1.

Бал был назначен на восемь часов, но любопытные и нетерпеливые начали собираться у дворцовой ограды намного раньше. Они толпились у въездных ворот и жались к ажурной решётке, заглядывая между прутьями во дворцовый парк, где ставили столы для простолюдинов. В толпе спорили о числе бочек, поднятых из винного погреба, и о том, будет ли слышна в парке музыка из дворца или будет играть оркестр уличных музыкантов.

Каждые сани, подъезжающие к воротам, знатоки гербов и политических деятелей встречали громкими криками – кто радостными, кто сердитыми. Единодушный восторг вызвало появление белого возка Верховной жрицы: Апсалу знали в лицо все раттанарские женщины, а, значит, и их мужья, не раз получавшие ощутимый удар локтя в бок, мол, смотри – Верховная жрица идёт (едет, стоит, сидит). Восторг был связан с тем, что до сих пор служители Храмов не появлялись на балах во дворце, и приезд Апсалы расценили как высокую для себя честь.

Апсала ласково улыбалась и приветливо кивала, отодвинув шторку на окошке возка, и стража дворца с трудом удержала ринувшихся за ней в ворота почитательниц Матушки и их послушных супругов.

Узнали и приветствовали и других служителей Храмов, приехавших по приглашению короля.

Дворцовая площадь постепенно заполнялась народом. Из окружающих её домов выносили столы – зажиточные раттанарцы спешили принять участие в общем празднике. Сами они, конечно, будут гулять во дворце, но выставить народу угощение стремился каждый, демонстрируя свою любовь к бедным согражданам.

Последним из ранних гостей сквозь толпу с трудом протолкался мастер меча Тусон. Дежуривший на воротах сержант Клонмел узнал его и лихо отдал честь.

Толпа удивлённо зашептала:

– Кто это?

– Кто это?

Потом поползло:

– Акулья бухта...

– Акулья бухта...

– Неужто Тусон?!

– Точно, он. Я видел его тогда, десять лет назад...

– Совсем не изменился...

Праздник явно начинал удаваться, ещё не начавшись.

2.

– Благодарю, что приняли моё приглашение, господа Храмовый Круг. Приглашая вас, я совсем упустил из вида сегодняшний бал, – Фирсофф принимал служителей в Кабинете, – Но то ликование, которое вызвал ваш приезд у народа, может быть, в какой-то мере компенсирует допущенную мной неловкость.

– Ваше Величество, – первой заговорила Апсала, – в случившемся нет Вашей вины. И говорить о неловкости вовсе ни к чему. Я вижу в этом знак свыше, команду – чаще бывать среди народа. Я не знаю, как поступят другие служители, но сама с радостью останусь на бал. Не обещаю, что буду танцевать, но с удовольствием нарушу традицию – не бывать на светских празднествах. Тем более, что устав Храма Матушки этого не запрещает.

– Тогда к делу, чтобы не опоздать на праздник. Я хотел вас познакомить с человеком, которому намерен предложить, с вашего, конечно, согласия, пост командующего священными отрядами и присвоить ему чин командора. Раттанарской армии он подчинён не будет: если ваш почин по созданию священных отрядов поддержат в других королевствах, этот пост приобретёт общесоргонское значение. Рекомендую вам мастера меча Тусона, героя Акульей бухты.

Тусон привстал и поклонился служителям.

«Мы не Храмовый Круг, мы стадо баранов, – думал служитель Разящего Бушир. Король у нас ничего не отнял. Наоборот, он толкает всех нас на посты Верховных служителей, а мы мычим, вернее, блеем, и упираемся. Мы даже не бараны – упрямые ослы».

– Наш ранг не позволяет принимать окончательные решения в подобных вопросах, – заговорил он, чуть погодя, – за исключением госпожи Апсалы. Но принимать решения, носящие временный характер, мы можем. Кандидатура мастера Тусона меня вполне устраивает. Но в праве ли Вы, Ваше Величество, присваивать чин командующему армией, которая Вам не подчиняется?

