По кафельному полу топают босые ноги. В каждой пижамной штанине по волосатой ноге, с длинными, нестрижеными ногтями. Помещение небольшое, но уютное, отапливаемое откуда-то изнутри стен, батарей не видно. Даже кафель на полу теплый, что уж совсем непонятно каким образом достигается. На верху яркая лама дневного света, изредка подергивает освещение в комнате – старенький конденсатор. В центре комнаты круглый коврик, обшарпанный по краям, даже кое-где протертый почти до дыр.

И шагают ноги по полу, вокруг круглого коврика, уже не первую сотню кругов за сегодняшний день. Лишь иногда останавливаются, и на пол, спустя некоторое время, сыплется карандашная стружка с песчинками серого грифеля. Пройдет минута, другая и все по новой: круги, карандаш…

***

«Вот оно, наконец-то – скоро ЛЕТО! Не успели еще все листья с деревьев облететь, как снежок уже начал валить с неба. Тает в подставленных ладошах, превращается в слезинку. Снова и снова ловишь его, пытаешься за короткую жизнь небесной замерзшей капли, рассмотреть узор созданный природой матушкой. И всего-то денек ему, милому, отпущен канцлером небесным. Коротенька житуха – но красота… залюбуешься, да и не заметишь, как птица нагадит на голову. Слыхал я, что художники все, после смерти, попадают к канцлеру, да и изобретают рисунки для осадков снежных. Скучно, но все от безделья, да тоски не согнешься не сломаешься… Хорошо летом, только коротко уж больно.

А потом снова попрет зелень. Весна-красна, мать ее растак. С цветами из земли торчащими, с мошкарой, да комарьем по вечерам. Правда тут нету ни тех, ни других, но помнится пищат они так противно возле уха. Весной все оживает, карабкается, цепляясь за жизнь. Пусть еще не крепко, пусть неосознанно, но уже с желанием, уже с тоской... по смерти… Только к приходу зимы понимают твари земные, что зря вылупились кто откуда. Вспотеют, оголодают и вымирать постепенно начнут – так всегда! Единицы доживут до зимы-то, так уж задумано – род продолжать, но особо не перенасыщать! Как к флоре, так и к фауне отношение имеет, и дудки!

А душно, душно-то как снова будет… Ой спасу нет, как не хочется снова этой ненавистной ЗИМЫ. С ее непомерно длинными днями, и ноченьками, коротеханькими, как видеофильм. Ведь цельный год ожидаешь дня этого – ЛЕТА!… А тут нате – ЗИМА! Ой, что за время… Повсюду жар, как из бабкиной печи. Я из детства помню печь. Замесит, бывало, бабка тесто, каравай сваляет, а уж в печи-то жар наготовлен, потрескивает сухой флорой, специально для ентого дела заготовленной, посадит бабка каравай на жестяной лист, смазанный глиной белой, перекрестит троеперстной щепотью морщинистой руки, и в печь его, лист-то. Ой помнится вкусно… Каравай-то… М-м-м.

А за зимой-то, осень – промозглая, противная бабка-осень. С ее ветрами остервенело рвущими волосы с головы, с падающими листьями, подгнивающими и воняющими сыростью, с ночами, холодными, как каменная стена, и дождями, дождями, дождями… И все это на протяжении полторы сотни дней. И кажный день, кажный – тянется, тянется, и вот уже казалось бы – конец ему, Ан нет! Просто туча светло-небушко застила. А как ветер угонит ее, черную, потрепав хорошенько за космы, и все по-новой: листья летят, ветер дерева гнет, не нагнется, травушка-муравушка ко сырой землице пригибается - спасения ищет. А спасение-то здесь! Вот оно – «заходи… присаживайся, как самочувствие…» Все запишут, распишут, одежку свежестиранную выделят, комнатенку светлую, без окошка, правда, но все ж лучшей, чем на природной стихии, бушующей ежечасно! На то оно и спасение, убежище!…»

***

Снова остановились ноги, прекратили шлепать по полу. Бормотание какое-то послышалось, на пол неожиданно упал блокнот. На распахнутой, заломившейся странице идеальные буковки, одна к одной, выписаны карандашом, ни единой помарки, ни единого зачеркивания – идеальный почерк. За дверью слабо послышались шаги, и какой то невнятный приглушенный разговор. Дрожащая рука схватила с пола блокнот.

- Так, так, та-а-ак… Ну, что ж… На сегодня, пожалуй, достаточно. Надобно теперь спрятать – вырывает лист – вчера, враги недоношенные, нашли, нашли…

Человек, назовем его «больной», осматривает углы комнаты, но ничего, кроме кровати с деревянным настилом, круглого коврика в центре, на полу, и двери в комнате нет. Смотрит, внюхивается, вертит головой, но решиться никак не может. «В прошлый раз спрятал под ковриком, со стороны двери, сегодня супротив надобно положить…». Вырванный лист аккуратно кладет под коврик, напротив двери, блокнот оставляет лежать на полу.

