прежняя покровительница, а вот третью… сразу и не скажу.

- Зачем Мокоши подслуха присылать? Она же от нас отказалась. Ты не ошибаешься?

- Ну, печатей их хозяев на этой гадости, ясно дело, не стояло, но вряд ли я ошибаюсь. Отказаться-то, конечно, отказалась, да интереса не потеряла. Впрочем, ну их. У нас с тобой времени осталась мало, а обговорить надо многое.

- Это как четыре седьмицы в четыре года превратить?

- Да. Только, честно говоря, не в четыре, а только в три. Про четыре я нарочно там сказал. Если нас вздумают подстерегать, пусть караулят в другом месте.

- Ничего не понял, какое…

- Раз не понимаешь, то слушай своего наставника ВНИМАТЕЛЬНО. Не завтрашнюю рыбалку обсуждаем, о ВАЖНОМ, судьбоносном для всего племени деле, говорим!

Заморыш послушно замолк. Однако, некоторое время, помолчал и Ведун. Хмурясь пожамкал губами, почесал ногтем висок, глядя куда-то внутрь себя. Потом посмотрел, очень серьёзно, на Заморыша. Глаза в глаза.

- Понимаешь, мальчик… - Заморыш от этого обращения поморщился. «Ну, вот, призывает спасать всё племя, как великого богатыря-поединщика, а обращается как к ребёнку маленькому…»

- Не морщься, так получилось, что право зваться воином получишь не после испытания на священном дереве, а в священном круге. Если одолеешь в поединке ворога лютого. Не я это выдумал, боги приговорили. А вот как некоторых богов, нам враждебных, обмануть, мы с тобой сейчас поговорим.

Ведун опять сделал паузу, нелегкое, видно, дело, обманывать богов.

- Не зная того, в непростое место мы всем племенем забрались. Когда-то, давным-давно, сюда железная гора с неба упала, вместе с летевшим на ней демоном. Ну, какого демона он, этот проклятый демон, вздумал по небу летать, не знаю. Но, вот, от падения этой горы большая беда случилась. Да… очень большая. Такой ба-бах от столкновения этого случился, что воздушной волной всё живое от Железного хребта до Туманных гор изничтожило.

- Как, всё живое? Всё-всё?

- Ну, может, кто в норе или, овраге там, спрятавшись, уцелел, но почти все, большие и малые, звери и птицы, сгинули. Нда… А вокруг места падения кольцевые горы образовались. И такие страшные силы здесь высвободились, что само пространство прохудилось. Появились дыры, через которые можно в другие миры пролезть. Если знаешь где. А бывает, и нечаянно, значит… Помнишь, исчез в прошлом году шалопутный …?

- Как не помнить. Тогда, по весне, его жёны большой шум подняли, сколько людей его искало. И всё без толку. Под лёд, говорили, наверное, провалился, или, может, к демону на обед попал?

- К демону, само собой, бедолаги попадали, но другие. Не … А его занесло через дыру в другой мир. Где он, прожив там почти двадцать лет, сильно набедокурил и назад прибежал. Поймав под конец, стрелу в спину.

- Постой, постой. Каких это, двадцать лет? Он же в прошлом году пропал. Откуда, двадцать лет?

- Да в том-то и дело, что время в том мире много быстрее движется. У нас четыре седьмицы, у них три года. Даже немного больше трёх лет. Я попытался Барра расспросить про то, как это может быть, но ничего из его объяснений не понял. Здесь не обязательно знать, как это устроено. Важно знать, как пользоваться. В общем, живут там люди, такие же, как здесь. Зверьё, правда, частью такое, частью, совсем другое. Ну, да демон с ним, зверьём. Главное, за четыре седьмицы здесь, ты там проживёшь три года и сможешь и сил поднабраться, и мечом научиться махать.

- Да кто же меня там будет учить бою на мечах? С какой стати?

- Правильно мыслишь. Просто так, никто не будет. Да нам Барр решил помочь, спасибо ему великое. Он в твою пустую голову, знание ихнего языка вложит. И ещё, кое-чем тебя наделит, кой чему научит.

«Таки не простил Барр Вратислава. Хорошая новость.»

- А если дядечка не станет ждать божьего суда, перехватит нас возле твоего дома и задавит как слепых котят?

- Этого можешь не опасаться. Ему его же новый хозяин не позволит. Его и так с большим трудом другие боги признали, а уж если он наплюёт на решение совета богов, ему здесь не жить. Развоплотить и бога можно. А одному против всех никому не выстоять.

- А когда и как Барр меня учить их языку будет?

- Скоро. Во сне, в смысле, ты будешь спать, а он, будет наполнять, твою пустую голову.

- Ты чего дразнишься! Пустую голову, пустую голову… И совсем моя голова не пустая.

- Не пустая, ладно. Сплошь цельная кость. Да не дёргайся, и я тоже волнуюсь, вот и шучу. Уж очень всё на тонкой ниточке повисло. Всё теперь от тебя будет зависеть. Помни об этом там. Неявка на бой равнозначна признанию поражения.

- Да как же об этом можно забыть!

- За три года, в другом мире, где и боги не ведают, что может случиться… всё может быть. Но людях ждущих твоей помощи, о погубленных родных, ты забывать не имеешь права. Ни в коем случае.

- Да ты что! Д я… клянусь…

- Лучше не клянись, а помни. А пока давай подкрепимся, потом есть некогда будет, а силы нам обоим понадобятся. Скоро сюда Барр явится.

- Что, сам Барр и прямо сюда?

- Да, сам Барр и прямо сюда. Вот на, ешь побыстрее.

* * *

В воду вошёл Заморыш. Мальчик, так и не получивший взрослое имя. Парень, единственный из всего его поколения, не знавший ещё женских ласк. Мужчина, бросивший вызов самому сильному из бойцов, родившихся когда-либо среди славов. Лужич, принявший на свои плечи бремя спасения своего племени. Человек, готовый поменять свою жизнь на жизнь родных и близких.

На остров вышел Слав Лужич. Именно он и прошёл через портал в другой мир.

нави* - Навь – царство мёртвых у славов.

Вампиры** - Не имеют отношения к людям. Обычные кровососущие, точнее, кроволижущие млекопитающие, подобные существующим и в нашем мире. Что не делает их менее опасными для жизни их жертв.

туесок*** - В племени умели делать и водонепроницаемую посуду из луба. поданный Ведуном был грубым подобием фляжки.

Вирий (4*) – Рай.