Холода уступили место первым робким лучам солнца, набирающим силу тем быстрее, чем звонче смеялся тающий под сугробами снег. Пламя рассеивало сумрак ночных холодов всё более короткое время, заря затмевала его отблески в глазах сидящих не так уж близко от костра детей. Истории, рассказанные ночной порой, становились менее трагичными и страшными, отношение к ним тоже начинало напоминать шутки. Порой чуть более жестокие, чем это позволено, истачивающие равновесие внутри компании, да самого ребенка подкашивающие исподволь подобно маслянистой субстанции, обволакивающей, но не способной согреть или поддержать биение жизни. Я смотрел в пламя и задумчиво перебирал рукой травинки, срывая ближайшие, которые покрупнее казались, и кидал их прямо в костёр, вызывая короткие струйки дыма. Состояние без внутренней суеты, ощущения времени суток и контраста между теплом от углей и переменчивого огня и подмерзающей в тонкой майке спине; ночная роса уже лежала невесомым покровом на всем незанятым нашими телами пространстве. Я не просто бездельничал, вспоминались недавние события и их следствия, подобно случайному взгляду на спокойную гладь невысохшей после ливня лужи – пристально-невдумчивое созерцание.

Есть на свете люди, балансирующие на грани безумия, разделившие в себе сущности и попеременно обращающиеся лицом к пропасти либо блаженству. До одной из возможностей реализовать себя окончательно в том или ином направлении остаётся сделать лишь малый шаг, но истинное мастерство как раз в том и состоит, чтоб удержать свой нынешний статус неопределенно долгое время. Падающие герои настолько непредсказуемы, практически невозможным кажется последующее обретение ими самих себя. Из пустоты нечасто рождаются птицы счастья или фениксы; мрак сознания практически непреодолим без практики потери и последующего осознания себя.

Я один из тех, кем правит сущность, которая изначально гораздо сильнее меня самого. Для неё не имеет никакого значения, что будет со мной дальше, сохраню ли я в себе те черты, которыми дорожу сам как человек. Всего лишь человек, дерзкий и слабый; с металлом в голосе и трепещущий под сильным нажимом одновременно. Или сломаюсь, взяв на грудь больше положенного и потеряв нечто неосязаемое в своей человеческой сердцевинке. Да и само моё существование, впрочем, лишь сгусток дыхания, растворяющегося в холодке пустоты. Тело ведь так легко заменить чем-то новым или другим, чужим и равнодушным для меня нынешнего. А может быть, хватит цепляться за обламывающиеся в пальцах края ледяной и такой кажущейся устойчивой поверхности? Загляну в глаза собственному отражению, улыбнусь или отшатнусь, в нарастающей панике. Шутки в сторону, в ночь черной луны даже мне не поможет глумливое выражение на лице, бравада сыграет злую шутку и, как следствие, возможно, что я серьезно недооценю собственное положение. Забылся на миг – допустим, что это простительно, день или пара эйфории – и тут же настойчиво начинает ухать сердце, ты озираешься в поисках раздражителя и неправильной тональности звука, звучащего как ни странно именно внутри черепной коробки. Сходишь с ума? Нет же, ты гораздо адекватнее многих вокруг. А состояния преходящи. Кому как не тебе знать об их неустойчивой амплитуде и о собственных колебаниях, от пика к пику, лишь в промежутке отдых и неустойчивая тишина.

Не могу точно обозначить, когда понял что не один. Маленьким о многом не задумывался и анализировал, с упоением слушал то, что старшие рассказывают друг другу, шепотом или громко, с выражением, призванным показать уверенность в себе и собственном образе жизни. Не связывал лично с собой, но слова откладывались и ждали своего, нужного часа, чтобы я вспомнил их, соединил воедино разорванные нити мыслей, образов и предчувствий. Чтобы написал нужное слово на чистом листе бумаги или штришками угольного карандаша набросал силуэт, контур, пламя. Черно-белое суетливое пламя. Чтобы закрывал глаза и на веках виделись мне только мои, отобранные долгими бессонными ночами и созерцанием картинки.

С течением времени стал забывать, как рассматривал свои ладони, протыкал иглами кожу и со стороны чувствовал приглушенную боль, граничащую с самозабвенным упоением. Смотрел на людей, уходящих от меня сквозь призму связанных суровой нитью обструганных веточек, искажающих удаляющиеся фигуры. Закрывал пальцами их от своего же взгляда, долго не отпускал, мысленно следя за давно ушедшими. Проговаривал вслед слова им вслед, шепча последнее слово еле слышно. Ночами просыпался и проживал снова и снова впечатления дня, меняя по своей воле расстановку сил и происходящие события. Ситуацию, произошедшую на самом деле, я вертел подобно изображению в необъемном и таком изменчивом калейдоскопе, картонной трубке моего детства. Шероховатой и такой родной для пальцев одновременно.