Щелкает замок, медленно, но властно открывается дверь, из темноты коридора доносятся внятные, деловые голоса. Один, звенящий, молодой принадлежащий входящему, второй более глухой, но не менее серьезный, вероятно проходящего мимо, или уходящего вдаль бесконечных коридоров человека. В щель открывшейся двери виден слабо освещенный коридор, с безликими дверями по обе стороны стены, без каких либо опознавательных знаков, табличек, звонков или маленьких окошек. Цвет стен никогда не удается разглядеть в потемках сумрачного, вечно чуть темного коридора но, скорее всего они серые.

- Да, хорошо. Обязательно все запишу. И сделав копии обязательно свяжусь с Вами. Да. Да. Непременно!

- …ои.. не… жа..ме..с…!

- Я же Вас никогда не подводил. Я ничего не забуду, уверяю Вас!

Диалога послушать не получилось. Второй голос очень быстро удалялся, и оставлял за собой только слога, которые никак не вязались в целые слова, а тем более во фразы. И лишь глухое эхо повторяло шаги ботинок по полу, никак не поспевая за хозяином, и смешивалось с произнесенными гласными буквами уходящего, сотворяя, тем самым, причудливую музыку звуков, похожих на гортанное пение каких то давно забытых, древних племен, одновременно бьющих в Там-Там.

И вот, наконец, он вошел. Как всегда побрит и одет очень аккуратно: под белым халатом прорезиненный костюм дорогого покроя, не из дешевой мастерской, рубашка, как всегда светло-серая, в тон глазам, обувь вычищена, как будто только что из чистки, в руке черный портфель. Назовем его -лечащий врач. Он и в самом деле врач, но настоящий лечащий врач так и не появится в этом рассказе, поэтому… А это психолог. Специально натренированный для таких «больных». Восемь лет высшей академии, пять лет практики в тюрьме особого режима, и как следствие - победа, беспрекословная, тотальная победа на съезде психологов всего мира. Там ему было с кем помериться силами – конкуренция тоже была достойная, но рассказ не об этом.

Войдя окончательно, он наскоро окинул взглядом комнату, потом повернулся лицом к двери и закрыв ее за собой ключом, наконец прошел в центр комнаты. Больной неподвижно сидел на кровати, и только глазами следил за вошедшим. Тишина, молчание продолжается вот уже несколько минут… Все это время они смотрят друг на друга, каждый думает о своем, терпеливости их можно позавидовать.

- Ну, что ж. Как наши дела? – не выдерживает наконец врач. - Вы, я вижу, снова за старое принялись? Насорили карандашом… Блокнот свой на полу бросили… Нехорошо… Утром же сегодня обещали ничего не писать и попытаться сдержать свою потребность в этом.

-……………

- Ну что молчите?

Затем врач отгибает коврик, достает исписанный лист, и пробегает по нему глазами, останавливаясь иногда, и перечитывая. Больной в это время сокрушенно опустил голову и с явной досадой начал ей покачивать из стороны в сторону, не издавая при этом ни единого звука.

- Вот как? Интересно, интересно. А вы помните то, что было написано Вами вчера? Нет? Очень интересно: - «Вот оно, наконец-то – скоро ЛЕТО!» - Великолепно! «Не успели еще все листья с деревьев облететь, как снежок уже начал валить с неба…» - а откуда вам знать, что скоро ЛЕТО? Вы же живете в этой комнате уже семь лет, если мне не изменяет память! И за все это время вы ни разу не вышли из этого помещения на воздух. А в душ вас возят под наркозом... – Он ставит на пол свой портфель, и достает из него личное дело больного. Аккуратно, к чистому листу, приклеивает только что извлеченный из под коврика лист, и снова убирает дело в портфель. - Именно семь. Ваши биологические часы дают идеальный ход!

Затем они снова молча смотрят друг на друга, как будто пытаются мысленно общаться. Но на самом деле каждый думает о своем. Спустя несколько минут доктор разворачивается и решительно направляется к двери. Открыв замок ключом, разворачивается к больному - «Я обязательно сообщу вам, когда настанет ЛЕТО. А снежинки, действительно уже летят с неба. Лето наступит очень скоро, буквально со дня на день! И вот вам, кстати, копия вчерашнего вашего бреда!!! Завтра при утреннем осмотре заберу ее у Вас, и постарайтесь пожалуйста избежать того, чтобы этот лист попал в руки кому-нибудь другому. Если осмотр буду делать не я – можете хоть сожрать этот лист, но не допустить его попадания в чужие руки» Он, улыбаясь, протягивает больному лист бумаги. Тот встает, и как бы нехотя забирает у врача бланк больницы. Дверь захлопывается, щелкает замок, и удаляющиеся шаги постепенно оставляют «больного» вновь наедине со скудным инвентарем своей палаты. Быстрые пальцы больного разворачивают полученный листок к свету, жадные глаза бегут по строчкам, резиновый рот медленно пытается выдавить некое подобие улыбки, больной мозг ничего не соображает, и даже не пытается вникнуть в смысл читаемых слов, фраз, предложений…

***

«По-правде говоря все новоиспеченное следовало из того, что все старое когда-то так-же считалось новым. Так думал не только ОН. Их вообще было много. Все они находились в разных местах… Но… Когда вечером все трое подходили к окнам своих домов, чтобы вдохнуть свежего морозного воздуха в разбитые стекла, и убедится в том, что Гидромедцентр все еще не перестал пить, и в этом же состоянии писать свои прогнозы, они были едины.

