Нас утро встречает прохладой …я нажал на кнопку звонка и внутренне зажмурился: по идее отец должен мне врезать сразу, хорошо бы устоять на ногах! Черт! Что я говорю?! Он же никогда не бил меня, с чего это я решил, что он мне врежет? И откуда эта готовность положить голову на плаху добровольно? Было уже за полночь. Дверь распахнулась и… мама с сестрой повисли у меня не шее. Отец хмурился рядом, но по глазам я видел, что застенка миновал. Вода в ванне стала грязно-бурового цвета, я поменял её дважды и, уже потом, отмокая в теплой, чистой прозрачности, отдирая с лица коросту с грязью и кровью, лихорадочно-спокойно соображал: «ну вот, спасибо, что не убили, а надо бы… Но это всё цветочки, Лёха! ягодки будут завтра! Хорошо бы не просыпаться… никогда…»
А за неделю до этого мы сидели с Амбалом на задней парте на ГрОбе и кляли эту ненавистную школу, недоумков-учителей, обязательные линейки по утрам. Серая мышиная форма. Домашние задания. Невыученные уроки. «Дневник на стол! Садись! Два!»
За окном была весна, а у 10-го Б сдвоенная пара по гражданской обороне. ГрОб. Ядерный удар! Вышка слева, вспашка справа. Нервно-паралитический газ. Всё, кранты! Ползи на кладбище. Вот уж действительно гроб! Никуда от этой бомбы не денешься, чего тут сказки-то рассказывать?
Гробовщик тоскливо дул в свою дуду, его никто не слушал, каждый занимался своим делом. Девчонки красились, щебетали друг другу последние новости. В углу, под портретом Чернышевского, играли в шахматы, кто-то дремал, кто-то скатывал домашнее задание. Мне было лень даже списывать. Двоек по точным наукам было столько, что становилось страшно за свое светлое будущее. Иногда эти двойки даже снились. Однажды такая тварь приползла ко мне на подушку. В черном изогнутом клюве она держала голову нашей математички.
Мой дневник пестрел замечаниями родителям: «Примите меры! Ваш сын не желает учиться!». Учиться, действительно, не хотелось. Для себя я уже решил, что институт подождет, поступать не буду - в армию! Обидно, конечно, но делать нечего, надо реально смотреть на вещи. Журфак мне не светит, это ясно, помимо бешеного конкурса еще две публикации нужны – а где их взять-то, эти публикации? В стенгазету написать? Про то, какой я примерный ученик? Есть еще горный и гидрометеорологический. Вроде бы интересно, но..! Опять физика и математика! Это без меня, ребята. Пойду в армию, а там видно будет… Я, может, французский, наконец, осилю! А что? Два года, большой срок. Поднапрягусь – и вперед! Потом и поступлю… может быть. А вот сейчас надо эту чертову школу закончить! Экзамены! Придумал же кто-то. Ну, русскийлитератураистория – это все сдам, francais - тоже что-нибудь скажу, а вот химия, алгебра и прочее тряхомудье… брр! Страшно подумать!
По понедельникам утром я, ответственный за политинформацию, сообщал о последних новостях страны. Школа, замирая от счастья, узнавала о миллионных надоях молока, о полных закромах родины, о полетах в космос и дальше. Слушали все – от первого класса до десятого. Этим первоклашкам еще бы в куклы играть, а тут политика какая-то непонятная. Ну, а нас, созревающих самцов, больше интересовали формы наших соседок по парте, нежели политическая информация. Почему-то в десятом нас в приказном порядке рассадили по схеме мальчик с девочкой: это, чтобы вы не отвлекались! Нормальная логика. Я тайно пялился на коленки своей соседки. И как тут учиться? На доску что-ли смотреть? Девчонки одевались очень лаконично. Мини-юбка, комсомольский значок, да бантик в волосах – вот и вся одежда. Ну, платье школьное, конечно. Но из-за белых колготок его как-то не было видно – белые колготки затмевали все. Мода была такая. Остальное дорисовывало воображение. Время мини. Юбки, не успев начаться, тут же заканчивались. Потом ноги и всё остальное. Я сидел с Иркой Бравиковой. У нее все было на месте. Особенно грудь. Это было что-то! Вопрос бюста волновал меня всегда…
Новости страны заканчивались маршем юных нахимовцев. Потом следовала секундная тишина и, после зловещей музыкальной паузы – это было вступление к песне «Бухенвальдский набат» - начиналось «В мире капитализма». Все это придумала директриса. А поначалу было не так. Когда я готовил свою первую передачу, друзья-одноклассники, гнусно ухмыляясь, давали мудрые советы: «Лехан, назови Капиталистические джунгли или Трущобы и дворцы» - изощрялся Толик Притыкин. «А еще лучше – В мире чистогана!» - не отставал от него Виталька Иванов. « Долой капиталистических хищников!» - замыкал дискуссию Амбал. - Да ну вас, умники! Никакого полета творческой мысли! Никакой фантазии! Все это есть в газетах! А вот что-нибудь свое, оригинальное! - А чего там оригинального? Капитализм он и есть капитализм, так и назови –« Капитализм, как он есть», - поставил точку Лешка Попов. - А что? Ничего. Может ты и прав.
И я пошел к директрисе. Она не одобрила нашего творчества: - Назовем - «В мире капитализма», просто и ясно. А первая часть –«Новости страны». Идите, Алеша. В понедельник зайдите ко мне пораньше, я должна посмотреть то, что вы будете читать. И – напоминаю еще раз: не забудьте включить материал о Никарагуа, там сейчас очень неспокойно. Кстати, вам не мешало бы подстричься.
Музыку я записал заранее. Между блоками новостей должны были звучать короткие музыкальные отрывки – Чайковский, Рахманинов, немножко эстрады, конечно же, советской. А вот что вставить перед Миром капитализма? Ни «Песняры», ни Магомаев тут не подходят! Может Верди? Или Григ? Тоже ведь капитализм. Нет, надо кого-то их современных. А кто? Я и не знаю никого. Да что я думаю-то? Beatles! Вот что надо ставить! Не советские? – Не советские! Капиталисты? – Капиталисты! Ну что еще? Да ничего! A Hard Days Night? Йе-еес! «Вечер трудного дня»! Работал чувак целый день, устал, надо, говорит, отдохнуть с тобой, милая. Ну и нормально, как у нас – сначала все работают, потом отдыхают - выходной день. И прогнать надо, пожалуй, целый куплет. А закончит передачу Back in URSSR! Это идея, вперед!
В следующий понедельник битлы еще не успели допеть о возвращении в СССР, как в радиорубку кто-то стал ломиться. - Кто? Чего надо? - Лех, это я, тебя Мария зовет. Срочно. Я открыл дверь. Андрюха Соколов, дежурный по школе, как-то ехидно улыбался. Наш класс сегодня дежурил, мне тоже нужно было заступать в столовую, где мы с ребятами собирались пошустрить по закромам кухни. - Ну и чего ей надо? - А ты не догадываешься? Я сижу в раздевалке, слушаю твой музон, балдею, а сам думаю – когда она его расстреливать начнет? На втором куплете вылетает из кабинета: «Срочно ко мне его!». Кстати, в класс зайди, она сказала - с вещами! Где-то я это слышал: «с вещами»?
Я приоткрыл дверь в кабинет директрисы: - Можно? - Заходи! Встань сюда! – голос звенел стальными переливами. Прямо, как на демонстрации! – Ученик 10-го Б класса Алексей Догадаев, что вы себе позволяете?! Я вас спрашиваю! Что вы. Себе позволяете?! - Марисанна, а что…. - Молчать! Вас никто не спрашивает! Вам доверено проведение политинформации! То есть – политической информации! По-ли-тической! И что за музыку ты включил? Как ты мог додуматься заставить всю школу слушать этот заокеанский джаз?! - Вообще-то, не заокеанский и, потом, на школьных вечерах мы же всегда… - Не спорь со мной! Ты, что, думаешь, я не знаю откуда эти магнитофонные записи?! Ты что, меня за дурочку принимаешь?! В радиопередаче ты должен показать каков он - мир капитализма! Ты должен наглядно продемонстрировать разницу между двумя системами - социалистической и капиталистической! И что делаешь ты? Словно насмехаясь над нашими славными достижениями, ты заставляешь слушать всю, я подчеркиваю – всю школу, этих разнузданных псевдо-музыкантов! В кабинет вошла биологичка, наша классная. По следу, что-ли, нашла? Или уже стукнули? - Вот, Людмила Тимофеевна, очень хорошо, что зашли. Поговорите, пожалуйста, с вашим учеником по поводу его, так сказать, выступления. Заодно, думаю, надо бы пригласить родителей в школу. Им опять есть, что рассказать! А вы, Догадаев, сейчас отправляйтесь домой – сегодня я отстраняю вас от уроков, а завтра придешь в школу подстриженным! Мы вышли в коридор. - Леша, ну ты, что, вообще? Ну и зачем ты это сделал? Только не говори, что не понимаешь? Опять вызов, да? И кому? Ты сейчас должен сидеть ниже травы после этого случая в колхозе. Тебе надо об окончании школы думать, понимаешь? Сдашь экзамены и слушай битлов хоть с утра до ночи! Людмилу мы любили. Она была молодая и симпатичная. Мне она вообще нравилась – ножки, туфельки, свитера носила такие облегающие. И очки ей очень шли. Я всегда думал: когда она с мужем спать идет – снимает очки или нет? - Но Вы ведь не против такой музыки, Вам нравится – я знаю! - Да, нравится, конечно. Но не об этом речь. Не надо гусей дразнить, Алексей. Думай все-таки, прежде чем сделать что-либо подобное. Ида-ка ты сейчас, переделай этот свой Мир капитализма… - Хорошо, Людмил-Тимофеевна, я поставлю старинную шотландскую песню Налей полней бокалы… - Ой, Догадаев, иди давай, убью! Она уже улыбалась. Я увернулся от ложного удара журналом по затылку и пошел переделывать мир капитализма. Капитализм! Вот еще выдумали. Кто его видел-то, капитализм этот? Конечно, там страшно. В Центральном парке Нью-Йорка убивают каждый день – читал, знаю. Нет доллара – получи пулю в лоб! Оружие – на каждом шагу продается! Так пишут в газетах, а газетам я верил. Как не верить – напечатано ведь! Но получалась странная штука: газеты читать – там страшно, а вот если посмотреть фильм какой-нибудь заграничный – никаких страхов, сплошная красота. Дмитрий Васильевич рассказывал, что живут там, в общем-то, неплохо. Мой дядька часто бывал за границей - симпозиумы, конгрессы, с коллегами встречался. Дмитрий Васильевич – дядя Дима, муж маминой сестры. Он занимался ядерной физикой, работал в жутко закрытом институте на Украине. Каждый год, один из летних месяцев наша семья проводила в Пятихатках пiд Харькiвiм, где жили наши родственники. В академическом городке все были знакомы, общались помимо работы, дружили семьями, ходили друг к другу в гости. После очередной поездки заграницу, у возвратившегося «оттуда» собирались близкие друзья. Приглашали и нас, гостей из Ленинграда. Стрекотал кинопроектор, на белой стене мелькали фантастические кадры: Женева, Брюссель, Стокгольм… Открытые кафе на улицах, за столиками читают газеты, там вон целуются… … это на озере, видите, лебеди не боятся совершенно, можно кормить.., а здесь по всей улице цветами торгуют… … а там – художники.., да, тоже вся улица, можно купить, свой портрет заказать…, да нет, не дорого, в пределах разумного… … что? нет, это докеры, грузчики портовые, перерыв обеденный, кто-то остается – видишь, термосы достают, бутерброды… а эти – по домам! машины? так свои автомобили, сел и поехал…
Ну, не знаю. И верилось и не верилось. Как это – рабочий, работяга, грузчик в порту – на своей машине?! А голод? Пишут же, что голодающих в Америке полно, вон негритята какие худущие! А эти, денежные мешки, что делают! ну как это возможно: вылить тонны молока в реку? Или выбросить на свалку вагон апельсинов? Ведь все это можно раздать голодающим! Или - безработица! Потерял работу – лезь на небоскреб и шагай вниз! А у нас – требуются, требуются… Любой завод – всё требуются. Токари, слесари, фрезеровщики, револьверщики… что за специальность такая? Сразу виделся ковбой в кожаных штанах с двумя кольтам… прядильщицы, мотальщицы… Непонятно, что делают эти револьверщики? Ну, ткачихи ткут, это ясно, прядильщицы – прядут, мотальщицы – мотают, а эти? Револьверят? Иногда смотрели диапозитивы. Слово «слайд» тогда еще не вошло в словарь богатого русского языка. Говорили: «посмотрим картинки!». Картинки эти были цветными. И цвета какие-то необыкновенные! Венеция… Лондон… Hotel… швейцар в цилиндре, автомобили фантастических очертаний… - Дядя Дим, а это кто? - …это мы на конгрессе в Женеве… - …мужчина этот, с которым вы разговариваете… - Это профессор из Массачусетского Университета, толковый, кстати, мужик… Толковый профессор был в джинсах. Меня поразило больше всего именно это. Не то, что он без галстука на конгрессе, как, впрочем, и многие; не то, что прическа у него была супермодная – волосы до плеч, а то, что этот американский старик был в джинсах, протертых на коленях! Это было выше моего понимания.
Годам, где-то к 14, политика стала вползать и в мою жизнь. Как же так? У них там все за деньги! Это плохо. У нас - все бесплатно! Это хорошо. Но что-то не стыковывалось. В газетах и по радио одно, а в кино «Шербургские зонтики» - красиво и что-то не видно голодающих и этих, с плакатами во всю спину «Ищу работу». Отец говорил: «Ты видишь, там все прогнило насквозь, там человек человеку –волк! Там – голод! нищета! там негров преследуют!..» . Да, думал я, хорошо, что я здесь, газету как ни посмотришь – негров линчуют, ку-клукс-клан! Пап, - говорю, ну а как же этот фильм «Мужчина и женщина», мы же вместе ходили… там.. ну.. как-то все не так, как пишут, и вообще – красивые улицы, одеты все красиво… - Вот-вот, красиво! Алеша! Это все пропаганда! И вот ты, кстати, думая, что там все так хорошо, льешь воду на мельницу американского империализма! Им только этого и надо! Тебя скосила автоматная очередь из-за океана! Ты, что, думаешь, твои длинные волосы – просто так? Твои подражания этим битлакам, этим уродам, что - просто так? Нет, сын, это куда более серьезно, это все оттуда тянется, так вот и растлевают вас, молодых.. - Пап, но почему уродам? Где ты видишь уродов? - А что, по твоему, люди с такими прическами могут что-то иное, кроме, как бренчать на гитарах?! - Они не бренчат! Они – играют! Это – музыканты! и потом - это же только музыка - и хорошая музыка, и мне эта музыка нравится. - А в Бухенвальде, между прочим, людей сжигали под музыку!.. - Ну что ты такое говоришь?! Как можно сравнивать? Так можно вообще, черт знает до чего, договориться! В основном подобные споры начинались после просмотра моего дневника: двойки, замечания учителей, моя неуспеваемость перерастали в политику – я расшатывал устои социализма. - A как же, Алеша? A ты как думаешь: если ты не закончишь школу и не поступишь в институт - ты не сможешь стать полноправным членом общества! Что, всю жизнь слоняться по подворотням с гитарой? С такими же, как ты, раздолбаями? - Значит, если не институт, если просто рабочий – не полноправный член, да? Я, может, и не буду поступать, пойду на стройку или куда-нибудь в тайгу, на Север уеду..! - Ну-ну, давай-давай! Тебя так прямо там и ждут! Научись сначала что-нибудь своими руками делать! «В тайгу, на Север!» - ишь ты, какой самостоятельный! Заработай сначала хоть копейку, профессор!
Он всегда вспоминал мне «профессора». В каком-то младшем классе после двойки по математике я запальчиво брякнул: «Подумаешь – двойка! Я, может, еще профессором стану!». Вот он и напоминал мне каждый раз…
В общем – тоска! В школе мрак сплошной, со всех сторон окружили, дома - чуть что: «сиди дома! никуда не пойдешь!», на улице – «Партия – наш рулевой!». Ни кафе на улицах, ни лебедей в прудах, ни швейцаров в цилиндрах. Как жить-то?
