Был вечер. Солнце тщетно пыталось спрятаться в кипучей листве яблонь - то здесь, то там непослушные лучи прорывали ходы меж ветвей, оставляя теплые следы на веранде, крыльце, дорожке между деревьями. Разомлевший за день пес Булька дремал в тени дома, иногда тревожно взвизгивал во сне, перебирал мощными пыльными лапами, дергал мохнатыми ушами. Вероятно, ему снился какой-то бойкий дворняжий скандал.

- А давайте чай попьем на веранде? - из прохладных глубин дома послышался глуховатый женский голос.

Видимо, идею одобрили и уже через несколько минут по дощатому полу зашлепали босыми ногами, защелкали старыми сандалями с обрезанными ремешками, зашаркали войлочными подошвами тапочек.

Тяжелый старый стол перетащили поближе к краю веранды, застелили сероватой скатертью. По кромке ее еще сохранились остатки стариной вышивки: оранжеватые, бывшие когда-то ярко-красными, ягоды рябины мешались в стального цвета листьях. Над столом привесили абажур, обтянутый плотной белой бумагой. Когда зажгут свет по стенам веранды понесутся, играя, тени проволочных мотыльков и стрекоз. Такие абажуры делала Аня - самая младшая представительница многочисленного семейства Акинеевых, которое, гомоня, рассаживалось сейчас пить чай.

Стол был уставлен посудой всех возможных калибров: малюсенькие белые блюдечки для варенья и меда, конфетницы, сухарницы, полные душистых самодельных печений и домашних ревеневых конфет, блюдо с лоснящимися, горячими пирожками, несколько небольших тарелочек с печеными яблоками, посыпанными где сахарной пудрой, где корицей. Венчали это великолепие четыре разномастных чайника - в них томились, духовито пошваркивая паром из-под крышек, всевозможные чаи.

За перилами веранды прело лето. Солнце почти уже село и воздух в саду сделался золотисто-розовым. Бульку стали одолевать мошки. В беспомощной злобе поклацав на них зубами, он зевнул и лениво переместился из своего угла на нижнюю ступеньку крыльца, устроив голову на верхней. "Положил зубы на полку," - обязательно заметит кто-нибудь и бросит Бульке кусочек булки с медом или вареньем. Когда пес был моложе, ловил сласти на лету. Сейчас же он, не поднимая головы, одними глазами проследит куда упал предназначенный ему ломоть. Потом степенно подойдет, поваляет его носом в пыли, осторожно возьмет передними зубами в рот и интеллигентно сжует, всем своим видом показывая, что есть в общем-то не хочет, но из уважения к присутствующим, для того, чтобы составить им компанию, угощение слопает не без удовольствия.

Дедушка попросил налить ему черного чая и устроился в покойном кресле, стоящем несколько поодаль от стола, почитать газету. Аня шлепнула в чашку ломтик лимона, со звоном размешала сахар. Дедушка, полистывая газету, отхлебнул, крякнул: "Ух, хорош!", довольно улыбнулся внучке. Бабушки между тем делились дневными новостями. Отец рассказывал, как принимал сегодня вступительные экзамены - он был доцент кафедры с каким-то мудреным названием, повторить которое могла только мать - она тоже преподавала в этом же институте. Старший брат Ани Вадим приехал из города полчаса назад. Еще не успев переодеться в домашнее, лишь сняв галстук, он казался самым взрослым, самым мудрым - такой у него был солидный вид. В беседе старший брат участия не принимал, только изредка всезнающе усмехался из-за чашки. Вадим служил каким-то супер-менеджером, у него в подчинении был не один десяток человек. Он умел дать почувствовать окружающим, что за ними наблюдают, но пока предоставляют возможность потешиться, потому что его - главного - этот кукольный театр развлекает и даже слегка веселит.

Аня пила мятный чай. Аромат его смешивался с запахом вечерних цветов, летней пыли, нагретого воздуха. Солнце окончательно скрылось, стало прохладно. Одна из бабушек хвалилась старой шалью, которую она недавно откопала в шкафу, в который никто не заглядывал уже лет тридцать.

- Открываю дверцы, а она там лежит. Еще моя мать вязала. И вы посмотрите - какой цвет! А теплая какая... Катя, я дам тебе поносить, если будешь себя хорошо вести... - притворно назидательным тоном обратилась бабуля к другой бабуле. Баба Катя довольно смеялась в руку. Мать отца и мать мамы были лучшими подругами, а не просто случайно породнившимися женщинами. Прожив некоторое время вместе, они даже стали слегка похожи друг на друга: одинаковые серебристо-легкие, как зола, старушки.

Анюта подыгрывала бабушкиному восторгу. Она щупала, мяла, просила примерить эту чудо-шаль. Бабушка шутливо отталкивала ее, со смехом кричала: "Я первая ее нашла!". Аня канючила, не сдавалась. Отец неподдельно восхищался.