Ульян Карлович Брыласто. От роду он был 47 лет, о чем знала только его старшая сестра, Броза. Будем называть ее Б.У., кстати, непонятно зачем. Он любил жизнь во всех (почти) ее проявлениях. Всячески пытался ее поддержать и наладить. Даже одно время разводил опарышей в баночке с собственными испражнениями, но после того, как от него, в следствии этого ушел кот, он перестал заниматься ерундой, и перешел к настоящему. Он понял. Всё. ВСё. ВСЁ. Он быстро в свои сорок с небольшим научился считать до двух (в тридцать девять, по-моему, лет), ничуть не огорчался из-за своего склероза (однажды был случай, когда он две недели не мог вспомнить, что за собой нужно смывать все свои выбросы кишечника и мочевого пузыря, путем нажатия на спусковую ручку с левой стороны своего довоенного, можно сказать антикварного, унитаза), да и вообще был он человеком не глупым и любил сверкать умом (так он называл пускание, от своей совершенно лысой головы, лунных зайчиков на балконе, в окна соседнего дома.

Федот. Просто Федот. И все тут.

Авдей Трифонович Калиостов. Персона редкой гадкости. Таких не во всяком американском фильме свидишь. Лоб крутой, морщинистый, вечно покрытый испариной (даже ЛЕТОМ, без шапки), глаза…одного нет, но от этого взгляд делается несколько неоднозначным. Нос, именно Нос, потому что просто носом это назвать нельзя. Такого носа не сыщешь как говорится и ночью …. не помню в каком-то южном городе. Лично я такой нос видел один единственный раз, да и то, мельком в полутьме дождливого, туманного рассвета с девятого этажа сквозь запотевшее стекло водолазной маски. Бывали по правде сказать и другие примечательности в этом человеке, но…»

***

Не дочитав до конца, больной трясущимися руками комкает лист, потом, разворачивая его начинает рвать в клочья только что полученную копию своего творения. «Дерьмовые бездари! Проклятые ублюдки! Сволочи! Каким говном надо было накормить меня, чтобы получить такой результат!!! Ну, ничего, ничего. Семь лет прожил и еще сорок семь проживу! Не дождетесь!» – крикнул хриплым от ярости голосом…

Откуда-то с потолка, как обычно в это время, прозвучал омерзительный звук, говорящий о том, что сейчас подадут обед. Больной наскоро с пола собрал обрывки бумаги, и запихнул их к себе в штаны. Как обычно, уже в тысячный раз, из стены, где заканчивалась кровать, выехала платформа, на которой стояла миска с соевым мясом, другая с белковым супом, салфетка, с лежащими на ней оловянной вилкой и ложкой, и маленькая соусница. С превеликим неудовольствием поглотил все это, одним махом. Миски сложил на место, достал из штанов обрывки разорванной копии вчерашнего своего произведения и принялся их есть. Запивал соусом, чтобы не подавиться. Бумага имела своеобразный вкус, имеющийся только у нее. Доев до конца, резко встал, поднял с пола блокнот. Взял карандаш, подошел к коврику, под лампу, чтобы посветлее было, и снова принялся ходить кругами, записывая что-то, размеренным устоявшимся почерком…

***

«Из-за холма поднималась какая-то дымка. Рация молчала уже час, изредка потрескивая помехами, как бы напоминая о себе. В костре догорали последние поленья, и становилось грустно от мысли, что скоро опять придется идти за дровами. На небе, как всегда, молчали звезды. В слабых ветряных потоках улавливались запахи недалеко расположенного скот-могильника. Ночь свалилась на мир неожиданно, без вечернего предупреждения. Просто вдруг стало темно, и все поняли – наступила ночь. Даже не верится, что полчаса назад пели птицы, вылавливая в воздухе мошкару, а теперь все они, обалдевшие, ничего не понимающие пытаются добраться до своих гнезд или хоть какого-нибудь укрытия. Рай для ночных жителей!

Светло-серая дымка уже подбирается к середине холма. Опускается нехотя вниз, как снежная лавина, потревоженная неаккуратными альпинистами… Что ей нужно здесь сейчас, в это время суток. Кто посмел сделать так, чтобы она пришла ночью?

В этой ночи, как и в предыдущей, есть свои плюсы. В темноте мы менее заметны, а значит, более подвижны, мобильны и властны. Мне можно все. Я хозяин темноты. Мне подвластен черный цвет… Что то меня понесло куда-то…

- Сержант! Сержант!!!

- Я!

- Ко мне!

- Есть!

- Почему дымка пущена так рано?

- Не могу знать, товарищ старшина!