– Это легко проверить, – Фирсофф поднялся и протянул правую руку, ладонью вверх, в сторону Тусона. Вокруг головы короля проступила и заиграла драгоценными камнями Хрустальная Корона.

Служители заворожено уставились на никогда не виданное ими зрелище. У Габеса, служителя Светоносца, из раскрытого рта побежала струйка слюны.

Над ладонью короля сгустился голубоватый туман и растаял, оставив свиток, перевитый зелёным шнуром – знаком Королевской Грамоты.

– Прошу вас взять свиток, мастер Тусон, и огласить нам его содержание.

Тусон развернул Грамоту и прочитал вслух:

«Офицерский патент.

Сим документом за заслуги перед королевствами Соргона капитану Тусону присваивается следующий чин – командора с правом командовать соответствующими воинскими подразделениями, независимо от их дислокации.

Король Фирсофф Раттанарский».

– Как видите – имею право.

Корона поблекла и растаяла.

– Это, клянусь Светоносцем, – Габес вытер слюну, – восхитительное зрелище. Капитан Паджеро прав – мы совершенно не представляем возможностей Хрустальной Короны.

– Надо понимать, что если Корона выдала патент командору Тусону, его назначение полностью законно? – служитель Умельца Беговат добивался ясности, – Или же оно временное?

– Патент, господин служитель... э-э... Беговат, прошу прощения, но мы с вами видимся впервые, и я ещё не привык к вашему облику и вашим именам, патент отменить могу только я – это называется разжалованием, и только при условии, что командор будет служить в раттанарской армии. Присвоение звания – это не назначение. Назначение – командир священных отрядов – действительно, будет временным и потребует утверждения, как на Совете Королей, так и у ваших Верховных служителей. Я так думаю, потому что дело новое, и ещё нет процедуры утверждения. На данном этапе и на территории Раттанара назначение будет действительно, если мы его сейчас, здесь, утвердим. Для того и собрались – разве нет?

– Вы, Ваше Величество, имеете в виду, что документ о назначении на пост командира священных отрядов... То есть, я имею в виду, – Беговат от неожиданности совершенно запутался, – что сам документ о назначении командора Тусона командующим будет выработан и подписан нами здесь и сейчас?

– Совершенно верно, служитель Беговат, совершенно верно...

3.

Министр Двора Его Величества Фирсоффа Раттанарского принимал съезжающихся гостей. По случаю бала он был одет еще роскошнее, чем обычно и за кружевами, бантами и лентами с трудом угадывался фасон его камзола.

Как-то, в минуту откровенности, министр признался Паджеро, откуда у него такая любовь к «финтифлюшкам»:

– Вы же знаете, капитан, что я был лакеем. Ливрея у лакея – как форма у солдата, только гордятся ею не так сильно, потому что это форма труженика, прислуживающего раба, и в жизни лакея нет места подвигам и славе. Я ненавидел ливрею, и для меня мечта о лучшей жизни была, прежде всего, связана с правом одеваться, как мне вздумается, и чтобы ни малейшего намёка на форму. Я добился своего и ношу ленты, чтобы все видели – это не ливрея, ведь, кружева и банты совершенно разрушают всякую форму, создавая пышный беспорядок. Но я знаю предел – я слежу за модой, не отстаю от неё.

– Что вы, министр! – отвечал ему Паджеро, – Это мода следит за вами, но безнадежно отстаёт от вас: вы её опередили, намного опередили.

Морон встречал гостей в том же вестибюле, где днём принял от Илорина измученного вестника. Вежливо раскланивался и ослепительно улыбался, успевая давать указания многочисленным лакеям, суетящимся вокруг гостей: кого куда вести, чтобы снять шубу, где дамам переобуться в бальные туфельки, да и мало ли какие ещё.