* * *
И вот сидим мы с Амбалом и думаем: а что бы такое сотворить!? Сотворить, начудить - чтобы все вздрогнули! Надоело всё! На-до-е-ло! Что? Что придумать? - А давай из дома свалим, чтоб нас долго искали! Куда? А хрен его знает куда! Там придумаем… Ну, куда-нибудь на юг, где тепло, Грузия или Таджикистан какой-нибудь, найдем где подработать можно. А что? В колхозе или… черт его знает, там же виноградники, поля и прочие пастбища. А хлопок? Его ведь тоже собирать надо! - Ну ты даешь! Эти сборы все по осени. - Ну и ладно, до осени продержимся, будем амбары строить и арыки рыть. Или метро, например, в Туркмении. А еще можно учителем в школу – чурок ведь тоже надо грамоте обучать. - Ага. Особенно французский им нужен. - Зачем французский? Для них русский – иностранный, вот я и займусь. - Ну вот видишь, все и решили, Лехан. Ты будешь русский и литературу, а я… А я, наверное, гражданскую оборону, очень я хорошо предмет этот знаю. Он напялил на себя противогаз с оторванным шлангом и загудел оттуда утробным голосом. Толян с Виталькой – они сидели впереди – уже давно тихо ржали, слушая наши бредни. - Толик, ты с нами? Тогда с математикой в Средней Азии порядок. Линейку не забудь логарифмическую! - Виталь, ты физику? Пару лампочек Ильича прихвати с законом Ома… - Придеться из бабцов кого-нибудь брать: домоводство вести, паранджу вышивать крестиком… - Ну-ну, как бы они вам там звездочки ятаганами не вышили в некоторых местах! Мы шутили и дурачились. Я поглядывал на Вовку и видел, что шутки шутками, но настроен он вполне серьезно. Ну а что? может действительно послать все подальше? Рискнуть? Он, наконец, посмотрел на меня в упор: «Леха! Так как? Ты идешь? Или – нет?». Зазвенела перемена и мы рванули.
Когда выскочили из дверей школы, чтобы разбежаться по домам и прихватить что-нибудь в дорогу, «всё стало вокруг голубым и зеленым» - а ведь это серьезно! Мы ведь решили! И, что, назад дороги нет..? … почему – нет? Откажись, скажи, что передумал, что, мол, ну и так далее…
Черт! Ну как специально! Я забыл ключи от квартиры! Мама работала в школе недалеко от дома – ну, что ж, думаю, вот и попрощаюсь. Пришел. Двери в класс стеклянные – увидела, конечно же, не обрадовалась – от урока отрываю. - Что, Алеша, в чем дело? - Лицо – каменное. - Мам, я ключи дома оставил, а мне дневник нужен… Когда ученика посылают домой за дневником, забытым дома, ясное дело не для того, чтобы поставить пятерку. Мама это тоже хорошо знала. - Держи. Ладно. Дома поговорим. - До свиданья, мама… Что-то промелькнуло в её глазах. А может в моих…? … да пропади всё пропадом!
Я влетел в квартиру и с размаху грохнул портфель об пол: «Ну что, допрыгался? И что теперь делать? Налей полней бокалы? Или – Отговорила роща золотая? Если я сейчас не решусь, то не решусь никогда! Ну давай, думай! Страшно, да?» Телефон зазвонил, как залаял. Будто бешеный пес сорвался с цепи. Кто? Какого черта? Только бы не отец… - Леха, ну что? Ты где? Идешь-нет? - Да-да.., сейчас.., уже выхожу, сейчас буду! Ну вот и ладно, вот и хорошо! Спасибо тебе, Вовка! Если б ты не позвонил…… Я двинулся на кухню собрать что-нибудь из еды. Так, брикеты: суп гороховый.., кисель… не, кисель не надо… каша перловая, пшено - это пойдет… кильки в томате… ливерная колбаса. Ладно, хватит, хлеба вот еще полбуханки… спички… соль… Ну что ещё? Всё? Носки, свитер… Да, надо что-то написать… Я смотрел на чистый тетрадный лист, карандаш дрожал в руке. Лист смотрел на меня. Что писать-то? В голову лезла какая-то чертовщина: Мцыри… объем цилиндра… Тихий Дон… логарифмы… Нет так нельзя! надо уходить, а то свихнусь точно! Планы партии – планы народа! Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи! Да что ж это такое?! Да отстаньте вы все от меня! Где эта бумажка? «Я ухожу. В школе всё равно не учусь. Я» Ну, вот и всё. Я захлопнул за собой дверь.
Когда я пришел к Амбалу, он вовсю занимался рыбалкой. Дома у них был большой аквариум, где, помимо рыбок и водорослей, на дне спали десятка полтора «мерзавчиков» с коньяками различных наименований – подарки его отцу. Наивный папа полагал, что все они девственно-нетронутые, однако, Вова уже выхлебал половину, заполнив пустые крепким чаем. Сейчас же он сосредоточенно выискивал невыпитые, переливал их в кружку и нагло ставил пустые бутылочки по периметру аквариума. - Ну что, ты как? Нормально? - Поехали, Амбал, давай скорее свалим отсюда, а то… - Идем-идем, только сначала выпьем! За успех нашего безнадежного дела! Ур-ра! Он разлил по стаканам тайны аквариума, мы стукнулись донышками: За удачу! «Жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни». Мы вышли на улицу. Весна, тепло. Апрельское солнце улыбается. На перекрестке звякнул трамвай, жизнь, в общем-то, продолжалась. Никому не было никакого дела до нас, никто не спрашивал куда мы направляемся. Ну и ладно, пошли вы все..! После коньяка настроение заметно улучшилось. Миновав трамвайную остановку, незаметно для себя, мы направились к «Гастроному». К десятому классу мы уже достаточно прочно приобщились к выпиванию. «Агдам», «Белое крепкое», «777», «Хирса»…. Так называемые портвейны. Названий было больше, чем предметов в школе. Цены на все виды бормотухи мы знали, как таблицу умножения. Родина лениво покачивалась на волнах алкоголя. Пятилетку – досрочно! Миру – мир! Требуются: слесари, токари, фрезеровщики… ткачихи… прядильщицы… Кто последний? Мы заняли очередь в кассу. - У тебя что? - Да вот треха с мелочью. - Нормально, у меня пятерка. Не боись, Леха, проживем!.. - Что берем-то? - Ну вон, видишь, «Волжское» есть, или «Солнцедар» по два-две… фугасы все-таки. - Ладно! Давай пару возьмем – бомбу и чего-нибудь легкого, сейчас махнем, вон сироп этот - «Дары осени». Эти дары вообще 16 градусов, как лимонад, дальше посмотрим. «Покупатели в рабочей одежде не обслуживаются!» Под суровым плакатом работяга в брезентухе и кирзачах, облепленных глиной, протягивал грязную ладонь: - Мужики, бля, добавьте двенадцать копеек, на флакон, бля, не хватает, такая херня случилась… - Ты, ёпть, штиблеты бы помыл, а то мы тут все, ёпть, в чистом, а ты, ёпть, как из лужи вылез! Запачкаешь! – в очереди беззлобно посмеивались, мужику протягивали медяки. Почти все были в рабочих спецовках. А что? - нормально, время обеда. Мы расположились за «стекляшкой» на ящиках. Со всех сторон слышалось стеклянное звяканье, бульканье и негромкие матерки выпивающего пролетариата. Вовка достал бутерброды и стакан. - Ну ты молодец, Вован, запасливый, я чего-то про стаканы не подумал. И бутеры сейчас в самую тему! - Лехан, главное, что я подумал, так что – цени! Стакан был пластмассовый. Высокий такой, с рифлеными полосками. Класс! Хотелось положить его в карман и просто носить с собой. - Вовка, откуда? - Дак, батька приносит. У них ведь, знаешь, на работе все время эти буржуазные штучки появляются. Буржуазные штучки были очень симпатичными. Амбал всегда показывал новые поступления: то ручка шариковая немыслимых расцветок, то брелок невообразимой красоты, то зажигалка, глядя на которую хотелось просто умереть! И почему так? Там все время что-то выдумывают, а у нас спички Чудновской фабрики, чернильница-невыливайка да нож консервный с тупым жалом! Получаем как-то посылку из Харькова от родственников наших. Ну, разумеется, в посылке всякие штучки «оттуда», дядя Дима привез. Открываем, смотрю. Консервы. Sardine. Prodotto in Morocco. Ну, тут и дурак поймет, что это и откуда. Дело не в этом. А в том, что сбоку на банке ма-аленький такой ключик, его начинаешь крутить – и наматывается на него лента металлическая, банка открывается и – пожалуйста, кушайте на здоровье! И никаких открывашек! Придумают же, гады! А кофе?! Просто порошок коричневый. Насыпаешь пару ложечек, заливаешь кипятком – пожалуйста, кофе! Я вспомнил, как пил чай на самолете. Мне было 12 лет. Впервые я летел один. Да и, вообще, летел – впервые. Отец посадил меня в Аэропорту, а в Одессе мама с сестрой должны были меня встретить. Первый раз на Черное море! Стюардесса принесла обед. Черт! Может платить надо? Мне об этом ничего не говорили. Рискну… «Кофе? Чай?». Я ответил: «Чай…». Принесли чашку с кипятком и пакетик на нитке с картонным квадратиком. Надпись гласила - «Аэрофлот». И всё. Никаких инструкций. Я посмотрел по сторонам – все пили что-то другое. Ну ладно, разберусь… Пакетик оказался очень крепким, мне пришлось зубами разорвать его. Я высыпал чайные крошки в чашку, они тут же всплыли наверх и никак не хотели утонуть. Пластмассовая ложечка была облеплена черными точками, как муравьями. Чаю мне больше не хотелось… Вот идиоты! И кто это только придумал?! Разбавив коньяк борматенью, мы почему-то оказались на Финбане. И как это мы умудрились? Видимо, коньяк с бормотухой сделали свое дело. Финляндский вокзал предполагал северное направление. Мы сидели на скамейке под памятником Ленину. - Ну что? едем? - Едем-то едем.., только вон Ильич, смотри, куда показывает – на юг! - А мы пойдем другим путем! И вообще, подумай: нас искать будут там, на югах, а мы – на север, понял? «Задолбал ты своей логикой! Пусть уж лучше сразу найдут!». Хмель выветривался, настроение у меня угасало. Куда едем?! Зачем?..
…в той посылке были не только марокканские сардины. Ни бразильский кофе, ни немецкие консервы, ни французская парфюмерия, которую с восторгом рассматривали мама с сестрой, меня не интересовали. Был там сверточек, неброский такой, с надписью «Алеше». Когда я открыл его и достал ЭТУ рубашку, я понял, что вся жизнь моя до сегодняшнего дня, была никчемным глупым идиотизмом. Сорочка была голубого цвета с тончайшими темно-зелеными продольными полосками. Цвет её был… не васильковый, нет, не бирюзовый, не морской… он был, вообще, какой-то неземной. Такого цвета, наверное, глаза у ангелов. Воротник был на пуговицах! На закругленных манжетах их было по паре! А сзади, на воротнике красовалась еще одна! И все эти пуговки были с четырьмя дырками! Лэйбл внутри говорил о том, что это Made in France. Остальной текст хотелось просто повесить на стенку. Как картину. На кармане с левой стороны тонкой шелковой нитью черного цвета какими-то рыцарскими вензелями была вышита буква А. Вообще-то, она не была модной для того времени – широченные клеша, длинный воротник рубашки и штиблеты-платформы невыобразимых цветов были визитной карточкой. В этом ходили все. Но был еще и высший пилотаж: такая вот скромная рубашечка с воротничком на пуговках, брючки простые – никаких клешей! И ботинки, желательно, замшевые. Не фабрики «Скороход», разумеется. Хотя бы румынские. Про итальянские я уж молчу… Но это для тех, кто понимает. А я – понимал. - Какая красивая! – сказала мама, - давай-ка я её уберу, не на каждый день, ведь! Папа не сказал ничего. Он только вздохнул. Мы сидели в электричке. За окном неслась страна. Солнце скрылось. Мелькали невзрачные домики, кривые заборы, бурые лужи на перекрестках, серые лица… Здесь, за городом, снегу еще было полно – грязного, унылого, обсыпанного черной гарью. Амбал достал «фугас». Мы по очереди приложились к бутылке. - Леха, давай-ка пойдем покурим, эти мрачные пейзажи не настраивают меня на философский лад… - А чего ты хотел? Пальмы с вишнями? - А почему бы и нет? Ты, что, их видел?.. - Ну, не знаю… Думал в море каком-нибудь искупаемся... теплом… А вот едем хер знает куда, там же одни леса, на Карельском… чего там ловить-то? - Ладно, не ной, пошли! Я уже достаточно забалдел от выпитого. В голове роились картинки: мама хватается за сердце… отец сидит на телефоне по своим милицейским делам… в воздух поднимаются веролеты, нас ищут… Фотографии расклеены… Все на поиск пропавших!. Тьфу ты, черт! Совсем рехнулся! - Вовка, как думаешь, нас уже ищут? - A что, уже хочешь?! - Да нет, я просто… - Ну и не ной тогда, пойдем.
В тамбуре курил мужик лет сорока. Он посмотрел на нас коротко, но внимательно. - Дядя, извини, можно пару сигарет стрельнуть у тебя? – Вовка не стеснялся в общении. Курево у нас было, но… почему б не добавить? - Держи, племянничек, этого добра не жалко. БИЧ – подумал я. Весь какой-то застиранный, в заплатах и поношенных одеждах, но в то же время – чистый и аккуратный. - Махнешь с нами? - Спасибо, ребята, я больше по водке упражняюсь, у меня есть. Можем чокнуться за компанию. - Он вытащил «маленькую». Мы хором выпили. - Куда путь держим, земляки? Хотя… хотя, думаю, и так всё понятно – оставили родительский кров и пустились в странствия…? - Да не, мы это… по делу… - Ладно, не гони, на вас и так всё нарисовано, не вчера родился. - Ну да, вот решили… Надоело всё! - Понятно…только школу бы закончили, вы в десятом, наверное?.. Мы разговорились. Стучали колеса. Табачный дым витал в тамбуре. Собственно, говорили в основном Амбал с незнакомцем.
- Ну, хорошо, Сергеич, вот ты говоришь – там лучше. А что именно? Там же безработица, нищие, вон Леха, красный агитатор, каждую неделю про ужасы капитализма рассказывает, я вот тоже читал, что… - А ты не читай… это. Я же не говорю, что там - лучше. Ещё не был, не знаю. Но там уважают человека, личность. Вы бы почитали то, чего нет в газетах… хотя, не найдете вы этого, а у меня нет с собой… И потом, понимаете, ребята… Он разговорился, стал мерить шагами узкий вагонный тамбур, звучало - «права человека».., «свобода слова».., «демократия»… Я слушал эти разговоры и думал как мне исправить двойки по алгебре. В алгебре я ничего не понимал, но светила пара в четверти, а четверть эта последняя, выпускная. Что, со справкой, что-ли, из школы? Не хотелось бы… А рубаху – жалко! Она-то здесь причем? Отец порвал её в клочья. Я надел этот небесный подарок всего несколько раз – в университет на курсы да на школьный вечер с танцульками. Тогда и углядел меня Колька Граф, известный в наших дворах, фарцовщик. Не меня углядел, конечно – рубашку. «Леха,- говорит, - тебе этот прикид ни в пизду, ни в Красную армию. Пошли в спортзал, переоденешься. Тебе – свою отдаю, бесплатно. А эта - моя. Четвертак» Он говорил так, как будто все давно уже было решено. Я отказался. Тогда я уже научился говорить «нет». Мы бухнули с ребятами, потом появились какие-то девки. Одну я пошел провожать, долго терлись в парадной, и я приплелся домой чуть ли не в два ночи. Отец ждал меня. Конечно, он усек, что я бухой – слишком громко раздевался. Утром смотрю – одни лоскуты от моей Made in France. Зачем? Что это меняет? Я, что – другим стану, что-ли?!