- Так узнай!!! Бегом, марш!!! Придурок…

- Пока не получим ответа из штаба, никому не расходиться, готовность номер три!!!

Сидеть здесь уже вторые сутки – безумие. Можно было еще вчера прорвать редкое оцепление дальней базы, переколов всех постовых. Сейчас бы возвращались уже с полученными сведениями к себе… Бестолковостью своей войну проиграем… Полковник обещал отпуск после операции…

- Солдат! Ко мне! Берешь еще двоих, и с сержантом Смольным идете на заготовку дров. Где Смольный?

- Не могу знать.

- Смольный!!! Сержант Смольный!!! Где его черти… Смольный, мать твою! Солдат! Ко мне! Смольного найти!!!

- Разрешите доложить товарищ старшина!

- Докладывай!

- Из радио переговоров выяснилось, что дымка пущена случайно, во второй роте, за холмом пьянка. Вероятно дымку ради смеха пустили. Прапорщик Садиров и еще два старших сержанта обмывали новорожденного.

- Чьего новорожденного?

- Не могу знать, вероятно одного из них!

- Или всех троих, одновременно…

- Ха-ха…

- Отставить смех! Где сержант Смольный?

- Не могу…

- Ладно, хрен с ним. До Смольного не дозвонишься…

- Ха-ха…

- Отставить смех! Берешь двух бойцов, и идете за дровами. Готовность - минута.

- Есть!

- На жопе шерсть…

- Ха-ха-ха!!!

- Отставить…

- Есть!!! Серов! Мамоев! Ко мне! Оружие сдать, за дровами идем.

- А кому оружие сдавать?

- Каптеру, ты чего Мамоев? Серов, штык нож оставь, может чего подрубить придется. Мамоев! Автоматы сдашь - фонарь у каптера возьми… Серов штык нож мне.

- Есть!!!

- Есть!!!

Три человека двинулись в сторону леса. Как только отошли от привальной поляны, с расставленным лагерем, попали как будто в другой мир. Тьма обняла их так неожиданно и сильно, что в глазах зарябило, и пришлось несколько метров продвигаться практически на ощупь, прощупывая ногами почву, переступая крупные коряги. Через несколько шагов, глаза всех троих привыкли к темноте, и уже оглядываться на костер в лагере было непривычно слабой человеческой системе зрения…

- Разрешите обратиться, товарищ сержант?

- Обращайся, рядовой Мамоев, и вообще достал ты меня Мамоев – товарищ сержант, разрешите…

- Товарищ сержант, а почему вы не едете домой, ведь Ваш срок, ну… службы, вышел еще полгода назад? Разве Вам не хочется все это бросить к чертовой матери, бред весь этот оставить? И почему вы не остались там, где срочную служили, а к нам перевелись?

- Ты, рядовой Мамоев, любопытный шибко, бери пример с Серова!

- А у меня должность такая – все знать. Я же писарь!

- Писарь… Я знаю, что ты писарь… Любопытство, Мамоев - отставить!

- Есть!

- На жопе шерсть…

- Ха-ха!!!

В лагере продолжалась жизнь. Нехотя кто-то чистил автомат, младший сержант Егоров пытался вырезать из деревянной чурки фигурку Буратино. Постовые курили, но не нарушали устава и молчали. Рядом с палаткой старшины два солдата рассказывали анекдоты. Старшина курил и думал о будущем…

… Дымку им захотелось пустить, придурки. А Садирова сам лично сдам «подполу», когда вернемся! Вот ведь урод… Понабирают по объявлению. Прапорщик… тоже мне… «Эх, дороги…м-м-м-м, да ту-уман… холода тревоги, м-м-м-м-м-м»

- Разрешите обратиться товарищ старшина!

- Чего тебе, Смольный?

- Искали меня?

- А, да! Ты где шлялся, Смольный?

- Да, понимаете, понос, товарищ старшина, в кустах просидел почти полтора часа!

- В каких кустах? А, да, понос. Кто повар сегодня – Чичиков? Ко мне убийцу этого. А я то думаю – чего-то мутит меня? За дровами хотел послать тебя, но уже. Новый сержант… как его…

- Попов.

- Да, Попов, и еще два бойца ушли – махнул в сторону леса рукой – туда. Чичикова ко мне!

- Чичиков! К старшине!.. А я, товарищ прапорщик, только что оттуда – показал рукой в ту же сторону - Там тишина, как в могиле - ни разговоров, ни шороха. Сижу в кустах, и страшно даже: вроде огонек лагерный наш вижу, а сам как в другом измерении и тишина - аж в ушах звенит. Ни звука, до последнего момента, и уходил только что, так никого и не видел и не слышал.

- Да хрен их знает, может и не туда пошли. У тебя рация с собой? Хотел связаться с Садировым. Говорят пьянка там, во второй роте за холмом… Видишь дымку пустили на два часа раньше?

- А я думал надо так. Вот рация.

- Тридцать второй! Тридцать шестому прием! Тридцать второй! Тридцать шестому прием! Тридцать второй! Тридцать шестому, бл*дь ну и связь! Может перепились так, что «му-му» сказать не в силах?