– Это правда, господин министр, что здесь Храмовый Круг в полном, почти, составе?

– Правда, господа, правда. А ещё вы увидите героя Акульей бухты командора Тусона, – отвечал, словно пряники раздавал, и улыбался, и раскланивался.

– Тусон – уже командор?! Давно ли?

– Недавно, совсем недавно: время поздравлений ещё не миновало. Так что не премините при случае...

Открыли ворота в парк, и там сразу потемнело от множества людей. Они ходили между столами, разглядывая гостинцы; щупали помосты для танцев – прочны ли, и те, кто доказывал, что будут уличные музыканты, оказывались правы: музыканты были.

Радостно убедились, что ошиблись в подсчёте бочек. Ошиблись даже самые безнадежные оптимисты – бочки стояли в два ряда, и второй ряд не был виден с улицы, от ограды.

Нетерпение охватило гостей в парке.

Нетерпение охватило гостей во дворце.

Именитые гости столпились в бальном зале, обеденный зал пустовал – по традиции бал начинался Королевским вальсом, и все ждали выхода короля.

Появился Морон, и голос его прозвучал в тишине, вдруг охватившей зал, не хуже, чем у Тандера на плацу:

– Их Величества король Фирсофф Раттанарский и королева Магда! Маэстро, вальс!

В распахнутые Мороном двери вошли, под музыку Королевского вальса, Фирсофф и Магда.

Вокруг головы Фирсоффа мерцала, то проявляясь, то снова исчезая, Хрустальная Корона. Она сверкала драгоценными камнями, и в её блеске украшения, которыми обвешалась раттанарская знать, казались блеклыми стекляшками.

Приветствуя столпившихся у стен зала гостей, король с королевой прошли в центр человеческого кольца и...

...раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

Первый зимний бал начался.

4.

После Королевского вальса каждый веселился, как мог и умел.

Фирсофф и Магда набросили шубы – им предстояло танцевать ещё один вальс, для народа в парке – там тоже ждали.

В подобных выходах охрана никогда их не сопровождала.

– Ваше Величество, наденьте кольчугу, – тихо посоветовал королю Паджеро. Он волновался больше обычного.

– Королева не может надеть кольчугу на бальное платье, я тоже не стану, – так же тихо ответил ему Фирсофф, – Капитан, позаботьтесь о безопасности Её Величества. О себе я сам позабочусь.

Вышли в парк, в неистовые вопли толпы.

Мерцание Короны здесь, в толпе, ложилось радужными отсветами на восхищённые лица, отражаясь в наплывающих на глаза слезах умиления.

Паджеро шёл чуть сзади королевской четы, ближе к королеве, досадуя, что ему не видно лица Фирсоффа: король первым почувствует опасность, если она есть – Корона не подпускает к королю врагов не замеченными, улавливая страх и ненависть среди множества человеческих чувств и эмоций.

Капитан нашёл глазами Джаллона – это тоже была обязанностью менялы: безопасность короля на народных гуляниях.

Джаллон кивнул: мы здесь, мы смотрим. Его люди, незаметно для окружающих, следовали вокруг, аккуратно оттирая от королевских особ слишком нахальных зрителей. После случая с прорицателем все были особенно внимательны: шило в толчее – очень опасное оружие.

Спина Фирсоффа заметно напряглась, и он чуть замедлил шаг. Паджеро сбоку, опередив королеву, сумел перехватить взгляд короля, направленный на пробирающегося вперёд человека.

«Этот», – показал он глазами Джаллону.

Человек потянул из кармана что-то, блеснувшее в свете фонаря, и замер, зажатый со всех сторон людьми Джаллона, и с ними затерялся где-то в людском водовороте.

Сделали всё быстро и ловко – не заметили ни в толпе, ни королева.

Только Фирсофф улыбнулся, расслабившись: « Молодец, Паджеро, ничего не упускает».