А эти все дискутируют. Буковский? Сахаров? Это кто? Что-то я слышал, уж не помню где. А, ну да, батя говорил – подонок, отщепенец. А кто он, этот Сахаров? Ни хера не знаю, а эти – как-будто всю жизнь были знакомы! И все про всех знают! Я разозлился - «…ну вы бы хоть поделились своими мыслями с бедным придурком! А-то стою, как полный идиот, слушаю – и не врубаюсь! А? Мыслители! Дай-ка сюда!» Я допил бормотуху и швырнул бутылку в вагонную дверь. Вот черт! Ничего не разбилось! Павка Корчагин укоризненно качал головой: Эх, Леха, Леха… - Эй-эй, Леш, да брось ты! Не переживай, спокойно, дружище. Просто есть вещи, которые начинаешь понимать, ну.., не сразу, что ли.., понимать, узнавать что-то, не просто всё, старик… - Вот-вот! Не просто! Вот я и хочу это понять! Здесь я слышу одно, а там – другое! Здесь - белое, а на самом деле – черное! Я ж понимаю о чем вы, не дурак! Представляешь, я недавно мать чуть до инфаркта не довел: смотрят предки мои телик, там дядя Леня бровастый о чем-то вещает, как обычно, я остановился, смотрю, только что вошел – злой, как черт, ну там, неприятности разные. И вот, смотрю, слушаю, и такое зло берет – в школе лапшу вешают, в универе тоже какую-то херню несут, а придешь домой – тут тебе политбюро в полном составе с экрана улыбается! И черт меня дернул сказать: опять сказки рассказывает, а вы слушаете! Настроение паршивое было – вот и брякнул. Отец, знаешь, как на меня посмотрел, знаешь? – как расстрелял! А меня понесло – да снимите, говорю, очки розовые, неужели вы не видите, что происходит?! Неужели не видите, какое вранье кругом? А потом, знаешь, что было?! Знаешь?! Мать откачивали лекарствами там всякими, сердечными! Потом пришла в себя и говорит: « Алеша, если бы это услышала твоя бабушка – она бы от тебя отказалась!» Сергеич! А? Это как тебе? Ну это же, бля, страшный сон! - Ну ладно, Лешка, ладно, спокойно, я тебя понимаю, успокойся… А бабушка твоя, она кто? - Ну, она, это… коммунистка она, партийная, ну и всегда была то секретарем каким-то там, то… в общем, на должностях руководящих, в партии… - Да, понимаю, хорошо, что она тебя не слышала…
Вовка зло молчал. Слушал, нервно курил. Наконец взорвался: - Ну что, ну перейдешь ты границу! Тебя, что, - там встретят? Обнимут и поцелуют? А если не получится? Если возьмут на границе? И вообще – ты нам рассказываешь! А вот мы возьмем и сдадим тебя, а? Что тогда? - Да нет, ребята, вы – не сдадите, я вижу. Ну, а не получится, значит, не получится, снова в зону, что ж делать… посмотрим… - Почему снова? Уже было? - Да было дело, ребята… Ни хера себе! ЗЭК. Уголовник. И чего мы тут с ним базарим? Но он мне нравился. - …да, понимаете, мужики, мне терять-то нечего, нет у меня никого. Была семья. Убили жену мою. Твари…суки. Я одного разыскал. Отметелил ублюдка… в общем - до больницы. Вкатили мне пятерик. Недавно вот только откинулся. От звонка до звонка. Теперь вот думаю податься в дальние края… - А что же ЭТИ? - А что – эти? Там папа очень высоко сидит. Дело завели и тут же закрыли, не доказать ничего. Верней, не захотели доказывать. Такие дела… Я не верил своим ушам. «Сергеич, ну как же так? У меня отец следователь… бывший, он говорит, что если убийство – Москва сразу же знает, на контроле… и вообще…» Он грустно улыбнулся: «Лешка, Лешка! Твоими устами, как говориться, да мед бы пить… Не так все просто в этом мире. Ладно, братцы, здесь я соскочу, надо навестить кое-кого перед долгой разлукой. Вам - удачи! Школу всё-таки закончите, погуляйте слегка и – домой! Матери ведь там с ума сходят!» - Давай, Сергеич, и тебе удачи! Ты сам-то, вообще кто, по жизни? - Да так… уже никто. Был... историком когда-то. Ну, истории разные рассказывал. Пока, ребята!.. О близких своих не забывайте! Он сошел на серый асфальт платформы и растворился в тумане. Или в предрассветной мгле? Или на закате северного солнца? Странный такой БИЧ… историк… В Финляндию, значит?… оч-чень интересно. Я смотрел в мутное окно и думал, что до Финляндии мы тоже могли бы доехать. Вовка пробудил меня от крамольных дум: - …ну что, мудила, выходить-то будем? - Сам ты мудила, давай-ка при-ищем станцию с убо..удобно…произносимым названием! - Ну, так и что было? - Репино, всякие там Комаровы, теперь вот Лейпясуо какое-то проскочили… Что за название такое дурацкое? - Нормальное финское название. Мы же ведь на финской земле. То есть – бывшей финской. - Ну ладно, Вова, хватит пургу гнать, давай – вот следующая, мы соскакиваем, я уже устал от этих разговоров, от этих «ваше будущее», итд, я хочу лечь под елку и забыться сном праведника…
Вышли в Канельярви. Ну и куда теперь? Туда – или сюда? Да какая разница… Мы пошли к лесу – надо разжечь костер и пожрать что-нибудь сотворить. Быстро темнело. Черные мысли опять стучались во все двери. Тоска вдруг накатила какая-то. Чего мы здесь? Вот уж действительно, дурью маемся. Море теплое! Идиоты! Апрель только, вон снег еще везде! Придурки! И как я согласился? Я присел на рельсину, достал папиросу. - Леха, ты чего расселся, привал что-ли? Ну что молчишь-то, романтик хренов, опять Людку свою, наверное, вспомнил? - Да отвали ты, вспомнил – не вспомнил, тебе-то что? Дай-ка спички, и вообще – давай покурим спокойно… - Да ладно, я ничего, просто мне показалось, ты опять что-то бормотал сам с собой, просто так, Лехан, помнишь в колхоз ездили, вы там с Жоркой на гитарах тренькали для сельчан, а потом, когда уже матрацы разложили и все нажрались борматени – пошли танцы, тебя Светка плясать повела, а ты её Людкой называешь! Тогда все наши бабы уписались от смеха! - … да помню я… - Ни хера ты не можешь помнить! Потом я заначку свою достал коньячную, мы с тобой врезали – и ты вообще поплыл. Начал бред нести: пальто твидовое в елочку… глаза зеленые… Финлядндия, почему-то, битлс, ну без битлов ты шагу не сделаешь, я знаю, потом этот, как его, Том Джонс, а у тебя уже тогда была другая чувиха, Ирка… или… ну не знаю, не помню, тебе лучше знать… а ты все – Людка, Людка… - Сволочь ты, Вова, зачем же так резать израненную душу? - Ну вот, слава богу, очнулся, а то вообще пропал наш гитарист-басист, теперь хоть заговорил внятно. Что? Всё её вспоминаешь? - Получается, что так. Понимаешь, вот уже с нового года, как разбежались, а все вспоминаю. И у меня другая девчонка, и у нее, вроде, парень есть, а вот тянет… Я, знаешь, бродил как-то вечером по нашим джунглям – настроение паршивое, снег мокрый, тускло всё, думаю: а схожу-ка я туда, к ее дому Просто так, понимаешь? Дошел до площади Победы – она навстречу! «Привет!» - « Привет! Ты куда?» - « А ты куда?» - « … я - к тебе…» - «…а я к тебе…». Стоим, молчим, смотрим друг на друга, как идиоты. - Как живешь, Лешка? - Нормально. Ну, то есть – никак… А ты? - Нормально. То есть – так же… Ну, что, пока? - Пока… «Ну и всё, и пошли каждый в свою сторону. Дурдом, да? И как так, что мы навстречу друг другу шли? – Нормально все, Лехан, судьба такая, значит… - Да ладно, судьба-не судьба, а что-то тут такое…необъяснимое! В общем, хрен его знает, пошли на станцию, надо что-то дальше думать…»
Мы медленно брели вдоль «железки». Родилась вдруг мысль – а что, неплохо бы, если бы нас тут…взяли… и… «Та-ак, Лешечка, уже сдаешься? – да нет, не сдаюсь, но… чего тут ловить-то?...». Амбал как-будто прочитал мои мысли: «Что? обоссался уже? домой потянуло? Если что - как-нибудь справлюсь один, давай, Лехан! Без обиды.. – Ладно, умолкни, пошли…» И мы пошли.
«Зал ожидания» на два окна с заплеванным полом принял нас радушным теплом. Мы рухнули на деревянные скамейки с затейливой резьбой в виде виноградных гроздьев. МПС - было вырезано на спинке. А еще отбойный молоток. При чем здесь молоток? Заснуть не удалось –откуда-то появилась тетенька в сапогах и гимнастерке, на синих петлицах блестели молоточки с какими-то то ли клещами, то ли плоскогубцами. Не спрашивая ничего, принялась орать и махать руками, что, мол, только нас здесь и ждали и, что надо нам убираться отсюда подобру-поздорову, пока она не вызвала милицию и, что, мол, таких оборванцев, как мы, здесь и так хватает. Здрасьте! А вот и милиция. На выходе мы нос к носу столкнулись с седым милицейским лейтенантом. Он как-то вяло взглянул на нас – и пошел дальше. Нас - что, значит, не ищут?! А я-то думал… Апрельский лес встретил нас молчаливыми хвойными объятиями - сугробы грязного се снега, голые стволы сосен, рыжая поросль прошлогодней травы. И – черное-черное небо без малейшего проблеска на надежду - «ну что, герои, прибыли? Ну, давайте, вперёд, а чего вы хотели-то, придурки?..» Развели костер, закинули в кастрюльку концентраты, горохи, каши-малаши, перловка со звездочками – в общем, что было, то и закинули… Поели клейкое месиво. Жаль, бухла больше нет, надо было брать больше. Как спать-то? Где? … накидали еловых лап, такими же прикрылись и … …нет, не получается – тут тебе и нервы, и вертолёты какие-то летают, и товарняки рядом грохочут, да и холодно, однако! «Пойдём вперёд! - Куда – вперёд? - А-а, какая разница, у нас теперь, что вперёд – что назад – всё едино! Ты хоть знаешь сейчас, например, где север?». Я, конечно же, знал, где север, но в ту минуту, почему-то забыл. Кромешно-черное небо не давало подсказки, звезды поумирали, луна маячила желтым глазом сквозь рваные облака, лес стал тревожно гудеть и уже не казался таким приветливым, как поначалу; выросли уродливые ветви-руки, в грязно-серых проталинах зашевелились мерзкие твари. «Смотри! Вот, смотри! Это что такое? Что это??! Вовка, ты видишь, нет!? Вон они!!» - «Да нет, не там, вот здесь, слева…!»
Но это было потом… потом… Эти жуткие видения посетили нас спустя несколько дней, в конце наших скитаний. Сейчас же мы искали место для ночлега. - Глянь-ка! Вагон открытый! Что тут у нас? Вагон был полупустой - тряпки, раскуроченные тюки с какой-то серой ватой и охапки сена. Пахло ссаньем и, почему-то, одеколоном. А, ну понятно, вон и флаконы из-под него. Пристанище БИЧей? - Ну что? - а ничего! мне здесь нравиться, не дует, крыша есть и вообще нормально. Мы стали устраиваться. Но что это? Снаружи, откуда-то издалека доносились обрывки музыки. «Вовка! Это же Help! Это же Beatles, Вовка! Ну, бля, как раз этого мне сейчас и не хватало! Как здорово, Амбал, а? – Ладно, Леха, отлично, битлз так битлз, давай спать, я что-то устал сегодня, завтра нас ждут великие дела…» Ну вот, ну и хорошо, хоть заснуть под эту музыку. «Help, I need somebody, Help, not just anybody...» Как здорово!». Я зарылся в сено и стал вспоминать…
…старенькая «Нота» жевала пленку, порой бобина останавливалась, кто-то ставил все на свои места и танцы продолжались. Ах, эти танцы! танцы-обниманцы, танцы-обжиманцы!.. После окончания 9-го, в июне, два будущих десятых поехали в колхоз. Что-то пропалывали, что-то куда-то возили-переносили… ботва… морковка… вечно пьяный колхозный бригадир – всё это было, как бы, между делом. Самое главное начиналось вечером, после нудной и тупой работы. …танцы! Крутились катушки магнитофона. Джорджи Марьянович сладко пел о любви, ему подпевала Радмила Караклаич - и море плескалось у наших ног! Мирей Матье сводила с ума, а битловская Girl крушила мое сердце на части! Со стены, из-под своих челок смотрели на нас ливерпульские парни. Мир был добр и светел! Какой, к черту, колхоз! «Для меня нет тебя-а прекра-асней…». Мы – танцевали! Мы прижимали к себе девчонок, порой что-то шепталось, что-то говорилось - рождались новые романы, кто-то уходил в туман, в леса, в камыши… Песняры… Червоны Гитары… «льет ли теплый дождь, падает ли снег….» Я танцевал с Галкой и пытался ответить себе на вопрос: я, что? влюбился, что-ли? Мы же с ней знакомы с шести лет. А почему нет, кстати? Надо, вообще-то, разобраться в этом вопросе. Нравится? - да. Красивая? – Ну, ничего так, всё на месте. Любишь, что-ли? Не знаю, не знаю, надо подумать… А чего она так прижимается-то..?
Мы вдруг поехали. Товарняк, гремя своим железом, начал двигаться. «Эй, Вовка! Слышь?! Едем, что-ли? – Леха, бля..! ну едем и едем, дальше границы не уедем! Дай поспать! Завтра все узнаем, чего ты куролесишь? – Ладно, всё. Спи. Я так. Думы думаю…»
…пока я пытался разобраться в себе, колхоз закончился. В июле меня отправили к родне под Харьков, где я благополучно влюбился в местную хохлушку. Я пел ей «У Геркулесовых столбов», «Над Канадой небо сине» и «Гостиницу», а в последний вечер перед отъездом, мы, наконец, поцеловались. Мы прощались и не могли оторваться друг от друга. Договорились, что каждый вечер, в определенное время, будем смотреть на Большую Медведицу. На ручке ковша, немного в стороне, есть маленькая звездочка – это наша! На следующий день я улетел в Ленинград. А в августе надо мной нависли грозовые тучи. Отец должен был уехать в длительную командировку и одного меня дома не оставляли. Побаивались, наверное, чего-то… И, надо сказать, побаивались вполне справедливо. Мама с моей сестрой уже работали в пионерском лагере – воспитатель и вожатая. «Ты поедешь с ними в лагерь. Проведешь там весь август. Надо готовиться к десятому, выпускному, заодно подтянешься по алгебре, по физике, ну и по химии, возьми с собой учебники! – Пап, ты что? какой лагерь? Какие учебники? Я и здесь.. э-э.. подготовлюсь… - Алексей, вопрос решен. Всё! Собирайся!» Бля! Какая, на хрен, алгебра? Какая, к черту, химия?! Да я не притронусь к этим логарифмам и молекулам! Хоть в лагере, хоть на Северном полюсе! Справка по окончанию? Да и хрен с ней, выйду со справкой! Пойду в армию! В гробу я видал ваших Гей-Люссаков, Бойль-Мариоттов и... всех остальных!.. ну - Мария, ну - Кюри, изобрела там что-то, ну и слава богу! А мне больше нравится Пушкин и Есенин, Ремарк и Джон Леннон! А квадратные корни меня не интересуют! Так же, как и прочая тригонометрия! А Хэмингуэй был вообще пьяница! И - ничего, весь мир его читает! Знаешь, оказывается, Есенина в школе не проходили долгое время! Интересно бы узнать – почему?! Мне Нина сказала, наша училка по литературе, ну, в смысле, Нина Николаевна… А ты мне рубашки рвешь! Французские… Ничего этого, конечно, мой отец не услышал. Ладно, успокойся, Леха, - сказал я себе и стал складывать свои трусы в рюкзак. Батька у меня был жесткий. Как я не хотел ехать! Как я не хотел! Кто бы мог знать, что этот лагерь перевернет потом всю мою дальнейшую жизнь!
Место мне понравилось. Лес, сосны, вереск – что говорить! Дивные карельские красоты. Рядом озеро. Корпуса двухэтажные, с террасами. Стою вечером, наблюдаю снующих внизу пионеров, куда-то все намыливаются – ага, в клуб, ну, конечно же, – танцы! куда ж еще! Пойти тоже, что-ли..? Через пару дней меня определили в первый отряд. «Чего тебе тут кукситься-то, с мамочкой? Будешь с ребятами: викторины разные, футбол, концерты, девчонки у нас хорошенькие, – начальница лагеря ласково улыбалась, – Ну, что Алеша, идешь?»
* * *
А поутру - мы проснулись. Состав стоял на какой-то станции. Может это было уже и не утро, а скорее полдень или что-то в этом роде – заснули всё-таки поздно… Мы вылезли из вагона и направились к видневшимся вдали домикам. По скользкой от грязи дороге навстречу нам ехала телега. Тощая лошаденка шлепала копытами по весенним лужам. На телеге, лениво помахивая кнутом, полулежал мужик и с интересом смотрел на нас. Сзади, привязанная веревкой, тащилась серая коза. - Мм-е-е, - сказала коза, проходя мимо. - Дура, - сказал Амбал, - еще ругается… Совхоз ПОБЕДА - было написано на указателе. Что ж, уже неплохо для первого дня. Дорога привела нас прямо к магазину. Это где-то там все дороги ведут в Рим. Здесь они всегда ведут к магазину. Главная площадь вызывала уныние. По краям грустно бродили молчаливые куры, в центре огромной лужи ржавела детская ванночка без дна, растрепанная кошка жмурилась на солнце. Продмаг. Рядом толпились мужики. Ага, понятно, водку, наверное, привезли. Или – наоборот – не привезли, вот народ и волнуется. На дверях висел замок. «…Томка, блядь, ключи посеяла, с-сука, её Валерка вчерась отмудохал, она теперь и прячется, падла, а директор ещё с вечеру в город уехал, т-твою мать!...» …а-а-аа!!… о-о-оо… уу-у-у… клубилось над головами. На нас, однако, поглядывали. «Здравствуйте», - сказали мы, вспомнив, что в деревнях принято здороваться даже с незнакомыми. «Здорово! Откуда такие красивые? С городу, что ль? Приехали к кому? или как?» - щуплый дед в ватнике с медалью «За отвагу» хитро щурился, дымя жеваной беломориной. «Да мы, вот… тут.. ну как бы…» - договорить не успели - зазвенели колокола и про нас тут же забыли. В телогрейке поверх ночной рубашки, в валенках, с небес спустилась Томка. Бренча ключами, отворяла двери в рай. - Ну, давай, Томусик, шевелись, трубы горят! - У-у-у! Хроникалы! Рожи бесстыжие! Как помочь – так никого, как водку жрать – так первые! Отстань! Не лезь – сама открою! Гордо рдел фингал под глазом, подол развевался, как знамя, толстые пальцы с облупленным маникюром, наконец, справились с замком – сельмаг проглотил страждущих. Мы тоже вошли. Хлеба не было. Собственно говоря, из еды не было почти ничего: липли одна к другой конфеты-подушечки, превратившись в серо-розовый комок, несколько плавленых сырков умирали на дне витрины. Рядом с консервами «Салат из морской капусты» прилепился ценник – «хек морож.бес голов.» По нему ползла сонная муха. Цены не было. Впрочем, хека – тоже. В другом углу пылились буквари, пионерские галстуки, косы и вёдра. Значит с сенокосом и водой проблем здесь не было. Мужики рассовывали по карманам плодово-ягодное за рупь две. Ни выбора, ни сомнений не оставалось – мы взяли пару бутылок этого компота, оставшихся медяков хватило на «Беломор». Амбал придурчиво произнёс речь: «Выпить и не закурить – всё равно, что лизнуть конфету через бумажку!» – «Что, сейчас придумал?» – «Да не, Лёха, это мне один алтайский зэк сказал, он со змеями разговаривал» – «А почему алтайский?» - «Ну, не знаю, его Алтаем звали, и собака ещё у него была, как бегемот» - «А собаку как звали? Мухтар?» –« Да пошёл ты! Пойдем наружу, у нас еще колбаса есть!»
