Последнее воспоминание о «июльском карандаше» пролетело над горизонтом и спряталось в кулак одноглазому деду., каковой погрозил оным, выжидающей стаи воронья. Так, мы стали «последними кто еще помнит о июльском карандаше, неверно заточенном ».

Мы словно травь, послушная ветровая клань. Каковая дыбиться мягкими шершавым чубами к солнцу и поет о лете. . За нашими спинами танцуют два носогненных молодых льва, что приехали к празднику который мы все поджидаем. За радость которого нас и пригласили сю.

Мы махаем правым отрукавником и из-него выбегает совсем лысая, лыбящеяся овца с цыганьским платком на шее. Она скачит на лапах пы и лапах ла, кругло обхватив поле, хахача как безухий внук одноглазого деда, который заскакивает на овцу и ускакивает в неведань. Мы машем правым отрукавом, чтоб из него вылетели шароногие крылачи и взывшись за руки несколько раз, густыми гребенюшками прочесали чубы. Мы дергаем грудью из за шиворот какой выпадает спорыш. Дурачась, выкувыривая он щиплет красновитых девиц, выжидающих двойнушек для венков над дивными косами. Колотит голыми пятками и шлепает пышной ручкой о маленький бубенец, на что с краев слетаются отмеченные тучи и обнимаясь выплескивают на нас свежий додьжь. Мы смотрим на верха. И нам кажется что столько еще всего впереди, а небо это синяя степь и нам, к ней перевернутой есть чему радеть. А мы так мало еще напугали и мы так еще глупы. Это правильные думанья, когда есть чем восхититься. И уж, малка спорыш, желающий танцев, он толкает нас с шестиков и мы уж не догло тапчясь на месте, сгорбившись и высунув вперед длинные шеи пускаемся в одновременный пляс. Сперва сами, но дальше вперед выбегают несколькие дюжины пышногрудых глядильниц. Цверельчата, высовываясь на друг дружке силятся громчей, сзывают еще, тех, кому сладко в обедень разтрести жирки. И кажется нет больше никому места, все занято. Полудница хлопает в ладоши и все замирают обернувшись к лесу. От-туда с ветером на верху несутся два синхронна, в руке каждого из них по углу исполинской, такого, как и нужно платка. Витиеватого белого платка, на котором так хотели бы танцевать рагачи. Но нет! платок закрывает всех нас, и мы прозоримся сквозь него и красные в щеках разбегаемся по справам и левам дая возможность чубистым остаться самим и передохнуть.

Мы снова на шестках , махаем руками! Это у нас славно выходит, для того то нас и прегласили. И чья-то тень бессмысленная как наши дырявые шляпы ищет наших ошибок в корнях воспитышей. Но они, набравши в рот догало, молчат и не сказывают где зарыты наши шкурки. Наша школа! Теперь мы на самом дели высоносы своей службой. И два рифмовца, приходящих каждый сред и садящихся , так чтоб ничего не испортить, и проследить за чубиками, в душе плескают длашками про нас. ох.

В последнюю ночь. их не будет. Никого не будет, кроме нас. мы все проверим как следует, и каждого чубуря, пошорим крупными не своими кистями с колечностями-гигантами. А утром, а утром, а утром. Последним утром с ними, мы будем одеты в белые платия, в новые белые совершенно наши платья. Мы умоемся, их коромысл Летавицы, нас расчешет Ржаница, нас обнимет Лада, а Огуменник покланяется нам в ноги. Наступит праздник и чубастые , взявшись за руки умрут, оставив по себя круглят!