Помост для танцев. Фирсофф и Магда – в центре. Музыка уличных музыкантов не так стройна, как у королевского оркестра, но вальс хорошо узнаваем:

...раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

Паджеро в первой ряду у помоста. Рядом – Джаллон и его люди.

...раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

5.

Министр Демад веселился за столом. Его толстые губы лоснились от гусиного жира – он только что закончил с гусиной ногой и теперь смаковал пенантарское красное.

– Вы почему не танцуете, господин министр? – возле него стояла дама Сальва, самая озорная, после Огасты, фрейлина королевы, – Вас, разве, не ознакомили с последним королевским указом: не кормить тех, кто не танцует?

– Как же, как же, читал, милая девушка, – Демад сделал большой глоток и, отставив кубок, потянулся к паштету, – Там есть маленькое примечание: этот указ не касается умирающих с голода, а я, как видите, на последней стадии истощения.

– Первый раз вижу такого толстого истощённого.

– Это верно, до такой степени я истощён впервые.

– Оставьте его, прелестница, он не отойдёт от стола, пока не наестся, а, значит, не отойдёт. Пригласите лучше меня, – возле Сальвы стоял молодой человек двадцати, с небольшим, лет и приветливо улыбался, – Я не предпочту вам ни паштет, ни пенантарское. Позвольте представиться: баронет Яктук, к вашим услугам.

– Вы сын советника Яктука? – Демад оставил попытки дотянуться до паштета и взял себе бараньих рёбрышек, – Вас невозможно заподозрить в учтивости и почтении к старикам.

– Напротив, господин министр, я только что вернулся из Пенантара, вино которого вам так пришлось по вкусу. Там меня прозвали «неженкой» за излишнюю учтивость и почтительность.

– Тогда, будьте так добры, примените и здесь ваши качества, и дайте отдохнуть старому человеку, забрав с собой эту пигалицу – внучку советника Лонтира.

– Так вы – дама Сальва?! Тогда – я! – приглашаю вас на танец: не желаю ждать, пока это сделает кто-нибудь другой.

– Я поспорила, что вытащу из-за стола министра Демада, и из-за вас могу проиграть спор.

– На что вы спорили?

– Я должна поцеловать первого попавшегося офицера.

– Тогда целуйте меня – я только что с отличием окончил офицерскую школу в Пенантаре и имею патент лейтенанта.

– Но я же ещё не проиграла!

– Так проигрывайте скорей, и идёмте танцевать. Мы, Яктуки, не любим ждать долго.

6.

Королева подошла к Верховной жрице:

– Вы не скучаете, госпожа Апсала?

– Ни в коей мере, Ваше Величество. Мне здесь нравится – люди веселы и довольны. Я выходила в парк: там то же самое. В других королевствах нет такого обычая – устраивать зимние балы. Что вы празднуете? Расскажите, если у Вас есть время.

– Когда Корона выбрала Фирсоффа, я долго изнывала от безделья. Женщины из благородных семей привычны к такой жизни, для них это естественно. А я работала с детских лет, и до сих пор не могу привыкнуть к занятиям богатой женщины – всё не верится, что можно годами ничего не делать своими руками и не видеть результатов своего труда. Фирсофф ничем не мог мне помочь – он был занят почти весь день государственными делами, а мне хотелось выть в королевских покоях. Потом, в конце осени (я была королевой уже полгода), я подумала, что впереди – унылая зима. Кроме снега, ничего не видно: ни цветов, ни листьев. Не слышно певчих птиц. И люди, спрятавшись от холода, сидят по домам, а, выходя на улицу, кутаются в толстые шубы... И стало мне так тоскливо, так тоскливо... И я подумала, а почему зимой надо сидеть дома? Можно же украсить скучную зимнюю жизнь. Если зимой природа прекращает свою ежегодную работу и отдыхает, то почему этого не делать и людям? Я имею в виду – отдыхать и радоваться. Зиму можно считать и временем подведения итогов, и временем подготовки к новому трудовому году. Я спросила Фирсоффа – нельзя ли организовать какой-нибудь праздник, чтобы отметить начало зимы? Он согласился, и мы стали давать зимние балы во дворце, для знати и простонародья. К ним привыкли, людям понравилось. Со временем я организовала несколько благотворительных фондов для сбора средств на те или иные нужды. Вы увидите, что ближе к концу бала, и во дворце, и в парке поставят чаши для сбора средств на новый сиротский приют. Кто хочет и может, бросает в них монеты по своему достатку и разумению. Я же беседую с богатыми купцами и другими обеспеченными людьми, убеждая их вносить крупные суммы. Многие только этим и создают себе популярность в народе. Хоть не чувствую себя бесполезной в этой жизни.