Мы вышли. На магазинной площади то тут, то там стояли-сидели обладатели плодово-ягодного, тут же булькали боматухой. Всё в порядке, жизнь продолжается! «… давай-ка в леса, там спокойнее, вон и бабка чего-то к нам намылилась, черт его знает, и так уже смотрят…» Серенький мышонок в каких-то полуобрубках-черевичках семенил к нам. Старушка была маленькая, как ребенок, узловатые пальчики бегали по застежкам ватника. У них, что, это дежурная одежда такая? - Ребят, а? Вы, чего, с городу? Приехали к кому, а? Дак я вижу, што с городу! И Степаныч вон сказывал, что с городу, он на станции вас углядел! А чего? Чего тут-то, а? Я вон вижу… стоят… - Бабушка, мы это… может работа какая есть? Ненадолго. А вас как зовут? - Чего зовут? Как.. Зовут, да.. Не знаю я… Антонина зовут, баба Тоня я, бабой Тоней зовут. Работа… Какая работа? Не знаю я… Ребят, забор надо, а? Серёга, сусед мой, нажрамши, спалил всё, как хлыст сгорело, он, падлюка, говорит, не помню, а директор ему плати, а он, змей, ему в морду! Ребят, а? A я што? Серёгу Степаныч забрал, а мне…? Вон и куры ушли… куда- где…А я..? .. - Баба Тонь, подожди, так что, забор надо сделать? - Ну! я и говорю! Вы ведь с городу, а? Ребят, а? Пойдём..? Мы и так уже двигались к сгоревшему забору. Решение было принято синхронно, не сговариваясь – конечно сделаем, делов-то! Но мысль о возможном вознаграждении за ещё не сделанную работу свербила – сколько? как? и вообще… Спросить напрямую – неловко, опыта в этих делах я не имел… но Вовка уже что-то надумал и, добро ухмыляясь, готовил свою очередную речь: - Бабуль, ладно, мы сделаем, понимаешь, баб Тонь, мы ведь студенты, исследования разные… наш край… природа… Мы, понимаешь, отстали от экспедиции, а деньги все у руководителя… Нам бы… рублей 10… ну 5, доехать чтобы… - Ну-у, я и говорю, ребят, а? Вон, видишь, как всё! Вон, падлюка, што наделал, а? Во-о-т! ребята! Дак я что? Денег? Дак какие деньги, а? Ребят, а? самогонки – есть! Вона и Серёга говорил, што хорошая, у Людки беру, она не омманет, сама пьеть! А чего? Живая сучка, а у меня пензия шездесят четыре рубля, ну, а? - Бабуль, а Степаныч, это кто? – мудро спросил Амбал. - Как - кто? – она даже остановилась от удивления, - …так учистковый наш, ну, милицыя, а? ребят?... Забора действительно не было. Судя по всему, его вообще никогда не существовало – между двумя деревьями была натянута проволока в несколько рядов. На ней висел какой-то хлам. В середине торчала пара обгорелых пеньков – калитка, видимо. Она-то и сгорела. «Ладно, баб Тонь, сделаем, где тут у тебя инструмент и вообще – доски, материал какой-нибудь, гвозди… ну и так далее…» - Ну-у! я и говорю! вона, видишь, ящыки! не! хвоздей нету, а что? Серёга сказывал, тут матерьялу много, я-то печку топлю, а он говорит - не трожь! я хату поставлю из их! … О, дурак! На кургузом дворе громоздилась гора деревянных магазинных ящиков, разбитых-сломанных, с торчащими во все стороны кусками ржавой проволоки. - Так, понятно, а молоток и ножовку хотя бы можно найти? - Чево, а? Ребят, а? Так вона топор, да есть, вона у крыльца. Мне почему-то вспомнилась старуха-процентщица…
Никакой неприязни баба Тоня у меня не вызывала, наоборот - жалость и сочувствие, искреннее желание помочь… Я впервые увидел такую дикую нищету и убожество. И черный мрак деревень, отстоявших от Ленинграда всего на сотню с лишним километров. Однако, надо было зарабатывать на пропитание. - Бабуль, ну ладно, эти дощечки мы как-нибудь соорудим. А вот столбы, столбики, надо же что-нибудь вкопать, ну и… - Ребят, а? Я и говорю, вона в лес сходите, а? Вона там и срежьте чего, а? Мы разбомбили ящики, превратив их в дощечки, повытаскивали все гвозди, распрямляя их, приготовили проволоку для дальнейшего сооружения чудо-забора. Конструктивно он уже был готов, не хватало только опор… - Баба Тонь, видишь, всё готово, только в лес пойдём, когда стемнеет, ладно? А сейчас дай, пожалуйста, нам чего-нибудь… ну ты говорила… Может и картошка найдётся..? Картошка нашлась вместе с луком, солёными огурцами и черными сухарями. Торжественно размотав тряпицу, бабулька отрезала нам по шмату сала. Мы махнули по стакану мутной сивухи и отправились рубить соседние леса. Уже темнело. Окосев от Людкиной самогонки, мы нагло напросились ночевать. Бабулька была не против: а чиво, вона там, у другой комнате, а, ребят? Там и лягте, только не курите там, а? на дворе, а? Ладно..? Но до этого был вечерний ужин с той же самогонкой и картошкой. Выпив граненый стаканчик, баба Тоня рассказывала нам свою нехитрую жизнь. «… ну так сгинул мужик-то мой, уж не знаю жив ли, нет,- не знаю, уж лет как пи-итнаццать, он, эт-та, все в тюрьме сидел, а как выйдет, вернется, значит, всё с подаркам, то брошку какую, то платьев чимодан цельный, а? а мне чиво? Куда мне в платьях-то этих? А, ребят? А как напьется, начинает меня колотить – где, ты, сучка, была, чего делала без меня!? О-о, дурной! Снова пропьёть всё с дружками своими, и чимоданы свои, и часы, вона, мне подарил спервоначалу..! ну всё, а? И снова, чего-то там исделает, опять в тюрьму. Ну, уж эт-та давно было, уж и позабыватьь стала… Он и Павлика, сынка нашего, почти и не видал, Павлик-то родился, а он всё в тюрьме сидит…Э-э, ребят, вона, видишь как тут… Ну давай, наливай, чиво там, вы вона какие, матка с батькой есть? Ну, а чего, чего не жить-та? В городе- та небось лучше?..» «…жидким золотом тёк коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни…». …все время вспоминаю эти строчки. Последнее время особенно часто. Когда мне ставят очередную «пару» или пишут замечание в дневник я мысленно произношу: «жидким золотом тек коньяк». А теперь вот - в ветхой лачуге несчастной бабки, разливая по стаканам сивуху, среди ободранных стен с бегающими тараканами.
« .. ну, а что, баб Тонь, а как сын-то твой, Павлик?...» - Ну что, ребят, а? Ну так сидит он, ну, в тюрьме, чего тут скажешь… Уж три года как … - ну, а чего случилось-то?...» Мы сидим за колченогим столом, макаем вареную картошку в соль, мутным глазом светится самогон в зеленой бутылке, души распахнуты – Господи, как хорошо! «Лёха, ты не забыл, что 22-го ты должен вещать по радио-рубке о дне рождения? – Ха-ха-ха! какой тонкий юмор! Конечно, помню!...» Черт! помню-то помню, но! 22-ое – это через…. А, кстати, когда 22-е? Сегодня – какое? Ну вот, смешалось всё .. кони, люди… «Вовка, ты вообще oхринел? Какой день рождения? Мы ведь здесь?!» «А-а, вот видишь, как добрые друзья напоминают некоторым активным комсомольцам, что скоро день рождения дедушки Ленина, что пора бы включать свое радио и рассказывать сказки дальше о светлом будущем! Чего – не согласен?..» Амбал все время меня подкалывал – я был красным. Мои родители были коммунистами. Не просто членами единственной в стране партии, а именно коммунистами. И меня воспитали красным. Таким я и был в то время. Когда подошел срок вступления в комсомол, я ринулся вперёд, подал заявление, искренне желая быть в составе этой гвардии. В то время еще не затих Вьетнам, дымилась Никарагуа… голодная Африка… обездоленные всего мира получали помощь от славного Советского Союза. Хотелось борьбы!... Но это было тогда, пару лет назад. Теперь же взгляды мои изменились
- … так он, с етим, с армяшкой, они чего исделали! В магазин влезли, ну, не знаю, чего там взяли а? не знаю, не буду говорить, а? Их там и эт-та, аристовали, напились, черти… ну, так вот Павлику дали 5 лет в этой, ну как её, ну колония… режиму… вот! Написал, вот, что осталося два года, я уж не знаю, чего там, а? ну, не знаю… вон и карточка есть, эт-та он ещё в школе, вон видишь, какой… - ...баб Тонь, а этот, армяшка, как ты говоришь, он что – тоже сидит? - ...и-ии... ребят, вы чего? А вона ихний дом, на бугре, у его батька этот… как его? ну не знаю, чего-то там… забыла, как называется… Они хорошо живут, коровы, курей много, свиней развели, чего там, а? Степаныч сказывал, ты, говорит, не лезь, Антонина, у их своя жисть, у нас – своя. А мне что – Павлик в тюрьме, а этот – кажный день в новом наряде, машину, вона, купили, ну, не знаю я, вот ждусь Павлика, пишет, приеду, грит, всё спалю, а чего? Не знаю, ребят, мне бы хоть сынка оставить… Я ничего не понимал. «Баб Тонь, так а почему…?». Амбал ткнул меня в бок – «заткнись! потом объясню почему и как…» Бабулька осоловела: «..ребят, а?.. мы.. эт-та.. спать.. ребят…». Она полезла на свою кровать и тут же засвистела носом. Мы отправились в свою каморку. Плодово-ягодное томилось в ожидании, «беломор» оставался, вопросы семьи и школы утонули в мутном самогоне – чего-ж ещё? Душа жаждала общения. «…жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни…» Почему я все время вспоминаю эти строчки? Я столько раз перечитывал «Трех товарищей», что многие куски помнил наизусть. Особенно в барах... Фред… Альфонс… «крепко, крепко…» Что это - любовь к Ремарку или начало раннего алкоголизма? В 12 лет я впервые прочитал эту книгу, вместе с Робертом рыдал у постели умирающей Пат. Потом, утерев сопли и слёзы, поклялся себе, что никогда больше не заплачу. Мужик ты или нет?
«Пойдем-ка на улицу, чего тут дохнуть!». Мы вышли и присели на ящиках, разлили ягодный коктейль – ну, что поехали! Черное небо светилось звездами. Где-то лаяли собаки. -Ты как ребенок какой-то – не знаю, не понимаю… Заплатил кому надо – и всё! - Ну как же!? Они же вместе ограбили! - Ну ты точно мудила! как вчера родился! Всё и всех можно купить! Были бы деньги! - Вовка, я не знаю, но как же тогда все эти… честность.., законы.., социализм, а?… - Дурак ты, Лёха, вот видишь – опять «не знаю», a ты попробуй-ка узнать что-нибудь побольше, а не только передовицы из «Комсомольской правды! Тогда во время вступления в комсомол, я подал заявление и через пару дней забрал его назад. Было заседание школьного комитета, где я, краснея и запинаясь, объяснил причины – не считаю себя достойным в данный момент вступить в ряды… «Да знаю я об этом, ты сам мне рассказывал! Подумаешь, честный какой..!» - Я вот не могу понять: отец все время мне мозги полощет по поводу загнивающего капитализма, чуть ли не каждый вечер кухонная лекция до ночи о социалистическом образе жизни, а сам до сих пор в себя не может прийти после того, как его из милиции ушли… - А чего было-то? Он сам тебе рассказал? - Нет, не сам, друг его, дядя Петя, они воевали вместе. Лет пять назад батя вдруг выпивать начал. Он тогда следователем был в райотделе. Возвращается с работы – и поддатый. Мать тогда в шоке была, ведь раньше никогда, только, если праздник какой, гости, день рождения. А тут чуть ли не каждый вечер! Меня сгребет в охапку и начинает истории уголовные рассказывать, я понять ничего не могу – скажет два слова: «…т-сс-с..», и палец к губам… А как-то его дядя Петя привез, вместе, видимо, квасили. Батя спать завалился, а друг его мне и рассказал, что там творится у него на работе. Короче, отец дело вел – хищение в особо крупных, что-то там в Петродворце было. Вдруг его тормозят: стоять, капитан! иди, мол, квартирные кражи разматывай! А он - продолжает. Его в горком вызывают- он опять «нет!». Потом в обком. А он им: я коммунист.., я этого дела так не оставлю, ну и так далее, понимаешь, да? Ему – стой! А он – вперед! Вот поддавать и начал, нервы! Но все равно его закрыли и заставили уволиться, ушли, короче. Дядя Петя сказал, что отец там такие имена затронул, что, слава богу, что живым остался. Вот я и думаю про этот социализм гребанный… - …ах! честность! ах! социализм! да брось ты, Леха, дурью маяться! У нас, вон, каждую неделю посиделки, к отцу друганы приходят водку жрать. Какой пост он занимает ты знаешь, сижу, слушаю из соседней комнаты: этого посадили, этого еще нет, этому дать, этого возьмут скоро… Надоело, бля, до усрачки! - Пап, - спрашиваю, - что, неприятности? - Да не лезь ты, не понимаешь ничего! - А я, папаня, уже давно все понял!.. Всё это блядство ваше… Какие-то тени нарисовались у несуществующего забора – «ээ-я! Антониннна! Открывай!..» Амбал, как кошка, несмотря на свои почти два метра, метнулся к голосам, я успел заметить длинный кухонный нож в рукаве – когда он успел его прихватить? - Чего, ребята? - …кто такой? Бабка - хде?.. - Мы тут с товарищем заборчик её делаем, сами из Выборга, завтра уезжаем, а чего надо-то? Прихватив один из столбиков, я подошёл. - ...буди бабку! Надо это… самогонки… - Мужики, она спит, просила не будить, может завтра? - Ты чё, блядь?! откуда нарисовались, блядь!? Ты, чё, вааще, охуел, бля?! А потом я увидел некое действие. Амбал подошел ближе, почти вплотную к этим двум придуркам, спокойно вытащил нож из рукава и - закинул его в темноту. Потом он протянул свою клешню, абориген её автоматически пожал и… Вовка медленно и тягуче, тихим голосом, держа в своей руке ладонь гостя, что-то начал говорить ему. Второй, открыв ухо, стоял недвижно. Я видел, что селянин мается от пожатия мощной десницы – Амбал, видимо, не ослабевал хватку… Через пару минут пейзаны ушли.