- Мам, а тебе идет такой цвет. И как ты только раньше ее не обнаружила?.. Вы ж тут все облазили с Катериной Владимировной, когда здесь поселились, я же помню.

Мать, улыбаясь, деловито обсматривала шаль - не надо ли подлатать. Все семейство с наслаждением купалось в этом вечере, в теплом воздухе, во всеобщей доброжелательности друг к другу. Все было таким обыкновенным и таким естественным проявлением человечности. Даже Булька казался близким родственником - слегка заросшим, неухоженным старичком.

Вадим пересел на крыльцо, закурил. Дым от сигареты потянулся в сад. Пес дрогнул ухом, по-пластунски перебрался к нему поближе, уложил голову на колени. Аня, выцепив мимоходом со стола пирожок, подсела к нему.

- Ну, как день прошел? Устал? - спросила сестра, надкусывая булочку и вдыхая ртом ягодный дух еще теплого ее нутра.

- Да так. Как обычно. - Вадим смотрел в сад. Серые с мохнатой изнанкой листья яблонь на фоне сине-фиолетового неба казались бумажными. За спиной слышался смех семейства. Дедушка требовал подать ему конфету, а бабушки весело возражали, что в этом доме конфету надо заработать: спеть чего-нибудь, ну, или петухом прокричать. Дед шутливо кукарекал. Бабушки возражали ему, дескать, не натурально, давай, тренируйся...

- А ты чем занималась? Абажуры клеила?

- Да нет, надоели абажуры. - Аня спокойно жевала пирожок. - Вкусно. - как бы между делом добавила она.

- Ань.

- У?

- Не скучно тебе дома-то сидеть? Устроилась бы на работу... - Вадиму показалось, что пришла пора серьезно поговорить с сестрой.

- А куда?

- Ну, хочешь я тебя к себе устрою?

- Не-а, не хочу. Я ж пять месяцев проработаю и уйду, - ты ведь меня знаешь. - Аня проговаривала слова безмятежно, словно не о себе. - Зачем тебе это?

- Да поражаюсь просто. Молодая, умная и дома сидишь. Неужели тебе с бабками интересно? Неужто ничего добиться в жизни не хочешь?

- Ой, Вадь. Ну я же тебе уже сто раз тебе объясняла. Неинтересно мне карьеру делать, вообще любое однонаправленное действие не интересно.

Помолчали. В саду оглушительно шелестели кузнечики. Тоже наверно рассказывали друг другу, как провели день, шепеляво и взахлеб.

- Ну, семью заведи. Что ты зря жизнь-то проводишь? - Вадим уже устал от попыток сделать из нее человека, говорил неубедительно, тускло.

- Да я и так себя неплохо чувствую. Понимаешь, мне сейчас комфортно и я стараюсь этим состоянием насладиться. Когда оно уйдет - буду думать, что можно изменить, чтобы повернуть в лучшую сторону. - девушка лениво потянулась за новообретенной шалью, уютно в нее закуталась. Обернувшись, подмигнула отцу. Он протянул ей печеньице.

- Не поздно бы...

Шум на веранде не умолкал. Луна в своем одиночестве завистливо наблюдала за Акинеевыми: дедушка учил Аню танцевать танго, Вадим с отцом играли в шахматы, женщины болтали про рыбу и новую кастрюлю. Кто-то громко предлагал завтра сходить всем вместе в кино. Внезапно на крыльце соткался из темноты молодой человек. Бабушки восторженным хором заголосили: "Ой, кто ж это пришел! Семен!", Аня кинулась обнимать брата.

- Давно ты у нас не был, Сеня. Голодный?

Радостно всем кивая, Семен здоровался с мужчинами одной рукой, другой обнимал маму, сестру, бабушек. Когда шквал ликования прошел, Аня потащила его на кухню, кормить. В темной комнате он вдруг остановился и вытащил из-за пазухи что-то свернутое в тугую трубочку.

- Ань, я тут еще стихов написал. Почитаешь?

- Почитаю, конечно. Пойдем, ты поешь, а я тем временем почитаю.

- Только никому не говори пока, хорошо.

- Как обычно... - Аня лукаво улыбнулась. - А те, что в прошлый раз приносил, не опубликовал еще?

Не замечая иронии, Семен серьезно протянул ей тетрадку.

- Я решил их не публиковать. Я из них песни сделаю...

В полутемной кухне молодой человек с удовольствием ужинал остывшей картошкой, заедая ее янтарного цвета рыбой с малосольными огурцами, щедро осыпанными укропом. Его сестра молча склонилась над его стихами, иногда постукивая в такт ногой под столом, иногда непонимающе хмуря брови. С веранды доносилась музыка - кажется, одна из бабушек пела какой-то романс под аккомпанемент старенького, едва дышащего, пианино. Тихое облако спокойного счастья обволакивало старый семейный дом.