– Вы замечательный человек, Ваше Величество, – жрица растроганно взяла королеву за руку от избытка добрых чувств, и с удивлением посмотрела в лицо Магды, – Ваше Величество, не могли бы Вы как-нибудь навестить меня в Храме Матушки? Мне бы хотелось поговорить с Вами ещё кое о чём.

– С удовольствием, госпожа Верховная жрица. С вами уютно, как с подружкой во времена моей молодости.

– Я буду счастлива, если Вы будете считать меня своей подругой, Ваше Величество.

7.

Огаста лихо выплясывала, стуча каблучками по доскам настила. Рядом стеснительно топтался Тахат – Огаста затащила его в круг танцующих, пытаясь растормошить молодого человека: Тахат считал, что из-за него Огаста пропускает бал во дворце, и тем лишает себя удовольствия.

– Глупый, – говорила она ему, – какое удовольствие мне будет от бала без тебя, а тебя во дворец не пустят. Тут, в парке, ничуть не хуже. И здесь есть ты. Что я, дворца не видела, что ли? Если не можешь развеселиться сам – выпей немного вина. Такой вечер, а ты хмуришься, – она поволокла его с помоста к столам с угощениями.

– О! И вы здесь, мастер Фумбан? Вы же хотели спать!

– Заснёшь тут, стрекоза, если от топота твоих каблучков весь Раттанар ходуном ходит. Хочешь из переписчика танцора сделать? А кто же у меня работать будет? Так и норовишь пустить старика по миру.

– Не огорчайтесь, мастер Фумбан. Может, Сетиф пить бросит, и вы станете богаче моего отца.

Из толпы вынырнул упомянутый Сетиф с кружкой вина в руке. Увидев Фумбана, он замер, быстро – чтобы не отняли – выхлебал вино, и, бросив кружку, снова скрылся в толпе.

Огаста расхохоталась, рассмеялся и Тахат.

Мастер Фумбан заозирался, ища, что же так рассмешило молодёжь, и, не найдя, пожал плечами: молодые, им всё смешно, что с них возьмёшь.

8.

Служители держались вместе, чувствуя себя скованно, неловко в непривычной обстановке. Стараясь не привлекать внимания, они скромно уселись в конце стола и неторопливо, не выказывая жадности, стали пробовать разные деликатесы, умеренно запивая их вином.

Потчевать служителей явился главный повар королевства Абим, собственной персоной. По случаю праздника он был облачен в свежий белый костюм, хрустящий при ходьбе от крахмала. Накрахмаленный до окаменелости белый колпак венчал его толстое красное лицо.

– Мой дед кормил короля, мой отец кормил короля, я кормлю короля. В этом дворце никто не смеет куска проглотить без моего ведома...

Служитель Светоносца Габес вздрогнул и положил надкушенный пирожок на тарелку. Служитель Рудничего Медан толкнул незаметно в бок Атлона, служителя Лешего – гляди-ка на этого скромнягу.

– ...Таких гостей, как вы, господа храмовники, – при этом слове служителя Водяного Гандзака передёрнуло, – ещё кормить мне не приходилось. И потому я – здесь.

