Замызганный асфальт избавился от снега и сразу же покрылся мурашками, а после и ледяной коркой. Я, конечно, бежала по этой корке на дивных шпильках, и у меня были все шансы удивить окружающих.

Но вместо окружающих я удивила N, которая в это время пила топленое молоко на скамейке в парке. N меня не окружала, и я зацепилась шпилькой за неровность асфальта.

Собственно, так мы и познакомились.

Я была в ответе за отлетевшую ей на колени шпильку. N сказала, что мне придется сесть рядом и составить ей компанию. Я скинула шубу под скамейку и решительно принялась за отобранное у N молоко.

Когда наступило следующее утро, мы уже ушли из парка. К тому времени я дописала книгу про десять лет ненужной нервотрепки, а N выкурила полторы пачки сигарет без фильтра и еще сигару.

Я ходила по улицам на сломанных шпильках и по-французски говорила ей, что je ne regrette rien, но вместо того, чтобы не верить мне, она просто меня не слушала. N, конечно, думала о том, что холодно, хотя черт ее знает. Запах бензина крался по нашему следу, поэтому спички, от которых она прикуривала каждую вторую сигарету, вспыхивали у ее ног.

Море на горизонте за высотками на самом деле морем не было, но из-за густого смога очень его напоминало. Моя шуба мерзла, шпильки звенели от мороза, но идея недалекости от моря напоминала о лете. Лето было очень давно, и N не помнила, чем она тогда занималась.

N выдыхала в рваном ритме, дым леденел на ветру и осыпался иголками на асфальт. Я собрала несколько иголок в ладонь. Они напоминали ресницы N, и мне захотелось вколоть их ей в волосы.

Она сказала, что завтра улетает. Я спросила, зачем. Она ответила, что забыла, но это точно было записано в блокноте. Блокнота я у нее не видела, у нее были только спички, сигареты, иголки в волосах, моя сломанная шпилька в заднем кармане и ключи от машины, которую угнали четыре года назад.

Когда я уходила, она крикнула мне вслед: «Эй, ты говоришь по-французски?». Так что я осталась. Сигареты мы докуривали вместе. Ее волосы рассыпал ветер, и она поцарапала пальцы, пытаясь сохранить прическу.

Я немного расстроилась. Но вслух сказала, что теперь у N будут царапины на память о том, как я ее удивила.

На белой коже сигареты остались пятна ее крови.

Завтра она улетела, и я ее больше никогда не видела. Я разрешила себе снять сломанные дивные шпильки, хотя боялась замерзнуть. И тогда оказалось, что лето уже наступило.

Я грею босые ноги о крашеный солнцем асфальт и думаю о том, что где-то далеко-далеко N ранит пальцы, пытаясь поправить прическу, и потом пачкает кровью сигареты.