- Леха! Всё! Надо линять по-быстрому! Эти козлы сейчас кого-нибудь притащат, это точно! Давай-ка приговорим эти фрукты! – и вперёд! - Ты что? А как же бабка? А забор? Мы ведь обещали… - Бабульке мы и так половину сделали! Дурик! Нас же здесь порвут! Даже, если бы мы этих двоих сейчас погасили – они завтра кодлу приведут! соображаешь? Мы по-быстрому допили остатки. «..а ты, что, махнул бы ножом?» – «Да нет, не знаю, скорей для устрашения…» -« Чего ты им сказал-то?» – «Лучше тебе не знать, потом, как-нибудь… я ведь им такого наплёл… А этот, в кепке, точно зонный.., хоть и малолетка…» Тогда я примерно догадывался, что и как сказал Амбал этим ночным гостям. Догадывался и - боялся в это поверить. Наивный. Мы встретились через много лет. У него за плечами были трое детей от двух жен, две ходки в зону и недописанная летопись его жизни, которую он писал во всех тюрьмах… Его уже нет, недавно я узнал, что он «ушел к большинству»… А тогда, тыщу лет назад, он мудро уклонился от ненужной нам драки, используя блатной жаргон, которым впоследствии овладел в совершенстве…
Мы рванули в леса. «Давай-давай, шевели оглоблями, в лесу скроемся – там уже нас сложно отыскать! А, знаешь, лучше нам в товарняк какой влезть, подальше от этих мест, от греха подальше!...» Луна неслась вместе с нами. Ноги чавкали то по грязи, то со свистом влетали в жесткий апрельский снег. Замаячили станционные силуэты. Где-то впереди лязгнули железные звуки – о! это уже знакомо! «…вон, смотри, поехал, как раз для нас, вперёд!». Открытые платформы начинали свой неспешный разбег – «…ну, что! Давай! Сюда!...». Куски черного угля искрились в лунном свете. Во, антрацит! Может это был не антрацит, может – ам-мазонит…, может ещё какой л-лазурит, башка слетала напрочь. Опять вспомнилось «… тек ..коньяк, джин… как аквамарин…стоп! Стоп! почему – аквамарин? Антрацит! Тьфу, бл..! Ну нажрался ты, Лешечка! Хватит думать…». - Спи, Лехан, спи, не дергайся, я здесь, не ссы. Когда надо будет - разбужу. Амбал был опытнее меня в вопросах «принятия на грудь», опытней да и физически сильней. И я поплыл в лунном сиянии вместе с углем, мерцавшим на полу нашего плота. Нас несло дальше на север…
* * *
- Нас утро встречает… рассветом! Нам родина… чего-там шлет!... Н-ну и рожа у тебя, п-прямо шахтер… Стаханов что-ли?.. - На себя глянь! Слушай, ты бы хоть песенку выбрал какую-нибудь поинтересней..! Поль Робсон хренов! И там, вообще, по-моему, слова другие… Лица были черные от угольной пыли. Зеркала не было, достаточно было посмотреть друг на друга. Наш состав медленно двигался среди карельских лесов. Останавливаемся что ли?
- Вот-вот, я про слова… как раз! Ты х-хоть знаешь, что ты пел во сне!? - Ничего я не мог петь во сне. Ну так и что? - Не расста-анусь с камсамо-олом! – буду вечна маладым! Не расстану-у-eсь с…камса… - Придурок ты, я и слов таких не знаю… - Ну-у, я и г-говорю, ты забыл все слова... во сне, – только рот открывал… И Амбал загоготал, довольный своей шуткой. Он был пьяный в хлам. - Где ты нажрался-то? В магазин слетал, что-ли, пока мы ехали? - - Не пока мы ехали.., а пока, вы, г-господин поручик.., изволили почивать, исполняя.. кам..комс-мольские.. .песенки… а я… ах-хранял вас, сэр… Шу-тю я, ты про сумер-ки пел… «так скажи зачем…», ну и так далее… Давай-ка с-слезем, пока эта шаланда а-астановилась…
Светало. Было холодно и мерзко. Вчерашний коктейль стучал в голове. Мы спустились с насыпи и вошли в лес. - Лехан, ты как хочешь, но… мне… нужно па-аспать. Я ведь о-охранял… твой сон? Сделай… какой-нибудь шалашик… хорошо бы костер… на вот… согрейся… Он рухнул под елку, поджал колени, весь как-то съежился – и тут же уснул. Сколько ж надо тебе выпить, чтобы так окосеть? Передо мной лежала открытая сумка – внутри застенчиво притаилась бутылка бабкиной самогонки, окруженная раскрошенными сухарями и вареной картошкой. Когда он всё это успел? А ночью, значит, пол-банки приговорил!? А-ахраняя мой сон… Ну вот, обворовали бабульку, забор не сделали…Черт! Он и топор еще прихватил! Я смотрел на бутылку, пытаясь себя обмануть, но прекрасно знал, что будет дальше. Ну что ж! - костер - так костер! После неслабого глотка я закурил и задумался о смысле бытия. Ну что, дальше-то что? Ясно, что придеться возвращаться. А там! Ой, бля! лучше не думать – что будет там! Нет, надо еще глоток этого джина и потом уйти в миражи. Я сидел, прислонившись к сосне, мысли путались, уносились ввысь вместе с дымом костра, в огне плясали черти, лица учителей и какие-то росомахи. У мамы, наверное, инфаркт. Тьфу, дурак! Что ты мелешь! Лапник дымил, трещал, я накидал его много, вот занялись срубленные тонконогие сосенки. «Удар! Удар, еще удар..!» как там этот поет, Высоцкий, что-ли? Нет, не так – глоток, глоток, еще глоток!... воттактолучше! Будем катиться вниз по скользкой дороге алкоголя. Солнце протянуло свои худенькие лучики сквозь корабельные стволы. Ну что ж, не так уж все и плохо – выпить есть, курево осталось, картошка, сухари, рядом спит мой боевой товарищ, пиздюк карагайский, я беру гитару, колокольчиком тренькает струна, а пошли вы на хер, ребята, я хоть и уважаю закон Бойля и друга его Мариотта, но мне это не надо!.. И пусть в бассейны вливается вода по разным трубам!.. поезда идут из пункта А в Б… Аш-два-эс-о-четыре! Т-твою мать! Не надо мне этого! Не хочу я это знать! Химия. Неорганическая. Вы, что ваааще рехнулись – я и неорганическая химия! Это, бля, как день и ночь! Ладно. Чего распсиховался-то ? Вон и птички запели. Надо же, в этом блядском лесу еще и птички поют! Я встал и по слогам громко произнес: Дезокси-рибо-нуклеиновая кислота! Хха-аа, это я выучил! Садись, пять! …падажди-и, пастой еще немно ..ж ..ка, пасидим с товарищами у-у.. костра…». Ха-арошие слова… еще бы… батончик «городской» и… грамм триста «докторской»… Yesterday, all my trobles seem so far away… … та-ак, Лешечка.., ты опять поплыл, ты еще станцуй что-нибудь…. Ну и поплыл, ну и что? А что еще делать, как не плыть? Хреново, конечно, квасим уже какой день. Тебе сколько, родимый? Шишнадцать? Сколько-сколько?? И ты уже самогонку жрешь, падла! Когда же это все началось?.. я начал засыпать…
… закончив 8 классов, я получил от родителей подарок – часы! Вот деньги, выбери сам, сам реши – какие, лучше поезжай в Гостиный, там и найдешь! Конечно же отец не мог не посоветовать: «Ракета» или «Полет», это то, что нужно! Эх, папа, папа! Уже тогда я знал, что кроме этих двух названий других не было. Купил. Ехал домой и любовался хромированным корпусом – первые часы! Секундная стрелка бодро бежала по вечному кругу. Иду дворами от метро к дому, надеясь встретить кого-нибудь, надо же похвастаться. Встреча – состоялась. Сашка Толкачев, местный хулиган и боксер, на пару лет старше, вроде бы ровесник, но… Но пара лет в том возрасте тогда была существенной разницей. Он не читал Ремарка, думаю, даже и не знал кто это, зато он был в джинсах! В тех самых, в синих, в настоящих! И в замшевых ботинках плэйбой!... Я в своих рижских тэхасах автоматически опускался на нижнюю ступеньку лестницы молодежной иерархии. - Здорово, Леха, куда рулишь? - Привет, да вот, видишь, часы купил, предки напрягли. - Ну чего, бля, надо обмыть покупку, а то носиться не будут! Есть чего-нибудь?
У меня оставалась сдача, пара рублей, может быть. Ну вот, Сашка Толкач предлагает вместе выпить, как же не согласиться! Тянуло меня к этим парням, тянуло почему-то в эти сомнительные компании, к этим ребятам, которые уже не раз отметились в милиции, к этой темной стороне жизни, которая сейчас называется «криминал». Некоторые сашкины кореша уже побывали в тюрьме, я открывал для себя новый словарь: зона… крытка... петух…
Взяли бутылку «Солнцедара». Чернила - так называли красное крепленое вино, портвейн. Я тогда еще не знал, что настоящий портвейн принято пить, сидя в кресле-качалке у жарко пылающего камина в собственном доме, в зале, обшитом дубовыми панелями, держа высокий стакан в одной руке, а другой поглаживая по загривку огромного дога. Не знал этого и Толкач. Тут же, напротив гастронома, в грязном подъезде пятиэтажки, на втором этаже у окна он зубами отплюнул пластмассовую пробку и протянул мне: давай! Горни! Я сделал несколько глотков, пролил на рубашку - опыта не было. Сашка запрокинул голову – бутылка наполовину опустела. - Леха, не ссы, не все сразу, научишься. Давай-ка покурим! Мы затянулись болгарской «Шипкой». Башка стала уходить куда-то, я только начинал курить тогда – вино с табаком делали свое дело. - Леха, чего ты все дома да дома? Валерка говорит, книжки, бля, читает, а мы вчера Зинку, бля, тренькали, знаешь да? ну из этого, девятого вашей школы, все цыпочкой прикидывалась, а оказалось ее Димка, из 6-го по Алтайской, харит почти целый год, мы с Валеркой обоссались от смеха, на чердак ее притащили, прямо над её квартирой, она - ах, что вы! ах не могу! а потом все могу: и-так! и-сяк! и-туда! и-сюда..! Леха! ну чего, заснул, что-ли? Давай, ебнем! Ты как? Бабу-то дрюнькал уже? Давай, пей… Я загорнил снова. - Сань, я п-пойду, предки должны вернуться.. - Леха, давай! Главное – не ссы, если телку нужно – мне говори, если кого отпиздить – запросто! - Сашка, а вот джинсы… если. Ну… купить. Сможешь достать? - А чего доставать-то? Капусту гони – и всё. Обижаешь, Лешка, я тебе все, что хочешь достану, только, сам понимаешь – не бесплатно. Штаны эти – стольник, не меньше. - Чего? Не понял, какой «тольник»? - Стольник – сто рублей значит. Если не новые – ну 60-80. У тебя же пока нет, правильно? Я побрел домой, мечтая о синих американских джинсах. «Wrangler», «Levis»… Не названия, а какая-то музыка! Часы меня уже не интересовали. Дома мне стало плохо. Слава богу, родителей не было. Я то, как труп лежал на кровати, то вихрем срывался к унитазу. Никогда! Никогда больше! Никогда, никогда и никогда! Боже! Как мне плохо! Никогда… Время внесло свои коррективы.
Я открыл глаза и помотал головой, стряхивая воспоминания. Спал я, что ли? Да, задремал слегка… А солнце-то пригревает, действительно весна! Вон и Амбал во сне улыбается… Так, надо бы съесть что-нибудь… Смотри-ка, еще колбасы кусок остался! Ладно, выпьем и закусим! А Вовка пусть спит… Я подкинул веток в огонь, прикурил от головешки и снова сел к огню. Затрещала хвоя, пламя взметнулось ввысь. Пламя…. Вот тебе и пламя…
Пионерлагерь, в который меня под конвоем привезли в том августе, назывался «Пламя». Из искры возгорится пламя, да? Вот оно и разгорелось! С парнями я сошелся быстро, моего возраста, тоже десятый класс впереди. И в первый же вечер моего пребывания в отряде Саня Алексеев потащил меня на танцы: «…пойдем-пойдем! Бабцов наших получше разглядишь! Собирайся!». Белая нейлоновая рубашка шуршала и потрескивала. Это был подарок моему отцу от дяди Димы – привез из своих заграничных поездок. Отец надел ее пару раз, но потом она перекочевала в мой гардероб. Мы вошли в клуб. Я осмотрелся. Колонки орали «Шизгарре». Пионеры рубили шейк. Особенно выделывались малолетки – сам от горшка два вершка, а смотри-ка, как наяривает! Я не очень любил такие плясы, разве что под стаканом портвейна прыгал вместе со всеми. Подождем чего-нибудь медленного, интимного, так сказать… - Сань, это кто? Вон та, в красной юбке? - Светка. Вроде Здоровый на нее глаз положил, надо у него спросить… - А вон та, грудастая? - Ты чё? Это поварихи дочка, та еще проблядь, даже и не суйся, потом не отвяжешься! - Во! А это что за краля?! - Леха, а эту попрошу не трогать! Оксана это. Как говорится – занято! Ладно, я пошел, ты тоже не теряйся! «Поющие гитары» медленно выплывали из черных мембран динамиков.
«Словно сумерек наплыла тень: То ли ночь, то ли день…»
Ну что ж, пойду и я. Вон ту, пожалуй, в зеленой юбке. Как-то она одиноко сидит, бедняжка. Юбочка, кофточка, стрижечка короткая… - Потанцуем? Она подняла голову, встала и доверчиво положила руки мне на плечи. « Какая симпатная, вся в веснушках…» - Тебя как зовут? - Люда… - А меня Алексей. Ну, Леша, то есть. Давно здесь? - Вторую смену. Я здесь каждый год. Папа в НИИ. А ты? - Мать с сестрой на отряде работают. Меня и затащили…
«Вот и стоим, притворившись, вдвоё-оом, Что есть любовь, что ею живее-ем…»
Вокруг топтались пионеры и школьники. Саня издалека подмигнул мне. На плече у него лежала Оксана. - А ты в какой? В девятый? - Не-ет, в восьмой… я еще маленькая… Девчонка смотрела на меня снизу вверх, застенчиво улыбаясь, как бы приглашая улыбнуться и меня своей шутке. Она мне понравилась сразу, безоговорочно. Конопушки эти, глаза зеленые, котенок такой маленький. Хотелось взять и посадить ее на ладонь. Или спрятать за пазухой. - А знаешь что, маленькая? Пойдем гулять, а? Не здесь, на озеро, за территорию… - Когда? Сейчас? - Нет, Людка, не сейчас.., потом. После отбоя…
* * * - Ну …чего там? Мы еще не в Бразилии? - В Австралии ! Чего дальше?. Вовка, как медведь из берлоги, вылезал из-под еловых лап, которыми я его прикрыл. Взгляд был осмысленный, но мутный. - А чего ты такой агрессивный? Замуровал ты меня хорошо… Ну проснулся я, думаю, товарищ накатит рюмочку. Мне вот море снилось, плывем куда-то. На лодке. Вроде в Бразилию… Пальмы, бананы, туземки разные… А ты чего такой психованный-то? Обидел кто? Или как? - Да нет, все нормально, Вовка. Я тебя ждал. Чего-то, бля.., воспоминания нахлынули… ну и выпил слегка… - …оч-чень мудрая мысль… может быть. Хочется верить, что мне тоже найдется пара глотков этого напитка…
А потом началась война. Взрывы грохотали где-то рядом, по веткам стучали то ли осколки, то ли ошметки земли. Это что, американцы? Распахнув глаза друг на друга, пытались понять, что происходит и откуда стреляют. Перебравшись в воронку, а их здесь было много, стали соображать. - Что за херня? Чего – война, что ли? «Ба-абахх!!» - Дурак, что-ли, какая война? У нас же с ними мир… «Ба – ба-ммм!» - Так смотри, самолетов нет, значит… не бомбежка! - А стреляют??! «Ббу-умм!!» - О-о-ооо, Леха, твою маттть! Я понял!! это полигон какой-то рядом, вот они и упражняются! - А чего по нам-то? - Вообще охринел?!! Да не по нам! Они, что, знают, что МЫ здесь? Запретная зона, наверное! и как мы сюда влезли? - Как-как! – молча, вот как мы сюда влезли – ты был с похмела, а я … ну тоже.., потом охранял твой сон.., предаваясь воспоминаниям…
Пальба прекратилась внезапно, также, как и началась. Мы лежали на дне воронки, глядя в закатное небо. -Ну что, пошли, что-ли? - Куда? - Ну как куда!? Туда! Может там у них снайперы требуются, вот и подработаем! - Ага! Ты, что ли, снайпер? - Да! а что? Хочешь я тебе сейчас вот этой кастрюлей на лбу круг нарисую? - Так, понятно – вальты покинули колоду! Пойдем-ка, дядя, посмотрим кто это в нас минами кидался!