- Рядовой Чичиков, по-вашему приказани…

- Отставить! Ты чем нас кормил сегодня, Иуда?

- На завтрак: каша рисовая со сливочным маслом, компот…

- Ты мне меню свое не рассказывай, почему полвзвода дрищет, включая меня?

- Не могу знать!

- Тридцать второй! Тридцать шестому!.. А кто знать будет? Дядя Шарик, у которого лапы ломит и хвост отваливается? Ты не лыбься мне не хрена! Ты думаешь, полторашку со мной вместе отслужил и все, подшучивать можно над военными массами… включая меня? Рассказывай, чем накормил нас, гуманитарий хренов.

- Никак нет, товарищ старшина. Подшучивать не хотел. Ну… приправка кончилась, так я веточку с дерева сорвал, уж больно пахла хорошо, порубил мелко листики, пропарил и в суп.

- Из семи залуп!!! Мудила ты, Чичиков! На вражеской территории – веточку съесть всех нас заставил!.. включая меня. Сам ел?

- Не-а.

- Иди, повар… мать твою. А все ели!.. Включая меня! Ой, я сейчас тоже побегу. Ты бы хоть, Смольный, флажок с белой тряпочкой на месте своем оставил, в кустиках, пометил как-нибудь! А то сейчас наступлю, и как на катке – до первого призового дуба! Тридцать второй! Тридцать шестому! Вот ведь упились, а если бы «подпол» сейчас на связь выйти пытался? Уже бы в пути был бы на вертолете… «По-одпол… подпо-ол… пыль да ту-у-ман…м-м-м-м-м, да степной…бурьян» Тридцать второй!

- На связи тридцать второй. Ш-ш-ш-ч.

- Тридцать шестой…Чего у вас там?

- У нас тут Пи-ш-ч-ш-шец!!!

- Садир ты?

- Я!

- А мне доложили, что вы там бухарством занимаетесь! Беспределом и развратом! На вражеской территории миротворческой водки испить решили. До полного атрофирования мозговых полушарий, и дачи полной воли своим рукам, что и подтвердили, пустив дымку раньше на два часа!!!

- Ты чего - охренел? У меня семь бойцов пропало, как ночь наступила, а ты про алкоголь! Дымку урод какой то сонный спустил раньше времени. Я если к утру воинов своих пропавших не найду, все, забудь как звали – «подпол» лично на шишку натянет, может и звезды решусь, а ты про алкоголь… Ты сам то где шляешься, я тебя уже час целый вызвонить пытаюсь?

- Да я на месте, только рация моя… куда-то… Ладно все, до связи, если что – сам знаешь. Меня не беспокоить!!!… шучу.

Отложив рацию, потом вспомнив что аппарат сержанта Смольного, старшина протянул рацию хозяину.

- Смольный! У нового, как его…

- Попов!

- Да, позывные какие? Где рация моя, а Смольный?

- Не знаю. А ему еще рацию не выдавали, ротный сказал пока…

- Не выдавали? А ты как с ним – общался? Чего за человек? К черту. Объявляй тревогу! Диверсия блядь!!! Диверсия!!!

Лагерь ожил. После построения и короткой переклички не было обнаружено сержанта Попова, двух солдат, которые ушли с ним, и еще четверых бойцов из отделения Смольного… Итого семь человек. Сержантский состав получил распоряжение на поиски пропавших людей. Группы по пять человек, с фонарями, вооруженные, отправились в лес, на скот-могильник и к ручью. В лагере был оставлен дозор – восемь рядовых, два сержанта, дежурный повар, каптерщик и старшина. Во всех палатках горел свет. Костер поддерживали сухим горючим. На связь, было оговорено, выходить каждые пятнадцать минут, о происшествиях или результатах поисков – докладывать немедленно.

- Найдутся – всех на хрен на губу отправлю!!! Балбесы! В войну им поиграть захотелось!

- Тридцать шестой! Тридцать второму ответь прием!

- Что случилось Садир?

- Я с… чш-ш-ш-ш…

- Не понял тебя, повтори!

- Ш-ш-ш-ш-шч-чшч-чшч-ччччшшшшш-щ!

- Да, Садир разговаривать умеет! Повтори говорю!!!

- Повтор-ш-ю! Все мертвы! Все ш-ш-ш-ш мертвы. Семь трупов у меня!!! Как понял?

- Что с ними? Как понял?

- Тела –ш-ш-ш-ш-ш- нашли! Не нашли тела! Только головы! Ш-ш-ш-шш-шщщщщщ… Без –ш-ш. А т-ш-ш-ш-и ш-щ-щ-щ- как?

- Чего…..???

- Что с твоими? Ш-ш-ш…Как понял?

- Ничего. Еще ничего не нашли… До связи…

- Сержант! У Садирова во второй роте - семь трупов. Тела еще не нашли, только головы. Оповести наших что, возможно, найти удастся только головы. Тьфу-тьфу. Пусть внимательнее будут, осматривают получше кусты, ямы, овражки всякие… Оружие наготове держать. Возможно сопротивление. Блядь, вот ведь не было печали… Повара ко мне.

