Эта вода с округлившейся нефтью, живыми утками,
хмурым отсутствием моря, камней и неводов,
тянется в ноздри и в рот пепельным мазутом, и
тянется в горло и в грудь неродным лазутчиком
в форме цвета гнилого хаки осенью.

На вот, мол,
пей меня, отстоявшую свои ночи и предвечерия,
пей меня, отторгавшую тела утопленников,
пей меня, городскую, не пещерную,
случайно отринутую, случайно накопленную,
пей меня, проводи по пищеводу, делись со мной каждой пядью, каждой клетью, каждой толикой
эрогенных зон, засыхающих, недоласканных,
каждым выдохом пережаждавших алкоголиков,
каждой непроявившейся в H2O гримаскою,
пей меня, перемешанной с шерстью, песком, отчаяньем
цвета весенней заварки, за ворот вылитой…
Падай в песок, падай в песок, причаливай
в то, чем мы были с тобой – если знаешь хоть, чем мы были-то…

Эта вода пересижена, перецежена
горлом да в горло, с кола да на кол щупленький…
Вечным отсутствием моря вода отвержена,
вечным причалом измучена и откуплена…

***
…вода, я лежу в тебя,
я хочу уткнуться в тебя, словно утконос – в ямку,
молчать в тебя, молчать тобой, рыхлой ватой, раздувшей щёки.
.. Ветер качает рябь, поднимает планку,
раздувает плащовку, словно кошёлку,
просит платить за паузы….

………….
Мёртвый моллюск, занесённый с югов, разевает губы,
шепчет авто, замирающим у рембазы:
«реверс-движение….»

вода упирается в трубы,
закрывается на защёлку –
клик-клок два раза.

Вода, я молчу в тебя.
Вода, я молчу водой,
шевелю губами,
захлёбываюсь твоим соком, что бьёт в ракушку.

По воде под воду медленно стекает пламя
молнии и попадает в пробку, как будто – в кружку –

драхма, лежащая во мне,
лежащей в воде,
лежащей на ките,
который никогда не проснётся.

***
Белая вода греет нашу жидкость.
Мы - сообщающиеся иногда сосуды,
сообщающие друг другу формулу H2O –
универсальную плотскую формулу двух плоскостей.

Нам предстоит
перележать нашу размолвку
спина к спине,
вода к воде,
подтекая друг под дружку патокой,
искушая Антониев, подмигивающим нам из мрака,
покусывая локти,
изгибаясь в олимпийских растяжках,
стягивая хлеб и соль себе под язык,
чтобы было пресно и солоно,
пресно и солоно,
слёзно и пресно,
скользко и осознанно
ждать,
пока наши языки найдут общие корни и суффиксы,
особенно – суффиксы, -
и оставят эти суицидально-солёные попытки
пить свою боль,
каждый – свою боль,
лёжа на лопатках,
на половинках лопаток
- как будто крылья,
плохо проклеенные посередине.

*
Белая вода медленно превращается в коричневую.
Жжёный сахар,
йодифицированный жжёный сахар
наших счастливых мутаций…

Нам осталось лежать два дня и три года,
три дня и четыре года,
пять дней и вечность,
пока вода не затопит остатки рембазы,
пока утки не поседеют от старости,
пока сюда не причалит утопленное в белой воде тело,
пока не начнётся оттепель –
от-тебе-ль…

….а на этой воде округляются пятна нефти и пристрасти,
на этой воде медленно погибают лилии…
Горло цедит её,
расставляет акценты,
чтобы попозже оценить,
как сладко уткнуться в воду,
вымывая друг друга из щелей, ноздрей, памяти,
выдыхая друг друга в коричневую жижу,
выталкивая друг друга на подводный причал
реки, которая могла бы сводить все языки к общему знаменателю,
если бы её воды
не забрели в наш безбрачный невод