Мы полезли наверх по косогору. Интересное кино! Далеко внизу, под нами копошились люди, ползал бульдозер, экскаватор черпал ковшом гранитную россыпь. Надо же, делов-то! Карьер, взрывные работы, а мы-то думали! - Слу-ушай, вот куда надо сунуться, там наверняка можно какими-нибудь чернорабочими устроиться! Ну ты, конечно, снайпером, а я лопату возьму, так и быть. Что скажешь? - Нет, Леханчик, сюда мы всегда успеем, место теперь знаем. А сейчас мы с тобой пойдем на промысел под названием «хрусталь». В данный момент мы имеем две бутылки по 12 копеек, чуть-чуть пожрать, а закурить – ноль целых и хрен десятых, я уже не говорю о заморских винах, о которых, как ты справедливо догадался, мы только мечтаем. Ну, что? Как идея? Мы подошли к насыпи. Мудрый Амбал, как в воду глядел. Вдоль «железки» с обеих сторон, помимо всякого мусора, выброшенного из окон электричек, нашлись и бутылки. Да-а, страна пьет! А что делать-то! Все пьют, вот страна и пьет. Нормально. Подойдя к следующей станции, у нас были полные сумки «посуды». Карманы тоже оттопыривались. - Ну вот, а ты боялся! - Ладно, теперь надо сдать это добро, вон, видишь, тетка, давай-ка спросим… «… ой! Ребята! Ну прямо цирк! Вы чего? С Приозерска? Или прям с Африки? Ой! Не могу! – женщина зашлась чахоточным смехом, - Ну прям, как негры! О, господи! Чего бутылки сдать, что-ль? Так вон, там Олька примет, может успеете, ой! не могу! где так морды-то нарисовали? …» Мы тоже начали подхихикивать. «Да, прямо из Африки, из Сенегала, в Зарницу играем. Ищем склад боеприпасов и пионерское знамя, украденное колонизаторами. Не знаете – где?» Вовка придвинулся на опасное расстояние и нежно дотронулся до её руки: «Скажите, пожалуйста…». - Ты че, длинный!? Вообще охуел? Щас тебя мой мужик пригреет топором-то! Куда лапы тянешь?! - Да, что вы, я просто спросить… - Ну вот и давайте! – спросить! щас, бля, спрошу обоих! малолетки херовы! а ну-ка, пиздуйте отсюдова!... Самогон еще гулял по клеткам, страха не было, лишь какой-то дурацкий юмор: тетенька, мы же ведь – узнать… и… - Я тебе щас дам – «тетенька», я , блядь, щас узнаю кто вы и откуда! Срань малолетняя! Что-то мне стало не нравится в этом диалоге. «Вовка, давай-ка валить отсюда, зачем нам новые проблемы?...» «А может ты и прав…». - Значит, как?.. по этой улице и потом… направо?.. Спасибо, тетенька.. -Ага, давайте-ка отсюда на хер, мальчики… мне не попадайтесь… - Конечно, уходим, уходим… Леха, у нас еще по глотку есть, отметим начало новых свершений! - Давай! Тару бы сдать. - Ну что, вперед? - Только, сначала, направо… Сиротливая лампочка тлела над магазинной дверью. Мы вошли и осмотрелись. Магазин этот мало чем отличался от предыдущего, разве что винных этикеток было побольше. Те же сладкие подушечки, те же буквари. Из железного ассортимента вместо ведер здесь были топоры. С косами они смотрелись, как серп и молот. И – никого. - Здравствуйте! – сказали мы хором. - Ой! И вам не хворать! Откуда появилось это чудо, мы так и не поняли. Наверное, как обычно, с небес. Я так и обалдел: Милен Демонжо?! Ну ничего себе, как похожа! Это же она! Не может быть! Где моя шпага, господа? Я не верю своим глазам! Милен Демонжо! Боже мой! Я вскочил на коня и помчался в Лувр. Я люблю вас, миледи! - Что, мальчики, тару принесли? Ой! не могу! Вы чего – шахтеры, что ли? Ну, ребята, насмешили! Откуда, молодцы, прямо из забоя..? Бутылки вон там ставьте, ящики в углу.
Женщина была настолько сказочной, что не укладывалось в голове. Собственно говоря, голова у меня уже отлетела. Перед собой я видел распахнутые насмешливые глаза и глубокий вырез кофточки. - Что молчишь-то, стахановец? На прилавке белел открытый журнал. Так, понятно – «Иностранка». «Она. Еще. И читает! Как интересно! С такой грудью, в этой пустыне, в этом вигваме – она еще и читает! И даже не журнал «Юность», а «Иностранную литературу»! Пол-царства за коня!» - Да мы, это, как бы вам сказать … - Ну, вперед, шахтер!... Я стрельнул глазами по верху страницы – «Немного солнца в холодной воде». И здесь Франция. Ну что ж, поехали! - Вы извините, Оля! Понимаете… – Ну, ты даешь! Мы, оказывается, уже и знакомы? Тебя-то как зовут, голубоглазый? – Ну, вообще-то, Алексей, простите, ради бога, мы ведь тут не просто так, исследования..., э-э, разные, исторические … дело в том, что одна французская писательница, Франсуаза Саган, по неким непроверенным данным, проживала в этих краях и иногда, отдыхая от мирских забот, сочиняла свои бессмертные творения, а также известно, что она закрутила роман с местным… э-э, жителем, конюхом.., поскольку очень любила лошадей и, расставаясь с ним, то есть, с конюхом этим, подарила ему на память золотой портсигар с монограммой, пол-бутылки Шабли, мешок французских трюфелей и секретный рецепт одного жульена, известный лишь повару любовницы директора…то есть не директора, а… этого.., как его, коменданта Бастилии, а тот, в свою очередь, однажды напившись Бургундского, прострелил ногу своему конюху… э-э, ну это уже не важно. Так вот конюха этого, ну, не этого, а того, первого, который с Франсуазой, мы и ищем - не встречали? Вовка уже давно пристроился на ящике в углу и задумчиво рассматривал бутылочные ряды. - Алексей, значит? Алешенька-сынок? Да-а, Лешечка, поешь ты складно… и как ты все успел увидеть? А вы, вообще, откуда? Хотя, понятно, из Ленинграда… А ты , амбал, чего молчишь? Вон твой друг каким соловьем разливается … А чего ржете-то? - Оля, да мы смеемся, потому что друга моего… ну, Володю, зовут Амбалом, это у него кликуха такая! Из своего угла Вовка строил мне страшные рожи, показывая истомившимися глазами на винный ассортимент – хватит, мол, дурака валять, ближе к делу! - Так вот, Оля, бог с ним, с конюхом этим, посчитай там, сколько и чего и дай нам, пожалуйста… - А чего это вдруг на «ты»? Молод еще мне тыкать! Мы с тобой на брудершафт не пили! - Сударыня! – я взял ее за руку, - простите великодушно! Я не хотел Вас обидеть! Но именно сейчас мы имеем такую возможность – выпить с Вами… на этот самый брудершафт! Кто бы мог подумать! – я отшвырнул плащ и положил руку на эфес шпаги, - Кто бы только мог подумать, что еще вчера я не был с Вами знаком! Мне страшно представить себе, что я мог пройти мимо этой славной э-э.. таверны! Что бы я делал, если бы… - Ну ладно, ладно…угомонись. Это вас в пионерском отряде научили такие сказки рассказывать? Прощаю. Хорошие вы ребята, вижу. Ну что..? Водки? Или вина? Пьете, засранцы… хотя, чего там, все сейчас пьют… - Мадам! Нам просто пару Бордо… - Ладно, понятно, гасконец, помолчи. Ты, я вижу, с Франсуазой лично знаком? - Ну.., не то, чтобы лично, но… в некотором роде.. - Ну, понятно… понятно. Кстати, этот конюх ваш, которого вы ищете, жив и здоров, Колей зовут, ну, то есть – Николя, он теперь только по-французски разговаривает, я, говорит, после встречи с Франсуазой этой, с Саган, то есть, с Саганшей, забыл все слова русские, кроме «хуяк» и «пиздык» он ничего не помнит, ну еще «ебнуть», в смысле – выпить! А жульен готовит – ну умереть и не встать! Наливает в алюминиевую кружку французского стекла, разумеется, тормозной жидкости, спирта какого-то смертельного, одеколон и еще чего-то, Шабли, наверное,- трюфелями закусит – и пошел гулять по поселку, только ботфорты скрипят да шпоры позвякивают, все в разные стороны - ждут, когда он мордой в лужу плюхнется, а он, когда канаву свою найдет, рухнет в нее, лежит и Марсельезу поет, на французском, конечно. Зато – мастер –золотые руки! Все, что хочешь починит и отремонтирует. Хоть швейную машинку, хоть танк, хоть самолет. Когда трезвый, разумеется. То есть – от ремонта до ремонта. Кстати, мост подъемный в Бастилии – тоже он починил, его еще де Голль вызывал по телефону. Которого у нас нет. Ну, что, голубоглазый, чего рот-то открыл? Я, знаешь, тоже кое-чего слаще репы видела! - Да нет, Оль, ты… вы не обижайтесь, я ведь так, для веселья. - Ну и ладно, орлы, я не обижаюсь, просто вот думаю… Вы куда дальше-то? Странствуете? - Ну, в общем, да, путешествуем… Она как-то грустно задумалась, повернулась к магазинным полкам, уставленными бормотушными бутылками, потом развернулась ко мне. И все изменилась – уже не было хохотушки-продавщицы из сельмага, свет стал меркнуть, свечи зажглись, дежурный ватник утонул во мгле… белые плечи… это лицо… эта грудь… На меня смотрели зеленые глаза дивной женщины. Я подошел к краю обрыва и шагнул вниз. -… ну ладно, шахтеры! У меня сегодня праздник – я вас приглашаю! Не против? Ну?! Не слышу ответа! - Оля, а что за праздник-то? И потом… - Что за вопросы! Вас приглашают, странники! Вы идете – или нет? - Да-да, конечно, идем… - Значит так – вперед, на выход! сразу налево - там фонарь - он не горит! Еще раз налево – первая калитка моя, щеколда изнутри – сообразите! Около крыльца приткнитесь, куст там есть – за него! Через полчаса – буду! Не бойтесь – выпить принесу! Вот сигареты – держите! Только там – не орать, чтоб по-тихому! Мне здесь еще жить! Убью! Все понятно – негры!? Мы двигались к фонарю, который не горит. Ага, вот и калитка.
- Сколько ей лет, как думаешь? - Ну, лет 27-30… а что? уже испугался? Тебя сегодня - того, Леха, готовься. Потеряешь, так сказать, невинность! Завидую, тебя выбрали.. Сам бы не отказался! - Да не, ну ты что.., ты, что? серьезно, что ли? - Да не ссы ты, в первый раз – самый кайф!.. Ты главное не дергайся, сама все сделает. И вообще – доверься судьбе и… велению тела! – и он заржал, довольный своей литературной находкой. Вот это да! И что – на самом деле? Ну да, я же видел, как она на меня смотрела… Черт! Ей на самом деле лет тридцать! Ну так и что? То, что надо! Самое то… Дон Жуан хренов..! Мы курили, сидя на крыльце за кустом. Красный огонек сигареты выхватывал из темноты Вовкино лицо – он загадочно улыбался. Та-ак, понятненько! Еще один претендент на большую белую грудь! А я-то размечтался – надо держать ухо востро!..
Стукнула калитка. Ольга появилась перед нами с двумя кошелками: «ну помогайте, что-ли, разгружайте меня, кавалеры питерские!» - Значит так, сейчас я покурю здесь спокойно, а вы идите в дом, поставьте воду греть, такие черные и грязные вы мне не нужны, помоетесь здесь на крыльце, ведро там у двери…
Мы вошли. Три окна, занавесочки, стол, стулья, диванчик. На стене «Незнакомка» Крамского. Напротив - «Три медведя». Нет, не три медведя. Называется она... «Утро в сосновом лесу», вот как она называется, точно! Всё, как положено, как везде, как у всех. Если вы вошли в деревенский дом и не обнаружили там этих трех медведей – вы находитесь не в СССР. В углу – магнитофон. «Астра». Уже интересней. Полки, книги… Читаем, значит, да? Та-ак, сейчас посмотрим… Помимо классического школьного набора было много, не знакомых мне, имен. Ну, Голсуорси, положим вы меня, мадам, не удивите, читали, знаем-с.. Курт Воннегут тоже нам известен, Ремарк – понятно, уважаю вас, сударыня, а вот эти: Джон Апдайк.., Герман Гессе.., еще какие-то… Ишь ты, начитанная какая! - Лех, ну чего ты в эти книжки уперся? Пошли за водой! - Вовка, ну сам не можешь, что ли? Дай посмотреть, интересно… Ух ты! А это что? Сразу-то я и не заметил. На другой стене за печкой была целая фотовыставка. Та-ак.., Том Джонс, естественно.., «Песняры».., дальше – «Самоцветы», «Поющие гитары».., «Скальды» - даже знаю из какого журнала, а вот и Beatles, как же без них! Привет, ребята, рад вас видеть! Я начинаю уважать вас, Оленька! Х-ха-а! Шарль Азнавур! Bon jour, monsieur, я узнал вас! Джанни Моранди, Анна Герман, Мик Джаггер, Чарли Чаплин… А это кто? Борода, гитара… А, ну да, Высоцкий, вроде; из «Вертикали», он ведь тоже певец? Мерлин Монро, Прэсли.., негр с саксом.., а эта толстая, наверное, Элла Фитцжеральд, кто ж еще?.. Других толстых негритянок я не знал. Здесь не было ни Хиля, ни Кобзона, ни Пьехи. Они, конечно, классно поют, но… Но в этот пейзаж не вписываются! Вот и весь твой патриотизм, Лешечка! Говори потом, что любишь свою социалистическую родину!
За дверью слышались голоса. Разговаривают. Это он так за водой пошел, сучара! Клинья, наверное, подбивает, кобель гребаный! Ну-ну, посмотрим потом, чей рахат-лукум слаще!
Совсем внизу, под журнальными вырезками была прикноплена репродукция. Явно не из «Огонька». Я осторожно отделил картинку от стены. Бумага плотная глянцевая, на обороте – текст не по-русски, ну, ясно, из журнала какого-то, не нашенского. Опять сладко запахло гнилым западом. Ни подписи, ни названия… Что-то из прошлых веков, похоже… И не Россия… Шесть мужиков бредут по сельской равнине. Хотя, почему сельской? Вон, сзади церквуха со шпилем острокнечным, домики каменные… Где это? Франция? Германия? Да чего ты дурью-то маешься? Точно - кто-то из голландцев! Хорошо сказал: кто-то из голланцев! А ты что, всех их знаешь, знаток живописи!? Так, спокойно: это, конечно же, Голландия, то есть – Фландрия, там, где Уленшпигель, вон одежды какие, явно из тех времен. Но дело не в этом. А в том, что идут они, сердешные, из верхнего левого угла по диагонали прямо в правый нижний. И все слепые! И видно это, как два пальца об асфальт! А идут они - прямо на свою погибель! Потому что впереди – какая-то яма! И первый, справа, уже грохнулся в эту канаву и лежит ногами кверху, только пасть открыта в безмолвном крике! Второй – в полете, ноги подкосились, еле держат, он и палку свою выронил, и на лице с пустыми глазницами ужас нарисован, и рука правая пытается цепляться за что-то, чего нет! А левой рукой он еще связан с третьим, за палку оба держатся, а у того – недоумение, еще не может понять, что там впереди, и немой вопрос застыл в его слепом взгляде… Четвертый явно что-то чувствует, подбородок задрал кверху, как у птицы селезень, но не понимает, что там впереди, что там творится!.. Черт! Так они же ведь ещё и глухие, наверное! Ведь, если первый полетел в канаву – он бы крикнул, чтоб те услышали! Тттвою мать! Так они ещё и – немые?! Если б сказал, крикнул – так как кричать-то? Пятый вообще спит на ходу, ничего не ведает, ему художник даже глаза незрячие шляпой прикрыл. На груди крест, распятие. И рубашка под балахоном – красная, единственное яркое пятно. Ну, а последний, шестой – вообще ни хрена не ведает, идет себе спокойненько, даже вроде улыбается! Да-аа, ничего себе картиночка…
- Что, знакомые лица? Так внимательно рассматриваешь! Нравится? Я не заметил, как она вошла. - Нравится! Очень. Оля, а кто это? Я вот, не знаю, например… - Это – Брейгель, Питер Брейгель, голландский художник… - Ну, то, что голландец – я догадался…. - Ух ты, какой догадливый! А чего ж не знаешь, кто такой? А чего так смотрищь-то? Что – серая, да? Так нет времени по музеям бегать! Это вы, питерские, можете хоть каждый день по театрам, да по выставкам, а я тут кручусь целыми днями, как проклятая! И сын у меня больной, и отец… вон, и помочь некому! Ты сам-то в Эрмитаж часто ходишь? - Оля, ну что ты? Не обижайся, пожалуйста. Я ничего и не говорю. Это я серый. А в Эрмитаже я сам всего несколько раз был. А как называется? - А как она может называться? «Слепые». Или – «Слепцы». Кто как переводит. А в одном каталоге я нашла «Притча о слепых»… понимаешь? - Да-а, интересно, надо посмотреть в Эрмитаже. - А нету их в Эрмитаже. В Неаполе ребятки эти. Туда поезжай. Амбал наблюдал нагревание воды в ведре: - Ну чего? мы пойдем помоемся, не кипятить же её. - Давайте, потом картошку чистить будете!