- Есть!

- Темнотища еще эта. Ну что ж старшина! Готовь сдать оружие, документы, Очистить стол от личных вещей – ты уволен. Да и это именно за один день до отпуска, как подстроил кто. А теперь по судам затаскают…

- Товарищ старшина! Рядовой Чичиков по вашему…

- Отставить. Чаю мне завари покрепче. Спать не придется сегодня.

- Может кофе тогда?

- Ах ты сволочь! Молчал, что кофе у тебя есть?! Давай неси. Покрепче!!! «Эх, дороги… м-м-м».

Старшина достал из своего вещь-мешка бинокль. Стал осматривать местность. Для ночного видения – не хватало батареи, и он матюкаясь пошел к каптеру. Ефрейтор Рогожкин обняв автомат сидел, привалившись к колесу БТРа и дремал.

- Ефрейтор!!! Почему спим?

- Я не сплю, товарищ старшина. Просто, что-то…

- …уснул. Так? Короче, мне для бинокля батарея нужна. Я свою всю просмотрел еще в прошлом походе, а заменить не успел. Где взять?

- Была у повара.

- Чичикова?

- Так точно!

- Он чего, мандавошек своих в темноте рассматривать что ли собирается!

- Не знаю. Я бинокль не выдавал ему, у него свой, с гражданки приволок.

- Да…

Старшина закурил. Постоял еще немного, осматривая холм через линзы бинокля. Туманная серая дымка благополучно опустилась к подножью, и постепенно начала испаряться, местами застывая в кронах высоких деревьев и в листве кустов. На северном подъеме он заметил костер. Но сквозь туманность не удалось рассмотреть ни одной фигуры, мельтешивших периодически у костра людей. Выкинув бычок, пошел в направлении кухни. Под навесом кухни вкусно пахло. Чичиков заваривал кофе.

- Послушай, Чичиков, мне батарея нужна для бинокля. Рогожкин сказал - у тебя есть.

- Есть, сейчас достану, товарищ старшина.

- Доставай… Костер видишь у холма? – Дал повару бинокль.

- Вижу, наверное местные.

- Местные? Какого хрена они там делают эти местные?..

Ночь нехотя пропускала сквозь себя лучи фонарей. Пыталась удержать их хоть немного ближе к источнику света, не давать пронизывать себя всю. Деревья, как живые шевелились, и, казалось, пытались задержать, ухватиться за луч своими корявыми пальцами. Сержант Смольный, держа наготове автомат, посмотрел на часы и достал рацию.

- Сотый – тридцать второму! Сотый – тридцать второму ответь! Прием.

- Чего у тебя там, Смольный?

- Время выхода на связь, товарищ старшина. Докладываю, мои все пятеро на месте, в пределах видимости. Ничего не обнаружили, продолжаем поиски пропавших солдат. Спускаемся к ручью. Прием!

- Продолжай поиски! До связи!

Отделение Смольного осторожно пробиралось через ночную чащу.

- Товарищ сержант, разрешите…

- Обращайся.

- Можно мне по большому, в кусты…

- Недолго только. Вот мой фонарь тебе. Сейчас выключи. Если чего произойдет – включай и свети!!! Пять минут тебя ждем. Если не возвращаешься – записываем в списки гшеройски погибших. Бегом марш. Фонарей еще не хватило на всех!!! Обосрались еще все… хорошо, что рожать некому…

- Товарищ сержант, разрешите… у меня батарейки сели в фонаре.

- Иди к каптеру… а черт. Какого хрена! И чего ты мне предлагаешь сделать? Достань батарейки постучи.

- Об дерево?

- Об голову свою постучи!!! Плюсом об минус!!!

- А я не знаю…

- Где минус у тебя в голове, не знаешь? Друг об друга постучи! Идиот!!! Ну и призыв! Одни аборты ко мне в отделение назначены, вернемся – рапорт напишу, чтобы в другой взвод перевели, не могу я с вами больше!

- Товарищ сержант! Все равно не горит. Давайте мы одну батарейку, посвежее, из Вашего фонаря достанем?

- Свой фонарь я уже отдал. Видишь вон в кустах светит вверх… СВЕТИТ!!! Все ко мне, первое отделение первого взвода, все ко мне!!! Аккуратно обходим, ты и ты слева, видишь, где фонарь в кустах светит?

- Ага!

- Обходите слева. Ты со мной справа обходим, тихо только, ножи наготове держим, стрелять запрещаю, фонари свои выключайте все.