Служители переглянулись – в самом деле начнёт кормить или придуривается?

– Отведайте зайчатинки, господа храмовники, – не унимался Абим, – А вот индюшатина, утка в яблоках... Может, желаете дичи? Оленина в винном соусе, господа!

От лёгкого ненавязчивого сервиса Абима кусок не лез в горло. Гости стали поглядывать в сторону служителей с добродушной насмешкой: вот попали!

На выручку служителям поспешил Тараз. Отодвинув массивного Абима немного в сторону, он поднял кубок с вином, приветствуя служителей:

– Не будет ли кощунством, господа Храмовый Круг, если я произнесу тост за богов, которым служите вы и которых чтим мы? Я, как министр торговли, особенно доволен своим покровителем – Торгующим, что не мешает мне восхищаться остальными богами соргонского пантеона.

– Никакого кощунства в этом не вижу, – служитель Торгующего Нефуд, с облегчением вырвался из-под опеки Абима, – и с удовольствием выпью с вами, министр э-э-э Тараз, кажется?

Остальные поддержали Нефуда и стали чокаться с Таразом. Со всех сторон к ним потянулись с чашами и кубками – гости, воспользовавшись случаем, окружили служителей и перемешались с ними. Ледок отчуждения был сломан, и праздник стал общим для всех.

– Не расстраивайтесь, Абим, – огромная ладонь Маарда похлопала обиженного в лучших чувствах повара по закованному в крахмальный панцирь плечу, – Посмотрите, с каким удовольствием все поглощают приготовленные вами блюда, с каким аппетитом их едят!

– Попробовали бы не есть, – проворчал Абим, уходя из зала.

9.

В бальном зале женщины разных возрастов крутились вокруг новоиспеченного командора, не давая ему передохнуть.

Тусон отплясывал танец за танцем, никому не отказывая. Хорошая штука – слава, приятная. Наконец, он выдохся:

– Всё, милые госпожи и дамы, меня уже и без музыки трясёт. Завтра во время бритья, если меня вдруг тряханёт, останусь без головы.

– Вы что, бреетесь мечом?

– Так говорят в народе, а народ никогда не ошибается.

Тандер прикрыл собой Тусона:

– Дайте этому красавчику отдохнуть, а то останемся без командора. Идёмте, командор, выпьем за ваш новый чин, а за одно обмоем и назначение. Пьющие дамы могут проследовать за нами.

Пить дамы не хотели – они хотели танцевать, и Тусон получил передышку.

– Они меня чуть не растерзали, барон. До чего же всё-таки опасно быть знаменитым.

– Мне казалось, что вам нравится.

– Не буду врать – нравилось. Но не очень долго. Удовольствие должно быть обоюдным, иначе это – насилие.

– Это вы про танцы?

– А про что же?

– А-а-а.

У стола стало просторнее. Подзаправившись, гости побрели к своим супружеским обязанностям: танцевать, ухаживать и угождать, от которых были временно избавлены стойкостью Тусона. Жаль, что командор не выдержал дольше, но и на том ему спасибо – и выпили, и закусили.

– Господа военные, прошу ко мне, – от стола махал вилкой с наколотым куском жаркого казначей Сурат, – Я ещё не имел возможности поздравить вас, командор. Теперь имею.

Сурат был слегка пьян, и потому не столь скромен, как обычно:

– Хорошие погреба у Его Величества. Перейти, что ли, в виночерпии?

– Не советую, Сурат, сопьётесь.

– Это почему же?

– Вы сами сказали: хороши погреба у Его Величества.

10.

В парке, среди гуляющих, появились сарандарские солдаты во главе с сержантом Кагуасом. Ещё бледные и усталые, не успевшие отдохнуть после изнурительной скачки, они включились в народное гуляние с солдатской лёгкостью.

Фирсофф в беседе с ними не выяснил ничего нового и снял с них карантин, щедро наградив каждого: солдатам выдали по пять золотых, а Кагуасу, дополнительно, король подарил великолепную кольчугу гномьей работы.