Через полчаса мы, умытые и даже переодетые в чистые рубашки – «…это от папки моего, одевайте-одевайте, не бойтесь, всё стиранное!», - сидели за столом, поджидая хозяйку – Ольга пошла в другую комнату «причепуриться», как она сказала. В центре стола, застеленном белоснежной скатертью, высились три разнокалиберные бутылки – в зеленом боку «Советского Шампанского» отражались золотые медали Крымского портвейна «Массандра», низкорослая «Старка» жалась к этой парочке, стыдливо прикрываясь алюминиевой бескозыркой. А вокруг этой алкогольной троицы переливался разноцветными красками праздник жизни! Книга о Вкусной и Здоровой Пище была раскрыта на главной своей странице. Господин Оливье оплывал майонезными боками. Янтарно плакала красная икра. Рядом с кумачевыми помидорами зеленели свежие огурцы, в блестящей коробочке теснились золотистые шпротные солдатики. Из ветчины, колбас и сыров можно было слагать песню. Глядя на это великолепие я задумался о тайнах мироздания. Как так? В магазинах - пустовато, а на столах – все радости мира. Дома было примерно тоже самое – серые будни не радовали гастрономическими изысками, зато праздничный стол всегда ломился от деликатесов. Откуда же всё это берется, если этого ничего нет? - Ну что, мальчики, заждались? Ольга появилась внезапно, бесшумно и также незаметно, как тогда, в магазине. Она вся сверкала и искрилась. Мы даже встали. Темно-зеленое платье чуть ниже колен облегало её, слегка полноватую, фигуру. При каждом движении платье вспыхивало мельчайшими искорками. В ушах качались диковинные серьги – золотые ящерицы цепко держали в своих коготках тяжелые изумрудные капли. Волосы были зачесаны наверх . Обнимая белую шею, тонкая желтая змея сползала в тайную ложбинку на почти открытой груди. Змеиные глаза смотрели на меня зелеными точками. - Ну и как я вам? Эй, кавалеры! Могли бы и сказать что-нибудь! Перед вами дама, между прочим! Амбал ткнул меня ногой под столом. - Оля! – я судорожно сглотнул, - Я в шоке! У меня нет слов! - Нет уж, миленький, найди слова, ты уж постарайся!.. - Сударыня! Мадам. Миледи… Всю жизнь мы ищем Женщину своей мечты! Мы ломаем копья, разбиваем свои и чужие головы, бьемся в смертельной схватке с противником за обладание той единственной, что завладела нашим сердцем! И вот, наконец, тернистый путь пройден, позади сожженные мосты, разрушенные города, огонь, вода, медные трубы и тела поверженных врагов. Я нашел свою Прекрасную Даму! Она – передо мной! Я нес это бред, не задумываясь, как буду воспринят, тысячу раз проговоренные штампованные фразы отлетали веером. Слова – чушь! Главное, что будет дальше! Неужели сегодня с ней я..? - Оля, вы… ты разбила мое сердце! В душе моей полыхает пожар и погасить его сможет… лишь стакан.., то есть бокал вот этого напитка! - Эх, сладко врешь, голубоглазый, но все равно приятно! Ну давайте, открывайте, что ли… Мне – шампанского! Вовка был уже наготове. Хлопнула пробка, зашипела пенная струя, веселые пузырьки заплясали свой вечный танец. - А что ж за праздник, Оль, ты говорила – праздник у тебя. Сдается мне, что сегодня твой день рождения? - День рождения – да, но не мой. Сегодня 10 лет сынульке моему, Сереженьке, первый юбилей. Вот я и праздную… А вас позвала… ну так что ж, нормальные вы парни, я вижу. А здесь нет у меня никого.., одна подружка, так она сейчас в отпуск уехала… Да отец еще… С грустной улыбкой она поставила на стол фотографию в деревянной рамке – белокурый мальчишечка смеялся в объектив, протягивая вперед ручонки. - В Алма-Ате он, у бабушки. Должны были приехать, да не вышло, обострение у него, полиомелит… будь он проклят! Ну ладно, давайте выпьем, мальчики! За Сережку, за меня, за здоровье! Звякнули фужеры. Шампанское ударило в нос. Мы потянулись к закускам. - Вы не стесняйтесь, ребята, наливайте, ночь длинная, завтра все равно воскресенье – я не работаю… Вовка плеснул всем «Старки»: - За тебя, Оля, пусть у тебя все будет хорошо! Огненная вода вползла в желудок и мягко зацепилась там когтистой лапой. В голове стукнул серебряный молоточек: А-вот! И-я! Я-здесь! При-шел! « … я ведь сама из Алма-Аты.., а Ленинград! Это что-то! полюбила ваш город… и вообще, Лениград, Петербург – это ж ведь, как сказка! Вам, ленинградцам, этого не понять! Вы здесь живете, для вас это обыденность, просто жизнь! для нас – приезжих! - э-ээ…! Да что тут говорить! Нали-вай! …приехала еще в 60-ом, хотела в институт Культуры поступить, я ведь после школы в библиотеке работала… не поступила… куда идти? - в Лениграде не прописаться, только если на завод или фабрика какая, мне не хотелось… а тут этот черт подвернулся, гад ползучий! Поженились. Сереженька родился – врожденный полиомелит! Мама родная! Как я плакала! Чуть в петлю не полезла… ну папаша нас, конечно, тут же бросил! Маялась-маялась.., долго рассказывать.., вот здесь и оказалась, в конце концов. Потом папка мой сюда приехал, так здесь и остался, тем более, что у них с мамой что-то не ладилось. А мама – там, в Алма-Ате, с Сережкой нянчится. Он то там, то здесь, перекати-поле, прямо беда-а… он ведь почти не ходит, бедный… Ну что приумолкли, рыцари? Не печальтесь, я со своими делами сама справлюсь! Что такое – рюмки пустые? А ну наливай..!» Старка делала свое дело. Медленно, но верно. Да на старые дрожжи! Я косел быстро. По столу бегали золотые ящерицы с изумрудными глазами. Домой? И что мне там делать? Уроки учить? Пошли вы все..! - Оль, а отец твой где сейчас? Тоже в Алма-Ате? - Не-е, ребята, это как раз вторая часть моего праздника – папка мой скоро возвращается! Через пару дней здесь будет! Называется это – досрочное освобождение. Ну что смотрите? Да – сидел, да - из тюрьмы едет, а что, в тюрьме не люди..? «Тт-вою мать! Да что ж это такое!? Пол-страны по тюрьмам, что ли?». - Извини, Оля, я понимаю, может такие вещи не спрашивают, но… - Да не извиняйся, расскажу за что. Дело было так. Папка мой инженер, голова – всем бы такую! У него изобретений этих! свидетельства всякие, дипломы, грамоты! В общем, все время что-нибудь придумывает. Правда, не нужно это никому. Грамоты дают, а толку? Лучше б заплатили. И друг его говорит: «Ты, на Западе, Саня, давно бы миллионером стал!». Запан… запатентовать, говорит, надо… В общем, привезли им на МТС какой-то станок, помпа, вроде, то ли финский, то ли шведский, оттуда, короче, а к нему кучу разных деталей, болты там, шурупы, крепления какие-то, я не знаю, не разбираюсь. Ну вот. И приносит как-то папка домой пару коробочек, с болтами чертовыми этими, и говорит мне: «Знаешь, Оля, это как раз то, что нужно для Сереженькиной коляски!». А он как раз коляску для Сережки сконструировал, чуть ли не сама ездит, электрическая, и каких-то деталей не мог найти… Она взяла пачку «БT», царапнула ногтем обертку, выхватила сигарету. Нервничает! Конечно, нервничает, уже было понятно чем эта история закончилась. Амбал налил еще по стопарю. - Давайте, за папку моего, он знаете какой умница! Дай-то бог, чтобы он скорее приехал! Мы выпили и закурили. Сизый дым пластами слоился под потолком. Ольга встала, приоткрыла дверь. - … ну вот, он мне и говорит: «Что делать, Оля? Крепеж этот как раз для коляски ну просто идеально подходит, что делать не знаю, ведь это воровство..», ну и так далее, честный он очень, понимаете?! Я ему: пап, тебе что дороже – МТС ваша сраная или внук родной?! Если ты две эти долбанные гайки возьмешь, что, мир рухнет? Колхоз этот вонючий развалится? В общем, можно сказать, своими руками его под статью и подвела… Взял он, короче, коробочки эти… Она затянулась несколько раз, потом резко смяла сигарету в пепельнице. - Ну!? А потом? - А что «потом»? Суп с котом! Вызвали куда надо, он всё и рассказал, тут же и признался. А заложил его парторг ихний, сука гладкая, прямо так на суде и сказал: как коммунист, я не мог не сигнализировать. Сволочь! А знаете почему? Отец ему самогонный аппарат отказался сделать. Вот он и отомстил. Ну все же знают! Ну спроси у любого в поселке: почему Бергер сидит? И все скажут: его этот комуняка посадил. И не потому, что украл, не потому, что закон нарушил! – а потому что козлу этому дорогу перешел! Вот так, ребятки, мотайте на ус! Мне резануло по слуху это «комуняка». Мои родители тоже значит «комуняки»? Неприятно как-то… - А самое обидное, станок этот до сих пор так и не включали, так и стоит на улице, весь ржавый, раздолбанный.., я специально смотреть ходила, растащили всё, что можно.., все детали повытаскивали, а гаечек да винтиков этих, за которые отец мой трешку получил, уже давно и след простыл. Но, ничего, скоро уже вернется, мы этому лысому мерину яйца оторвем! - А вот этого не надо! Что, опять в зону батьку отправить хочешь? – Амбал зло смотрел перед собой, - давай лучше я ему башку сверну, ты только адресок скажи… - Ой-ей-ей! Что-то мы не туда поехали, мальчишки. Все, хватит об этом. Сейчас музыку поставлю! Она щелкнула клавишей магнитофона - «Бесаме… бесаме му-учо….» тянул томный голос. Я посмотрел на стол. Старка, портвейн, золотые ящерицы, зеленые глаза… Все смешалось в доме Облонских. Людка, Людка… Где ты, Людка? Ты бы сейчас мне что-нибудь сказала… Так. Пойду-ка я подышу. Я налил себе лимонаду и залпом выпил. - …пойду выйду… ненадолго. Сейчас вернусь… - Сходи-сходи, Лешечка, подыши, проссысь… там за кустами… А мы с Вовчиком пока потанцуем. Ольга проводила меня насмешливым взглядом. Ага! Уже «с Вовчиком»! Да-аа, Миледи, надо что-то делать! Я не хочу вас терять, мадам…
Я прикрыл за собой дверь и вдохнул морозный воздух. Вот он, наш северный апрель. Днем – солнце греет, ночью – лужи подо льдом. Я спустился с крыльца и присел на ступенке. Тишина. Еле-еле слышна музыка из дома. Вокруг меня – черное безмолвие. И как здесь люди живут? Ни кино, ни телевизора – пустыня! А в тюрьму, однако, можно и отсюда загреметь. Вот ведь история! За какие-то несчастные шурупы – три года! Бред какой-то! А ведь, действительно, если уж на то пошло, пол-страны можно сажать. Все, чего-нибудь, да тащат с работы. Гитару свою, получается, я тоже украл? Когда мы с Жоркой созрели для того, чтобы играть на школьных вечерах, захотелось электро-гитару. О том, чтобы купить не было и речи! Делать надо самому. Но не просто звукосниматель поставить на деку фабричной гитары фабрики Луначарского, а сделать именно такую - плоскую, рогатую, с пластмассовой панелью на корпусе, со всякими кнопками и переключателями… На Боровой, в бывшей лютеранской церквушке, находились столярные мастерские. Отец был там начальником. Я поговорил с ним. Странно, но он согласился. Мне выпилили корпус из буковой панели. Тяжелая, увесистая, форма – как у Маккартни. Шлифованное дерево приятно холодило руку. Что ж получается – кому три года, а кому – играй, гармонь?!
Сзади открылась дверь. Амбал, шумно дыша, прогрохотал по ступеням. Сморкнулся, икнул, потом зажурчал у кустов. - Ну чего ты тут расселся? Иди! Евреечка эта, похоже, только тебя и ждет! - Ты что? Серьезно? А как думаешь… Подожди, я не понял: что значит – «евреечка»? Ты о чем? И вообще… - А чего непонятного? Бергер, по-твоему, что? Фамилию слышал? Ясное дело – еврейка, жидовка! Да иди ты, наконец, потом думать будешь! - Чего ты несешь? Мне все равно, кто она! - Ну вот и иди, раз все равно! Я вернулся в дом. Ольга сидела, откинувшись на спинку стула – нога на ногу, рука с сигаретой на отлете, в ушах матово поблескивали золотые ящерки. Она с прищуром смотрела на меня. - Ну что, гасконец, вы бы хоть о себе что-нибудь поведали. Откуда? Кто? Чем занимаетесь? Сколь дней уже работу прогуливаете? - Какую работу? В десятом мы, из дома, вот, дернули… - Да ты что?! Так вам еще и восемнадцати нет? Мама родная! Малолеток пригрела! Значит, в школе еще? Да-а, такого у меня еще не было… Ну да ладно… Не грусти, Алешенька-сынок, все будет нормально. Вон и Вовчик пришел! Наливайте, мальчики, будем веселиться!.. Мы наливали… выпивали… Ольга погасила верхний свет и зажгла зеленую настольную лампу. Полумрак требовал действий… За окнами завывал ветер. Я сидел в тепле, сытый и пьяный, курил сигареты «БТ»и смотрел в упор на роскошную женщину в сверкающем платье. Море мне было - по колено. Магнитофон запел про алешкину любовь. В углу под лампой Вовка делал вид, что рассматривает журнал. Я подошел к Ольге и протянул ей руку. Она встала и, качнув бедрами, изображая медленный танец, обняла меня за шею. Губами я коснулся её уха… «…вот так, миленький.., хорошо.., что ж ты боялся?.. а я ждала все время... я вам здесь постелю… а ты потом ко мне приходи… да не бойся, не съем, Лешечка… приходи…а про еврейку я слышала… наплевать… только не еврейка я, немка… а у тебя есть кто-нибудь?..» - её пальцы мягко царапали мой затылок, - «…ну и ничего… сегодня познакомились - завтра разбежимся… немцы мы… Екатерина поселила, а товарищ Сталин выселил… не слышал про такое? … э-э, ты еще многого не знаешь, молодой еще… приходи, ласковый мой, я ждать тебя буду…».
Моя рука скользнула вниз по её бедру, она прижалась ко мне плотнее.
«Как же быть? Как быть? Запретить себе тебя любить? Не смогу я это сделать, не могу-уу…»
В углу зашевелился Амбал: - Слушай, Оль, вы тут танцуйте… а я, пожалуй, спать пойду? Где мне можно приткнуться? - Ах, да, конечно, Володя.., пойдем, я тебе покажу, там светелка такая есть… ты не против?..
* * *
Ветер за окном гудел, как умалишенный. В оконное стекло, время от времени, стучала ветка соседнего дерева. По потолку метались причудливые тени. - …ну-у, пошли вы, значит.., ну чего дальше-то? ну, рассказывай, рассказывай, ужас, как интересно..! - …ну вот, вышли за территорию, на озеро сначала.., потом дождь начался.., ливень, гроза жуткая. Мы под кустом спрятались, под деревом каким-то.. ну, я ее и поцеловал… - …ну!? а дальше? - Ну, чего – «дальше»? Вернулись потом, а нас воспитала поджидает, хорошая такая тетка, мы все мокрые, хоть выжимай, а она нам чаю горячего, переодевайтесь, говорит, в сухое… в общем, даже не спрашивала ничего… только, говорит, очень далеко не забредайте… - … а потом? - Потом… весь лагерь знал… Потом смена закончилась. Разъехались по домам все. - А вы? - Так мы в Ленинграде рядом живем, недалеко, за полчаса дойти… Любовь, в общем… Встречались, гуляли… с уроков друг друга сдергивали. Приду, помню, в ее школу, класс найду – тук-тук! А мне Людмилу Шивалину, ее бабушке плохо, срочно домой! Ребята-то все знали, конечно, а учителя, ничего, верили… Письма писали.., она мне по почте, а я – по утрам ей в ящик опускаю… - …да-аа… Романтично как! и ты, значит, бросил её? Я лежу на раздвинутой диван-кровати, простыня свисает белым углом, на стуле стакан с крымской Массандрой. Облокотившись на подушку, рядом Ольга. В левой руке подрагивает сигарета. Я смотрю в потолок там мелькают кадры: дорога… ливень… озеро… Людка… и её запрокинутое лицо с каплями дождя. - Чего ты пристала? «Бросил – не бросил»! Тебе-то что? - Уу-хх ты! Разговорился как! Не хами мне, сынок! Молод еще! Завтра утром, то есть уже сегодня, раненько, я вас подниму, и попиздуете вы дальше, ребятки! И нечего на меня пасть открывать! Я молчал. Мне стало противно. Она резко воткнула сигарету в пепельницу. - Ладно, не будем ссориться, нам с тобой делить нечего, ебака грозный. Сейчас спи, давай, завтра рано вставать! Как в ней сочеталось все это?! С одной стороны - интересная женщина, элегантная дама, то вдруг сельмаговская продавщица с матом и жлобскими замашками, которые я ненавидел. Ладно, надо бы заснуть… Ветка неутомимо стучала в окно. Я провалился в сон.