Разделившись на две группы, солдаты стали аккуратно, бесшумно пробираться к кустам, в которых не переставал гореть фонарь. Свет держал постоянную точку опоры, не дрожал и не сигнализировал. Направляясь куда-то почти вертикально вверх, он застыл так на месте, осветляя листву, ветки…

Обойдя кусты справа, метров в десяти, сержант Смольный достал свой нож. И вдруг, фонарь стал светить слабее, и уже через секунду свет исчез совсем, причем все также без смещения и какой либо общепринятой сигнализации. Обходящие кусты слева, оба рядовых, остановились, и в смущении и незнании дальнейших своих действий, стали просто слушать. За кустами раздавались шорохи медленно крадущихся ног... хрустнула ветка под военным ботинком…

Смольный приказал своему напарнику обойти кусты сзади, а сам медленно двинулся к месту назначения, держа нож в правой руке. Добравшись, он понял, что в кустах сидит его солдат, штаны спущены, уставился вверх, рот открыт.

- Ты чего мудила свет зажег? А? Я тебя спрашиваю! Какого хрена ты стоишь здесь рот раззявил?

- Т-т-оварищ-щ серж-жант-т-т…

- Отбой! Все сюда! Отделение ко мне! Чего у тебя там, засранец случилось?

- Товар-р-рищ…

Смольный выдал рядовому несколько пощечин, чтобы очухался, и тут почувствовал, что на голову ему капнуло что-то липкое… - Что за… Продираясь сквозь заросли, подошли остальные люди отделения Смольного.

- Вот я и говорю, товарищ сержант! Там наверху! Не знаю, я сижу, значит и вот, а на меня, это… кап-кап. Ну я чего, вытер. Сижу-сижу…

- Резину не тяни!!!

- И посмотрел, сколько мог в темноте – черное что-то, не иначе как кровь… Свет зажег, на пальцы, это, направил – КРОВЬ!!! Я вверх, значит, ну, фонарем, чтобы посветить… А там, и кончился свет, кончился. Батарейки в фонаре к-кончились…

- Чего там, дай сюда фонарь…

В железной, эмалированной кружке заполненной наполовину, горячился божественный нектар - «Нескафе». В руке у старшины был бинокль, в зубах – сигарета. Осматривая холм, он уже не увидел костра, и ничего не мешало ночи спокойно царствовать в положенное ей время. Повар готовил завтрак. Старшина периодически выдавал какие-то шутки, к месту и не к месту, сам прекрасно понимая, что это нервное. Зашуршала рация.

- Сотый –ш-ш-ш! Прием!

- Смольный, чего у тебя там?

- Товарищ старшина, у меня семь безголовых тел привязанных за ноги, висят на дереве. Одного удалось снять. По опознавательным знакам – это не наш боец!!! Это солдат второй роты, рядовой Пинаев. Наших пока нет. Прием!

- Понял… тебя…Смольный! Снимай остальных, Я доложу обо всем Садирову… Оставайтесь на месте, повышенная боевая готовность, от своих не на шаг, к себе вызови еще одну группу.

- Товарищ прапорщик, у нас батареи на исходе, почти у всех фонарей, а ночь – глаза выколешь. Разрешите костер развести?

- Разводи костер, жди подмоги. От Садирова люди придут не раньше чем через час, жди!

***

Дверь распахнулась неожиданно, причем настолько сильно, что сбила ходящего с ног. В раздумьях, увлекшись, и как бы сам переживая описываемые события, он даже не услышал бегущих к ней шагов, не услышал недовольное бормотание под дверью, когда замок заклинило, не обратил внимание на звук поворачивающегося таки ключа в замочной скважине…

- Одевайтесь быстро! Смотритель уехал. Но он будет здесь через сорок минут!

- !?!?!?

- Быстро одевайте свою пижаму!!! Это вы сегодня уже успели столько написать? – Забирает блокнот, и вырывает исписанные листы. - Я рискую своей карьерой… ЛЕТО… Я покажу вам ЛЕТО Рэймонд!!! Это конечно не то ЛЕТО, о котором вы писали очень давно, но вы и так все прекрасно знаете. Все меняется… Жизнь не стоит на месте…

- Этого не может быть… Вы действительно хотите, что бы я прошел с вами и… Господи… Почему вы делаете это, почему?

- За эти семь лет, Рэймонд, вы написали полторы тысячи рассказов, многие из них, мы объединили в романы, с помощью доработки компьютером, который связывал их между собой. И я говорю вам только о изданных произведениях. Искусственный интеллект не может создавать сюжетную линию, но дополнять, объединять какие то сюжеты между собой ему под силу. В наше время люди потеряли способность к сочинительству, поэтому правительственный проект «Возрождение» - получил одобрение от всевозможных содружеств Земли. Людям необходимо слово, печатное слово. Новые книги стали большой редкостью еще шестьдесят лет назад. Тогда и появились первые планы проекта. Конечно, не все получалось сразу, как мы хотели. Первые «плоды» вообще не могли разговаривать по-человечески. Более успешным все стало гораздо позже. И теперь возрожденный Лев Толстой написал продолжение романа «Война и Мир», Гарсиа Маркес написал еще три романа о семье Буэндиа, Стивен Кинг заваливает нас страшилками, как в старые добрые времена, братья Вачовски выдали двенадцатую книгу о борьбе Зиона с машинами… Достоевский… Хармс… Фаулз!... Довлатов...Воннегут...Миллер!!!...