В привычку вошло разглядывать номера на автобусных билетиках, за пятачок купленных у кондуктора, номера проезжающих мимо машин, цепляться взглядом за повторяющиеся цифры. Они могут быть парными, например 6622. Или симметричными попарно, такие как 4242. реже встречаются цифры-джокеры, обещающие приключения и зачастую обманывающие, а не дающие их осуществить. Это 6336 или более симпатичное мне сочетание 9779. Улыбаюсь сейчас при воспоминании о том, как в школе ко мне за парту посадили чудика из параллельного класса. Весь урок он сосредоточенно, беззвучно шевеля губами, заполнял поверхность парты одним и тем же словом, покрывая им послойно и неотвратимо, как будто раковая опухоль в организме – написанные им слова росли и росли на глазах. Вид у него, конечно, был потешный, по ходу в своей голове этим занятием он то ли отгонял от себя невидимых, но вполне для него самого реальных демонов, то ли спасал (или губил) само человечество. Я сразу обратил внимание на то, что он пишет избирательно, используя группы слов, а точнее слова, чтобы была система. Как же его звали, дай бог памяти? Кажется, вот-вот я смогу вспомнить и произнести его имя, но - нет, вспоминаю пару раз в год его профиль, но не имя. А вот в следующий раз получится, наверняка. Зато слово я запомнил навсегда, закроешь глаза в минуту сильной усталости, и начинает обозримое пространство заполняться бесконечными рядами, слова «мрак». Хочешь - снизу вверх слова покрывают изнанку закрытых глаз, хочешь – образуют причудливые, расползающиеся в разные стороны фигуры. Выбирай, что тебе симпатичнее.

Свет от костра становился все ярче с каждой потерявшейся на пути в вечность минуткой, с каждым подбрасываемым поленом и озарял застывшие окрестности ворохом искр, я подкатывал полуобгоревшие дрова к центру, нарочно ударяя по уже прогорающим поленьям своей импровизированной кочергой из ветки. Подсыхая, они занимались, синим, гудящим как рассерженные осы, пламенем, которое по мере распространения обжигало волокна дерева и меняло свой цвет с почти невидимого синего на привычный волшебно-красноватый. Пора домой, спать хочется от воздуха, купания днём в пруду и дыма с запахами нежных смолистых веточек.… Чтобы проснуться утром обновленным, улыбнуться настоящему, уже наступившему как раз за минуту до моего пробуждения. Потянуться, вдыхая запах сирени и свежеиспеченных бабулей блинчиков. Они с протертыми яблоками и собранными мною вчера в пропахшем характерным запахом курятнике еще теплыми тогда, из-под недовольно галдящих курочек яйцами. Сесть за стол после короткого неохотного умывания – и протянуть руку, вилкой переправив верхний, только что намазанный надетым на вилку кусочком масла и щедро посыпанный сахарным песком, блин к себе на тарелку. И какая мне разница, что будет через год или пять, да и чем завершится этот день? Будут ли сокрушительные падения или взлеты моего «Я», смогу ли осуществить задуманное и получу ли исполнение загаданного в прошлом месяце на билетике желания?

я часто думаю, а что было бы если вдруг окажется, что люди не всё понимают правильно..

произошедшее с собой они трактуют с общепринятых и, возможно, ошибочных изначально позиций

ленясь задумываться глубже или находясь под влиянием навеянных обществом друг друга клише и силков из слов-слов-слов…

например, если бы у меня было единственное за всю долгую жизнь, долгожданное предназначение

неважно, как я прожил бы предшествующие годы

купался бы в волнах страстей или нашел истинную, единственную Страсть

собрал бы данный при рождении набор пазлов или опустил бы руки, уверившись в неисполнимости этой задачи

и в нужный момент возродился бы, стряхивая, подобно восстающим мертвецам могильную землю, уклад и привязанности – и исполнил начертанное или потерпел фиаско.

кем бы я родился в том или ином случае в следующей жизни?

не участвуем ли все мы, знакомые друг с другом, либо проходящие мимо при случайной встрече, в одной продолжительной, печальной по своей сути забаве?

а ведь есть еще множество вопросов, общих для большинства людей. Какую-то часть их задавали себе в детстве, возможно, что сами и отвечали, а потом усердно и успешно забывали полученные в ответ горькие или обнадеживающие слова. В горе и радости, как гласит известная формулировка, ведь преследует и тяготит лишь неизвестность, а не определенность, как люди её для себя понимают.

знаю, о чём идёт речь, давно уже мне известен ответ на тот самый вопрос - куда уходит любовь.

что происходит с нами позже, какими становимся мы сами и как видим окружающих

и где найти столь интересную для людей завершенность – тоже не тайна для меня нынешнего.

и на многие вопросы, так интересующие близких и незнакомых мне людей, совсем легко дать ответ…

как и себе самому на простые главные вопросы найти достойное объяснение

сохранив человеческий пытливый взгляд и культивируя в себе привычки и духовный аскетизм – тихо рассмеяться в момент понимания

у ангелов больше никогда не будет крыльев, как и у пойманных мною в детстве стрекоз и бабочек

контркультура и нигилизм – пустые звуки, мир давно шагнул далеко вперед, оставляя за бортом ненужный балласт понятий и ценностей

время игр подходит к концу, комета подлетает все ближе и вмешательство господне становится необходимым

но в нем-то как раз уверено большинство людей, ведь

горечи и обреченности больше не существует