Весть о подвиге Кагуаса и его товарищей быстро распространилась по парку, и их всюду встречали восторженно, пытались даже качать, но, увидев, что чрезмерная радость причиняет им боль, отпустили.

В начавшее угасать веселье внесли живительную струю завсегдатаи «Костра ветерана», в полном составе, кроме, конечно, лучника, явившиеся на бал. Под командой одноногого Ларнака, бодро стучавшего деревяшкой по утрамбованному ногами снегу, строем, распевая «Раттанарского медведя» они прошагали через заполненную народом Дворцовую площадь и вошли в ворота парка.

Уличные музыканты прервали исполнение плясовых, и, под аккомпанемент подхвативших знакомый мотив инструментов, весь парк затянул:

«Раттанарский медведь

Ни сегодня, ни впредь...»

Танцоры не останавливались – под военный марш здорово топалось по дереву помостов, и шум поднялся такой, что к окнам дворца сбежалась удивлённая знать: что там, в парке, происходит?!

Тандер не удержался, подпел. К нему присоединился Тусон. Кто-то ещё, потом – ещё; и «Раттанарский медведь» пошёл гулять по дворцу, дребезжа оконным стеклом и позванивая хрустальными подвесками на светильниках:

«Раттанарский медведь

Ни сегодня, ни впредь...»

Песню начинали снова и снова, и, возникая то там, то там, она окончательно затихла только тогда, когда посрывались голоса, охрипли глотки и пересохшие рты не выдавали ничего кроме писка, а запасы вин и пива заметно поубавились, что во дворце, что в парке.

Песня умолкла. Но рождённая ею радость единства никак не иссякала, искала выхода, и даже малознакомые люди обнимались, кидаясь в объятия друг друга, и целовались, и вытирали слёзы. Эта радость, на время, примирила всех, и Фумбан обнимал удивлённого Сетифа, а во дворце растроганный советник Лонтир висел на не менее удивлённом Демаде.

11.

В природе нет ничего вечного, и даже самые большие радости долго живут лишь в памяти недолговечного человека. К этому можно добавить, как это не горько сознавать, что затянувшаяся радость уже не радует, а утомляет.

Магда уловила перемену в настроении гостей и приказала расставлять во дворце и в парке чаши для благотворительных даяний – прелюдия к фейерверку и сигнал об окончании бала.

Именитые гости надевали шубы и собирались на крыльце. Музыка в парке смолкла. Снова ожидание, но на этот раз немного грустное: впереди фейерверк, потом – расставание.

Все с нетерпением смотрят на короля: ну, давай же!

Мерцает Хрустальная Корона. Фирсофф что-то шепчет улыбающейся Магде и подаёт знак.

В ночное небо взмывают разноцветные огни и лопаются цветными искрами, образуя немыслимые картинки и узоры.

Зрители приветствуют возникшего в небе огненного дракона, который, угасая, уступает место бегущему оленю. Следом загорается добродушный тигр, потом – шустрая белка. Всё новые и новые картинки меняют одна другую, и цветные тени пробегают по небу, по крышам дворца и домов на Дворцовой площади, по счастливым лицам людей.

Возникают крепостные стены, и все узнают башни Раттанара, появляется сидящий медведь – раттанарский герб, затем – последней – на небе загорается Хрустальная Корона. Она не гаснет долго: всё новые и новые огоньки всплывают с земли, поддерживая угасающие очертания картинки.

Над парком, над Дворцовой площадью раздаются крики:

–Ура Фирсоффу Раттанарскому!

– Ура королеве Магде!

– Ура, Фирсофф!

– Ура, Раттанар!

– Ура, Хрустальная Корона!...

Бал подошёл к концу, пора расходиться.

Праздник удался. Как и хотела королева Магда, первый зимний бал получился и памятным, и ярким.