* * *
- Вставайте, ребята! Вста-ава-а-ай-те! Ну, давайте, миленькие, давайте! «Один раз в год са-ады цветут…» Чай готов, поешьте, я уже погрела вам, ну! Веселей, веселей! «Один раз в год ……..» В лесу отоспитесь! Я видел её свозь дверной проем: халатик фланелевый, толстые шерстяные носки, конский хвост. Той, вчерашней Миледи уже не было. Ольга возилась у плиты. Звякали ножи-вилки, что-то шипело на сковородке. - Паа-дъём! Я плеснул в лицо холодной водой, взглянул в зеркало над умывальником: да-а, видок еще тот. Хоть сейчас вешай на стенку – «Они мешают нам жить!» Откуда-то из недр дома появился Амбал. Мы посмотрели друг на друга с немым изумлением. Какой-то он странный… А, вообще-то, оба с похмела, чего тут странного? - Ну, давайте-давайте, садитесь, нечего друг друга разглядывать! Ешьте, полно всего, мясо вон берите.., а потом, мальчики, вперед! вы уж не обижайтесь, сами понимаете, мне здесь еще жить… - Оля, ты извини, а может… - Вовка не успел договорить, Ольга достала мутную бутылку. - Это вам «на посошок», как говориться, так уж и быть, вижу, что плоховато… и давайте, ребятки, идите, пока не рассвело, пока никто не видит… я вам там собрала кое-чего из еды… идите, милые… Как-то она слишком суетилась, нервничала, что ли… Я взял бутылку, плеснул в два фужера. Подумал – и долил до краев: пропадать, так с музыкой! - Ты чего хулиганишь? Чего так круто? - Не хочешь – не пей, дело твое! Я звякнул своим фужером о Вовкин, посмотрел на Ольгу сквозь тонкое стекло и залпом выпил. О, черт! Опять самогонка! Да крепкая, зараза! Когда мы подошли к калитке, мне уже не хотелось никуда идти. Снова всё стало по барабану. Заплясали веселые искорки, саксофон заплакал протяжно, Чарли Чаплин приподнял котелок: «Зза-ходи!»… - Ну все, мальчики, не поминайте лихом! Давайте, ребятки, вон туда, как раз к лесу выйдете… Она ткнулась губами мне куда-то в нос, потом задержалась взглядом на Вовкином лице: «…все!… все, пока… прощайте… идите!»
С одной стороны небо уже розовело восходом, а с другой – чернота непролазная! Вот ведь природа, как все интересно устроено! …а грудь у неё!.. …может подумать все-таки о геофаке в универе?… … а если вернуться?... - Лехан, ну как? Как впечатления? Что скажешь? - Чего говорить-то? Ты будто сам не знаешь? Мы вяло брели по дороге, поселок остался позади, впереди виднелись верхушки елей. Ботинки гулко стукали по замерзшей грязи, порой под подошвой трескался ночной ледок на маленьких лужицах. В лесу опять стало темно, сквозь стволы еле-еле виделась полоска начинающегося дня. - Давай-ка привал соорудим. Поспать надо. Сейчас утренник устроим – и в койку! У нас и бухалово есть, я проверил, она молодец, позаботилась… Только сначала найдем койку эту. Какой-то он был странный, дружочек мой, пиздюк карагайский. Заботливый слишком. Амбалище хренов… - Леха, смотри! Это то, что нам нужно! Нет, ты только глянь – это же почти готовая хата! Прямо среди леса на пригорке перед нами высились две стены. Сохранившийся угол и полуразрушенные стенки высотой не более полутора метров. Какой-то заброшенный дом. Здесь была комната. В углу, возможно, стояла кровать… или кресло… или еще что-нибудь. Что это? Откуда в лесу каменный дом? - Ну вот, видишь, я же говорил - мы на финской земле. Жили здесь финики, а мы их – рр-аз! И выпиздили! Нехуй по русской земле ходить! - Что-то я не понял? Причем здесь финны? - А ты не знал, конечно. Ладно, потом расскажу. Сейчас соорудим жилище себе, выпьем-закусим, попиздим-покурим и… выспимся в этой хате финской. Опять пригодился топор бабы Тони-проценщицы. Я обтесывал срубленную сосенку и думал, что надо бы узнать про эти финские земли. Наверное, Людка может знать! Она говорила ведь, что у нее родственники в Финляндии: то ли тетка двоюродная, то ли бабка… А почему я об этом ничего не знаю? Серый, бля. Все умного из себя корчу, а на самом деле? Финская война? – да, читал кое-что и... И – всё. Каннельярви. Лейпясуо. Юкки… Дураку понятно, что это не русские названия. Мы соорудили навес из тонких стволов, сверху накидали лапника - мало ли снег или дождь - и залезли под зеленую крышу. Черт! А хорошо здесь, уютно! Разложили подаренную еду: да-а, не поскупилась хозяйка - и с праздничного стола остатки, и выпивка, и, даже, сигареты. - Ну, давай, что ли! За потерю девственности, так сказать! С почином тебя, пионэр! - Я сейчас опять поплыву с такой дозы! - Ничего, зато поспим нормально, поехали!.. Трещал костер. Птицы запели свои утренние песни. Мы опять пили. - А хорошая она, все-таки, баба – и добрая, и веселая, с юмором… и вообще… - Ага. Все они хорошие, когда спят зубами к стенке. - Да нет, серьезно, чего ты? Ведь классная женщина? - Знаешь, после второго стакана все классные будут. К тому же ты ее всю ночь чирикал! Я подвинул ближе алюминиевую тарелочку с волнистыми краями, зацепил пальцами кусок холодца. Вовка опять булькал в стаканы. - Да не гони ты так! Куда спешить-то? - Давай, еще по одной! Ну, рассказывай, как и чего! - Да брось ты, чего рассказывать? Мне вот что интересно: сама -продавщица, папашка в тюряге, сын больной, а вся в золоте! А платье какое! Уж точно не фабрики «Большевичка»! - Чего странного? Торговля. Тем более в сельмаге. Она там бог и царь! - А чего тут воровать-то? Здесь же ни хера нету! Одни морские водоросли да лопаты с букварями… - Да при чем тут воровать?! Ну, ты наивный, ну прямо, как ребенок! Не надо ничего воровать, надо вести себя по-умному… Давай-ка, за удачу! Мы опять стукнулись стаканами. Глоток самогонки влетел внутрь, как торпеда и замер там горячим облаком. Полет нормальный! Я хрустнул огурцом. Конечно же, это домашний засол – один запах чего стоит! - Так вот… привозят, к примеру, сахарный песок, мешок килограмм пятьдесят. Итак, 50 на 90 копеек - это 45 рублей, значит сорок пять рубликов должна сдать твоя Оленька, когда его продаст. Правильно? Правильно. Она их и сдаст. Только и себе в чулок положит с этого мешка пятерочку, а то и червончик… - … недовешивать, что ли?.. - …ну, недовешивать тоже, конечно, можно, потом разные хитрости с весами или с гирьками. Но в основном делают так: ставится ведро воды рядом с сахаром. Просто обыкновенное ведро с водой. А утром - ведро пустое - мыши выпили! И сахарок это теперь весит не пятьдесят, как раньше, а чуть-чуть поболее… Диффузия называется. Понял, дурик? И ничего воровать не надо, свой чирик в кармане, а может и больше, я не знаю… - Все такие, да? Ты хочешь сказать, что все воруют?! - Нет, не все. Есть исключения. Первые - это которые тупые. А вторые - это такие, как ты, Лешечка… - Что ты несешь?! Я и торговля! Ты вообще рехнулся? - я даже поперхнулся от возмущения. Вовка выхватил из костра головешку, прикурил сигарету и невозмутимо продолжал: - …а причем здесь торговля? Я не о торговле и, вообще, не о честности, про которую ты поешь на каждом шагу, я толкую. Я о том, что ЭТО делают все, просто одни не боятся, а другие… Вот ты, например… ты просто испугаешься сделать что-то такое, просто зассышь! Верно? Мы когда с Валеркой тебя звали в цех этот резиновый влезть – ты же не пошел, так? Потому что честный очень, да?! А когда бухали потом на хате у Савы, ты же знал на какие шиши пьем, так?! И наклейки эти взял – тоже, ведь знал откуда! Знал, ведь, что ворованные, а?! И где ж твоя честность, блядь, твои ленинские принципы!.. «Сука ты, Вова! Сволочь! Как все это противно!.. … но ведь ты в чем-то прав, Амбалище! … хотя – нет, воровать я точно не стал бы! И не буду! … подожди-подожди, а ведро с водой поставил бы?.. Ну?! Только честно! … да. Поставил бы. … Вот и все! и не надо рот открывать! Ты такой же, как все. И не надо из себя униженного и оскорбленного строить». Я молчал, глядя в огонь. Вовка протянул мне сигарету, потом вылез из-под навеса, застучал топором в ельнике. Я тоже встал и побрел вниз по пригорку. Спать уже не хотелось. Вот и утро. На сосновых иглах повисли прозрачные капли. Где-то в вышине раздавался равномерный гулкий стук по дереву - дятел, наверное? Сорока села на остроконечную верхушку, затрещала скороговоркой. Да-а… вот и конец страданиям, вот теперь ты знаешь, наконец, кто ты есть на самом деле. И нечего было огород городить! А то, видите ли, смысл жизни он ищет!.. Надо было… Да ничего не надо было – выпить надо, вот что. Сейчас же! Срочно! - Леха, ну чего ты там? Обиделся? Да брось ты, было бы из-за чего! Давай сюда, продолжаем… Мы снова чокнулись - я чайной чашкой без ручки из дома Миледи, Вовка своим пластмассовым импортным стаканом. Что-то хмель не берет. Или я уже не замечаю ничего? - И все-таки, она… она х-хорошая женщина. А ты всех под одну гребенку – торговля, диффузия… Я вот думаю - сейчас посидим… чуть-чуть… и я вернусь. Пойду к ней, а? - Чтооо?! Леха, ты, что - рехнулся?! - … только я один… ты уж не обижайся, ладно? - Да ты в своем уме?! Что ты несешь, Леха?! У нас другие планы… и вообще… Ты соображаешь, что ты говоришь? - П-пойду… и всё! - Куда ты пойдешь?! Ты, идиотина, ты хоть понимаешь, что это - просто шлюха, блядь! Таких, как ты, у нее вагон, весь поселок и пол Ленинграда! Ну, встретился молодой, необъезженный – бабе ж надо, без мужика она! А ты и уши развесил! - Не смей так говорить… о ней! У тебя вообще все воры и бляди! А она не такая! Всё! Я - воз… возвращаюсь! - Леха! Перестань! Леха, она сука, шалава она, блядь, она ко мне после тебя пришла… - Что-о?! - Конь в пальто. Всё. Сначала ты, потом я. Всё. И давай забудем. - Я не верю тебе..! Врешь ты..! Какая же ты сука! Что, правда?! Не может этого быть! - Как говориться – не ты первый, не ты последний. Всё, успокойся, хватит об этом! Я ударил его кулаком прямо по губам. Он закаменел лицом, выплюнул кровавую слюну: - Дур-рак ты, Лехан! Я тебя, конечно, понимаю, только больше не прыгай на меня, второй раз уже будет от меня! Вали куда хочешь - не держу! Ветки хлестали по лицу, сухие еловые сучки больно царапали кожу. Я продирался сквозь чащу, не разбирая дороги. Куда? Да все равно куда! Ненавижу! Сволочь, гад! А эта?! Шлюха сельская, блядина! Тварь! Никому нельзя верить! Никому! И сам такой же! Ненавижу… Слезы душили меня. Из глотки вырывался какой-то клекот. Вот они, твои клятвы, Лешечка, - «не заплачу никогда!». Ненадолго ж тебя хватило, «последний романтик»! Готфрид Ленц, твою мать! Надо же, кем себя вообразил, а?! Я наткнулся на замшелую стену - что, опять дом финский? Передо мной высилась гранитная скала, поросшая мхом. Как-то вдруг потемнело со всех сторон, умолкли птицы, вокруг стелился белый туман. Рядом щелкнула ветка. Впереди явно кто-то был. Я замер. Высокая фигура остановилась в нескольких метрах от меня. В лиловой темноте я силился разглядеть его лицо. Что за чертовщина!? Не может быть! Бред какой-то! Передо мной стоял Вечный Странник. - Что ты здесь делаешь, Тиль? Он улыбался. Бубенцы звякнули на шутовском колпаке: - Я ищу свою Неле… - Что ты говоришь, Тиль! Её здесь нет! Это не Фландрия, Тиль, здесь нет твоей Неле… - … она где-то рядом… Я прислонился в скале, стал шарить по карманам в поисках сигареты. Руки тряслись, меня всего колотило. Этого не может быть! В ту сторону я не смотрел. Но чувствовал - он рядом. Снова звякнули бубенцы. Мне стало страшно. - Тиль, эта страна не для тебя… здесь нет жирных каплунов, прованского масла и копченых окороков. Костров инквизиции здесь тоже нет, но здесь вечная ночь, Тиль! Мертвецы здесь пожирают живых, а живые – мертвых! Здесь нет Неле, Уленшпигель!! - Неле – она везде… просто её нужно найти… Я закрыл глаза.
* * *
Поезд мчал нас в Ленинград. Кроме нас в вагоне никого не было - последняя электричка. Мы сидели друг против друга на желтых деревянных скамейках, в черном окне отражались наши грязные лица. Я тоскливо думал о предстоящих допросах - родители… учителя… одноклассники… Все же пытать будут. Что да как? Позади были семь дней, прожитых вне дома. Всего неделя… Целая неделя. Мне казалось, что прошло полжизни… После Ольги мы опять скитались по лесам. Остатки праздничного стола были съедены в первый же вечер, самогон выпит, сигареты кончились. На работу в карьер, где велись взрывные работы нас не взяли. Сначала заманили обманом, якобы для написания заявлений, а сами вызвали милицию. Легавые приехали быстро, загрузили нас в воронок и привезли в Приозерск. Целый день мы просидели в обезьяннике с каким-то сумасшедшим. Он клялся нам, что голову у Валентины отрезал не он, а Колька из третьей квартиры. Еды у нас никакой не было. Менты кормить нас тоже не собирались. Воду, чтобы попить - брали из туалетного бачка. На ночь нас посадили в камеру. Там уже был постоялец - без зубов и весь в наколках. Он рассказал нам, что «вчерась только откинулся, а сегодня обратно повязали… форшманулся, бля, даже вмазаться не успел…» Утром нам вернули паспорта и выгнали чуть ли не пинками: «Катитесь в свой Ленинград! Нам своей гопоты хватает!» Стало совсем кисло – даже ментам мы не нужны. Выглядели мы страшно – кожа на лице стала шелушиться, появились какие-то бурые пятна… нечесаные грязные волосы… растрескавшиеся губы… Решили ехать на последней электричке. Весь день собирали посуду. К вечеру у нас, наконец, был водочный «малек», бутылка портвейна, четвертинка хлеба и пачка «Авроры». Мы приземлились в леске недалеко от платформы, чтобы были видны часы на столбе. Выпили водку, зажевали черствым хлебом. Уже стемнело. Рельсы отливали тусклым светом. Прямо по шпалам шла голая женщина без головы. Поравнявшись с нами, она опустилась на колени и протянула к нам руки. - … Вовка, ты видишь?! А? Что это?.. - … не знаю… по-моему, мы с тобой приплыли… Черт, весь в кровище! И одна рука оторвана..! Амбал смотрел совсем в другую сторону. Со всех сторон нас окружали мерзкие шевелящиеся твари. Где мы? Что мы? Зачем все это? Скорее бы поезд… Мы влетели в пустой вагон, кинулись к скамейкам. Я ждал, когда закроются двери. Наконец-то! Я сделал большой глоток портвейна, прислонился головой к окну и вырубился окончательно…
… стучали колеса… жидким золотом тек коньяк… в ушах у бабки изумрудные капли… топо-ор! топор укра-али!! А-ааа –а!! Во-оры! Все воры… Степаныч бьется в морских водорослях… ключи посеяла, сука!.. Томке рубят голову на крыльце… хек морож бес голов… конфеты-подушечки, токари-фрезеровщики, старухи-процентщицы…. ветка стучит в окно… а-ааа! …не надо! Это не я, это Бергер сделал! Какой Бергер? Брейгель! … сардины из Марокко! Если новые, то стольник! Какой стольник? Сталин! Ленин и Сталин – близнецы-братья! …в апреле всегда холодно… Партия – наш рулевой! Миледи? Почему вдруг Миледи? Франсуаза! Не было никакой Франсуазы… Я ключи забыл, мама… Здесь вам не равнина, здесь климат иной..! вот так, миленький, вот так, не спеши, вот так… Наливай, дружище! Пятерик, от звонка до звонка, ей-богу! …жидким золотом тек коньяк… Где же твои ящерицы, твои зеленые глаза? Где твои слепые странники? Почему, Людка, почему так? Где ты была все это время? …джин сверкал, как аквамарин… За что?.. Ты же воевал, папа… Как же быть, как быть? Запретить себе тебя любить… Ведро с водой? Вон там поставьте, в углу… Пат. Патриция Хольман… Нет, я буду у Фреда… или в кабинете… химии? Зачем? Оставьте меня… Филологический… Все воры! Ненавижу! Убью, сука! Ненавижу… Джин, как аквамарин… Ром, коньяк… дайте мне рому… Что ты здесь делаешь, Тиль? Неле? Нет, ее здесь нет… не знаю, может на озере… Дождь? Да разве это дождь? Смотри, какая радуга, Людка! Ты куда, Людка? Я ведь еще не приехал… * * *
Мы стоим на перекрестке. Вовке сюда, его дом рядом, мне – туда, чуть подальше. В доме, где Аптека светится одно окно. Из телефонной будки выбежала кошка. Коту, наверное, звонила. Мы боимся расставаться. - В следующий раз побежим летом, - я пытаюсь шутить. - В следующий раз побежим из колонии строгого режима, - отвечает Амбал. - Ну, что? До завтра? Придешь?.. - Если в живых оставят… А ты? - Аналогично…. Парадная встретила меня знакомыми запахами. Я поднялся на второй этаж, прислушался у двери. Тишина... И я нажал на кнопку звонка...
Peschiera del Garda, Italia, 2008 |
Библиотека // Объявления