в смятых черновиках отсвечивают окна души,
и я их вытряхиваю из рукавов, разворачиваю, сминаю,
разворачиваю, тормошу – как сонных щенков,
как воображение, мохнатенькое существо,
нельзя – жаль – отвязать от себя и сложить за порогом мая,
так нельзя избавить себя от проклятых черновиков –
«жить начерно, вполсилы»… Призывы – за что, за что мне все это?
Кто-то знает, за что и, главное, что я?
Чувствительное животное, собирающее в лесу чушь,
так просто сослепу убить, оглушить зашитой мечтою,
в мешке молчащей травой и мурчащей котом.
Молчу,
а что еще делать?

Камешки перекатываются в голове, значит – утро.
Камешки внутри живота, значит – завтрак.
Камешки в кончиках пальцев, значит - устала донельзя отстукивать ритмы, играть и знать, что
для него две зрачечные скважины – неотпираемые,
сверхглубокие, до донышка дней…
Упираешься лбом в пустоту, видишь в ней
как
поезд, идущий в том же направлении, что и жизнь –
медленно погружается первыми вагонами в море,
слепо ползет по рельсам, по фантомным болям,
по черновикам судьбы.

Опустевшая, сгоревшая библиотека души –
читай, большего не сможешь, да и не требуется –
узнавай, и кричи в гулких залах, услышат –
«замочные скважины открываются зубцами Колокольцев,
солнцеворотом – искривленным лунным профилем,
отмычкой сердца».

Мыши
шуршат между обугленных свитков и редких томов,
и знают:
дни – лишь расщелины между снами,
между полыми, без заземления, проводами,
между сломанными в замках ключами,

а впрочем, все это черновики…