- Вы хотите сказать…

- Да! Все они, прошлые гиганты, получили вторую жизнь, и находятся здесь, в этом здании. Все лаборатории и инкубаторы находятся в России – самой читающей стране мира, еще с 19 века. И это только потому, что здесь самый постоянный климат. Он почти не меняется уже триста лет. К сожалению некоторых так и не удалось «заставить» сочинять новые произведения. Возрожденный Юкио Мисима трижды умудрялся сделать себе харакири столовой вилкой…

Вас клонировали только для того, чтобы вы писали! Но это еще не все. Ради эксперимента только к вашему личному ДНК было добавлено ДНК нескольких других писателей. Вы, Рэй, плод творения смешивания ДНК разных людей, разных писателей. Причем русских, конца 20 - начала 21 века. За вами ведется более пристальное наблюдение, чем за всеми остальными нашими клонами. Мы хотели получить нечто новое, затем, что все возрожденные писатели творили, как бы это сказать, по-своему, уже знакомо, узнаваемо. Вы же выдаете такие вещи! Можно сказать вам помогают гены русских, чего не было у вас при жизни. Толстая, Сорокин, Стогов, Довлатов, Булгаков…

- ???!!!

- Торопитесь, у нас мало времени… Вы прочитали… то, что я дал вам вчера?

- Да, но к сожалению мне пришлось уничтожить копию…

- Ничего страшного…

- Это действительно написал я?

- Это написали вы, но… с помощью другого человека, которого вы никогда не читали, и не слышали о нем ничего, кроме может быть имени, которым названо одна шестьдесят четвертая часть всех русских и евреев - Даниил.

Когда Рэймонд был готов, врач достал из своего портфеля тапочки, и предложил их одеть. Открыв дверь, он приглашающее провел рукой в открытое пространство коридора. Осторожным шагом, осматриваясь, писатель вышел в коридор и внюхался в незнакомые с рождения запахи. Вернее они были ему знакомы, но не в этой жизни. Врач взял его за руку, и они быстро пошли по бесконечному, как казалось раньше, коридору, стены которого действительно были серыми. Все двери, по обеим сторонам коридора, были как всегда закрыты. Непривычно было видеть их со стороны и так близко.

- Поворот, осталось совсем немного.

- И в каждой комнате писатель?

- Да. В этом корпусе – да. Дальше, я не поведу вас туда, лаборатории, испытательные полигоны, кухня, конвейер автоматической подачи пищи, канализационные коммуникации, казарма сотрудников безопасности…

Очень странно, но Рэймонд не видел ни одного окна. Все лестничные переходы, бесконечные коридоры не были оснащены ни одним окном!!! Запах, к которому он уже успел привыкнуть, так и стоял по всему корпусу. И ни единого человека! Ни одной живой души! Наконец они остановились возле какой-то ничем не приметной двери, но Рэй почувствовал – это она. Это было понятно по изменившемуся аромату, по тому, что ручка этой двери, была засалена и потерта больше остальных.

Врач торжественно пригласил своего любимого писателя отворить заветную дверь. Дверь в ЛЕТО. Она подалась толчку, и открылась настежь, впустив в помещение миллионы незнакомых запахов. Глаза писателя были закрыты. Он стоял и вдыхал морозную свежесть открывшегося пространства. Из закрытых глаз потекли слезы. На лице сияла улыбка самого счастливого человека на земле!!! Улыбка младенца, который не может еще осознать всю радость и полноту жизни, но уже безумно счастлив... Молча глядя на него, доктор улыбался и вытирал собственные слезы.

Наконец глаза писателя открылись, и их тут же затмила пелена приятного белого света. Рэймонд зажмурился, в его голове происходили неописуемые вещи. Он не мог осознать, что это все действительно происходит с ним, что это все – он видит в действительности. Все было таким настоящим, манящим и одновременно нереальным. Он никогда не был в России, и даже представить себе не мог подобной красоты. От тишины и переполняющих душу эмоций зазвенело в ушах. Писатель осторожно сделал шаг вперед вновь закрыв глаза. Он так и не смог убедить себя в том, что все, что он сейчас видит - не последствие химических добавок в его обеденную порцию. Сделав шаг вперед – он упал лицом вниз. Не опираясь на руки, даже не пытаясь смягчить удар о землю. Да он просто физически не смог сделать этого. Рэймонд Бредбери был мертв...

***

По полу больничной палаты топают босые ноги. Помещение небольшое, но уютное, теплое и хорошо, в общем-то, освещено. На верху яркая лама дневного света, изредка подергивает освещение в комнате – старенький конденсатор. В центре комнаты круглый коврик. И шагают ноги по полу, вокруг круглого коврика, уже не первую и не вторую сотню кругов за сегодняшний день. Лишь иногда останавливаются, и на пол, спустя некоторое время, сыплется карандашная стружка с песчинками серого грифеля. Пройдет минута, другая и все по новой: ноги, круги, карандаш с песчинками серого грифеля…